Немезида

      Покосившись осоловелым взглядом на мерно тикающие на столе часы, Рико тихо вздохнул. Восемь утра, а он уже сидит в кабинете Бишопа, сонный и с взъерошенными волосами, которые не успел расчесать к тому времени, как принесли завтрак и сказали поторопиться. С трудом сдерживая зевоту, Рико боролся с желанием закрыть глаза и уснуть прямо на стуле. Думать, зачем его подняли в такую рань и привели к Бишопу, сил не было. Неудивительно, впрочем, ведь Рико первую половину ночи провёл, ворочаясь с боку на бок, а вторую — мучаясь от кошмаров. Сейчас же он чувствовал себя абсолютно разбитым.       — Плохо спал? — спросил Бишоп, разворачиваясь к Рико и окидывая его пристальным взором.       Рико поднял на коменданта расфокусированный взгляд и снова попытался согнать с себя остатки сна.       Солнечный свет мягко освещал кабинет, желтоватыми отблесками ложился на все поверхности, но уже не грел так, как ещё несколько недель назад. Осень в краях, где располагался Сэвил, наступала всегда неожиданно и быстро: в один день лёгкая утренняя прохлада превращалась в первые заморозки, покрывавшие ещё зелёную траву инеем; знойный жар в обед — в едва ощутимое тепло, которое почти не согревало остывающую землю, а вечерний ветерок, наполненный запахами леса, — в ледяные завывания, которые зимой превращались в снежные бураны.       Вчера, гуляя в саду, Рико видел, как стремительно облетают листья с деревьев и устилают собой все дорожки, которые ещё даже не успели высохнуть после недавнего дождя. Сегодня небо было на удивление ясным, почти прозрачным, и только редкие сероватые облака иногда проплывали по нему. Сонно взглянув на небо, Рико подумал, что день, наверное, будет холодный, но безветренный, а потом вернулся мыслями в кабинет, в котором сейчас сидел, и теперь уже смотрел на коменданта, стоявшего спиной к окну, так что тени на его бледном лице становились похожи на синяки.       — Бессонница? — вновь спросил Бишоп, и Рико сквозь гудящую пелену в голове ощутил отвращение к приторно-участливому тону, которым было произнесено это слово.       Ему пришлось направить все силы на то, чтобы слабо кивнуть в знак согласия. Он почти физически ощущал на себе внимательный взгляд Бишопа, который теперь сел за свой стол.       — Ну, ничего, — Рико показалось, что в голосе коменданта послышались самодовольные нотки, — у меня есть то, что тебя взбодрит. Сейчас покажу.       Он немного повозился с верхним ящиком стола, перебирая его содержимое, но было что-то наигранное в этих поисках, словно Бишоп специально тянул время, чтобы произвести больший эффект, чем действительно не мог отыскать нужный предмет. Наконец перед Рико на стол лёг перстень. Массивный серебряный перстень с черным камнем.       — Это принадлежало твоему отцу.       Сначала Рико неверяще взглянул на Бишопа, ощущая странную смесь волнения и непонятного трепета и чувствуя, как сонливость мгновенно отступает, а потом снова посмотрел на перстень, заворожённо наблюдая, как свет играет в чёрном камне. Сон действительно, как рукой сняло, на его место пришло любопытство.       — Возьми его в руки, — кивнул комендант, и Рико, сглотнув, осторожно коснулся украшения, словно боясь обжечься. Камень на ощупь был гладким и прохладным, а сам перстень был покрыт непонятными символами. Осмелев, Рико взял его в руки, внимательно рассматривая и не замечая, что Бишоп пристально наблюдает за его реакцией.       — Нравится? — поинтересовался комендант.       — Слишком мрачное, — подумав, ответил Рико, ощущая некоторую долю сомнения. О своём отце он знал только из рассказов Гауте, из которых, ещё ребёнком, составил в воображении вполне ясный образ мягкого, светлого и доброго человека, которому не могли нравиться подобные украшения.       Пока Рико рассматривал кольцо, Бишоп снова поднялся и стал расхаживать по комнате, оказавшись теперь за спиной у собеседника.       — Что ты чувствуешь? — спросил Бишоп. Рико непонимающе уставился на него, и тогда комендант повторил, кивнув на перстень: — Что ты чувствуешь, когда держишь его в руках?       — Ничего... — ответил Рико, неуверенно покосившись на кольцо, но Бишопа такой ответ не устроил:       — Ну же, сосредоточься, напряги голову, — ему показалось, будто в голосе коменданта появились нотки раздражения.       — Но я не помню отца, — тихо произнёс Рико, начиная чувствовать себя неуютно. — Как я могу что-то чувствовать, если не помню...       Пощёчина, хлёсткая и увесистая, стала для Рико неожиданностью. Он не видел, как Бишоп замахивается, и сам удар: сначала звонкий шлепок кожи об кожу, а затем жгучая боль — ощущался поначалу словно сквозь пелену. Рико даже не сразу понял, что случилось, и перевёл на коменданта вопросительный взгляд.       — Чего уставился?! На кольцо смотри, а не на меня, идиот! — взревел Бишоп, и Рико невольно съёжился от страха. Захотелось сжаться, спрятаться, только бы не сидеть здесь, под этим взглядом, полном бешенства и какой-то сумасшедшей, звериной ярости. Ещё и щека, на которой отпечатался красный след от ладони, будто горела, напоминая Рико о том же, о чём напоминал каждый шрам на руках: за неверные действия будут бить. И от этого становилось ещё страшнее, так что на глаза наворачивались слёзы, потому что терпеть боль Рико так и не научился. Сколько бы Лабберт ни уродовал его руки линейкой, каждый раз было так же невыносимо, как в первый, и воспоминания эти со временем никуда не девались, а становились лишь болезненней.       И Рико смотрел на кольцо, равнодушно переливавшееся на солнце, сквозь пелену слёз и чувствовал на затылке пронзительный взгляд Бишопа. Смотрел долго, мысленно обводил выгравированные символы, старательно искал в чёрном камне что-то, что могло бы заставить почувствовать то, что требовал Бишоп, но ничего не происходило. Это был просто перстень, который когда-то принадлежал человеку, который для Рико ничего не значил.       Когда за спиной раздалось нетерпеливое «Ну и?..», Рико почувствовал подступающую панику, и его взгляд ещё быстрее забегал по гравировкам и бликам на кольце, словно это могло как-то помочь.       — Я... ничего, — наконец сдался Рико.       К подзатыльнику он оказался не готов и, издав полузадушенный стон, едва не ударился лицом о столешницу. Перед глазами всё расплывалось от проступивших слёз, и Рико настолько сосредоточился на своих ощущениях, борясь с желанием начать лепетать невнятные оправдания, что не услышал, как Бишоп снова что-то гневно выкрикнул. Новый удар по затылку заставил Рико подавиться вдохом от неожиданности и ощутить, как боль расползается по всей голове.       — Ты ещё и глухой?! — раздалось над самым ухом, и затылок, казалось, начал ныть ещё сильнее.       Ещё удар, и Рико понял, что больше не выдержит, потому что и так едва сдерживал эмоции. Он снова вспомнил своего бывшего учителя и воспитателя, Лабберта. Вспомнил, как порой казалось, будто Лабберт испытывал удовольствие, когда бил Рико или когда смотрел с презрительной ухмылкой и без капли жалости во взгляде на него, зарёванного и испуганного, умоляющего прекратить. Рико содрогнулся от этих воспоминаний и почувствовал ещё больший страх, боясь увидеть в глазах Бишопа то же холодное удовлетворение, какое не раз замечал у Лабберта. Он собрал остатки воли в кулак и выдавил из себя:       — Я ничего не чувствую.       Он боялся, что за этим последует очередной подзатыльник, но в комнате внезапно воцарилась тишина, нарушаемая только тиканьем часов, которое вдруг показалось оглушительно громким и раздражающим. Прошло несколько секунд, а Бишоп всё молчал, и тогда Рико осмелился повернуть голову в его сторону и поднять взгляд. Глаза коменданта метали молнии, ноздри гневно раздувались, а его кожа будто стала ещё бледнее, отчего он вдруг показался Рико призраком. Тишина с каждым мгновением становилась всё напряжённей.       — Иди отсюда, — наконец произнёс Бишоп и, видя заторможенную реакцию Рико, рявкнул: — Свободен!       Рико тут же пулей вылетел из кабинета. В голове его царила пугающая пустота, а рассудок туманила боль, которую не получалось игнорировать, потому что она буквально выедала мозг. Рико прислонился к стене в коридоре и закрыл глаза, чтобы прийти в себя и успокоить бешено колотящееся сердце, которое ещё не отошло от пережитого леденящего душу страха. Рико чувствовал, что ему нужно выговориться, чтобы хоть немного успокоиться.       