Пламя и его тень

Carve your name into my arm, Instead of stressed, I lie here charmed. Cuz there's nothing else to do Every me and every you.

(Placebo "Every Me And Every You")

АЛЬБЕРТ ЛЕВИ-СТРОСС

      Я почти ни с кем не общался в школе. Все соученики казались мне непроходимыми тупицами с чересчур большим самомнением.       С тех пор, как я перешёл в новую школу, мои внешность и модель поведения прошли четыре этапа.       Сначала я пытался понравиться одноклассникам. Я приветливо им улыбался, смеялся их шуткам, помогал по алгебре, геометрии, физике. Однако своим в компании я, как ни старался, так и не стал.       Вместо того чтобы принять в свою стаю, одноклассники превратили меня в объект насмешек. Их веселило всё: мой французский акцент, моя любовь к точным наукам и полное непонимание гуманитарных, моя внешность и даже сам факт того, что я пытаюсь с ними подружиться.       Решив, что десять лет жизни во Франции сделали меня странным, я приложил все усилия к тому, чтобы стать «истинным американцем». Я стал одеваться, как все, причёсываться по местной моде и говорить такими же фразами, что мои одноклассники. По вечерам я слушал с компьютера обучающие записи и учился говорить без французского акцента. Мне казалось, что, когда я стану похожим на них, они примут меня в своё общество.       Я ошибся. Меня продолжали высмеивать ровно так же, как и раньше. Парням и девчонкам нужны были живые мишени для насмешек, и отказ от индивидуальности не стал пропуском в их закрытое царство.       Убедившись в этом, я не на шутку разозлился. Если эти бараны считают меня странным даже теперь, если они не ценят мои добрые чувства – какого чёрта для них вообще что-либо делать?       И я решил жить, как заблагорассудится.       Сначала я отказался помогать одноклассникам с уроками. Затем перестал откликаться, если мою фамилию произносили на американский манер – Леви-Страусс (ударение в имени я, правда, разрешил ставить на первый слог, потому что так звал меня папа). Наконец, я отрастил волосы до плеч и покрасил их в чёрный цвет, а также начал носить исключительно чёрную одежду.       Я тогда увлекался тяжёлой музыкой, темами смерти и страданий. Мне казалось, что, мрачный и загадочный, я невероятно крут и могу наконец выразить себя достаточно полно.       Так прошли первые три этапа моей жизни в старшей школе: дружелюбие – копирование – протест. А четвёртый этап ознаменовал собой Дерек Шварц.

ДЕРЕК ШВАРЦ

      Мы с Лéви вместе учились в старшей школе, но поначалу я и предположить не мог, что он станет знаковой фигурой на моём жизненном пути. Никакой харизмы, о которой сейчас так много говорят, я в нём тогда не видел.       Сначала Леви казался мне обычным неудачником, который пытается доказать свою крутость с помощью улыбочек и правильно решённых уравнений. Потом он обозлился на весь мир, стал носить мрачную одежду и грубить кому ни попадя, но интереснее от этого не стал. Весь в чёрном, с длинными чёрными волосами, он походил на вампира из дешёвого фильма. К тому же, волосы у Леви росли очень быстро, а красился он недостаточно часто, и на его черноволосой голове постоянно красовался жутко стрёмный светлый пробор.       Однажды после уроков я шёл по школьному двору, и меня привлёк шум драки. Обычно я не вмешиваюсь в чужие разборки, но здесь трое избивали одного, и во мне взыграло чувство справедливости.       – А ну, разошлись! – гаркнул я, взяв в руки палку.       Мой уровень владения боевыми искусствами уважала вся школа, и агрессоры решили не связываться. Шипя что-то про «рыжих, которые лезут не в своё дело», парни убрались восвояси. Их жертва осталась лежать на земле. По мрачной одежде и непрокрашенному пробору в волосах я узнал своего незадачливого одноклассника.       – Эй, Леви-Как-Тебя-Там, ты жив? – спросил я, запоздало вспомнив, что «вампира» зовут Альберт.       Парень жалобно застонал и попытался подняться. Из разбитой брови ручьём текла кровь, делая лицо жутким. Мне стало не по себе.       – Тебе в больницу надо. – Я вытащил из сумки пачку салфеток и протянул Альберту. – Возьми пока это.       С моей помощью одноклассник кое-как принял сидячее положение и без сил привалился к дереву. Я позвонил в «скорую». Пока врачи ехали, Альберт извёл почти все мои салфетки, пытаясь остановить кровотечение. Его образ отпечатался в моей памяти: вот он сидит, половина лица закрыта держащей салфетку дрожащей рукой. На запястье – сломанные в драке дорогие часы, одежда в пыли. Теперь, когда Леви стал звездой всеамериканского масштаба, мне странно вспоминать его таким, но и забыть тот день я не могу, ведь с него начались история наших с Леви отношений.

