Le Solitaire

      На охоту — истинно аристократическую забаву — Уильям пригласил только Арне, зная, что Пьеру подобные варварство и жестокость совсем не по нраву. Оставив дремлющего Пьера и тихое поместье позади, Арне спешно пришпорил гнедого жеребца — недешевый королевский подарок — и через сумрачный лес помчался в графство Норфолк. Это место Уильям выбрал неслучайно. Бывший большим любителем лисьего меха с самого детства (его мать работала швеей и знала толк в хороших тканях), он знал, что Норфолк славился не только густыми лиственными лисами, но и глубокими лисьими норами, в которых хитрые пушные зверьки выводили свое потомство. Отыскать их норы были сложно, но Уильям охотился достаточно долго и воспитывал своих охотничьих собак — свору трехцветных биглей — достаточно сурово, чтобы превратить долгую охоту в забавную и быструю игру. И Арне предстояло в этом убедиться.       Масляная утренняя стылость нехотя соскабливалась с разодетых в цветные пеньюары деревьев, с которых топот копыт стряхивал кружева листьев. Они разлетались во все стороны и оседали в маленьких лужах — ночью в Челмсфорде прошел дождь, а Арне мчался, каждую минуту подгоняя жеребца, словно боялся опоздать. Аста гналась следом, высунув мокрый язык, и иногда скулила то ли от усталости, то ли от предвкушения загнать пару лисиц (стоило сказать, что она ни разу не охотилась, и Арне предполагал, что в своре биглей она будет последней). Минута, — и на горизонте показался высокий шпиль дома Гринов. До Арне донесся сначала громкий мужской хохот, принадлежавший явно какому-нибудь опытному охотнику из рядов прислуги, а после — тихий неразличимый женский голос. Арне изумился. Он редко бывал на охоте (скажем, на охоте на суше, потому что отлавливать опасных касаток или проворных дельфинов ему нравилось), но знал, что густые лесные дебри — не место для юных леди, а пороховой запах и тяжелое ружье — не духи и не смычок скрипки. Но юной леди оказалась Жюли, с которой Арне точно не собирался спорить. Она собралась охотиться, потому что ей разрешил Пьер, и только его слово для нее было решающим. — Мистер Хаген! — воскликнула Жюли и совершенно по-детски ему помахала. Арне улыбнулся, склонив голову. — Мисс Жюли, рад вас видеть, — сказал он. — Как прошла ночь? — Подозреваю, скучнее, чем ваша, — неожиданно вмешался Томас, и Арне искоса на него посмотрел. Раннее утро определенно не было ему к лицу. С постели он поднялся поздно, к концу шумного завтрака, и не успел привести себя в порядок должным образом: спутанные волосы покоились под кепкой Гэтсби, болезненная бледность не до конца сошла с лица, и утренний туман только усиливал ее. Томас выглядел плохо, и Арне обязательно пошутил бы об этом, но присутствие Жюли и ее неосязаемая схожесть с Пьером не позволили. Арне уважал их слишком сильно, чтобы смеяться над их общим лучшим другом. — Мистер Ришар, вам что, завидно? — спросил Арне, и его глаза насмешливо блеснули. — Нет, но я против, чтобы мой лучший друг покидал бал без предупреждения. Его сестра… — Мистер Ришар, не волнуйтесь. — Жюли мягко коснулась его руки, и Томас растерянно смолк. — Пьер предупредил и меня, и мою камеристку, и миссис Розалинд, с которой я коротала бал. Никаких сюрпризов. Вы же знаете, Пьер их не любит.       Томас нехотя кивнул. — Хорошо. Рад это слышать. — Он внимательно посмотрел на Жюли. — Но, мисс Жюли, вы уверены, что хотите охотиться? Пощадите вашу камеристку.       