Умирающий киллер

So you think you're a killer? But I'm a killer too, and it's killin' you

— "Killer" by Ellise

13 лет назад   «Устранить Широ Ивато с особой жестокостью», — таким был первый заказ Чонгука.   Довольно серьёзный как для ребёнка, который только слышал о крови и никогда её не видел, но господин Кан считал, что такие вызовы служили лучшей проверкой человека на его принадлежность к чёрному или белому миру. Он также считал, что восемнадцать — идеальный возраст для того, чтобы ломать человеческую психику и на её руинах строить то, что прослужит намного дольше — безразличие и холодный профессионализм.   В каком-то плане Чонгук уже был подкован, избегая эмоциональности любыми способами. Он предпочитал не вдаваться в подробности дел, избегал причин и деталей. Пока другие хотели изучить будущую жертву как можно лучше, выделив ей терабайт памяти в своей голове, Чонгук придерживался правила «меньше знаешь — крепче спишь».   Но «Инцидент Чон Союн» был слишком громким, чтобы деталей можно было избежать. Вся Корея его обсуждала каждые утренние и вечерние новости, повторяя одно и то же изо дня в день по ящику, а в сети митингуя за наказание предполагаемого преступника яростными смайликами.   — Четыре месяца назад в небольшом городке, расположенном недалеко от Сеула, произошло преступление, шокировавшее всю страну. Сегодня мы возвращаемся к делу о жестоком изнасиловании тринадцатилетней девочки, чтобы рассказать о том, как идёт расследование…   Чонгук поморщился, опустив взгляд в тарелку с нетронутой кашей, приготовленной госпожой Ма. Он, можно сказать, вырос на этой каше, ел её в детском доме по утрам и вечерам, и всегда было очень вкусно. Но сегодня аппетита совсем не было, а от вида и запаха острого мясного бульона, что кипел на газовой плитке рядом, его желудок сводило в болезненном спазме, и кислота клокотала в горле.   — Ты так и не поел, а уже уходишь?   Госпожа Ма обернулась на скрип стула, вслепую продолжая нарезать зелёный лук.   — Да, — Чонгук с трудом проглотил комок в горле, надеясь, что высокий ворот свитера хоть немного скроет его взвинченность. — Общежитие закрывается в десять.   — Но сейчас только восемь…   — Мне ещё нужно на тренировку.   Она отложила нож и зелёные перья, пахнущие летом, а тогда тщательно вытерла о фартук руки, которыми собиралась потянуться к лицу Чонгука. Её ладони показались ему ледяными в сравнении с его горящей кожей, и мурашки не заставили себя ждать, покрывая его затылок и спину.   — Ты уже такой взрослый, — она всегда говорила это с некоторым удивлением, не веря в то, что время так быстро пролетело, и теперь, чтобы дотянуться до его лица, ей приходилось привставать на носочки. — И у тебя теперь новая семья…   Школу для обучения наёмных убийц господина Кана, что маскировалась под «Программу для перевоспитания трудных подростков», сложно было назвать новой семьёй, собственно, как и детский дом «Navillera», но Чонгук заставил себя улыбнуться и кивнуть.   — Они хорошо обо мне заботятся, — сказал он. — И обещают мне трудоустройство.   — Они молодцы, — на её губах отразилась его улыбка — более печальная её версия. — Но ты ведь помнишь, что всегда можешь обратиться ко мне? С любой проблемой, с любой просьбой. Ты не обязан справляться со всем один…   — Я не один.   С ним были десятки таких как он. Их взгляды внимательно следили за каждым его движением, уши слушали каждое его слово, а заострённые зубы готовились впиться в него при малейшем промахе. Потому что Чонгук был лучшим в боевых искусствах, лучшим во владении холодным и огнестрельным оружием, и первым в этом году выпускался из школы. Оставалось только пережить сегодняшний экзамен.   — Но ты всё равно заглядывай, — попросила госпожа Ма. — Хотя бы чтобы повидаться с Джухэ и с остальными…   — Обязательно, — солгал он, прекрасно зная, что входит в тот тип сирот, которые исчезают и больше никогда не возвращаются после первого шага во взрослую жизнь.   