Без сил

      На кухне горела лампочка, и время от времени мигала и заставляла отвлекаться от такого увлекательного занятия, как мытье посуды. Мона сосредоточенно натирала тарелку мочалкой, которая размеренно рыпела под натиском руки. Иногда, смахивая со лба мешающую прядь, девочка мысленно укоряла себя в том, что ранее не завязала хвост.       Кроме неё на первом этаже никого не было: после ужина Петунья поручила ей убрать со стола и вымыть посуду, а Вернон просто ушёл, вероятнее всего разбираться с еженедельным отчётом. Наверно, именно последнее привело к тому, что в гостиной не играл телевизор и никто громко не переругивался за выбор канала. Моне это было очень даже по душе. Ведь в противном случае ей вряд ли бы разрешили так медленно, растягивая процесс, намывать тарелки и думать о своём. Скорее она просто быстренько разделалась со своим обязательством и ушла к себе в комнату. А ей это определённо не казалось хорошим вариантом!       Ей не хотелось сидеть в комнате и чувствовать себя одинокой, брошенной и вообще крайне ненужной. Конечно, сказать, что здесь на кухне она себя таковой не ощущала, было нельзя. Но всё же это намного лучше, чем сидеть и хмурым взглядом перечитывать очередное извинение от Гарри!       После Рождества, которое они вдвоем провели кардинально по-разному, он предпринимал попытки помириться. Не прошло и двух дней, а Мона уже тщательно разрывала его письмо и выкидывала в мусорку, очевидно, не читая. Так случалось и с последующими. Все они даже не раскрывались. Вплоть до одного знаменательного.       Оно пришло аккурат в тот день, когда Мона вернулась из Литтл-Хэнглтона в последний раз. Да, именно в тот, который окончился у старушки Брайс. Ощущения после абсолютно неудачной, во всех смыслах, поездки были, грубо говоря, не очень. Ужасно хотелось спать, а более перспективным вариантом было лечь и не просыпаться, чтобы не вспоминать о той реальности, в которой она, к несчастью, жила. Мона катастрофически нуждалась в спокойствии и том, чтобы её никто не донимал. А если бы это произошло — она с большей долей вероятности разрыдалась. И так ведь держалась целый день.       Всё началось с того, что Петунья налетела на неё чуть ли не с порога, с громким заявлением о том, как она расстроена. Хотя выглядела она скорее взволнованной и испуганной: её обычно идеально уложенная прическа была взъерошена, кое-где торчали волоски, словно наэлектризованные. А глаза быстро осматривали племянницу, в попытке найти что-то очень важное. Утолив беспокойство, она глубоко вздохнула, а затем взглянула прямо Моне в лицо. Было не сложно догадаться — Петунья злилась и была готова высказать своё недовольство любыми способами.       Казалось, совсем недавно Мона задумывалась над тем, почему это её тётка начала крайне подозрительно относится к её частым походам в гости. Опасения подтвердились: Петунья, каким-то неведомым образом, смогла вычислить, куда её племянница обычно ездит. Разговор, который Моне удалось выдержать с достоинством, оказался не из лёгких. Ей доходчиво объяснили, как она была безответственна и вообще чем она только думала. Благо, про поездку в Лондон Петунья не знала.       Во время выговора, Моне довелось испытать множество эмоций, что никак не могли называться положительными. Её сковывал стыд, чувство вины и огромное разочарование, которое, как было не сложно догадаться, было львиной долей направленным на себя. Это ведь она виновата в том, что теперь ей категорически запрещено выходить куда-либо из дома одной! А также в лишении и всех других радостей: карманных денег, и так составляющих отнюдь не солидную сумму, и дополнительных по рисованию. Больше всего её раздражал второй факт и тот человек, который его привёл в действие: мистер Дурсль нисколько не горел желанием оплачивать новый месяц занятий и потому быстро уловил настроение в доме. Используя самые веские аргументы, он смог доказать жене, почему отсутствие кружка может хорошо сказаться на их племяннице.       — Лично я бы добавил, что, в целях профилактики, попросту нужно отказаться от этого бесполезного транжирства! — раздался тогда его голос громко. Мона скривилась от заново появившегося образа Дурсля и его усов перед глазами. Усы эти, как будто предвкушая радостное для их обладателя событие, полезли вверх.              Петунья, за что девочка её и уважала, всегда долго упиралась по поводу своих собственных решений, а потому Вернону пришлось изрядно попотеть, дабы переубедить её.       — Ты не понимаешь! Только подумай, твоя племянница беспечно гуляла чёрт знает где и непонятно зачем, — последнее было и для Моны волнующим вопросом: ведь до сих пор понятия не имела, почему Дурсли не спросили её об этом. Видимо, сразу догадались — не расскажет, — а это говорит об одном: ей всё равно и на нас, и на этот… этот кружок! — он проглотил ругательство, уловив гневный взгляд жены.              Мона, конечно же, возразила ему, но никаких ощутимых результатов это не принесло. Итог был один — до лета даже не надеяться на смену приговора. Задумавшись, она чуть не уронила тарелку, намеревавшуюся выскользнуть из рук. Облегченно выдохнув от удачной попытки не создать ненужного шума и проблем, Мона твёрдо решила больше не отвлекаться на бесконечное прокручивание в голове воспоминаний.       С успехом домыв и перетерев посуду, она направилась на второй этаж готовится ко сну, лениво переставляя ноги. Надеялась, что сегодня ей удастся уснуть побыстрее. И вообще желательно сразу, без лишних мыслей в голове и размышлений, которые, к несчастью, случались часто.                                                             ***       Комната казалась пустым и невзрачным помещением без единого следа тепла, нужным лишь для одного действия — сна, что являлось почти правдивым: никакой другой деятельностью, кроме уроков, она здесь больше не занималась. Хоть никто ей и не запрещал пользоваться художественными принадлежностями, но они всё равно давно не брались в руки. Мона, в тот же вечер, когда Дурсль «обрадовал» её своим решением, сложила все свои краски, кисточки и даже рисунки, предварительно снятые со стены (некоторые она случайно порвала) в коробку, что теперь одиноко стояла в шкафу и была прикрыта наложенными сверху вещами.       Честно говоря, девочка сама не поняла, почему ей так захотелось поступить, когда размышляла об этом на следующий день. Она ведь из этого ничего не выиграла, так зачем было вести себя именно так? Вместе с этим — она отлично помнила, с каким злорадством срывала рисунки со стен и кидала все вещи, что хоть как-то могли совпадать со словом «рисование», в коробку. В тот момент ей ужасно хотелось, чтобы Петунья к ней зашла и, увидев, что творится, пообещала ещё раз поговорить с мужем и добится иного решения. Мона всё-таки хорошо знала, как её тётка тяготела к творчеству в детстве и как желала, чтобы племянница воплотила её мечты. Хотя бы в малой мере.       «Ага, но вместо обещания — она обозвала меня неблагодарной!» — вспоминая суровую реальность, Мона раздраженно фыркнула.       — Я-то думала, что ты жаждешь рисовать. Что ты похожа на меня! — тётка оказалась в бешенстве, увидев посреди комнаты коробку, быстро заполняющуюся предметами творчества. — А ты такая же неблагодарная, как твоя мать! — с этими словами Петунья ушла, напоследок гневно зыркнув глазами на притихшую Мону, что от неожиданного сравнения с матерью перестала сдирать живописный пейзаж со стены.       