Немезида

      В предрассветных сумерках, когда солнце ещё не выглянуло из-за горизонта и небо на востоке только-только начало светлеть, Рико уже гулял по крепостной стене, задумчиво разглядывая простирающийся во все стороны лес. Бесконечный ельник, в глубине которого затерялась крепость Сэвил, в эти часы казался даже более зловещим, чем ночью. В тёмное время суток он был просто чёрным пятном, огромным мрачным океаном, поглощающим призрачное сияние луны и звёзд, а в утренних сумерках, когда верхушки деревьев становились уже отчётливо видны на фоне светлеющего неба, но оставались по-прежнему укутанными мраком, они походили на армию, надвигающуюся на беззащитную крепость.       Несмотря на очередную почти бессонную ночь и чересчур раннее пробуждение, Рико чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы ясно мыслить. С недавних пор его стали мучить ещё и внезапные приступы головной боли, после которых он чувствовал себя абсолютно разбитым и обессиленным.       Побег стал занимать все мысли Рико, но, как показали долгие размышления, реализовать эту идею было практически невозможно. Перелезть через крепостную стену нельзя: слишком высоко. Сделать подкоп не получится: во-первых, стражники регулярно обходят весь периметр территории, во-вторых, сами стены уходят достаточно глубоко под землю. Единственным путём к побегу были одни из ворот: главные или запасные, но и те, и те всегда были заперты и тщательно охранялись. Сначала Рико даже подумал, что это не так уж и трудно: нужно всего-то достать ключ и обезвредить стражников, но потом понял, что есть одна большая проблема. Ключ-то он при желании выкрадет, под каким-нибудь предлогом выпросит у Гауте оружие и... встанет столбом перед стражниками, потому что не сможет заставить себя выстрелить или ударить. Это было так глупо, так до обидного смешно, что Рико готов был выть от досады. Превосходно уметь пользоваться оружием, но быть не в состоянии применить его — это ли не смешно? Хотя... одно дело стрелять по мишеням в качестве хобби, а совсем другое — убивать или калечить человека...       Но мало просто выбраться из крепости: нужно суметь оторваться от погони, а потом как-то выжить в лесу и суметь найти людей. Проблема была в том, что Рико не знал, сколько придётся идти до ближайшего человеческого жилья, потому что Сэвил не был обозначен ни на одной из карт.       Рико быстро пришёл к выводу, что в одиночку ему сбежать не удастся, но решил, что посвятит в свои намерения Гауте и попросит помощь только тогда, когда окончательно отчается. Он не хотел подвергать опасности никого, кроме себя, не хотел, чтобы другие страдали из-за него... В конце концов, Рико ведь не собирался бежать прямо сейчас, потому что надеялся, что время у него ещё есть.       «Время до чего?» — много раз спрашивал он себя, особенно лёжа в постели в очередные бессонные часы. Зачем привозить в Сэвил сироту и растить в неволе, при этом тщательно охраняя? Почему выбрали именно Рико? Но самым главным и самым страшным вопросом, который каждый раз вызывал дрожь, было другое.       «Что дальше?» — вот что по-настоящему мучило. Уж явно Рико растили не для того, чтобы он прожил в Сэвиле до самой старости. Что-то должно было произойти, а учитывая, что Рико недавно исполнилось восемнадцать, должно было произойти совсем скоро.       Над верхушками елей показались первые лучи солнца, окрасившие небо в тёплый жёлтый оттенок, плавно переходящий в голубой, а затем в синий. Красивое зрелище. Рико нравилось любоваться природой, и, каждый день глядя на один и тот же пейзаж, он продолжал находить в нём что-то новое — какую-то деталь, которая раньше ускользала от его взора. Он тешил себя мечтами, что однажды увидит море, услышит плеск волн и ощутит горячий песок под ногами, но потом вспоминал, что даже в лесу ни разу не был, хотя живёт в шаговой доступности от него, и на душе становилось горько.       День сегодня обещал быть тёплым. Ветра почти не было, а солнце, судя по всему, будет светить с безоблачного неба, согревая землю, но напоминая, что лето заканчивается и скоро осень вступит в свои права, принося с собой холод и промозглые дожди. Пока что ещё можно было радоваться, что для прогулки не приходится кутаться в сто слоёв одежды, и Рико пользовался возможностью, чтобы выйти на улицу в одной рубашке с закатанными рукавами и штанах.       