Это было странно: он провёл в одиночестве всю сознательную жизнь, но справляться с переживаниями без чьей-то поддержки так и не научился. В детстве Рико мог прореветь весь день, если не приходил за поддержкой к Гауте после очередных побоев от Лабберта. С возрастом слёзы сменились на бессонницу, но суть оставалась той же: в одиночку Рико переживал потрясения гораздо дольше и труднее.       Стараясь не обращать внимания на бушующие внутри эмоции и игнорировать боль в затылке, которая всё же понемногу утихала, Рико поплёлся по пустынным коридорам крепости в оружейную. Он пытался как-то отвлечься, старался занять свои мысли чем-то другим, поэтому обращал внимание на каждую мелочь, которая попадалась на пути. Картины, преимущественно портреты незнакомых ему людей, которым Рико в детстве придумывал имена и истории; бордовые шторы, потускневшие от времени, на вытянутой формы окнах; вазы на деревянных подставках, богато украшенных резьбой; тёмный ковёр под ногами, покрытый изрядным слоем пыли, как и все вещи в коридорах, потому что в крепости не хватало горничных, чтобы поддерживать чистоту постоянно; даже шершавый серый кирпич, из которого состояли стены — всё это на мгновение заставляло Рико переключать внимание на другие воспоминания, за которые он тут же пытался ухватиться. Вот на этой подставке, например, раньше стояла другая ваза, более вытянутой формы и украшенная золотистыми узорами, которую Рико однажды случайно разбил, а потом выхватил несколько синяков от Лабберта. Хотя нет, лучше вспомнить, как седого мужчину, который мрачным взглядом смотрел с одного из портретов, Рико в детстве изрядно побаивался и никогда не решался смотреть на него подолгу. Сейчас Рико только слегка улыбался, проходя мимо той самой картины, а потом, спускаясь по лестнице, вспоминал, как несколько раз спотыкался на ней и кубарем скатывался вниз.       На первом этаже коридор казался будто бы гораздо светлее, чем на втором. Здесь так и кипела жизнь и почти на каждом шагу можно было встретить людей, в то время как остальная часть крепости практически пустовала. В этот раз Рико, проходя по коридору на первом этаже, увидел двоих: кухарку, которая выходила из кладовой с какой-то банкой в руках, и горничную, нёсшую чистые простыни. В сторону Рико обе старались особо не смотреть, лишь коротко кивнули и пошли дальше, вновь не обращая на него внимание. Мимо кухни он постарался пройти как можно быстрее, потому что там всегда царила суета: гремела посуда, что-то кипело в кастрюлях или жарилось на сковородах, раздавался смех кухарок и поваров, которые, казалось, никогда не прекращали своих разговоров, и Рико, хоть на пару секунд задерживаясь рядом, начинал чувствовать себя лишним и одиноким, потому что на него никто из них не обращал внимание.       В оружейную он зашёл без стука, коротко кивнул Гауте, тут же повернувшегося в сторону Рико, и, как обычно, уселся на табурет возле стола. Говорить не хотелось. В такие моменты Рико всегда надеялся на то, что его лицо достаточно точно передаёт состояние души, потому что первым начать рассказывать у него никогда не хватало духа.       — Что-то случилось? На тебе лица нет, — произнёс Гауте, как всегда, с какой-то отеческой теплотой, но и с осторожностью, потому что бывало так, что от расспросов Рико становилось только хуже.       — Он меня бил, — глухо отозвался Рико, потупив взгляд в столешницу. — Бишоп меня бил. Показывал какое-то кольцо, говорил, что оно принадлежало отцу, и требовал, чтобы я что-то почувствовал.       Рико с мольбой взглянул на широкую спину Гауте, который почему-то вдруг снова отвернулся, надеясь услышать от него слова поддержки, но оружейник молчал, а в повисшей в комнате тишине, всё явственнее ощущалось напряжение. Рико почувствовал, как вместо облегчения по телу расползается ещё большее отчаяние.       — Это был предлог, чтобы поиздеваться надо мной? — спросил Рико, выжидающе глядя на Гауте, но тот даже не смотрел в его сторону.       — Зачем я здесь? — и снова вопрос улетел в тишину, и Рико почувствовал, как на него с новой силой накатывает волна отчаяния.       