Возможно, это могло стать для неё чем-то неприятным и обидным, что сродни ножа прошлось бы по сердцу, но вместо этого она ощутила буквально… ничего. Просто мелкая колкость, полученная от родственницы. Но она готова поспорить — если бы её сравнили с Гарри, то это наверняка вызвало куда больше чувств. А вот «неблагодарная» сыграло свою роль: Мона ещё ожесточённее начала бороться с бумагой на стене, стараясь не вспоминать, как она вырисовывала каждую деталь красочных рисунков и как настойчиво добивалась разрешения повесить их.              Конечно, запрет на посещения кружка расстраивал её сильно, но не менее было обидно и за то, что теперь она даже не могла выйти прогуляться по улице! Миссис Дурсль постоянно ходила коршуном и следила за ней, будто она в любую минуту могла просто испариться на месте! А ещё тётушка не могла постоянно не напоминать ей о её вранье. Она каждый раз, когда Мона осмеливалась подойти и попытаться выпросить разрешения погулять на выходных, говорила: «Что, опять к младшей Смит собралась? А вы снова общаться начали?»       Дело в том, что Петунье удалось поймать племянницу на лжи и узнать, куда она всегда уходит, именно благодаря Клео. Почему-то у Моны никогда не возникало мысли, что пока она бродит по особняку в Литтл-Хэнглтоне, её тётка вполне способна встретить «прикрытие» этому здесь. Так оно и случилось.       Забравшись на кровать, девочка просидела неподвижно минуты три, не меньше. Затем, будто приняв судьбоносное решение, потянулась к сложенному пополам письму от Гарри, что одиноко лежало на тумбочке. Развернув его резким взмахом руки, Мона вперилась взглядом в кривоватые строчки.       Дорогая Мона,       Мне очень жаль, что всё так произошло. Я не подумал о том, что так всё получится. Праздник никогда не приносил мне радости. Тем более вместе с Дурслями и их вечными издевательствами. Я думал, что ты тоже так считаешь. Но я ошибся. Мне очень жаль и я прошу у тебя прощения. И очень хочу, чтобы ты ответила хотя бы на одно из писем. Я волнуюсь всё ли у тебя в порядке. Я говорил недавно с профессором Дамблдором о тебе. Он сказал не переживать и, что с тобой всё хорошо. Я на это очень надеюсь.                                                                                     С любовью, Гарри       Прикрыв глаза, Мона медленно выдохнула. Получила она это письмо поздним вечером того безрадостного дня.       Укрывшись с головой одеялом, она пыталась уснуть, неуемно возвращаясь к пережитым событиям. В груди ураганом развивалось жгучее желание отомстить или хотя бы показать, как Дурсли к ней несправедливы и вызвать у них раскаяние. Правда, сейчас, заново размышляя, она с трудом понимала, как прежде собиралась это сделать. Однако Мона из прошлого даже не задумывалась об этом: ей виделись самые разные варианты, начиная от банального — сбежать всем назло, заканчивая многообещающей мыслью о том, какой сильной волшебницей она станет и как все её будут бояться. Ну это же просто смешно!       Но больше её раздражали и одновременно расстраивали воспоминания о проведенных часах в особняке Реддлов. Например, у неё даже сейчас перед глазами, после долгих недель исчезновения из её жизни Лорда и змеи, стояла картина гостиной, в которой они всегда встречались. Нравоучения и совсем нелестные слова в её адрес, что тогда воспринимались Моной негативно, сейчас согревали душу. Её тревожила одна единственная вещь: вдруг он вернулся? А она даже не может туда попасть!       Отогнав лишние мысли и вернувшись к моменту получения письма, Мона вспомнила о сове, что сильно напугала её тогда. Птица была серой и не славилась крупным размером. Зато можно было позавидовать той энергии, с которой она билась об окно и ухкала, пытаясь как можно быстрее привлечь внимание получателя. Ей это удалось, и Мона немедля поплелась забирать послание, обмотавшись одеялом. Несмотря на появившееся недовольство, девочке было интересно проследить, в какой момент птица поймет, что пора бы сматываться?       