Рико шёл по крепостной стене, направляясь к одной из четырёх боевых башен, когда его взгляд вдруг зацепился за худощавую фигурку женщины, прогуливающейся по двору перед парадным входом в здание Сэвила. Она была одета в коричневое платье, а её каштановые волосы стягивала широкая белая лента, но внимание Рико привлекла не сама девушка, а то, что она держала в руках и прижимала к себе. Ребёнок, причём, судя по всему, совсем маленький. Рико замер на месте от удивления: в Сэвиле, кроме него самого, никогда не было детей. И кто эта девушка? И когда здесь успел появиться ребёнок? Слоняясь по крепости от нечего делать, Рико успел выучить всех её обитателей в лицо, при этом не узнав ни одного имени, но среди персонала ещё недавно не было ни одной беременной. Да и не дали бы ребёнку родиться в крепости, потому что Рико помнил, как лет пять назад стражница уехала, едва стал виден живот.       Да, здравый смысл подсказывал горькую правду: даже если в Сэвиле каким-то чудом оказалась мать с ребёнком, ей наверняка точно так же, как и другим, запрещено разговаривать с Рико, но любопытство было сильнее. Просто поближе взглянуть на младенца, просто из интереса, потому до сих пор он видел других детей только на фотографиях, когда Гауте показывал своего сына, или на иллюстрациях в книгах.       Но, пока он, движимый любопытством, добежал до башни и спустился по лестнице, двор успел опустеть, лишь стражники по-прежнему стояли на постах. Рико огляделся с растерянным видом, чувствуя, как душа наполняется разочарованием, и рванул в здание в надежде, что застанет незнакомку где-нибудь в коридоре. Он обшарил все этажи, напрягая слух, пытаясь различить в тишине хотя бы отдалённый плач ребёнка, заглянул в каждый закоулок, не решившись врываться в комнаты, посмотрел в каждое встречающееся на пути окно, надеясь вновь увидеть её во дворе или в саду, но так ничего и не нашёл. Рико понял, что поиски бессмысленны только тогда, когда, запыхавшись, сел на ступеньку, пытаясь отдышаться и чувствуя, как колет в боку. Только и оставалось, что разочарованно вздохнуть и поплестись в свою комнату в надежде, что завтрак уже готов.       Однако в комнате Рико ждал не поднос с едой, а одна из горничных — девушка с длинными волосами пшеничного цвета, имени которой он, конечно же, не знал.       — Вас вызывает комендант крепости, — тихо произнесла она, старательно избегая взгляда Рико.       — Комендант?.. — переспросил он, не веря своим ушам: в Сэвиле никогда не было коменданта. Да он и не был нужен, потому что солдат в крепости было слишком мало, и с обязанностями коменданта прекрасно справлялся начальник охраны.       — Я провожу Вас. Следуйте за мной.       И Рико, абсолютно сбитый с толку, поплёлся за ней, размышляя над тем, как много изменилось в Сэвиле со вчерашнего дня. Сначала женщина с ребёнком, теперь комендант... Рико смутно припомнил, как сегодняшней ночью открывались ворота, но тогда он сквозь дремоту подумал, что это очередная поставка оружия. Может, та девушка — это жена нового коменданта? Или она и есть новый комендант?       Горничная провела Рико в центральную часть здания, до недавних пор пустовавшую, указала на дубовую дверь в конце коридора и тут же поспешила удалиться. Рико ещё пару минут постоял в опустевшем коридоре, ощущая себя, как никогда, одиноким. На душе почему-то было неспокойно, словно там, за дверью, его ожидало что-то очень неприятное. Он попытался унять дрожь в руках и проглотить вставший в горле ком, в то время как в голове по-прежнему роились вопросы, заставлявшие сердце тревожно биться:       «Зачем в Сэвил прислали коменданта? Они откуда-то узнали, что я хочу сбежать? Нет, быть не может, хотя... Неужели мои мысли настолько очевидны?.. Чёрт...»       Глубоко вздохнув, Рико постучал в дверь и, не дожидаясь разрешения войти, резко открыл её, отрезая себе путь к отступлению.       