АЛЬБЕРТ ЛЕВИ-СТРОСС

      Хотя в старшей школе надо мной постоянно смеялись, в серьёзные переделки я попадал редко. Мне везло в девяноста процентах скользких ситуаций, но тот день явно попал в оставшиеся десять. Я не помог троим зарвавшимся однокашникам с контрольной по физике, они подкараулили меня после уроков и стали жестоко избивать. Один на один против не очень умелого бойца я ещё мог бы худо-бедно постоять за себя, но здесь у меня не было шансов. Когда появился Дерек, я был на грани обморока. Голова и грудь нестерпимо болели, один глаз приходилось держать закрытым, чтобы туда не затекала кровь из рассечённой брови. Всё, что происходило, я запомнил отрывочно: огненно-рыжее пятно Дерековых волос, салфетки, шершавая кора дерева, врачи, носилки, слепящий свет операционной лампы и безэмоционально-механический голос хирурга: «Не двигайся, сейчас будем тебя лечить».

ДЕРЕК ШВАРЦ

      После осмотра выяснилось, что у Леви многочисленные ушибы и сломано два ребра. Врачи зашили ему бровь, наложили все необходимые повязки и оставили на сутки в больнице. Парней, избивших его, вызвали с родителями к директору, но дальше суровых разговоров дело не зашло.       Я знал, что детишки влиятельных родителей останутся безнаказанными. Но знал я и то, что они не стали бы нападать на кого-либо просто так. Леви явно чем-то выбесил их. Я слабо верил, что дело было только в контрольной, которую Альберт не дал им списать. Наверняка были какие-то слова, которые не на шутку разозлили троих парней, и мне стало интересно узнать, что именно сказал им Леви-Стросс.       Узнав телефон отца Альберта, я позвонил ему и спросил, можно ли проведать его сына. Обрадовавшись, что у Альберта есть в школе хоть какие-то друзья, мистер Леви согласился и назвал адрес.       Отец и сын Леви-Строссы жили в небольшом доме на окраине района. Я знал, что мать Альберта умерла два с лишним года назад, и после её смерти наш Вампир вместе с отцом вернулся в Штаты, откуда эмигрировал за десять лет до этого.       Я приехал днём, когда Леви-старший был на работе. Дверь открыла экономка. Она вежливо поздоровалась и проводила меня на второй этаж, в комнату Альберта. Пока мы шли, я старался как можно лучше рассмотреть жилище своего загадочного одноклассника.       Дом был обставлен очень просто. Мебели было мало, на голых стенах я не заметил ни одного украшения, кроме большого портрета в рамке. С портрета на меня смотрела красивая женщина с тёмными глазами и волосами.       «Мама Альберта, – подумал я, проходя мимо. – Жаль, что он совсем не похож на неё, такой замухрышка».       Увидев меня, Леви-младший слабо улыбнулся.       – Привет, – сказал он. – Садись. Спасибо, что навестил.       Экономка ушла, а я сел на стул и принялся разглядывать комнату и её хозяина.       Альберт выглядел значительно лучше, чем сразу после драки, но здоровым я бы не назвал его даже с натяжкой. Он был очень бледен, что в сочетании с крашеными волосами делало его ещё более похожим на вампира, и старался не двигаться, чтобы не тревожить больные рёбра. Говорил Леви совсем тихо: ему не хватало воздуха, а вдохнуть полной грудью он не мог. Я специально прочитал про перелом рёбер, чтобы знать, как чувствует себя одноклассник.       