Настоящая семья

— Профессор Дамблдор! — окликнул Люпин директора после собрания. — Я могу навестить Сириуса? — Безусловно. Ты опасаешься того, не заподозрит ли тебя министерство в содействии с особо опасным преступником? Люпин кивнул. — Если вы будете себя вести достаточно благопристойно и Сириус не надумает после твоего прихода сбежать, то у министерства не будет поводов для этой мысли, — рассудил директор. — Если хочешь, я могу написать туда письмо. — Буду благодарен.

***

— У Вас есть полчаса на разговор, — бросил один из рослых авроров, стоявший около дубовой двери в безлюдном коридоре. С этими словами он повернулся и невербальным заклинанием отпер дверь. Остальные мракоборцы неподвижно возвышались, словно статуи, лишь изредка моргая. Проходя мимо них, Люпину на мгновение стало страшно. Вместе с этим пронзила жалость к другу - тому в течение многих лет приходилось находиться под стражей и вариться в этих ядовитых эмоциях. Ремус постарался переключить свои мысли на фигуру, лежащую на кровати в самом углу небольшого старого класса. Блэк вздрогнул и резко повернулся на звук; в глазах его метался испуг. Сириус пару мгновений лежал в таком положении, смотря на тёмную фигуру, заслонившую яркий дневной свет, но потом заметно расслабился и перевернулся на спину. Послышался скрип и удар — охранник-аврор закрыл дверь заклинанием и оставил двоих волшебников во мраке, где только лучи, пробивавшиеся сквозь заколоченные доски на небольшом окне, служили единственным источником света. В воздух поднялся белый шар, выпущенный из палочки Ремусом. Помещение теперь выглядело не так жутко, как до этого: скрипучая серая кровать, дряхлый стол со сломанной ножкой, высокий пыльный шкаф со стеллажами старых книг. Конечно, этого заклинания не хватило, чтобы полностью осветить комнату, но этого вполне хватало Люпину, чтобы видеть лицо друга. — Не думал, что тебя ко мне пустят, — хрипло пробормотал Сириус, садясь на кровати и опираясь локтями о колени: дряхлая кровать жалобно скрипнула. Раньше он часто в такой позе любил сидеть, но никогда в этих действиях не было зажатости, а в глазах затравленного выражения. — Мне уйти? — послышался ответ, когда Ремус приземлился рядом. Сириус, хоть и не смотрел в его лицо, но мог точно сказать, что друг сейчас выгнул бровь. Блэк молча уставился в пол и хрустнул пальцами. Ремус положил свою руку на тыльную сторону его ладони. В такой позе они просидели несколько минут, по истечении которых первым заговорил Ремус. — Знаешь, так странно: словно и не было этих лет. Здесь, в Хогвартсе, мне всё напоминает о нашей дружбе. Помнишь, мы так же сидели с тобой на первом курсе, когда ты боялся возвращаться домой на каникулах, а мы с Джеймсом пытались тебя развеселить? Это был первый из трех раз, когда я видел тебя уязвимым и испуганным. Второй раз была Марлин… И вот теперь сейчас. Сириус отстранённо смотрел в одну и ту же точку, словно до него не доходил смысл слов. Между его бровей залегла глубокая складка, уголки губ были опущены вниз, а круги под глазами казались темнее обычного. Ремус тихо вздохнул. Он вынул из кармана мантии какой-то свёрток и достал из шуршащей обёртки большой кусок молочного шоколада. Люпин протянул его другу, на губах которого заплясала лёгкая ностальгическая улыбка. Римус сжал у руках блестящую фольгу и спрятал получившийся шарик в карман. — Запах детства… — с грустью прошептал Сириус, поднося к носу протянутый кусок шоколада, но тут же нахмурился, опустив руки на колени и смотря куда-то вниз. — Я не могу его взять. Чувствую, будто я не имею права этого делать. Я очень виноват перед тобой и не знаю, как этим справиться. Я не уверен в том, что ты действительно меня простил. Я не верю. Такие ошибки не прощаются. Никогда. Я слишком виноват. Уже ничего не будет как прежде. Ты всё равно будешь считать меня убийцей и предателем, кем я вообщем-то и являюсь. — Не говори чушь! — не выдержал Люпин, с какой-то странной тревогой смотря на Блэка. Тот замотал головой. — Скажешь, что я не прав? Сириус отвёл взгляд в другую сторону. — Ремус, я совершил ужасное: я предал тебя, предал нашу дружбу. У меня камень на душе, с которым я должен прожить всю жизнь. И от этого никуда не деться. Нельзя просто так взять и выбросить из воспоминаний то, что произошло тогда. — Мы ещё можем всё исправить. — Нет! — вскрикнул Сириус и уже тише продолжил. — Нет… Их уже не вернуть, как и нашу молодость. Нельзя повернуть время вспять и поменять события. Я всё бы отдал, чтобы вернуться в тот день, когда мне в голову пришла мысль, что ты — тот предатель, о котором все говорят. Тогда я бы всё изменил. Ремус тяжело вздохнул и, помолчав, сказал: — Ты должен отпустить прошлое, Сириус. Ты должен научиться жить дальше. Ради Гарри, в первую очередь. Вспомни, что он твой крестник, единственный родной человек. Он в тебе нуждается. Ведь у него больше никого нет. Кроме нас, ему некому рассказать о Джеймсе и Лили. Гарри нуждается в любви, и никогда не поздно дать ему всё, что нужно. Ремус