Камеристка, о которой говорил Томас, сейчас опасливо кренилась на бок, грозясь упасть с низкой лошади, и только крепкая рука лакея не позволила ей это сделать. Жюли жалостливо улыбнулась. — Хочу, мистер Ришар. К тому же, вы мне обещали.       Томас пожал плечами. — Будь по-вашему.       Жюли просияла. Пробормотав что-то на французском, она пришпорила каштановую кобылу — сидела Жюли в мужском седле, ни капли не смущаясь чужих взглядов, — и оказалась рядом с камеристкой раньше, чем Томас снова посмотрел на Арне. — Мистер Хаген… — Направьте вашу необузданную jalousie в другое русло, мистер Ришар, — спешно прервал его Арне и направил жеребца к Уильяму.       Томас усмехнулся. Jalousie? Ревность? Он никогда не ревновал Пьера. Бывший достаточно дружелюбным, Пьер заводил знакомства со всеми, кто этого хотел, но редко подпускал человека ближе, чем «обычный школьный приятель». Томас знал это и никогда не обращал внимания на тех, кто пытался подлизаться к Пьеру. Даже настырного Арне он не брал в счет до тех пор, пока Пьер не заговорил о нем сам, но даже тогда посчитал это обыкновенной французской вздорностью. Мало ли, что могло ударить в голову Пьера, пока он учился и жил в «Вестборге» — английском интернате, где из близких у него были только Томас и Жюли.       Но Арне оказался везучее, а Пьер — наивнее (так, по крайней мере, считал Томас), и Томасу пришлось смириться с тем, что они… Вместе? Томас поморщился. Глупое слово, которое ему никогда не нравилось. Как и не нравился Арне. Потому что… потому что был прав. Томас действительно ревновал. Еще со времен «Вестборга», когда Пьер выбирал Арне, а не его. Когда говорил об Арне, а не о нем. Когда ставил в пример для Жюли Арне, а не его. Через несколько лет это щемящее чувство ушло, а желание позубоскалить с Арне — нет, и Томас ничего с этим не мог поделать. Но Арне, кажется, понимал его (сам когда-то боялся потерять расположение Пьера) и шутил несерьезно. Глупо и иногда непонятно, но разумно, не пытаясь задеть за живое.       Томас коротко улыбнулся.       Короткий ружейный залп ознаменовал начало охоты, и гончие, получив незримый сигнал, бросились в рассыпную. Возможно, в этом была определенная тактика — Арне не знал (если бы разбирался чуть лучше, то понял бы, что гончие уже взяли несколько следов и начали загонять ловких лисиц в норы). Не знала и Аста, растерянно мечущаяся от одной гурьбы к другой. Десятки лошадиных ног не затоптали ее каким-то чудом, и Аста, поджав хвост, замерла у дерева. Если бы ее нюх был чуть лучше, а лапы — проворнее, она бы без труда учуяла гнездо замерших от испуга куропаток и принесла бы несколько к человеческому столу. Но Аста не заметила ни коричневых перьев, ни трусливого курлыканья. Заметила только лошадиные подковы, издали казавшиеся серебряными чеканками, и помчалась вслед, боясь потеряться. — Пошла! Пошла! — Уильям подгонял свою кобылу настолько резво, что угнаться за ним было невозможно. В кустах — ни одной лисицы, в небе — ни одной утки. Гончие рыскали, натыкались друг на друга и недружелюбно рычали, пытаясь снова и снова отыскать след. Лисица (или лис) оказалась проворнее, чем ожидал Уильям, и его терпение было на исходе.       Неожиданно из ежевичных кустов выпрыгнул чернявый спаниель, держа в пасти… Нет, вовсе не взрослую лису, как сначала подумал Арне. Не многим больше щенка из только-только проклюнувшегося помета, лисенок пищал и вырывался, барахтаясь маленькими лапами в воздухе. Спаниель, не получив команды выпустить, сжал пасть сильнее, и лисенок обмяк, уже не пытаясь вывернуться. — Ну что, хороший улов, мистер Грин? — спросил Сухраб, не понимающий прелестей охоты от слова совсем. Он никогда не держал ружья или винтовки и стрелял из револьвера, несмотря на звание лейтенанта, хуже обычных матросов.       