Немезида

      — Так зачем, по-твоему, Глории нужен Нильс? — спросил Пауль, стараясь сохранять холодно-вежливый тон, хотя в душе хотел бы кулаком или отборным ругательством согнать с лица собеседника противную ухмылку.       Дикон Арчер был в клане начальником охраны и являл собой нечто среднее между деревенщиной, недавно приехавшим в столицу, и аристократом. Одевался он всегда с иголочки и по последней моде, но так и не снял золотую серьгу, какие носить было принято разве что среди портовых рабочих. Старался говорить медленно и надменно, манерно растягивая слова, но до сих пор не мог избавиться от характерного акцента, который выдавал в нём уроженца южных провинций. И в целом Дикон сильно выделялся среди вечно бледных и хмурых рендетленцев и был словно бы чересчур... ярким: огненно-рыжие вьющиеся волосы, которые доставали ему до плеч; медового цвета кожа, казавшаяся при свете почти оранжевой; раскосые зелёные глаза, в которых поминутно читался то какой-то ребяческий задор, то змеиная хитрость. В высшем обществе Дикон пользовался успехом, особенно у дам, но вот в самом клане его мало кто любил. Пауль и вовсе считал, что Арчер своё место занимает незаслуженно. Хотя, возможно, он просто не мог привыкнуть, что Кэмерон Джонсон погиб во время смуты, а его должность вместо кого-то действительно достойного занял Дикон, который до этого просто был одним из личных телохранителей Глории. Паулю он не нравился ещё с тех пор, а сейчас особенно, ведь приходилось наблюдать, как Арчер спихивает свои обязанности на подчинённых, а сам в это время ошивается то ли рядом с Глорией, то ли с кем-то ещё, а в его отсутствие охрана в клане напрочь забывает о дисциплине.       — Да ей давно это покоя не даёт, — ответил Дикон, прислонясь к стене. Его скучающий взгляд бесцельно блуждал по комнате, не задерживаясь ни на чём конкретном.       Пауля ужасно раздражала привычка Дикона разговаривать короткими фразами. А когда приходилось переспрашивать из-за того, что из его невнятных и отрывочных слов ничего не было понятно, отвечал начальник охраны всегда с такой неохотой, словно ему эти вопросы уже успели набить оскомину. Дикон умел плести красивые речи и быть очень даже разговорчивым, но только тогда, когда был в этом заинтересован, в остальных же случаях он демонстративно показывал собеседнику свою скуку и нежелание сказать пару лишних слов.       — Что не дает ей покоя? — переспросил Пауль, чувствуя, что начинает терять терпение, потому что этот невероятно нудный разговор с постоянными уточняющими вопросами и стабильно скудными, ничего не объясняющими ответами длился уже с четверть часа, а с мёртвой точки дело так и не сдвинулось.       Дикон тяжело вздохнул, с досадой взглянув на дверь, и на какой-то краткий миг встретился глазами с Паулем, которому тут же захотелось ударить Арчера чем-нибудь тяжёлым, потому что смотрел на него Дикон вовсе не со скукой, а с неприкрытой издёвкой.       — Да Нильс этот, — ответил Арчер, растягивая слова. — Она года два назад увлеклась этой темой. А Фридрих против был. А теперь он умер.              — А откуда она вообще узнала об этой теории?       Дикон пожал плечами, словно всё было абсолютно очевидно:       — Так... в книгах же.       Пауль обречённо закатил глаза:       — В книгах ничего конкретного не написано. Или хочешь сказать, что Глория такая дура, что верит в эти легенды?       — Ну... Слухи были.       — Откуда? — надавил Пауль.       — Не знаю.       Пауль чувствовал, что его вот-вот начнёт потряхивать от злости, от наглого молчания Дикона, который всеми способами показывал, что разговаривать не намерен, и от собственного бессилия. Формально Пауль имел полномочия ненамного меньшие, чем глава клана, но давить на Арчера не мог, потому что, вот незадача, сам явно не был в любимчиках у Глории, а вот Дикон был даже не просто любимчиком, а любовником, то ли уже бывшим, то ли нынешним (в ходившие слухи Пауль не углублялся).       — Можешь идти, спасибо за информацию, — с тихим вздохом произнёс Пауль, понимая, что вытрясти из Дикона больше ничего не сможет. Да и зачем расстраиваться, если этот разговор всё равно был затеей Элен, а не Пауля, изначально настроенного скептически? Жаль было только времени, ну, и нервов, разумеется.       Начальник охраны ушёл, а Пауль устало потёр виски, радуясь про себя, что комнату освещает только мягкий рассеянный свет из окна, который не слепит глаза.       В Рихмии отношение к легендам о Меченых было довольно необычным: о способностях, которые якобы когда-то имели члены династии Родериков, рассказывали на уроках истории в школах, ежегодно проводили какие-то ритуалы и празднества, но почти никто не относился к этому по-настоящему серьезно, кроме самого императора и его семьи. Многие считали, что все эти легенды не более, чем пафос и попытка оправдать своё нахождение на троне.       Возможно, Ричард и был хорошим человеком, хорошим мужем и отцом, но вот политик из него был ужасный. Слабовольный, нерешительный, внушаемый, он почти не занимался проблемами своего государства, перекладывая их на нижестоящих чиновников. А проблем было много: низкий уровень жизни, постоянные войны, которые благочестивый император проигрывал одну за другой, беспредел в армии, на производствах, в государственных структурах, повальный уровень коррупции на всех уровнях... И если раньше люди боялись выступать против власти, потому что предыдущий правитель — Стефан Родерик — держал страну в ежовых рукавицах и жестоко затыкал рты всем недовольным, то при Ричарде начались волнения. Казалось, что все, кроме императора, чувствовали назревавшую революцию. Роковой ошибкой Ричарда было то, что он допустил формирование кланов: самые влиятельные министры и графы стали формировать вокруг себя группы верных им людей, ещё больше расширяя свою сферу влияния, а император полагал, что это поможет сплотить народ вокруг власть имущих.       Только когда Август Кауц первым нанёс удар, Ричард, наверное, впервые понял, что кланы формировались не для того, чтобы поддерживать его, а чтобы завоевать доверие как можно большего количества сторонников, чтобы, свергнув императора, суметь удержать власть.       Август удержать страну в своих руках не сумел. Кланы начали воевать друг с другом, и с тех пор затянувшаяся гражданская война не прекращалась.       Легенда о том, что младший из детей императора каким-то чудом остался жив, родилась почти сразу после казни, долгое время не покидала умы рендетленцев, но по мере того, как гражданская война из борьбы идеалов всё больше превращалась в делёжку власти между главами кланов, стала забываться. И что же получается: Глория верит в эту легенду? Верит в то, что Нильс Родерик, именем которого в первые годы после революции так любили прикрываться самозванцы, — Меченый?       — Что думаешь? — спросил Пауль, поворачиваясь к Элен, до сих пор молча стоявшей позади. Это она настаивала на том, что нужно поговорить с кем-то из ближайшего окружения Глории.       — Думаю, что он либо идиот, либо что-то скрывает. И, конечно, сейчас же донесёт об этом разговоре Глории, — ответила та, скрестив руки на груди.       От её самоуверенного тона Паулю захотелось тяжело вздохнуть. Элен всеми правдами и неправдами уговаривала его допросить именно Дикона, как самого близкого к Глории человека. Только вот что собиралась из этой беседы извлечь, она так и не объяснила.       — И что тебе дали слова Дикона? — спросил Пауль почти с издёвкой, но у Элен, похоже, дальнейшие размышления были заготовлены заранее, и сейчас она озвучивала их с большим энтузиазмом и даже гордостью:       — Что, если поразмышлять с точки зрения того, что Нильс — Меченый? — Пауль едва удержался от того, чтобы закатить глаза, и всё-таки решил заставить себя выслушать Элен со всей серьёзностью. — Если это действительно правда, то какую выгоду от его способностей получит Глория?       