замолчал, внимательно рассматривая друга. Сириус глядел на пол, хмурясь и слушая, как всё сильнее бьётся сердце. Он прислонился к железным прутьям кровати и почувствовал, как неприятный холодок проходится по правой руке и поднимается к горлу. — Как он? — тихо спросил Блэк, когда звенящая тишина стала невозможной. — Переживает, — как бы в подтверждение своих слов ответил Люпин. — Просил передать, чтобы ты не лез на рожон. Лицо Сириуса помрачнело. Он тихо вздохнул и снова отвернулся. Ремус оторвался от лицезрения друга и оглянулся назад; немного подумал и, подняв палочку, с хрустом отодрал с окон приколоченные доски. Блэк испуганно дернулся и обернулся: в глаза ударил яркий свет. Сириус поморщился, но взгляд не отвёл. — Думаю: так будет немного лучше, — констатировал Люпин. Лицо Сириуса с минуту ничего не выражало: он, как заворожённый, смотрел на голубое небо, где не было ни одного облака; но будто опомнившись, моргнул и опустил глаза на пол. — Передай ему, что… чтобы он не беспокоился обо мне. Ему это сейчас ни к чему. — Ты хочешь сказать, что ему не нужно о тебе думать? — перевёл его фразу Ремус. Сириус промолчал. — Ты считаешь: ребёнок будет заниматься своими делами, когда ты тут сидишь? — Ремус, я подумал, … что мешаю довольно-таки сильно ребятам учиться. Они вообще не должны были быть в это втянуты. А теперь так получается, что вместо того, чтобы жить нормальной жизнью, они задействованы в судебных делах министерства. — Смотря как понимать «нормальная жизнь», — склонил голову Ремус, крутя в руках свою палочку. — У каждого это разные понятия и каждый сам решает, какой сделать свою жизнь. Так что здесь нет твоей вины. Никто никого насильно не заставлял, и твои предрассудки здесь абсолютно не нужны… У тебя сегодня слишком депрессивные настроение. — Не слишком, — покачал головой Сириус. — Бывало и хуже. Не буду тебя пугать, — Ремус молча слушал, положив свою палочку рядом, на кровать. — Вся моя жизнь пошла к чертям после того дня, всё стало, как в тумане: однообразно, бессмысленно, отчаянно; а попытаешься что-то разглядеть вдалеке — ничего не увидишь, становится страшно до жути, и понимаешь, что ничего там, в этом будущем, нет. И ты не хочешь знать, что там: на самом деле, тебе уже без разницы. Ты знаешь, что ничего хорошего больше не будет, что всё светлое и доброе осталось где-то в далёком, почти забытом прошлом, которое проявляется лишь во снах отдельными картинками. Тогда ты не хочешь просыпаться, хочешь остаться там, в этом мире, где всё как раньше, но понимаешь, что так уже не будет. И от этого становится плохо до тошноты и ненависти к себе, — Сириус почистил горло, сильно закашлявшись, а когда успокоился, голос его был хриплым. — Ко мне не раз закрадывались мысли, что без меня всем будет лучше, что всё равно уже: буду ли я гнить в Азкабане или порежу вены — конец один. Но после этих мыслей меня что-то останавливало. — Ты не привык сдаваться без боя? — скорее утвердительно произнёс Люпин. Сириус кивнул, громко сглотнув. — Это было бы слишком просто и бессмысленно. Многие в Азкабане совершали самоубийство. Каждый день я видел из окна, как дементоры хоронили с десяток заключённых. Я понял, что я так не хочу. Сделать это — значит сдаться, проиграть. — Ты никогда не умел проигрывать, в этом твоя фишка, — кивнул Люпин, грустно улыбнувшись. — Тебе многие, помню, говорили, что надо научиться, что нельзя всегда и во всём быть первым. — Да, — подтвердил Блэк. — А я их всех посылал и говорил, что пока есть возможность выиграть, я её не упущу. — Не упусти её и сейчас, — вставил Люпин. — Что ты имеешь ввиду? — не понял Сириус и мотнул головой в сторону друга. — Если тебе всё ещё дорог Гарри, береги его и заботься, постарайся не замыкаться в себе, — разъяснил Ремус. — Он нуждается в поддержке и близком человеке. А это и есть ты. У него, как я понял, достаточно плохие отношения с семьёй сестры Лили. Гарри не хватает родительской любви. И ее можешь дать ему только ты. — Я не хочу заменять ему родителей, — помрачнел Сириус. — Я это не имел ввиду, — спокойно сказал Ремус. — Ты можешь дать Гарри всё, чего он не получил в детстве. Если ты, конечно, не хочешь, чтобы к нему в голову лезли такие же мысли, как у тебя в Азкабане. Сириус нахмурил чёрные брови и задумался. Люпин замолчал и стал ждать, когда Сириус всё осмыслит. — У него ведь есть друзья, — через несколько минут послышался хриплый голос. — Друзья не могут заменить любящую семью. Ты сам это знаешь. Как бы ребёнок не делал вид, что всё хорошо, все его переживания останутся с ним внутри. Не думаю, что Гарри хорошо живётся с теми магглами. И мы должны сделать всё, чтобы он не чувствовал себя сиротой. Где-то в глубине души он одинок, но я не думаю, что он станет загружать тебя своими проблемами. Ты должен будешь найти с ним общий язык, когда вся эта кутерьма с судом закончится. Подумай над этим. Люпин кивнул внимательно слушающему другу и, услышав щелчок замка в двери, со вздохом поднялся, похлопал Сириуса по плечу и удалился из помещения.