Сова Гарри — Букля — уже долгое время не приносила ей ничего. Скорей всего, очень сильно упиралась сюда лететь, дабы не встретиться с Моной. Что её пугало — было до сих пор неизвестно. Но то, что такая реакция имелась не только у неё и Нагайны, девочка в полной мере могла осознать. Все пернатые, которым поручали доставить ей письмо, очень ярко реагировали на неё: начинали кричать, махать крыльями и желали поскорее улететь. Пару раз последнее оказывалось реальностью.       Мона не до конца понимала, как Гарри выпрашивал у других детей «посыльных» и объяснял им причину невозможности использовать свою Буклю. Представляя данную сценку у себя в голове, девочка едва заметно улыбнулась.       Хотя, возможно, эти совы и не были чьими-то. Может в Хогвартсе есть специальные, для тех у кого нет в наличии своей? Тогда это очень даже хорошо. Если птицы (и все остальные животные) будут и дальше так себя вести с ней, то у неё будет возможность писать из школы хотя бы изредка. Не будут же они её запоминать? Да и попросить можно кого-нибудь привязать письмо к лапке. Почему-то вопрос, с кем это она собралась вести переписку, так и не смог образоваться в голове.       Отбросив ненужные в данный момент размышления, Мона снова перенеслась сознанием в тот вечер. Вспомнила, как сова, что до этого прославилась своей неугомонностью, вмиг стала тише и спокойнее (вероятнее всего не могла осознать, что происходит), стоило девочке только подойти поближе к окну. Она же, наученная горьким опытом, предвидела это и не поспешила впустить пернатую. Честно говоря, Мона никогда и не хотела забирать у сов письма: просто на интуитивном уровне догадывалась — им, обученным всегда следовать своей миссии, было страшно не выполнить её. Потому большинство всё равно стремились добиться, чтобы их груз оказался у получателя. Как бы они его не боялись.       Моне было обидно, что она ничего не могла поделать с этим крайне «полезным» даром. Требовалось только смириться. И сделать что угодно, лишь бы бедным птицам было не так страшно.       Мона не забыла, как она, с трудом отвязав от лапки письмо и пару раз тихо вскрикнув от попыток совы поцарапать её когтями (вполне успешных), несколько минут хмуро смотрела на свернутый пополам пергамент, не обращая внимания ни на холодный ветер, что врывался в комнату из окна, ни на удаляющийся силуэт пернатой. Ей не хотелось рвать письмо или как-то ещё от него избавляться.       Она не могла в полной мере осознать, почему желание и дальше игнорировать попытки брата помириться и возобновить общение куда-то пропало. И вместо него пришла стойкая потребность написать в ответ, рассказать о чём-то и спросить его, как он сам. Конечно, как только эта мысль пришла ей в голову, Мона постаралась её оттуда поскорее выгнать, но последующими ночами она снова рождалась и расцветала всё новым огнём.       Положила письмо назад на тумбочку и, облокотившись спиной о холодную стену, прикрыла глаза. Не смогла представить, как бы выглядел её ответ Гарри. Столько времени ничего не писать и вести себя так нелепо! Ей стало стыдно за то, что она даже не позволила брату объясниться. Она ведь обязана понимать, как было бы ему неприятно находится здесь на Рождество! Может там, в Хогвартсе, он впервые отпраздновал счастливо? Разве ей было трудно потерпеть один раз? Ведь ничего плохого не произошло. Да, было неприятно и её это расстроило, но разве она не должна радоваться тому, что у Гарри было по-другому?       «Тем более, кто ещё будет мне роднее, чем брат?» — данная мысль заставила её горько усмехнуться: в те недели, которые были проведены с явным пренебрежением к Гарри, она благополучно заполняла досуг общением с Лордом и его россказнями про волшебников.       Что ж, письмо она напишет. Продумает хорошенько, а затем дождётся, когда брат снова предпримет попытку добиться от неё ответа. И в этот раз он обязательно его получит.       