Уильям сплюнул. — Отнюдь, — сказал он и досадливо посмотрел на лисенка. — Из него даже муфты не сделаешь!       Арне фыркнул. Ни в Лондоне, ни в Челмсфорде никогда не было холодов, требующих муфты. Здесь роскошные меховые шубы были признаком богатства, возможности выкупать меха, по своей стоимости доходящие до нескольких десятков (а то и сотен) фунтов стерлингов — немыслимая цена для обычных рабочих, получавших на фабриках и заводах десять фунтов в год. Зимой они ограничивались обычными накидками с глубокими капюшонами. Без меха и нескольких слоев шерстяного подклада, как того требовала зима в Бергене. Это изумляло Арне все отрочество, проведенное в «Вестборге». Изумляло и сейчас, когда он возвращался из Анденеса в Лондон. — Мистер Грин, отпустите его, — сказала Жюли, жалостливо посмотрев на лисенка. Уильям фыркнул. — Это охота, мисс Легран, — сказал он и взял лисенка в ладонь. Тот, сжавшись от страха, уместился в нее полностью, хотя уже точно не был новорожденным. Месяца три-четыре. — Здесь нет места жалости и слезам. Поэтому она и считается сугубо мужским занятием.       Жюли оскорбленно вспыхнула. — Грин, мисс Жюли права, — сказал Арне и спешился с жеребца. Отвыкший от езды верхом, на ногах он чувствовал себя намного увереннее, хотя в окружении нескольких взмыленных лошадей выглядел крошечным муравьем, ползающим под сапогами. — Дело не в жалости, — продолжил он, заметив нахмурившееся лицо Уильяма. — Это же лисенок. Детеныш, который только-только научился ходить и совсем не умеет охотиться. Легкая добыча для обученных гончих. Позволь ему подрасти. Изловишь детенышей, и в следующем году точно никого не поймаешь. Потому что ловить будет некого.       Уильям, понимавший это лучше самого Арне, отчего-то поджал губы. Лисенок в его ладони завозился, осторожно принюхался и открыл маленькие глаза. Он выглядел слишком испуганным, чтобы сразу же дать деру, и Уильям раскачивал его в ладони, пока раздумывал. Махнув свободной рукой, он отдал лисенка Арне и указал на лесистую тропу. — Гони свору туда, — приказал он и поморщился, услышав громкий сигнал. Взволнованные гончие сразу же бросились в гущу леса. Уильям, наоборот, остался на месте и искоса посмотрел на Томаса. — Отличный спаниель, мистер Ришар. — Томас кивнул. — И нюх, и скорость. Рад, что вы решили оставить его на моей псарне.       Томас коротко улыбнулся. — Это подарок, мистер Грин, — сказал он, и Уильям, качнув головой, погнал кобылу вслед за сворой. Томас внимательно посмотрел на Арне, уже выпустившего лисенка и снова забравшегося на жеребца. — Один — ноль, мистер Хаген, — сказал он, и Арне нахмурился. — Что за детские игры? — спросил он, поняв, что имел в виду Томас. Его спаниель уже выловил добычу, тогда как Аста трусливо жалась к деревьям. — Я в подобном не участвую.       Томас усмехнулся. Как оказалось позже, азарт все-таки взял в Арне вверх.       Две вытуренные из нор лисицы безжизненными телами лежали в холщовом мешке. Гончие настигли их на подступах к густому лесу и гнали долго, настолько, что оба долговязых зверя выдохлись и даже не пискнули, когда пасти перекусили им шейные позвонки. Мех, как сказал Уильям, был отличным. В меру длинный и мягкий, не спутанный, что значило, что не придется долго возиться с его обработкой. За подобную выделку он получил бы два шиллинга. Бы, потому что продавать пушнину не собирался. Хотел бесплатно отдать нуждающимся, как просила того Розалинд — Уильям был из тех мужей, для которых желания их жен были превыше пересудов в мужских клубах.       