Пауль едва слышно вздохнул и постарался вспомнить, что слышал когда-то на уроках истории, в то время как его взгляд уже начал блуждать по комнате в поисках предмета, за который можно было бы уцепиться, чтобы отвлечься от бредовых размышлений Элен. В этом кабинете, находящемся в гостевой части особняка, не было ничего примечательного. Паулю в нём понравилась обстановка: и стены, и массивная деревянная мебель здесь были тёмными и словно поглощали весь свет, лившийся из достаточно небольшого для средних размеров комнаты окна, создавая призрачное ощущение единения с окружающим пространством и какого-то полусонного умиротворения. Здесь было немного пыльно, потому что убирались в гостевой части здания реже, чем в личной, но это даже добавляло шарма общей атмосфере покоя и статичности. Пауль предпочёл своему кабинету, всегда светлому и полному непрошенных воспоминаний, это полутёмное помещение, потому что наконец признался сам себе, что трудно сосредоточиться на чём-то важном, когда малейшая деталь в обстановке напоминает о Кэрол.              — Основная способность Меченых в том, что они могут поднимать мертвецов из могил и подчинять своей воле, — начал он заученный ещё в школе рассказ, одновременно с этим чувствуя, что хочет курить. — На практике очень хорошо применима: можно поднять в бой погибших солдат, то есть получится практически непобедимая армия. Если следовать твоей теории, то получается, что Глория хочет использовать Нильса в качестве оружия. — Пауль на секунду замолчал, отвлёкшись на то, чтобы найти в карманах сигареты, а потом продолжил: — Но проблема в том, что Меченые черпают силу из боли, причём обязательно из собственной. Представь, какие энергозатраты нужны, чтобы поднять в бой полчища мертвецов. Каким образом Глория заставит его пойти на такие жертвы? Не забывай, что ещё одна способность Меченых — убивать взглядом. Даже безоружный, Нильс будет представлять огромную опасность для самой Глории.       — Способности Меченых можно контролировать, — тут же парировала Элен. — Если верить книгам, то когда-то существовали специальные приспособления, которые давали Меченым пользоваться своими способностями лишь с позволения так называемого «хозяина».       Пауль задумался. Становилось интереснее.       — Будешь? — спросил он, зажав одну сигарету в зубах, а оставшиеся в пачке протягивая Элен.       — Не откажусь.       Они молча закурили, и в воцарившейся тишине Пауль заворожённо наблюдал, как Элен, зажав сигарету между указательным и средним пальцами, медленно затягивается, а затем, слегка запрокинув голову вверх, выдыхает облако дыма. В каждом её движении было и изящество, и уверенность, и Пауль невольно подумал, какая же Элен... живая. Он смотрел на неё, но мыслями был далеко-далеко, в другом месте и другом времени, и перед глазами стоял образ другой девушки. Пауль помнил каждую деталь её внешности, характера, движений, мимики... Её гладкие смоляно-чёрные волосы, россыпь родинок на шее, мягкий смех, который он почему-то так редко слышал, показную холодность на людях... Кэрол тоже когда-то была живой, а теперь Паулю приходилось мириться с мыслью, что она мертва и прах её развеян над городским кладбищем. Вид Элен, в котором всё дышало жизнью, заставлял Пауля чувствовать зависть. Испытывать равнодушие к окружающим людям он вполне привык, а вот щемящее чувство обиды при виде тех, кто мог, в отличие от него и Кэрол, жить и радоваться жизни, вызывало в душе злость на самого себя и боль.       — Хорошо. — Пауль с наслаждением выдохнул дым после первой затяжки, отгоняя навязчивые воспоминания, и начал размышлять: — Получается, Глория поверила в слухи о том, что выживший Нильс — Меченый, и захотела использовать его способности. Следующий вопрос: откуда эти слухи взялись? Кто их распространяет? Просто пойми: два года назад, когда Глория заинтересовалась этим, я вращался в тех же кругах, что и она, но ничего подобного не слышал.       — Скорее всего, это были и не слухи, а слова конкретного человека, которому Глория поверила. Подумай, кто мог предоставить ей такие убедительные доказательства, чтобы она поверила в них?       — Кто-то, кто точно знал правду. Скорее всего, приближённые императора... — Пауль на секунду задумался, перебирая подходящие лица, а затем вдруг замер, поражённый догадкой: — Кауцы?..       Элен кивнула:       — Август был военным министром. Он наверняка был в курсе всех событий в семье императора. И о рождении Меченого тоже знал наверняка.       Он сам не заметил, как вошёл в раж. Не было больше ни апатии, ни желания поскорее распрощаться с Элен. Пауль забыл обо всём, что тяготило его. В ту минуту он чувствовал только азарт.       — Ты поэтому так рвалась на встречу с Мартином и была уверена, что он что-то знает? Почему ты раньше не рассказала мне всё это?       — Потому что ты не хотел меня слушать.       Внутри что-то больно кольнуло, но Пауль поспешил осадить себя: тогда он действительно не хотел слушать Элен, поэтому винить сейчас должен был только себя.       — Тогда выходит, что по приказу Августа Кауца Нильса не расстреляли вместе с императором, а увезли в какое-то укромное место, чтобы растить до тех пор, пока у него не проявятся способности, а потом использовать. — Пауль на секунду задумался, а затем хмыкнул: — Складная версия получается. Но почему тогда Глория не рассказала мне обо всём этом сразу? Зачем было недоговаривать?       Элен что-то ответила, но Пауль, погружённый в свои мысли, уже не слушал. Он сам стал размышлять, и в этот момент память подкинула воспоминание об одном скандале, случившемся ещё до революции. Это произошло в то время, когда император должен был назначить нового военного министра и встал выбор между Августом Кауцем и ещё одним маршалом, Эдвардом Смитом, кажется. Чтобы вывести Августа из игры, Смит стал копать под него и, похоже, узнал слишком много, потому что вскоре его обезображенный труп нашли в Ренде. Кауц тогда сумел убедить императора в своей непричастности к убийству и замять дело, но для всех стало ясно, что переходить дорогу Августу не стоит.       Сначала Пауль не понял, почему вспомнил именно эту давнишнюю историю, учитывая, что с тех пор Кауц сделал много чего гораздо более ужасного, а затем почувствовал, как всё внутри похолодело от осознания: если бы Кауцу стало известно, что кто-то задался целью найти Нильса Родерика и почти подошёл к разгадке, то этого кого-то уже не было в живых. Вот поэтому Глория не могла жертвовать собой или кем-то важным из клана. Ей нужен был тот, кого можно сделать козлом отпущения, на кого можно было бы свалить вину, если Кауц узнает о поисках слишком рано. И этим козлом отпущения стал Пауль.       Он вздохнул, с каждой секундой всё больше понимая, в какой паршивой ситуации оказался. Пауль чувствовал бессильную злость, но прекрасно знал, что винить должен только себя, поэтому в голове очень быстро оформилась мысль:       «Какой же я дурак».       Пауль устало потёр глаза, пытаясь отрешиться от чувств, и начать думать. Он не привык жаловаться и кого-то винить, поэтому усиленно гнал от себя мысли о том, что его именем и репутацией просто воспользовались. Важнее сейчас было понять, что делать дальше.       Против Глории он никто. У неё есть связи, у неё есть солдаты и оружие, у неё есть власть.       А что есть у него? Кто он в клане? Формально: правая рука Глории, а на деле — пешка. Раньше он обладал властью, его знали в лицо во всём Рендетлене, за ним готовы были идти солдаты, его уважали... При желании он мог бы даже занять место главаря клана, если бы не валялся в коме, когда началась смута после смерти Фридриха. Что же произошло потом? Как он из влиятельного политика превратился в марионетку?       