Это была не спальня, а кабинет с выходящим на сторону сада окном. Оно было открыто, но в воздухе до сих пор витал запах мыла и мокрой пыли. В этой комнате совсем недавно, впервые за долгие годы, убрались, натёрли каждую поверхность до блеска и наверняка вынесли пару коробок со всяким хламом. Само помещение было достаточно небольшим, однако достаточным по размеру, чтобы вместить массивный письменный стол, стоящий рядом с окном, пару стульев, шкаф и комод — всё, что могло понадобиться для работы, но в кабинете также уже появилось несколько вещей, превращавших комнату из безликого пространства в обиталище конкретного человека. Фотография на столе в золочёной рамке, на которой, как предположил Рико, была запечатлена та самая девушка, которую он видел утром; серебряный портсигар; стеклянная пепельница; календарь с какими-то пометками, сделанными угловатым почерком, и некоторые другие предметы, аккуратно расставленные в порядке, понятном только их владельцу.       Рико успел подумать только о том, что в этой комнате всегда будет очень светло, потому что окно очень большое и выходит на солнечную сторону, а потом его вернул к реальности приятный низкий голос:       — Значит, это ты Рико Найт.       Перед ним был мужчина лет тридцати пяти, который походил скорее на мраморную статую, чем на человека: бледная, как мел, кожа, сквозь которую синели вены; белёсые волосы, стриженные на военный манер; тонкие бескровные губы; блёклые зеленовато-серые глаза. Выделялись на этом лице только достаточно тёмные брови и острый нос. Интересная внешность, хотя внимание в первую очередь привлекала не она, а взгляд коменданта. Тяжёлый, долгий, изучающий и оценивающий, от которого Рико почувствовал, как по спине пробежала волна мурашек, и понял, что просто не сможет смотреть в глаза этому мужчине.       — Меня зовут Себастьян Бишоп, и я теперь начальник этого прекрасного места.       Рико молчал. Он просто не знал, что сказать и как вести себя под внимательным взглядом Бишопа. Столько вопросов, а задавать их, зная, что на них не ответят, было бы просто глупо. То, что Бишоп разговаривал с Рико, в отличие от других обитателей крепости, означало лишь то, что у него был на это приказ, а это подтверждало самые страшные предположения: коменданта прислали по его, Рико, душу.       — Я здесь ради твоей безопасности, — произнёс мужчина, словно прочитав мысли собеседника. Он говорил медленно, будто объяснял маленькому ребёнку очевидную истину.       — А до этого я был не в безопасности? — тихо спросил Рико, пытаясь скрыть неуверенность в голосе.       Комендант рассмеялся:       — До этого был, но сейчас наступили очень неспокойные времена, — Бишоп откинулся на спинку стула и заложил руки за голову, блаженно прикрыв глаза, и было непонятно, о чём он сейчас думает: то ли радуется, что он сейчас вдали ото всех неприятностей, то ли его душу греет мысль, что страну накрыло очередной волной хаоса. — Знал бы ты, что сейчас творится в Рендетлене...       — Вы приехали из Рендетлена? — осторожно поинтересовался Рико и тут же осёкся: ему вдруг показалось, что вопрос его прозвучал глупо и неуместно, однако коменданта он, кажется, ничуть не смутил.       — Нет, я из Ашена, но в Рендетлене тоже бывал, — ответил комендант и внезапно замер, уставившись немигающим взглядом на правую руку собеседника.       Рико посмотрел туда же, но не нашёл ничего удивительного: чуть ниже локтя красовался обычный синяк. Он появился вчера, когда Рико, застигнутый врасплох очередным приступом головной боли, упал в библиотеке, задев рукой стол.       — Дай-ка взглянуть, — вдруг попросил Бишоп, и Рико, удивлённо вскинув брови, протянул ему руку, всё ещё не понимая, что интересного может быть в синяке.       Комендант долго её разглядывал. Поворачивал, смотрел с разных ракурсов, и лицо его при этом было настолько серьёзным и сосредоточенным, что Рико нахмурился и, не выдержав, спросил:       — Всё настолько плохо?       — А?.. — Бишоп поднял на него расфокусированный взгляд, словно не понимая, о чём идёт речь.       Рико кивнул на свою руку:       — Синяк.       — Ах да, синяк. Всё в порядке, — Бишоп выдавил из себя подобие улыбки, но создавалось впечатление, что думает он по-прежнему о другом. Затем его лицо снова приняло бесстрастное выражение, и комендант сказал своим обычным спокойным тоном: — Можешь идти. Приятно было познакомиться.