Когда и лошади, и собаки выдохлись, Уильям привел «исключительно мужскую компанию» (о Жюли он, к своему стыду, вспоминал редко) на озеро Ллин-Ваур — обитель диких уток и селезней. Спрятанное в скалистом разломе, оно привлекало своей уединенностью тысячи птиц, строивших здесь свои гнезда и выводивших крикливых птенцов. Зашумела высокая трава, и среди густой зеленой поросли, словно бутоны подснежников, проклюнулись длинные сизые и коричневые шеи. С места, на котором остановился Уильям, они выглядели как на ладони — возьми ружье и выстрели — но в действительности все было намного — намного — сложнее. Крутой склон, который не позволял приблизиться к озеру и на сотню шагов, опасно уходил вниз, и стрелять нужно было с расстояния сорока ярдов, не меньше. Правильно прицелиться, балансируя на откосе, было почти невозможно, и Уильям стрелял здесь редко, предпочитая наслаждаться видом и тихим журчанием воды. — Ну что, какая дробь? — спросил Арне, взвесив в руках ружье — легче, чем гарпун, который он загонял в маслянистое тело кита. — Пятая, — сказал Уильям и прищурился. — Будешь стрелять? Здесь сорок ярдов расстояния и почти шестьдесят градусов угла наклона. Это невозможно, Хаген.       Арне хмыкнул. Во время охоты на касаток Лонгрен говорил то же самое, смотрел так же подозрительно и оказывался неправ. Охота на касаток оказалась не сложнее охоты на китов. Опаснее? Несомненно. Длиннее? Конечно. Но не сложнее. После ловли на китов-убийц стрельба по уткам казалась Арне чем-то… простым? Сказать точнее он не мог. По крайней мере, обрыв озера Ллин-Ваур был неподвижен и не раскачивался на крутых волнах, не позволяя удержаться на ногах, а утки — не хлопали громадными плавниками по глади воды и не бросались глубокими пастями на весла — они пугливо улетали, оставляя гнезда, тогда как косатки боролись до последнего, унося вместе с мертвыми тушами зазевавшихся моряков. — Мистер Грин, у вас в запасе есть еще одно ружье? — спросил Томас, спешившись с вороного жеребца. Животное качнуло головой и начало лениво щипать траву. — Целых три, мистер Ришар, — ответил Уильям и посторонился, чтобы Томас мог лучше рассмотреть местность. — А что? Тоже хотите пострелять? — Почему нет? — Томас усмехнулся и искоса посмотрел на Арне. — Я учился этому в университете. Утка — обычная мишень. — Не знал, что французских жандармов учат стрелять по уткам, — между делом заметил Арне, и Сухраб, державший второе ружье, коротко рассмеялся. — Какой-то новый факультет в вашем полицейском колледже, мистер Ришар? — Крайне остроумно, мистер Хаген, — сказал Томас и прицелился. Ружье в его руках выглядело удивительно гармонично. — Крайне. Но подобные шутки… — Он поджал губы. — Вам голову случайно не напекло?       Арне усмехнулся. Качнув головой, он отошел на несколько шагов вправо, к месту, где склон становился более пологим, а поросль травы — менее густой. Утиных гнезд здесь было немного, штук пять, зато сами утки роились, словно в пчелином улье, и выцепить их не составляло особого труда.       Бах.       Выстрел раздался неожиданно, и Арне вздрогнул. — Неужели я вас напугал? — насмешливо спросил Томас и перезарядил ружье.       Бах.       И если первый выстрел лишь испугал уток, то второй уложил сразу двух, и Томас лукаво улыбнулся. — Сегодня будет хороший ужин, мистер Грин, — сказал он и свистнул: обученный спаниель мигом сбежал по склону, чтобы принести птиц.       