И ответ был неутешительным: он сам отказался от власти. За те полгода, что он страдал в одиночестве, его место заняли другие. Осталось только имя, которое многие всё ещё помнили, и остатки репутации. А Глории лишь нужен был козёл отпущения — кто-нибудь достаточно известный, чтобы всё можно было свалить на него в случае чего, и до мозга костей преданный, кто-то, кто ничего не заподозрил бы, потому что всецело погружён в мысли о мести.       Пауль, будучи не в силах больше находиться в четырёх стенах, покинул кабинет вслед за Элен. Ему срочно нужен был глоток свежего воздуха, чтобы собраться с мыслями и решить, что теперь делать.       Он отправился на своё излюбленное место на крыше заброшенного четырёхэтажного здания. Пауль любил приходить сюда, чтобы полюбоваться городом, но сегодня решил, что это место идеально подходит для того, чтобы подумать в одиночестве, однако всё равно не мог не отметить красоты простиравшегося перед ним пейзажа.       Рендетлен был прекрасен всегда, даже теперь, когда от былого величия остались лишь руины. Пауль помнил, каким этот город был пятнадцать лет назад, несмотря на то, что редко воскрешал в голове события, которые происходили в его жизни до революции. Он словно отрёкся от тех воспоминаний, и сейчас многие, даже, казалось бы, такие важные детали почти полностью изгладились в нём. Пауль мог с точностью назвать имена всех своих товарищей по подполью, в которое вступил ещё в пятнадцать лет, а вот вспомнить, в каком доме он когда-то жил с матерью, не сумел бы. Однако прочнее всего в мозгу отпечаталась картина, которую, не случись революции, Пауль уже забыл бы, — Рендетлен в солнечный день. Красивейший город, который утопает в лучах света и словно сам излучает тепло и радость. В нём так много противоречий: старинные особняки соседствуют с современными высотками из бетона и стекла, над шпилями замков возвышаются небоскрёбы, загораживающие небо, самые разные архитектурные стили мешаются друг с другом, но эти противоречия не режут глаз, наоборот, они настолько гармонично смотрятся вместе, словно Рендетлен — это паззл, который кто-то скрупулёзно собирал на протяжении многих сотен лет.       А потом этот паззл кто-то разрушил...       Пауль смотрел на то, что осталось от города, и ловил себя на мысли, что видит картину, абсолютно противоположную той, что только что вспоминал. Сегодня небо плотной пеленой заволокли чёрные тучи и Рендетлен будто впитывал в себя эту тьму. Не было больше замков: их уничтожили ведомые ненавистью к богачам люди в первые же месяцы после революции. Всем тогда хотелось оторваться по полной, и главы кланов и группировок с удовольствием эту возможность предоставляли. На воздух летело всё, начиная с памятников бывшим императорам, заканчивая дворцами. Самый высокий небоскрёб в городе, рушась после взрыва, похоронил под собой несколько соседних высоток. Многие районы горели в страшных пожарах. Не осталось, наверное, ни одного дома, в котором бы не выбили стёкла, на котором не осталось бы следов от пуль. Не было больше прекрасного Рендетлена. Но, окидывая взглядом заброшенные здания, покрытые копотью, с чернеющими проёмами вместо окон и дверей; остатки стен и груды обломков, оставшиеся после взрывов; уцелевшие высотки, которые теперь мрачно взирали на город под собой, Пауль думал о том, что, наверное, такой Рендетлен нравится ему больше. Такой Рендетлен, пропитанный страхом, жестокостью и кровью, вселяющий ужас Рендетлен, так походивший на душу Пауля, такую же тёмную и израненную.       В последние полгода он часто думал о своей жизни, многое вспоминал, многое анализировал и пытался понять: зачем он, собственно, жил? Несколько лет назад Пауль с уверенностью бы ответил: ради Рихмии, ради того, чтобы закончилась гражданская война и на трон сел достойный правитель. Он верил, что стоит жить ради общего блага, ради сознания, что ты можешь изменить мир в лучшую сторону.       «В какой момент я стал жить ради конкретного человека? — спрашивал себя Пауль, горько усмехаясь. — Я ведь даже не замечал этого до того, как Кэрол не стало».       Он вздохнул, ещё раз бросив взгляд на простирающийся перед ним город, и невольно повернул голову в сторону, ища рядом с собой несуществующую спутницу, но на крыше заброшенной четырёхэтажки Пауль был один. Он тут же укорил себя за этот машинальный жест, понимая, однако, что ничего не может с собой сделать. В местах, которые они когда-то любили посещать вместе, труднее всего было осознавать смерть Кэрол, но что-то всё же тянуло Пауля именно сюда, что-то заставляло его снова и снова возвращаться туда, где было хоть какое-то напоминание о прошедших мгновениях счастья. Часто Пауль приходил сюда как раз для того, чтобы воскресить эти моменты в памяти, а затем неминуемо погружался в размышления о жизни, которые всегда приводили к одному и тому же выводу:       «Мне нравилась моя жизнь, и я никогда не жалел, что прошёл именно такой путь. Если бы можно было вернуться в прошлое и что-то в нём изменить, то я бы исправил только одну ошибку: я сделал бы всё, чтобы умереть вместо Кэрол».       Минут десять он провёл-таки, любуясь городом и предаваясь воспоминаниям, и только затем вспомнил, зачем изначально пришёл.       Пауля заинтересовали слова Элен о том, что способности Меченых можно контролировать. Он почитал на досуге об этом и понял, что, кажется, в голове начинает вырисовываться план. Пауля стала посещать мысль, которой он поначалу испугался, — мысль, которая не пришла бы ему в голову даже год назад.       Нынешнее время называлось Эпохой Власти и было ознаменовано освобождением Меченых и приходу их к власти. И хотя последнее упоминание о родившемся Меченом датировалось несколькими сотнями лет назад, говорить о наступлении новой эпохи никто не спешил. В Рихмии, например, императорская династия, наоборот, с каждым годом всё больше и больше упирала на особое происхождение своих предков.       В Эпоху Разрушения Меченых принимали за носителей дьявольской силы и сначала истребляли, а затем начали использовать в качестве рабов при помощи Печати Тьмы. С ним Меченый не мог использовать способности по собственному желанию, а только по приказу хозяина, которому, кстати, не мог причинять вред. Меченых не считали за людей, они были расходным материалом, безвольным оружием, которое применялось на полях сражений.       «Если я просто приведу Глории Нильса, то не только не получу обещанное имя киллера, а ещё и с большой вероятностью отправлюсь на плаху. Нильс со своими способностями должен стать моим гарантом безопасности».       Он всегда был предан клану. С того самого момента как, будучи ещё зелёным юнцом, которому едва исполнилось шестнадцать, примкнул к революционной группировке Фридриха Кортеса, Пауль был верен общей идее. Интересы клана были для него святы, клятвы, данные при вступлении в должность, — незыблемы. Он много раз жертвовал своим временем, личными интересами и жизнью, потому что был верен общей идее.       А теперь? Теперь он сможет вот так запросто пойти против всех, руководствуясь только личными интересами? А как же клятва, которую он давал Фридриху?       «Вот именно, — напомнил он себе, злорадно усмехнувшись, — Фридриху. Глории я клятв не давал».       Только вот к кому обратиться за помощью? Кроме Фридриха, у него никогда не было друзей, чему Пауль сейчас, оглядываясь назад, очень удивлялся. Будучи до безумия общительным, он никому не доверял своей души. Не потому, что боялся предательства, нет, сейчас он и сам не мог объяснить почему. Пауль никогда раньше даже не задумывался над этим. Да и зачем ломать голову, если в любом случае суть оставалась одной: у Пауля не было людей, к которым можно было бы обратиться за помощью.       «Придётся всё делать в одиночку», — заключил он, впрочем, ничуть не удивившись. Едва ли даже среди друзей мог бы найтись человек, готовый предать всех ради того, чтобы Пауль мог отомстить.