Комната Альберта Леви-Стросса оказалась намного интереснее, чем я мог себе представить. Все стены от потолка до пола были оклеены плакатами рок- и метал групп, в углу стояла чёрная акустическая гитара. Я и не думал, что наш заучка Вампир может интересоваться музыкой.       – Играешь? – кивнул я на гитару.       – Ага. – Леви уставился на меня, словно стараясь не упустить ни одной эмоции.       «Кажется, ему важно знать, как я отношусь к этому».       – Гитара – это здорово! – уверенно заявил я и подмигнул лежащему Альберту. – Выздоравливай – поиграем друг для друга. Посмотрим, на что ты способен.       Мне хотелось, чтобы загадочный Вампир проникся ко мне доверием и побольше рассказал о себе.       «Если он реально хорошо играет, можно потом использовать его в своих целях. Если нет – то и хрен с ним, пусть дальше тренькает дома в перерывах между решением примеров, – подумал я. – Сейчас мне просто интересно узнать, что этот Леви из себя представляет и чем он вызвал такой гнев одноклассников».       Ответ на последний вопрос я получил довольно быстро – стоило лишь спросить об этом напрямую.       – Я не дал им списать, а после уроков грубо высказал всё, что о них думаю. Что они все тупые, раз не могут сами решить простейшие задачи, ещё и трусы, потому что боятся получить плохие оценки и вылететь из престижной школы. – Леви криво улыбнулся. – Как они ко мне, так и я к ним. Ни во что друг друга не ставим. Мне надоели их насмешки, а они не потерпели моих.       – И что ты будешь делать, когда вернёшься в школу?.. – осторожно осведомился я.       – Жить. – Кривая улыбка Леви стала хитрой, словно он что-то задумал.       «Если у него есть какой-то способ борьбы с произволом школьной элиты – это интересно!»       Альберт Леви-Стросс интриговал меня всё больше и больше, но я боялся сказать что-нибудь не так и спугнуть его.       «Поговорить о музыке – самый безопасный вариант», – решил я и начал высказывать своё мнение о песнях тех групп, чьими плакатами были оклеены стены в комнате Альберта.       Я не ошибся с темой. После первых же пассажей о музыке глаза Леви загорелись, и он впился в меня взглядом.       «Вот с этой песни вообще тащусь… А в этой басов недостаёт, по-моему. А тут текст странный… Как думаешь, что значит эта метафора?»       Минут через десять подобного общения напряжение между нами исчезло, как не бывало. Казалось, что мы знакомы уже много лет и вместе сходили на несколько концертов. Мнение Леви о многих песнях совпадало с моим собственным, и это привело меня в восторг.       «Если бы этому Вампиру не переломали рёбра, я бы, может, так никогда и не узнал, что он классный парень! Если он хорошо играет на гитаре – возьму в свою группу. Обязательно! Потом… когда она появится».       Я тяжело вздохнул, вспомнив, что все мои попытки создать собственный музыкальный коллектив окончились провалом. Последнее моё детище – «Дальтоническая Радуга» – приказало долго жить совсем недавно.       «Это потому, что Тиму надоело, Анджела и Роджер влюбились друг в друга и забросили музыку, а Гарольд слишком туп, чтобы я мог с ним нормально общаться, – мысленно оправдывался я. – В следующий раз нужно создавать группу из людей одного пола, чтобы никто ни в кого не втюрился, и брать туда только действительно увлечённых и сообразительных ребят».       Я тогда ещё не знал, что коллектив, который приведёт меня к славе, провалится почти по всем пунктам этого плана.