Арне тихо фыркнул. Ехидство Томаса иногда не знало границ, взывая у юных леди томные вздохи, а у пристыженных денди — глумливые улыбки. Но Томас редко обращал на них внимание. Если он хотел по-настоящему произвести на кого-то впечатление, то делал это тихо — подобных историй у него было десятки, и лишь одна — постыдная. Однажды он увивался за незамужней француженкой и ради ее расположения вызволил ее брата-картежника из казенного дома. Стоило сказать, что француженка его даже не поблагодарила и вместе с братом отчалила на первом же пароме в Новый свет.       Томас снова прицелился, но выстрел Арне прогремел раньше. Сухраб, у которого на секунду заложило уши, любопытно прищурился. — Ну что? — прошептал он, пытаясь среди высокой травы заметить неподвижное тело утки. — Эй, Аста, иди-ка поищи, — сказал Арне, кивнув на склон.       Подскочив с теплой земли, Аста начала принюхиваться, но, заметив крутизну, заскулила и попятилась назад. Арне вздохнул. Томас усмехнулся: у его ног уже лежали две утки, а спаниель вот-вот готовился бежать за третьей. Победитель в их игре уже готовился принимать все лавры. Бросив ружье Сухрабу, Арне медленно спутился по склону. Земля под сапогами скользила, крошилась и поднималась неприятной пылью, но Арне шел, руками раздвигая колючие заросли и внимательно рассматривая пустые гнезда. Уток не было. Казалось, его выстрел раздробил трухлявый пень. — Нашел! — неожиданно воскликнул Арне, мыском сапога задев сломанное крыло. Приподняв за клюв мертвую тушу, он показал ее Сухрабу, вызвав у того улыбку. Выглядела утка внушительно и весила около восьми английских фунтов — не в пример мелочи, которую подстрелил Томас.       Бах.       Выстрел прогремел совсем рядом. Арне пригнулся, кожей ощутив жар пролетевшей дроби. Сухраб крикнул что-то Томасу, но тот только пожал плечами, как бы говоря: «Я случайно». Но Арне ему не поверил и начал быстро взбираться вверх. Встревоженные утки загалдели. Оставив разоренные гнезда и хлопоча крыльями, они взвились в воздух и неровным клином, прилегая то на одну сторону, то на другую, скрылись среди густых древесных зарослей. Птичий гвалт стих. Заскулили гончие, у которых от вида не освежеванных туш потекли слюни. — Двенадцать, мистер Ришар, — сказал лакей, пересчитав уток. От кучи, в которую они были свалены, уже шел неприятный запах, и лакей то и дело морщился, голыми руками разгребая мокрые перья. — Отличный улов.       Томас кивнул. — Тринадцать, мистер Хаген, — серьезно сказал Сухраб, и Арне фыркнул. Томас тихо цыкнул. — Великолепный улов. К тому же, ваши утки крупнее уток мистера Ришара. — Тринадцать — несчастливое число, — сказал Томас и отдал ружье лакею. — Глядите, как бы ваша победа не вылилась во что-то плохое. — Победа? — Арне хмыкнул. — Мистер Ришар, в подобных играх я не участвую. Возраст не тот. Хотите куражиться — ищите кого-нибудь помоложе. Неопытных денди, например. Я видел вас вместе с ними на балу. Отлично смотритесь.       Томас улыбнулся. — Действительно хорошая шутка, Хаген.       Арне похлопал его по спине.       