***

      Огромный сад встретил Рико послеполуденной тишиной. Солнце, скрытое пеленой светло-серых облаков, больше не припекало землю, а лишь мягко светило, не давая прежнего тепла. Лёгкий ветерок неслышно колыхал листья на деревьях и оставлял на коже ощущение едва уловимого прикосновения. Запыхавшийся, Рико остановился, едва вбежав в сад, и согнулся пополам, уперев ладони в колени, пытаясь отдышаться. В душе по-прежнему царило смятение, смешанное с каким-то другим чувством: то ли злостью, то ли обидой — которое Рико никак не мог до конца понять, но спокойное умиротворение, неизменно царившее в саду, едва ли не сразу охладило его пыл. Рико поднял взгляд на простирающийся перед ним вид: фруктовые деревья, зелёные клумбы, виднеющаяся в глубине беседка — и едва заметно улыбнулся, безмолвно говоря «спасибо». Он умел слушать природу и порой думал, что ни один человек не способен выслушать так же внимательно, как она. В моменты смятения Рико находил утешение именно здесь, в саду.       Он кое-как пригладил растрёпанные волосы, зная, что всё равно не сможет привести их в порядок, вдохнул прохладный воздух и направился к своему любимому месту — под старую яблоню, чьи скрюченные ветви почти не приносили плодов. Прежде чем опуститься на траву в благодатной тени её кроны, Рико провёл рукой по шершавой, покрытой мхом коре, здороваясь.       В саду было полно таких же деревьев, как эта яблоня: старых, покорёженных временем или вовсе уже засохших и начавших превращаться в труху. Если клумбы ещё хоть как-то приводили в порядок и пытались содержать в чистоте, хотя и было заметно, что приезжающий раз в неделю садовник не успевает со всем справиться, то за деревьями не ухаживали вовсе, только кухарки собирали с них плоды, чтобы делать начинку для пирогов.       Рико сел на траву под яблоней и прислонился спиной к её стволу:       — Знаешь, — горько произнёс он, смотря в одну точку, — я столько лет мечтал, что смогу говорить с кем-то, кроме тебя и Гауте, а теперь, когда моя мечта сбылась, молюсь, чтобы всё стало, как раньше.       Действительно, с приездом Бишопа в Сэвил всё поменялось. Комендант вёл себя так, словно командовал целой армией, а не горсткой стражников, отчего в крепости стала постоянно царить суматоха, Луиза — его жена — бродила всюду молчаливой тенью, а трёхмесячный Алан наполнял доселе тихое здание своим плачем, но тревожили Рико вовсе не эти изменения. Хуже было то, что теперь ему приходилось обедать в компании Бишопов. Комендант пытался его о чём-то расспрашивать или шутить, но за столом всё равно из раза в раз царила гнетущая атмосфера, потому что Рико разговор никогда не поддерживал.       Это казалось таким странным: всю жизнь мечтать о собеседнике, чтобы потом, когда он наконец-то появится, стараться его игнорировать и избегать его общества, но какое-то шестое чувство заставило Рико невзлюбить Бишопа с первого взгляда. Ему не нравилось в коменданте буквально всё: показная любезность, сквозь которую слишком явно виднелось высокомерие; холодный изучающий взгляд, в котором никогда не было никаких эмоций; навязчивые попытки наладить общение; напускной интерес к делам Рико и постоянные разговоры о безопасности и творящемся в мире беспределе. Бишоп пытался играть роль друга, всегда готового поддержать и помочь: сочувствовал Рико, с горечью в голосе сожалея о погибших родителях и размышляя о том, как тяжело живётся сироте; узнавал, чем интересуется Рико; заводил разговоры о жизни в крепости, о самочувствии, о переживаниях, и делал это с таким энтузиазмом, что волей-неволей его поведение начинало казаться искренним. И Рико готов был поверить коменданту, потому что его одинокое сердце хотело обрести друга, любого, даже лживого, даже такого, который предлагает дружбу просто потому, что кто-то приказал ему это сделать, но друга, который может просто выслушать.       