АЛЬБЕРТ ЛЕВИ-СТРОСС

      Глядя в белый больничный потолок и морщась от боли при каждом вдохе, я не раз пожалел, что был несдержан в разговоре с одноклассниками. Высказать им всё в лицо было здорово, но это не стоило таких побоев. Если бы не Дерек Шварц, меня запросто могли искалечить.       Я был вообще удивлён, что Дерек вступился за меня в драке и, особенно, что он приехал навестить меня. Я думал, что останусь изгоем до самого окончания школы, и с грустью вспоминал Францию, где меня ценили и уважали.       Если бы не сломанные рёбра, я бы, возможно, снял к приезду гостя все свои плакаты и убрал гитару: это было слишком личное. Но всё тело дьявольски болело, и я предпочёл лишний раз не шевелиться, а поручать другим убрать дорогие для меня вещи было рискованно.       «Если этот Дерек не побоялся противостоять троим крепким парням, которые несправедливо напали все вместе на одного, то он, скорее всего, не станет смеяться над моими любимыми группами и разбалтывать о них всем подряд».       Я был тогда слишком одинок, чтобы всё время перестраховываться при встречах с людьми. Мне отчаянно хотелось верить, что найдётся человек, который поймёт и примет меня таким, какой я есть.       Дерек Шварц оказался именно тем, кого я искал с самого своего приезда в Америку. Он любил ту же музыку, что и я, и его мнение о композициях во многом совпадало с моим. Плюс к этому, он тоже играл на гитаре.       Это напоминало чудесный сон. Мы говорили о том, что было мне действительно интересно, а потом Дерек ушёл, пообещав заехать ещё.       Какое-то время после его ухода я лежал, очарованный, но потом во мне проснулась привычная настороженность.       «До того, как я попал в беду, Дерек на меня и внимания-то не обращал. Даже окликнул он меня после драки не совсем по фамилии, а "Леви-Как-Тебя-Там". С чего бы ему вдруг становиться моим близким другом? Дерек Шварц – очень популярный в нашей школе парень, все любят его открытость и чувство юмора. У него полно приятелей, к тому же вокруг него постоянно вертятся девчонки. Что общего может быть у Дерека с таким, как я? Общие интересы в музыке вообще ничего не значат. Кажется, у Дерека своя музыкальная группа… но я ведь всё равно никогда не окажусь её частью, так к чему ждать от этого человека слишком многого?» Мне стало грустно, но из-за повреждённых рёбер я не мог глубоко вздохнуть. Я лежал, рассматривая потолок, а в ушах у меня звучал голос матери:       – Все люди чужие друг другу, Альбер. Все пытаются использовать друг друга – в большей или меньшей степени. Даже любят люди только для того, чтобы закрыть кем-то дыру в своём сердце…       Мама говорила это, уже будучи серьёзно больной, и, возможно, не осознавала, что разговаривает с ребёнком, но я запомнил её грустные монологи на всю жизнь.       Отец, светловолосый весельчак, не разделял её пессимистичных взглядов и старался под разными предлогами отсылать меня из комнаты, когда мама впадала в философию.       – Альберт, принеси водички, пожалуйста. Альберт, ты покормил собаку? Альберт, кажется, в дверь кто-то звонит.       Я знал, что папа хочет оградить меня от грустных, слишком взрослых мыслей, но перестать слушать маму было не в моих силах, и я прятался за дверью, стараясь не упустить ни слова.       Если бы не тёмные глаза и брови, я был бы внешне точной копией отца, однако по складу характера я почти полностью пошёл в мать. Я уже тогда слишком хорошо для четырнадцатилетнего мальчика понимал её высказывания, слишком остро чувствовал, как много в мире притворства.       Когда мамы не стало, папа решил вернуться на родину, в США. Ему невыносимо было жить там, где умерла любимая женщина. Я отнёсся к переезду спокойно. Мне казалось, что за океаном я смогу найти таких же весёлых друзей, как во Франции, а заодно – новую, лучшую жизнь.       Я ошибся. И теперь пустота в душе требовала, чтобы я отыскал себе друга. Из всех, кого я успел узнать в Штатах, на эту роль подходил пока только Дерек Шварц, и я принялся мучительно думать, как сохранить его интерес ко мне.