Стоит только быть проворнее и заставить новую незнакомую птицу донести её послание. ***       Вернувшись из церкви, мадам долго говорила нам о силе Господа и его власти над всеми существующими созданиями на Земле. Я не смела отвлекаться в тот момент, внимательно вслушивалась в её тихие слова, что камнем оседали у меня в груди. Мадам всегда умела заставить нас бояться, но в тот момент я ощутила истинный ужас. Мне было страшно. Я не знала, что нужно предпринять и как вообще жить дальше. Когда мадам закончила и сказала всем расходиться по комнатам, я чуть не решилась подойти к ней, но вовремя себя одернула. Не могла допустить, чтобы кто-то узнал. Даже несмотря на желание выяснить и понять, что со мной происходит ночами.       С недавних пор, посещая еженедельную службу, я явственно ощущаю чьё-то присутствие рядом. Оно никак не совпадает с тем, что видится мне ночью, во снах и зеркалах. Будто сам дьявол наблюдает за мной и ступает за мной шаг за шагом.       Отложив старый пергамент и записав последнюю строчку на белом листе, Мона безо всякой радости взглянула в окно. Середина весны выдалась солнечной. Потихоньку зеленела трава, глядя на которую воображение живописно рисовало всевозможные сценарии: прогулка босиком, пикник на старом пледе или поиск потерянных зимой вещей, что с уходом снега под землю могли быть найдены любопытными детьми. Небо больше не полнилось чередой серых туч — становилось всё ярче и создавало атмосферу тепла и уюта, как летом, что совсем скоро придёт на смену сезона.       Разглядывая из своего окошка деревья, которые ещё не решались выпускать первые листочки, Мона в голове перебирала варианты дальнейшего будущего воспитанницы женского пансиона. Всё, что ей удалось разобрать — девушка была сиротой. И то этот факт рождался всего лишь из пары слов о том, что её соседки уезжали на праздники к родителям и она оставалась одна в комнате! Была и другая, менее значимая информация, например: Мона знала, что каша была отнюдь не любимым блюдом молодой леди, следование диетам шло к тому же списку ненавистных вещей.       Но было и кое-что интересное. По мере того, как мысли Мэри Реддл (девочка глубоко надеялась и верила, что это именно она), становились всё более расплывчатыми и туманными, в них начинало прослеживаться огромное влияние церкви. По рассказам учителей и вычитанных книжек, по собственной инициативе, Мона знала — для того времени это было вполне себе характерно. А следуя описанным молодой Мэри случаям, частенько происходившими с ней, девочка могла предположить: умершая по неизвестной причине миссис Реддл сталкивалась с магией.       По крайней мере, это было единственным и доступным объяснением всех тех чудачеств, что она описывала и, с которыми ей пришлось встретиться лицом к лицу. «А ещё из-за этого она сошла с ума» — сокрушенно подумала Мона.       Но ведь обычные люди не могут распознать магию! «Дырявый котёл» вон стоит и его никто даже не видит!       Неожиданно к ней пришло осознание, от которого одновременно в душе поселилось два чувства: радость от разгадки и тяжесть от понимания.       Мона задавалась вопросом:       Мог ли на Мэри так действовать кулон?       Это могло оказаться вполне вероятным положением дел, с учётом всех перечитанных девочкой текстов, в основном ориентировавшихся на описание тех страшных вещей, что происходили с юной воспитанницей пансиона и ещё той любительницей обвинить себя во всевозможных грехах.       Однако, изучая написанное, Мона смогла прийти и к другому выводу, что, честно говоря, её изрядно напугал: кулон действовал на неё совершенно иначе, чем на Мэри. Она не переживала ничего похожего с тем, что довелось испытать на своей шкуре миссис Реддл. Моне не слышались незнакомые голоса, не ощущалось чьё-то присутствие рядом и из зеркал на неё никто не смотрел. Всё, что ей удалось ощутить — это непонятные отключения от реальности и чувство неподвласности над собой. В те моменты, когда она попадала под влияние кулона, Мона явственно следовала чьим-то указаниям.       