Он осторожно убрал её руки и направился к выходу из крошечной комнатки. Ступая беззвучно по коридорам детского дома, застеленным ковролином, он старался ни о чём не думать. Его голова была пустой, а такого понятия как «сожаление» для него не существовало.   Господин Кан как-то сказал ему, что верит в судьбу и что каждое решение, каждое действие, каждый поступок предопределены, и бояться могут только глупцы. А Чонгук не глупец. Он — лучший из лучших и хорошо знает своё место и путь, подготовленный для него другими.   На свежем зимнем воздухе спазм, наконец, отпустил, и изжога постепенно опустилась и притихла. Его тело обрело желаемое спокойствие, сохраняя его всю поездку до Центра, и только непосредственно перед входом у него что-то дрогнуло внутри. Дурное предчувствие.   — Закончил со всеми своими делами, нави? — липучки на боксёрских перчатках Убина расстегнулись, и Ихён, которая только готовилась нанести удар, была вынуждена отступить, отклоняясь назад.   Присутствие Чонгука неосознанно вызывало у неё напряжение, и, чтобы сохранять спокойствие, она выдыхала, повисая на канатах.   — Ага, — он расслабил лицо и пальцы, даже в мыслях не позволяя себе сжать кулаки и дать остальным повод думать, что он о чём-то переживает.   — Сегодня ночью будет минус один нави и плюс один в штабе, — Кисэт тоже приостановила тренировку.   Поначалу все из «Navillera» были просто нави. Дети, попавшие сюда из определённого детского дома, считались лишь ресурсом, а имена и позывные ещё предстояло заслужить — они становились наградой за выживание и успехи в работе.   — Говорите так, словно этой ночью он сделает что-то особенное, — Ихён смотрела на Чонгука свысока во всех смыслах этого слова. — По факту, просто убьёт человека. Такая формулировка ему не понравилась: она шла вразрез с тем, чему учили его старшие.   — Он не человек, а цель, которую нужно убрать, — сказал Чонгук заученное.   Ихён чуть прищурила глаза, стараясь выдержать его пуленепробиваемый взгляд, нацеленный на её лицо, но Убин всё испортил, вдруг хлопнув её ладонью по груди. Она отшатнулась и зажмурилась, проиграв этот раунд в гляделки.   — Его позывной станет намного длиннее, — Убин подбадривающе улыбнулся.   — Сто одиннадцатый, — Ихён клацнула челюстями, уже всей душой ненавидя то, что число Чонгука будет выше, чем у неё.   Сегодня он перестанет быть нави, а она так и останется джигэ — девочкой из детского дома «Mujigae», которой была вчера и будет завтра.   — Можно звать его «три единицы», — предложил вышедший из подсобки тренер Бён. — Потому что он трижды первый.   В его словах было столько беспочвенной гордости, что Ихён несдержанно фыркнула.   — Мы будем весь вечер обсуждать это? — спросила она, одаривая Чонгука презрительным взглядом. — Он ещё ничего не сделал, чтобы его хвалили или на него примеряли следующий номер.   Убин быстро распознал завистливые нотки в её голосе.   — Какой же ты ещё ребёнок, джигэ, — сказал он, натягивая перчатки обратно. — Этот нави вот-вот станет твоим старшим, где твоё уважение? Сейчас я выбью из тебя эту дурь…   — Кто из кого, — с вызовом сказала Ихён.   Обычно скрипучие двери приоткрылись беззвучно, и восемьдесят пятый блеснул взглядом из полутьмы коридора. Залом промчался сквозняк, и все разом потеряли интерес к скромной персоне Чонгука, спешно возвращаясь к своим делам. Было очевидно, почему он выглянул и чего ждал — часы уже показывали четверть девятого.   — Я уже пойду, — сказал Чонгук, опуская расслабленные руки вдоль туловища и быстрым шагом пересекая полупустой зал.   — Ни пуха, ни пера, — вдогонку бросил тренер.   Времени отвечать не было, как и слушать пожелания остальных, но прямо перед тем, как двери захлопнулись, Чонгук расслышал ехидное «он облажается» Ихён.