Только вот что-то внутри всеми силами протестовало против Бишопа, заставляя Рико ощущать доселе неизвестное к другому человеку чувство — отвращение. Ему было неуютно рядом с комендантом, потому что в душе шла борьба между желанием выговориться и этим новым чувством и всё внутри замирало от противоречий. Поэтому, находясь в обществе Бишопа, Рико всегда стоял или сидел, потупив взгляд, во-первых, укрываясь от тяжёлого взгляда коменданта, от которого становилось не по себе, во-вторых, пытаясь справиться с бушующими внутри эмоциями.       Вскоре Рико и вовсе начал избегать общества Бишопа. Уж лучше было пропустить обед и ограничиться тем, что удастся стащить из кухни, чем лицезреть за столом коменданта, пытающегося казаться дружелюбным. Всё равно от взгляда Бишопа кусок в горло не лез.       Единственным действительно приятным, которое Рико упускал, избегая совместных обедов, была Луиза Бишоп. Она привлекла внимание Рико ещё в тот день, когда он впервые увидел её с высоты крепостной стены. Луиза была невероятно красивой: с нежными чертами лица, очаровательным румянцем на щеках, шелковистыми каштановыми волосами, всегда аккуратно уложенными в изысканную причёску, хрупкой фигурой и изящными руками, за плавными движениями которых можно было наблюдать вечно, она походила на ангела, спустившегося с небес на грешную землю. Рико смотрел на неё, как на божество, но не столько внешность привлекала его в Луизе, сколько какое-то незримое сходство с ним самим.       Она почти всегда молчала и никогда не улыбалась, и Рико отчего-то было жаль её, хотя он и сам не смог бы объяснить почему. У Луизы были серые глаза, настолько красивые, что невозможно описать, но смотреть в них было больно, потому что в них всё время стояло одно и то же выражение: удивление и страх, и в этом Рико нашёл в Луизе сходство с собой. Хотелось спросить у неё: «Что тебя мучает? Чего ты боишься?», но Рико никак не решался заговорить с ней. Оставалось только робко поглядывать и тут же смущённо отводить взгляд, стыдясь своего интереса.       Впрочем, долго избегать Бишопа и его навязчивых попыток набиться в друзья у Рико не получилось. В один прекрасный день комендант нашёл его, когда он так же, как сегодня, сидел в саду.       — Почему ты не пришёл на обед? — спросил Бишоп, казалось бы, самым обычным, даже дружелюбным тоном, но Рико испуганно вздрогнул. Комендант вцепился в его руку мёртвой хваткой, так что потом остались синяки, и посмотрел на Рико взглядом, в котором так и читалось: «Только попробуй не прийти ещё раз».       И Рико смог лишь нервно сглотнуть, потому что Бишоп стоял почти вплотную и держал так крепко, что от страха перехватывало дыхание.       — Я... просто не был голоден, — пробормотал Рико едва слышно и почувствовал, как сердце ухнуло куда-то вниз, а в голове лихорадочно забилось: «Он знает, что я лгу. Он знает, что я лгу...» Глубоко вздохнув, он выдавил из себя, заикаясь: — Я-я приду... завтра... обещаю.       — Вот и хорошо, — произнёс Бишоп, и на его губах заиграла удовлетворённая улыбка. — Не мори себя голодом, мой друг, тебе нужны силы.       