А когда противилась — получала наказание.              Ещё Мэри ни единого раза не упомянула ни о каком странном взаимоотношении с животными. Конечно, вряд ли ей удавалось так часто с ними контактировать, но ведь хоть что-то можно было написать! Мону ужасно расстраивала невозможность наладить ни с одним представителем живой природы контакт. А когда ни на одном из пергаментов не оказалось приметки о таком особенном действии кулона, то ей просто захотелось взвыть от отчаяния и безысходности.       Дело в том, что девочка всё же решилась отправить Гарри письмо, в котором она сама же и извинялась перед ним за свою неоправданную обиду. Для этого ей пришлось изрядно постараться: сова, что на этот раз прилетела к ней, была уж очень неспокойной, но вместе с тем смышленной. Она чуть ли не сразу поняла, что выпустят её на волю только при условии захваченного с собой послания. А потому, несмотря на страх перед Моной, она с достоинством смогла выдержать привязывание к лапке письма красной веревочкой.       Вообще, девочке удалось поймать её волей случая: птица просто влетела в окно, открытое настежь с целью — как сказала Петунья — хорошо проветрить помещение после генеральной уборки. Возможно, именно едкий запах чистящего средства, которым тётка усердно намывала полы во всём доме (а затем пыталась как можно быстрее от него избавится) повлиял на нюх совы и она не сразу осознала, что Мона не очень-то хороший кандидат для любезного угощения печеньками.       А потому девочка смогла быстро сориентироваться и закрыть окно и сделать аналогичное с дверью в комнату, пока пернатая беспокойно крутилась в пространстве. Позже, когда Мона подошла и попробовала как-то попросить птицу спуститься пониже, дабы суметь отдать той письмо, сова всё-таки уловила в ней что-то зловещее и начала оглушительно кричать. К счастью, никто из домочадцев этого не услышал. А спустя пару минут бесконечных нервных размахиваний крыльями, птица стремглав мчалась назад в Хогвартс, дабы поскорее отдать в руки Гарри долгожданный ответ.       К слову, Мона, переживая за состояние здоровья сов, сказала брату о том, чтобы он больше ей ничего не писал. О своей «необычной» особенности, она не упомянула. Да и не могла! Только представив то, что надумает себе Гарри, девочка сразу же откинула данную затею.       Вместо этого она решила приплести к истории Петунью, мол, ей надоела нескончаемая вереница неразумных птиц и она запретила данный способ общения в доме. Это выглядело вполне правдиво и не поверить было невозможно. А с учётом грозных взглядов тётки, когда совы оказывались в поле её зрения, Мона почти и не соврала. Правда, реальность всё же состояла в том, что миссис Дурсль не запрещала совам прилетать (да и как она это бы сделала?), а просто молчала и терпела.       Кратко говоря, девочка желала поскорее найти решение как избавиться от данной проблемы, исключавшей любые возможности в действительности возобновить переписку. Её «дар» всё не собирался пропадать и это было, безусловно, печальной вещью. А теперь Мона даже не была уверена, что он как-то связан с воздействием кулона. К слову, недавно он снова напомнил о себе.       — Мона! Иди помоги мне в саду! — громкое неожиданное обращение изрядно напугало: девочка чуть ли не подскочила на стуле. Не затягивая, она поспешила вниз к тётке, что ждала её подготавливать землю после зимы к посадке цветов. ***       Земля сыпалась в маленькую ямку, скрывая яркую желтую семечку от глаз. Мона сосредоточенно выровняла всё лопаткой, а затем полила водой. Смотря, как земля медленно впитывала жидкость, девочка задумалась над тем, как совсем скоро из земли выбьются красивые нежные пионы, что в этом году решила посадить Петунья. Будто услышав мысли Моны, тётка обратилась к ней:       — Ты закончила? Отлично, сейчас пойди вымой это всё, — указывая на садовый инвентарь, приказала она, а после развернулась в сторону гаража. Видимо, чтобы отнести пачки оставшиеся семян на место.       