Минул полдень, и прибытие маленькой, но шумной процессии из взмыленных лошадей и гончих ознаменовалось двумя вещами: во-первых неожиданным и крайне резким появлением гувернантки, нанятой специально для Филлис (если бы миссис Тич вышла молчаливой, с резко вздернутым подбородком, то Уильям бы хорошо ее понял: Филлис снова нашкодничала, — но миссис Тич появилась на крыльце бледной, словно полотно, с огромными от страха глазами и нервно подергивающимся подбородком — и дергаться начал Уильям), а во-вторых, ее громким криком: гончие, решив под шумок стащить одну не освежеванную утку, чуть не подрались и, раздербанив несчастную тушу на части, подняли настоящий гвалт. Кого было слышно лучше — визгливую миссис Тич или раззадоренных охотой гончих, — Арне сказать не мог. И пока конюхи волокли взволнованных лошадей, а вездесущий мистер Бейтс успокаивал гувернантку, он улизнул, оставив и Томаса, и Сухраба наедине с этой сумятицей. — Ваша светлость, здравствуйте, — сказала горничная, склонив голову. Ее ладони нервно сжали фартук — нанятая совсем недавно, она боялась сделать в хозяйском доме и лишнего шага, не говоря уже о случайно встрече с герцогом. Взгляд горничной быстро скользнул по запылившейся рубашке Арне, и она, вспомнив об охоте, спешно продолжила: — Желаете принять ванну? День выдался жарким. — Нет. — Арне качнул головой. — Подскажите, где П… мистер Легран? — Мистер Легран? — От растерянности горничная на секунду смолкла. — А, мистер Легран. В спальне ее светлости, беседует с…       Но Арне недослушал. Бросив короткое «Благодарю», он помчался по лестнице на второй этаж и, коротко постучавшись, вошел в спальню. От увиденного он нахмурился. По середине комнаты, на маленькой табуретке сидела девушка. Ее сгорбленная, обнаженная спина, над которой возвышался Пьер, была покрыта короткими ссадинами, и девушка поминутно вздрагивала, когда влажная марля касалась ее кожи. Поначалу Арне не заметили: Пьер сосредоточенно обрабатывал порезы, полученные явно после ударов розгами, а Розалинд, на руках которой дремала маленькая Рут, стояла возле девушки и, укачивая малышку уже по инерции, что-то шептала. Девушка кивала и коротко всхлипывала, а после, случайно скосив взгляд и увидев Арне, коротко вскрикнула. Попытавшись натянуть платье на пострадавшую спину, она потревожила раны сильнее и поморщилась. — Этель, — мягко сказала Розалинд, — это мой друг, ему можно доверять. Он никому ничего не расскажет. Да, Арне?       Арне, заметив просительный взгляд Пьера, кивнул. — Да, — сказал он. — Не расскажу.       Этель затравленно качнула головой. Спутанные, грязные волосы упали ей на лицо, и Пьер осторожно убрал их. Он заколол их гребнем, чтобы не мешались, и только сейчас Арне заметил, что это был за гребень. Тот, который он подарил Пьеру. Тот, ради которого он задержал «Фреденсборг» там, где не следовало. Странное чувство засвербило в груди. Оно походило на обиду, глупую и детскую, которую Арне должен был оставить еще в «Вестборге», но никак не мог. Любые чувства, выверенные, словно механизм корабля, смешивались при виде Пьера, и Арне ничего не мог с этим поделать. Когда-то он ревновал настолько сильно, что Пьеру приходилось его успокаивать. Сейчас ревность ушла, уступив место здравой рассудительности, но иногда… Несмотря на то, что Пьер никогда не избегал разговоров о его чувствах и никогда не доводил каплю недопонимания до громких ссор, Арне затолкал это «иногда» поглубже и, сложив руки на груди, молчаливо посмотрел на Пьера. Чувство, которому Арне не мог дать названия, сердито заклокотало в груди и успокоилось, дожидаясь нового часа. Но его не будет, подумал Арне и, увидев, как Пьер плечом попытался убрать свои мешающиеся волосы, шагнул к нему и, взяв ленту, завязал ему низкий хвост. Пьер ничего не сказал, но с немой благодарностью посмотрел на Арне, и Арне улыбнулся. — Готово, — сказал Пьер и отложил окровавленную марлю. Некоторые ссадины пришлось зашить, но Этель терпела, поджав губы, и не проронила ни звука, когда острая игла протыкала кожу. — Я дам вам мазь и бинты. Если не найдется тот, кто сможет помочь, приходите ко мне снова. — Что вы, доктор Легран, я не могу… Я… — Этель, — мягко сказал Пьер, — мне несложно. Я врач, и помогать другим — мой долг.       