Комендант ушёл, напоследок ухмыльнувшись, а Рико так и остался на месте, испуганно глядя ему вслед и ощущая себя загнанным зверем.       С тех пор Бишоп стал вызывать странную смесь злости и страха. Теперь Рико изо дня в день исправно приходил обедать вместе с семьёй коменданта, но каждый раз ощущал, как всё внутри скручивается в тугую пружину, и почти ничего не ел. Он стал панически бояться перечить Бишопу и одновременно испытывать желание ударить его, чтобы стереть с лица коменданта противную победную улыбку, которой он всякий раз одаривал Рико. И, чем больше росло отвращение к Бишопу, готовое вот-вот перерасти в ненависть, тем сильнее Рико казалось, что Луиза несчастлива из-за мужа.       До приезда Бишопа Рико жил по выверенному годами режиму. В те времена, когда бессонница ещё не мучила его, просыпался часов в девять утра, завтракал, гулял в саду или смотрел на лес с крепостной стены, потом шёл к Гауте или в библиотеку. Рико всегда носил с собой блокнот и карандаш, потому что с раннего детства любил рисовать, особенно пейзажи, и это было тем немногим, что он унёс из прошлой жизни. Ещё из прошлой жизни — той, которая закончилась после приезда в Сэвил, — Рико помнил только своё имя. Он был слишком мал, чтобы хоть что-то запомнить, даже родителей, поэтому, когда Бишоп пытался его утешать, Рико чувствовал только пустоту. Упоминания родителей ничего не колыхали в его душе: нечему там было колыхаться, потому что годы стёрли из его детского мозга всё, что касалось прошлой жизни.       — Я знал твоего отца, — сказал однажды Гауте, и Рико, которому тогда было семь, увидел на его лице привычную тёплую улыбку. — Он был хорошим человеком.       Этот момент почему-то крепко засел в памяти, как и многие другие, связанные именно с Гауте. Только из его рассказов Рико знал о том, что случилось с родителями.       Детство Рико, как, впрочем, и вся жизнь, было наполнено одиночеством. Маленький мальчик не понимал, почему взрослые, с которыми он поначалу всё время пытался заговорить, игнорируют его. К тому времени, когда в крепости появился Гауте, Рико, которому тогда было пять, успел из жизнерадостного непоседы, целыми днями носившегося везде и всюду, в зашуганного (особенно после появления Лабберта) тихоню.       Дружба с Гауте началась, когда Рико, привычно слоняясь по крепости в послеобеденное время, случайно забрёл в оружейную, до недавних пор всегда закрытую. Мальчик так и замер на пороге, широко распахнув глаза от удивления, потому что ещё никогда не видел вживую настоящего оружия, а здесь буквально все стены были увешаны им: пистолеты, винтовки, автоматы, большие охотничьи ножи и многое другое. Рико завороженно разглядывал всё это, не замечая человека, который в дальнем углу комнаты возился с какой-то коробкой.       — Привет, — раздался вдруг глубокий низкий голос, в котором, однако, явно слышалось дружелюбие.       Рико поначалу испугался, потому что мужчина, которому этот голос принадлежал, выглядел достаточно угрожающе, особенно, в глазах пятилетнего ребёнка. Незнакомец походил на великана: высокого роста и крупного телосложения, с грубыми чертами лица и уродливым шрамом на левой скуле. Первым порывом Рико было убежать, но он остался стоять на месте, потому что страх пересилило любопытство. Этот человек сам заговорил с ним, в то время как остальные, с которыми Рико, между прочим, сам пытался завести беседу, игнорировали мальчика.       «Может, я смогу с ним подружиться?» — подумал Рико и тут же, лучезарно улыбнувшись, поздоровался в ответ.       