Страх расползся по всему телу и липким, противным слоем осел где-то в душе. Горло сдавила паника, и на миг Рико показалось, что он вот-вот начнёт задыхаться от этого мерзкого ощущения мнимой опасности. У него не было сил думать, почему Гауте молчал. Рико просто чувствовал горечь и отчаяние, потому что человек, к которому он всегда приходил за помощью, вдруг оказался будто бы равнодушен к его проблемам. Рико слишком плохо знал людей, чтобы искать причины их поступков, и молчание Гауте мог воспринимать только как необъяснимую загадку, которая абсолютно сбивала с толку.       — Помоги мне сбежать отсюда, — эти слова слетели с языка удивительно легко, будто до этого момента Рико никогда не думал над ними и никогда не взвешивал все за и против. Он обещал себе, что попросит помощи только в самый отчаянный момент. Но наступил ли он? Да, Бишоп побил его не так уж сильно (было скорее обидно, чем действительно больно), но Рико был уверен, что это только начало.       — Исключено, — отрезал оружейник, и Рико почувствовал, будто его ударили под дых.       — Но почему, Гауте? — спросил он голосом, дрожащим от волнения и паники, потому что прямо сейчас могла рухнуть его последняя надежда на спасение. — Ты ведь понимаешь, что со временем ничего не изменится, что, если я останусь, будет ещё хуже. Сам я не могу, иначе бы не просил помощи, а у тебя есть связи во внешнем мире...       — Я не хочу умереть, — и в этом коротком тихом ответе Рико услышал всё, что нужно было. Паника в один миг сменилась каким-то странным спокойствием. Рико, наверное, впервые ощутил себя достаточно сильным, чтобы принять свою судьбу безэмоционально.       — Твоё право, — сказал он задумчиво, обращаясь больше к себе, нежели к собеседнику, а потом встал и вышел, не попрощавшись.       Он не понимал, что чувствует. Обиду? Злость? Но есть ли смысл в этих чувствах? Можно ли винить Гауте за то, что он не хочет подвергать свою жизнь опасности? Рико ощутил себя маленьким ребёнком, которому отказались дать сладость. Только вот он не был ребёнком и никто не был обязан исполнять его прихоти, поэтому где-то в душе больно укололо чувство вины за свою нелепую попытку обидеться на Гауте, а затем Рико наконец-то нашёл слово, которое идеально описывало его состояние. Одиночество. Перед лицом неизвестности он оказался один. Тот, кого Рико считал другом, не остался рядом. Хотя, возможно, друзья, которые готовы пожертвовать собой ради тебя, бывают только в книгах? Возможно, слишком эгоистично требовать от другого человека такой преданности, ведь каждый всё равно думает только о себе?       Рико не заметил, как пришёл в сад, где, как и всегда, царила умиротворяющая тишина. Сначала Рико огляделся, чувствуя лёгкое удивление, а затем в душе разлилось облегчение. Побродить среди деревьев, наблюдая, как с их ветвей падают на землю жёлтые листья, подойти к своей любимой яблоне и провести рукой по её шершавой коре было лучшим способом успокоиться. Если бы не холод. Погружённый в свои мысли, Рико не замечал ничего вокруг, когда шёл в сад, но теперь чувствовал, как холод пробирается под одежду, явно не предназначенную для прогулок в середине осени.       Вздохнув, он бросил последний взгляд на сад, погружённый, в отличие от него самого, в умиротворение, и развернулся, чтобы вернуться в крепость за тёплыми вещами. Не успев пройти и нескольких шагов, Рико остановился, чтобы аккуратно провести рукой по ноющему затылку, на котором наливалась небольшая шишка. Боль усиливалась, пульсируя в черепной коробке, и Рико не понимал, что делать с этой болью. Как от неё избавиться?       Рико думал об этом, когда боль из лёгкой пульсации в области затылка в один миг словно сдавила всю голову горящими тисками. Из легких вышибло весь воздух, и Рико, согнувшись пополам, упал на колени, беспомощно хрипя и содрогаясь в конвульсиях, ибо каждый удар пульса отдавался пылающей мукой. Воздуха стало не хватать, а те небольшие глотки кислорода, которые удавалось сделать, обжигали лёгкие.       