Этель сглотнула. Ее почти безжизненные глаза наполнились слезами, но ни одна не скатилась по щеке. Эта девушка, только выглядящая немощной, была слишком сильной, чтобы плакать теперь. Коротко кивнув, она оделась и, поддерживая округлившийся живот, который только сейчас увидел Арне, вышла. Под руку ее поддерживала Розалинд. Не сказав ни слова, она внимательно посмотрела на Арне, как бы спрашивая: «Все хорошо?», и, заметив его кивок, прикрыла дверь. Пьер, опустив ножницы и иглы в спирт, устало опустился в кресло. — Думал, отдохну от работы хотя бы здесь, — насмешливо сказал он и мягко потерся о ладонь Арне, когда тот аккуратно погладил его по волосам. — Эта Этель, кто она? — спросил Арне, и любопытства в его голосе было меньше, чем серьезности. Пьер тихо выдохнул. — Бывшая горничная Розалинд. — Бывшая? — Уильям уволил ее, как только узнал про беременность.       Арне нахмурился. — Он не уволил кухарку, когда она была беременна, но уволил горничную? Это странно. — Этель забеременела в публичном доме.       Рука Арне замерла. — Это всё объясняет, — сказал он, и Пьер мигом вывернулся из-под его руки. Арне снова нахмурился. — Арне, это ничего не объясняет, — строго сказал Пьер. На его лице читалась неприкрытая усталость: он, как и Арне, ненавидел подобные споры. Не желая ссориться, Арне сказал: — Хорошо. Будь по-твоему.       Пьер поморщился. Эта фраза, которую он слышал нечасто, но слышал, вызывала у него отвращение. Арне словно делал ему одолжение. Словно разрешал думать по-своему, а не так, как думал сам. Они спорили об этом, но никогда не приходили к единому мнению, оставляя между собой странную недосказанность. Пьера, приверженца откровенных разговоров, это раздражало, и иногда он мог высказать то, что долго копилось внутри. Высказал бы и сейчас, но Арне неожиданно продолжил: — Я не хотел тебя обидеть, Пьер. Иногда мне трудно принять твою позицию, но я не против твоего стремления помогать тем, кому это нужно. Но прошу: будь аккуратнее. Особенно, если рядом есть Жюли. Иногда она слишком неосмотрительна. Как в случае с Брумом. — С Брумом? — Пьер вопросительно посмотрел на Арне. — Твоим энтомологом?       Арне кивнул. — Он видел тебя и Томаса в ресторане «У Скотта». После закрытия. Пьер, я не против того, что ты делаешь, но, если это опасно, говори мне. Или пиши, если меня не будет рядом. Если что-то случится, я должен тебе помочь.       Пьер нахмурился. — Но я писал, — сказал он. — Где-то в июне. Ты должен был получить письмо в июле, но… — Не получил, — продолжил Арне. — Ты отправил на правильный адрес? — Отправлял не я. Я был занят в госпитале и поручил это Мартину. Он как раз приезжал на пару дней в Анденес. Об этом я тоже тебе писал.       Теперь нахмурился Арне. От Мартина, кузена-ровесника, с которым Арне разделил свое детство и половину юности, он получил только одну короткую записку, в которой тот писал, что из-за свалившихся на него дел он не сможет приехать ни в Берген, ни в Анденес. В Лондоне, если подвернется возможность, его тоже ждать не стоило. Но теперь… Либо Мартин обманул Арне специально, ища какую-то выгоду, либо случайно, и вырвался в Анденес, как только получил короткую передышку. Но забыл об этом написать. Хотя никогда не забывал. — Он приезжал по делам, Арне, — сказал Пьер, взяв Арне за руку. — И выглядел крайне нервным. Скорее всего, просто забыл отправить. Если увидишься с ним в Анденесе до нового отплытия, то обо всем спросишь.       