С тех пор прошло тринадцать лет, но Рико до сих пор был благодарен судьбе за то, что ему выпал шанс встретить Гауте. Он никогда не интересовался, почему Гауте можно с ним разговаривать, когда все остальные в Сэвиле стараются даже не смотреть в сторону Рико. Эта мысль даже не приходила ему в голову. Гауте относился к нему, как к сыну, и ни разу не давал повода усомниться в искренности своих намерений, и Рико было этого достаточно, чтобы не задавать лишних вопросов. Он делился с оружейником всеми своими переживаниями, не боясь, что тот осудит его или воспримет не всерьёз. Рико знал, что может прийти к Гауте в любое время и получить поддержку и понимание — то, чего ему всегда так не хватало, в частности, после издевательств Лабберта.       Лабберт был его воспитателем, учителем и единственным, не считая Гауте, кто разговаривал с Рико. Правда, эти разговоры никогда не заходили дальше того, что касалось учёбы и поведения. Рико с горечью взглянул на свои руки: костяшки пальцев и тыльные стороны ладоней покрывали маленькие белёсые чёрточки. Это были следы того, что Лабберт называл уроками дисциплины, — шрамы, оставшиеся после ударов линейкой. Бить Лабберт мог, за что угодно. За чересчур долгий взгляд в окно во время урока следовал хлёсткий удар по запястью, за рассеянность или неаккуратный почерк — по пальцам, за пререкания — по губам, за мелкую провинность вроде случайно разбитого стакана — подзатыльник, за крупные Лабберт порол, причём часто, несмотря на то, что Рико из кожи вон лез, пытаясь вести себя идеально.       Стоило вспомнить бывшего учителя, как на ум тут же пришёл очередной эпизод из прошлого, и Рико, не противясь, погрузился в воспоминания.       — Почему он меня не любит? — сквозь слёзы спрашивал Рико, пока Гауте аккуратно обрабатывал и заклеивал пластырем царапину на его запястье. Сегодня Лабберту показалось, что Рико на уроке читал медленнее, чем вчера.       — Потому что он не умеет любить, — ответил оружейник, насупившись.       Рико шмыгнул носом и сильнее нахмурился, пытаясь перестать плакать. Свободной рукой он провёл по лицу, чтобы вытереть мокрые щёки, однако лишь сильнее размазал слёзы. Ему было обидно, что Лабберт так обращается с ним, и новые всхлипы так и рвались из груди, когда Рико бросал взгляд на свежий порез на руке. Ему не было больно, нет, потому что больно было, когда Лабберт бил его по руке. Больно и страшно, потому что каждый раз казалось, что удары будут длиться вечно. Сейчас царапина только немного щипала, и Рико почти не обращал на неё внимания, поджав губы, задумчиво глядя куда-то в одну точку.       «У тебя никогда не было такого взгляда, как у других детей, — скажет Гауте много позже, и Рико будет вспоминать эти слова каждый раз, когда в памяти будет всплывать очередной эпизод из прошлого. — Что в пять лет, что сейчас, глаза у тебя всегда грустные и задумчивые».       «Интересно, были ли они такими до Сэвила...» — тут же приходило на ум.       — А разве можно не уметь любить? — спросил тогда Рико. Гауте внимательно взглянул в глаза мальчика и вздохнул:       — Иногда мне кажется, что да.       Рико кивнул и, снова задумавшись, начал смотреть по сторонам, пока его взгляд не наткнулся на стоящую на столе склянку из тёмного стекла. «Йод», — прочитал он про себя надпись на этикетке и вдруг опять почувствовал, как к глазам подступают слёзы.       — Он сказал, что я глупый, — срывающимся голосом произнёс Рико и всхлипнул.       — Глупый он, а не ты. Но лучше не говори ему об этом, ладно?