Рико задыхался, уже не в силах ни стонать, ни кричать, когда боль исчезла так же резко, как и появилась. Не помня, как оказался лежащим на земле, он приподнялся на локтях, не переставая жадно глотать воздух, и осмотрелся, словно впервые увидел окружающую обстановку.       Перед глазами немного двоилось, и в целом Рико чувствовал слабость. Он жадно втянул носом воздух, пытаясь восстановить дыхание, и вдруг ощутил очень странный запах. Затхлый запах гниения и разлагающейся плоти. Голова стала кружиться сильнее, а потом добавилась тошнота. Чувствуя подступающую рвоту, Рико попытался повернуть голову так, чтобы не ощущать этого запаха, но вонь, казалось, исходила отовсюду. Когда Рико смог немного приподняться на локтях, окружающий мир перед глазами потускнел, словно небо в один миг застелили плотной пеленой чёрные тучи, и в тот же момент почувствовал, как животный ужас холодит кровь, потому что он увидел перед собой то, от чего исходила вонь. Перед ним был полуразложившийся, поеденный червями труп. Белеющие кости в тех местах, где сгнившая плоть отделилась от тела; пустые глазницы; комья земли на изорванной одежде, которая свисала лохмотьями...       Рико хотел закричать, но крик так и застрял где-то в горле. Всё тело онемело от страха, мышцы, казалось, стали каменными, потому что даже двинуть пальцем сейчас было задачей непосильной. Рико мог только смотреть широко распахнутыми от ужаса глазами на мертвеца, который, шатаясь и исторгая зловоние, приближался к нему, и всей душой желать, чтобы всё это оказалось просто очередным ночным кошмаром.       «Что происходит?» — на этот вопрос Рико ответа не знал и предпочёл бы никогда не знать, равно как и о том, откуда у него взялись другие знания. Откуда он знает, что этот мертвец — Оливер Бакер, комендант крепости, который жил несколько столетий назад? Откуда он знает, что избили Оливера взбунтовавшиеся солдаты (поэтому на коже у мертвеца тёмные пятна), а потом зарезали, и вместо горла у Бакера теперь зияет огромный провал с почерневшими краями?..       Рико не хотел этого видеть. Рико пытался убедить себя, что это просто галлюцинация, что не мог труп, пролежавший в земле столько лет, так выглядеть... Он понял, что дышит с трудом, словно в окружающем пространстве вдруг пропал воздух, и попытался приподняться, чтобы вдохнуть, но в ноздри лишь сильнее ударил запах разложения. Рико с протяжным стоном снова упал лицом в пожухлую траву, и в этот момент собственная голова сделалась вдруг непосильно тяжёлой, словно кости черепа превратились в металл.       А мертвец рассказывал Рико свою историю, рассказывал, как к нему вломились поздним вечером, когда он уже собирался ложиться в постель, как кричали что-то в пьяном угаре и били его, безоружного, не допускавшего и в мыслях, что его могут предать собственные подчинённые...       Рико крепко зажмурил глаза, пытаясь избавиться от навязчивых образов, которые рисовал ему мертвец, но они, казалось, отпечатались уже где-то в подкорке мозга. И как бы Рико ни обхватывал голову руками, как ни старался бы сомкнуть веки так сильно, чтобы перед взором плавали только разноцветные круги, по-прежнему видел полумёртвое тело, которое продолжали безжалостно пинать ногами, по-прежнему слышал хрипы избитого Оливера, на котором уже не осталось живого места, где не было бы наливающегося кровоподтёка.       Он увидел, как Оливеру перерезают горло, как из свежей раны хлещет кровь, стекает по шее и пропитывает одежду. И в тот момент, когда мёртвое тело тряпичной куклой упало на пол, Рико наконец-то сумел закричать. Он не видел больше ни трупа, ни сцену убийства, и не ощущал той дикой, выедающей мозг боли, но всё кричал и кричал. Кричал, пока не понял, что, продрогший, лежит на холодной земле.       Рико приподнял голову и осмотрелся, не веря, что этот ужас закончился. С неба мягко светило солнце, сухие травинки больно кололи онемевшие от холода пальцы, а вокруг царила умиротворяющая тишина, ничем не напоминания о тех страшных картинах, которые видел Рико. Ему вдруг захотелось засмеяться, но он усилием воли сдержался, потому что боялся услышать свой истеричный смех.       «Я схожу с ума», — и Рико не знал, радоваться ему этой мысли или нет.