Собрав весь инвентарь, а точнее: железную лопатку, ведро и лейку — Мона прошла к крану, с проведенной из дома водой, и начала тщательно смывать грязь. Рукам было холодно и ей хотелось поскорее расправиться с задачей, но спешить не следовало — нужно было сделать всё так, чтобы Петунья к ней не прикопалась.       Напоследок, перед тем, как перекрыть кран, Мона набрала полное ведро воды и вылила её на дорожку, дабы смыть грязные лужи, что успели образоваться, пока очищались садовые принадлежности. С удовлетворенной от результата улыбкой, девочка направилась в гараж, чтобы положить на место инвентарь. По пути она раздумывала над тем, стоит ли ей снова попытаться выпросить разрешение на прогулку? Скоро уже будет два месяца, как она проводила свои выходные дома, никуда не выходя. В последние недели она даже не пыталась упросить тётку отпустить её погулять, скажем, в парк. Может Петунья уже оттаяла?       «А если она разрешит, то сегодня ещё можно успеть сесть на автобус в деревню, — поймав себя на этой мысли, Мона испуганно замерла, — это снова произошло!»       Когда у неё спустя буквально три недели, лишенных визитов в особняк, опять зародилось желание выяснить на месте ли кулон и всё ли с ним в порядке, она была, мягко говоря, в шоке. Она не думала, что так зависима от магии украшения. Хотя проходив несколько дней и поразмыслив над заново возникшей проблемой, Мона пришла к выводу, что это было предсказуемо. Она ведь помнила- кулон перестал действовать на неё тогда, когда она начала посещать особняк чуть ли не каждую неделю. И теперь становилось очевидным его обратное воздействие: он хочет, чтобы Мона снова туда попала! А сейчас, из-за случайно проскользнувшей мысли об этом, она была уверена, что действовать нужно незамедлительно.       Посему девочка быстро расставила по местам садовый инвентарь в гараже и зашла в дом, дабы отыскать Петунью и добится от неё одобрения на прогулку в парк. Да-да, в парк! Можно ещё даже предложить пойти с ней. Тётка ведь точно откажется, но зато убедится в правде.       Долго Петунью искать не пришлось: она была на первом этаже в гостиной и прямо сейчас протирала полки с различными фотографиями её семьи, на которых преимущественно был запечатлен, как не сложно догадаться, её сын. Когда Мона только вошла в комнату, то успела заметить, как тётка сосредоточенно протирала стекло на одном из изображений и что-то умильно шептала. Правда, миссис Дурсль себя быстро одёрнула и, зыркнув вопросительно на племянницу, поставила фотографию на место и продолжила дальше бороться с пылью.       — Тётя Петунья, я всё вымыла и сложила в гараже, — отчиталась девочка и получила в ответ кивок, — сегодня такой чудесный и солнечный день, — подошла поближе, дабы привлечь внимание тётки получше, — знаете, это будет грехом упускать хорошую погоду и не прогуляться. Может нам сходить сегодня в парк? Например, прямо сейчас. Мы как раз успеем нагуляться к обеду, — скорчив умоляющую рожицу под удивленное лицо Петуньи, вкрадчиво проговорила Мона.       Миссис Дурсль сперва глядела на неё с шоком на лице.       «И чего она так удивилась? Она же знала, что я всё равно когда-нибудь спрошу» — подумала девочка, пытаясь отгадать, чем так была ошарашена Петунья.       — Мы пойдём туда после обеда, — а теперь настал черёд удивляться и для Моны, что в изумлении от ответа тётки захлопала глазами, пока та уходила на кухню. Как раз-таки готовить обед.