***

В Сеуле февраль ощущался мартом, но в горах земля всё ещё была покрыта снегом, который становился всё более густым и охватывал большие территории по мере приближения к вершине. Этот снег был сухим и холодным, рассыпался, а не лепился, но следы на нём могли держаться всю ночь, а то и несколько дней. По этой причине восемьдесят пятый ступал исключительно по твёрдой, холодной земле, петляя между деревьями, и Чонгуку ничего не оставалась, кроме как следовать за ним.   Тишина вокруг была идеальной. Давящей. Ни одна ветка не треснула под их ногами, ни одна заблудшая птица не пискнула. Было так тихо, что Чонгук мог слышать собственное дыхание — немного учащённое из-за быстрой ходьбы, но и вполовину не такое взволнованное, как было у него весь день.   Восемьдесят пятый сказал, что это только кажется сложным, но после них ещё придут «уборщики» — упавшие в рейтинге и званиях номера, — чтобы проверить качество работы и подчистить за ними, если потребуется. К тому же, у господина Кана связи буквально везде, потому, даже если Чонгук допустит ошибку, проблем не будет. Но лучше было их не допускать, это ведь экзамен, всё-таки.   — Сегодня мы будем развлекаться, но на будущее советую выбрать собственный фирменный почерк, — шёпот восемьдесят пятого изредка налетал на Чонгука потоком бодрящего ветра. — Я начал с удушья и до сих пор не нашёл ничего удобнее. Потеря сознания без борьбы наступает уже через тридцать-шестьдесят секунд, а до глубокой гипоксии и смерти мозга ещё две-три минуты, но лучше подержать минимум пять. Это важно, так как цель может прийти в себя, если давление ослабить слишком рано, понял?   — Понял, — отвечал он, внимательно вглядываясь в густеющие сосны впереди и пока что не думая о выборе своего modus operandi. Чонгук неплохо подстраивался под обстоятельства и считал, что может себе позволить быть разным в будущем, не зацикливаясь на одном «удобном» способе.   — Далеко, гад, спрятался, — восемьдесят пятый хмыкнул, первым заметив погружённый во тьму домик.   Они вместе изучали его планировку перед заданием, составляя чёткий план действий: открыть двери, обнаружить Широ Ивато, вырубить его, пока один из них перетаскивает его в кухню, установить камеру для записи. Пытки они тоже заранее обсудили, затвердив их с боссом, целью которого в первую очередь было угодить заказчику. Учитывая, скольким людям Широ Ивато встал поперёк горла недостатком прямых доказательств, им мог быть как родственник жертвы, так и кто-то в верхах, кто устал бороться с законом и мнением общественности.   Восемьдесят пятый уступил работу с замком Чонгуку, наблюдая за всем со стороны, чтобы после доложить господину Кану. Он также пропустил младшего вперёд, желая посмотреть, как именно он будет передвигаться по дому, не выдаст ли себя чересчур громкими шагами и не спугнёт ли цель своей неосторожностью, но Чонгук был слишком хорош для такого. Неудивительно, что господину Кану он так нравился.   Этот нави попал к ним пять лет назад под предлогом дурного поведения, на которое жаловались некоторые воспитатели, но в действительности ни восемьдесят пятый, ни кто-либо ещё ни разу не сталкивались с чем-то подобным со стороны Чонгука. Он был святым ребёнком: тихим, спокойным, послушным. А может таким его сделал режим их маленькой организации, в которой не было времени на ерунду и демонстрацию характера. Господин Кан давал мотивацию и причину стараться, и умные люди хватались за эту возможность вместо того, чтобы гнить в двух метрах под землёй или в ещё более глубокой дыре — детском доме.   Темнота коридора рассеивалась ближе к приоткрытой двери спальни — обогреватель, стоящий у кровати, отсвечивал красным, освещая стены и укутанного в одеяло мужчину. Он сладко спал, ни о чём не подозревая. Его тело было расслабленно, его разум был далеко отсюда, и Чонгук чуть не совершил фатальную ошибку, открыв двери шире до того, как расслышал тихое хныканье и последовавшее за ним шипящее «тш-ш-ш».   Восемьдесят пятый сжал его плечо, заставляя замереть.   Через щель между петлями они оба заметили тень. Она покачивалась над детской кроваткой, сжимая в руках тёмный свёрток.   Что-то, о чём они не договаривались. Что-то, чего здесь не должно было находиться. Что-то, к чему Чонгук не был готов.   Ему было откровенно плевать на взрослых. Он нервничал только потому, что хотел сделать всё хорошо, а не потому что ему было жаль, но дети… Он не понимал, почему должны страдать дети.   Хватка восемьдесят пятого усилилась, больно надавливая на плечо, и Чонгук обернулся, растерянный и напуганный, с первого раза не в состоянии прочесть по его губам приказ.   «Уберём их», — повторил мужчина, не догадываясь, что мальчишеское сердце забилось, как обезумевшая птица, в тесной грудной клетке из-за этих двух слов.   Если этот день был предопределён задолго до его рождения, значит, что бы Чонгук ни сделал, это тоже было предопределено? Не он вершил правосудие, а Судьба. Не он выбирал сторону, а сторона — его. Его мир — это место, где детство заканчивается слишком рано, а каждый выбор имеет высокую цену. Пускай даже он сделан кем-то другим за него.    «Сейчас», — сказал восемьдесят пятый, наблюдая через щель за тем, как мать кладёт своего ребёнка в кроватку и покачивает её ногой, опуская голову в полудрёме.   Ещё до начала задания Чонгук был уверен, что справится, что закроет своё первое официальное дело, что получит свой личный номер и станет работником, а не простым нахлебником. Но детское хныканье за дверью перекликалось с «он облажается» Ихён, и ему начинало казаться, что она была права.