***

      Вчерашний день так и остался для Рико кошмаром. Он не помнил, как потом дошёл до своей комнаты, зато в его памяти ещё надолго остались несколько часов, которые он провёл, лёжа на кровати, в каком-то полубессознательном состоянии, тупо смотря в потолок застывшим взглядом и ощущая внутри неизбывный ужас, от которого некуда было деваться. В какой-то момент Рико всё же сумел забыться беспокойным сном. Пару раз он просыпался, резко приподнимался с постели, но, оглядев комнату мутным взором, падал обратно на подушку.       Очнулся Рико около шести часов утра и в первые минуты после пробуждения не мог понять, почему спал в обычной одежде, а не в пижаме и почему так сильно вспотел. Воспоминания о вчерашних событиях ударили по голове, будто обухом, и Рико вновь накрыло волной страха.       Он не пытался понять, что всё-таки вчера случилось. Он вообще не привык как-то анализировать свои воспоминания. Зачем? Проще ведь просто забыть о них и не мучиться, наложить на свои мысли своеобразную цензуру, запретить себе все самые неудобные и болезненные воспоминания, противоречивые мысли. Рико загонял их куда-то в глубины разума и закрывал за тяжелой дверью. Он заставлял себя не думать о том, что было больно вспоминать, и только внезапные приступы страха и отчаяния, настигавшие в самый неожиданный момент, ничего не давали забыть до конца.       Рико заставил себя подняться с постели и, борясь с мелкой дрожью, пробиравшей всё тело, надеть пуховик и, не сознавая до конца своих действий, спуститься в сад. Погода была такая же ясная, как вчера, только ветер совсем стих, и прозрачный воздух полнился тёплым светом осеннего солнца. В саду сегодня было особенно красиво, всё в природе будто лучилось каким-то особенным сиянием, и Рико, прохаживаясь между оранжево-красными деревьями, ощущал странное смятение. Ничто не напоминало о вчерашнем кошмаре. Вокруг было так тихо и спокойно, что Рико начинал думать:       «Может, и не было ничего?»       И тут же хватался за эту мысль, стараясь себя успокоить:       «Да, мне всё это приснилось».       В глубине сада располагалась деревянная беседка, которую густой стеной окружали деревья, скрывая от любопытных глаз. Летом она, увитая плющом, утопала в зелени и укрывала в своей тени того, кто хотел отдохнуть от зноя, зимой, занесённая снегом, невероятно красиво смотрелась среди обледеневших деревьев, весной рядом с ней цвела сирень, и только осенью беседка являла собой унылую картину: среди голых деревьев она казалась мрачной, да и мокрая побуревшая листва, которую приходилось сметать с пола, вовсе не добавляла в обстановку романтики.       Рико любил захаживать в эту беседку и наслаждаться царившим в ней умиротворением. Он любил это место не только из-за уютной атмосферы, но и из-за того, что том уголке сада, где оно располагалось, никогда не было людей. Кроме Рико, в этот отдалённый закуток, находившийся неподалёку от крепостной стены, в самом конце сада, никто не заходил. Наверное, то самое неуловимое ощущение уединения, даже какой-то загадочности, и привлекало Рико, заставляя снова и снова возвращаться в деревянную беседку, которая стала для него чем-то вроде места, где можно просто окунуться в тишину и ни о чём не думать, никого не бояться.       Однако сегодня, приблизившись к беседке, Рико, вдруг замер и сначала не поверил глазам. Спиной к нему стояла девушка. Рико узнал её сразу же: это была Луиза Бишоп — жена коменданта.       В первое мгновение Рико замер, не зная, что делать. Подойти ближе и поздороваться или не обнаруживать своё присутствие и молча оставить её, ведь Луизе, наверное, так же, как ему, хотелось найти здесь уединение? Рико уже развернулся, чтобы уйти, но сделал это так резко, что сухая листва под ногами захрустела, и этот звук в тишине сада показался ему оглушительно громким. Рико мигом повернул голову назад и тут же, вспыхнув, столкнулся взглядом с Луизой.       — Вы напугали меня, — вздрогнув от неожиданности, тихо произнесла она.       От звука её мягкого тихого голоса Рико невольно улыбнулся. Очень редко они перекидывались парой коротких, холодно-вежливых фраз, которых Рико, однако, ждал едва ли не с трепетом. И ему всегда становилось неловко оттого, что Луиза обращалась к нему на «вы», хотя была старше не более, чем на пять лет.       Он увидел, как она покраснела, будто в смущении, а затем испуганно побледнела. Она что-то торопливо спрятала в карман и попыталась увести левую руку за спину, но вдруг тихо ахнула, скорее всего, от боли, и Рико увидел, как по её лицу потекли слёзы. Не нужны были слова, чтобы понять, что Луиза делала в саду и чем это могло бы закончиться, если бы не случайная встреча с Рико...       Луиза была одета в лёгкое пальто из белой ткани, на которой слишком отчётливо были видны алые пятна крови. Три достаточно глубоких пореза пересекали её левое запястье, и Рико вздрогнул от этого вида.       «Снова кровь», — промелькнуло в голове, и Рико пришлось сделать над собой усилие, чтобы отогнать с глаз мутную пелену. Ему становилось дурно от вида трёх уродливых ран с вывороченными наружу краями, от вида крови, залившей уже всю руку и пропитавшей рукав пальто.       — Это... это из-за него?.. — прошептал Рико, чувствуя, как сердце сжимается от вида Луизы, плачущей, прижимающей к груди окровавленную руку.       Луиза кивнула, но тут же будто испугалась своего ответа и принялась сбивчиво оправдываться:       — Нет-нет, он любит меня... Любит, клянусь, любит. Он замечательный, просто немного грубый...       Рико практически сразу перестал слушать, потому что это было слишком тяжело: наблюдать, как она оправдывается, чтобы (упаси боги!) не сказать плохо о том, из-за кого только что резала вены. И смотреть, как слёзы бегут из её глаз непрекращающимся потоком, а руки судорожно дрожат, тоже было невыносимо. В этот момент Рико испытывал только жалость и чувствовал, как внутри грудной клетки разливается тепло, которым хотелось согреть Луизу. Он потянулся к ней, не понимая до конца затуманенным разумом, что собирается сделать, и прижал Луизу, которая была больше, чем на голову, ниже, к своей груди. Рико вдруг почувствовал холодок, который пробежал по коже, заставив её покрыться мурашками, и лёгкое покалывание. Он, наверное, даже не обратил бы на это внимание, если бы через мгновение Луиза, вскрикнув, резко не вырвалась из его объятий.       — Прости... — начал было Рико, решив, что она посчитала его действия слишком наглыми, и сам устыдился своего поступка, но затем увидел, что на лице у Луизы написано не возмущение и не презрение. Она в полнейшем шоке смотрела на свою руку, где ещё несколько мгновений назад красовались три глубоких пореза. А теперь их не было... Рукав пальто всё ещё был пропитан кровью, но на коже у Луизы не было ни единой царапинки.       — Спасибо... спасибо, — пролепетала она почти шёпотом, пятясь назад и глядя в потрясении и будто бы страхе то на свою руку, то на Рико.       Тот потянулся было навстречу, пытаясь что-то вымолвить, будто желая извиниться, но смог лишь несколько раз беззвучно открыть рот, а затем так и замереть на месте, провожая Луизу остекленевшим взглядом. Рико охватило примерно то же ощущение, как вчера, когда странное видение закончилось и он очнулся в одиночестве. Как и вчера, Рико едва сдержал истеричный смех.       «Я схожу с ума», — вновь пронеслось в голове, и Рико всё же издал нервный смешок.       Рико вспомнил о встрече, которая случилась, когда он, ещё плохо осознающий реальность после вчерашнего, выходил на улицу...       Рука, которая внезапно легла на плечо Рико, когда он шёл по погруженному в полумрак коридору, ничуть не испугала. Рико всё ещё находился в каком-то оцепенении, поэтому эмоции и чувства были заметно притуплены.       — Я подумал над твоей просьбой, — в голосе Гауте явственно слышалась горечь, но Рико не обратил на это внимание. Он едва сумел уловить смысл сказанного. Какой-то частью сознания Рико заметил в глазах Гауте, видевшего его заторможенную реакцию, замешательство и немой вопрос, но не стал ничего объяснять. — Я готов помочь тебе сбежать.