Арне кивнул. Потом, словно осознав смысл последних слов, изумленно посмотрел на Пьера. — Подожди? «Нового отплытия»? О чем ты? — Я видел письмо от Джеффри Хьюза и чертежи, которые ты привез с собой. Я не копался в них специально, Арне, но случайно уронил со стола и увидел. Сначала подумал, что это «Фреденсборг», но потом заметил подписи, название… Почему «Солитёр», кстати? Разве король одобрит французское название? — Голос Пьера звучал нервно, и Арне коротко улыбнулся. Несмотря на внешнее любопытство, с которым Пьер его расспрашивал, Арне знал, что его скорое плавание Пьеру отнюдь не по душе. Он не хотел расставаться с ним на выходные, что уж говорить о тех годах, которые им снова придется провести друг без друга. — Я никуда не плыву, Пьер, — сказал Арне, и озабоченность в глазах Пьера сменилась облегчением. — И эти чертежи… не для меня. Я подготовил их для Джеффри и другого капитана. — Какого?       Арне пожал плечами. — Пока не знаю. Того, который отважится преодолеть десять тысяч миль открытого океана и полторы тысячи — вечного льда. — Разве кто-то, кроме тебя, сможет?       Арне усмехнулся. — Даже если нет, то ничего страшного. Это голубая мечта, Пьер. — Он наклонился и поцеловал Пьера в лоб. — Долго, дорого и почти неосуществимо. А ты — здесь, рядом. И я останусь с тобой. Клянусь.       Пьер улыбнулся. Он прикрыл глаза, когда Арне снова поцеловал его в лоб. И поцелуй, и слова Арне сквозили какой-то тоской. Пьер знал, что Арне обожал океан сильнее, чем что-либо. Чем кого-либо. Океан был его страстью, безумной любовью, заполнявшей все сердце, а Пьеру оставался только маленький клочок. Сколько бы Арне не пытался покончить с плаванием и остаться на суше, он неизменно возвращался в порт, собирал команду и под понимающий смешок Лонгрена отправлялся туда, где ни разу не ступала нога человека. Возможно, Арне пытался избежать городской суетности. Возможно, искал то, чего никогда не увидит большинство. Пьер не знал. Но никогда не останавливал. Ждал, снедаемый тоской и потерянностью, и радовался так же сильно, как сам Арне. Потому что любил. Потому что не хотел держать в золотой клетке. И не удержал бы.       Пьер взял Арне за руку. — Арне, — сказал он, но Арне, прикрывший глаза, его словно не услышал. — Арне! — Он искоса посмотрел на Пьера. — Насчет «дорого». Я могу помочь. У меня есть счет в банке. Где-то тысячи полторы. В переводе на кроны… — Нет. — Арне сильно сжал его руку, но Пьер не поморщился. — Не смей, Пьер. Не нужно. Ты зарабатывал их слишком долго, чтобы в одночасье спустить на мои желания. Это глупо и безрассудно. Сделаешь так, и я…       Но Арне недоговорил. Пьер прервал его коротким поцелуем в губы и улыбнулся. — Хорошо, я тебя услышал, — сказал он и мягко погладил Арне по голове. — Но услышь и ты меня. У меня, конечно, нет особой прозорливости, но, пожалуйста, советуйся со мной, Арне. Я помогу. В любом случае.       Арне устало улыбнулся. Словно кот, он щекой потерся о ладонь Пьера и, прикрыв глаза, жалобно сказал: — Томас — дурак.       Пьер фыркнул. Потом, не выдержав, рассмеялся и, обняв Арне, поцеловал его в висок. — Боже, — прошептал он и почувствовал, как Арне снова улыбнулся.

***

      После обеда — стреляную дичь подали с овощами и клюквенным соусом — Жюли последней выскочила на крыльцо, потому что никак не могла отыскать свою серебряную заколку. Среди переставленных вазонов и скамеек она не сразу заметила Пьера, спрятавшегося от духоты и яркого солнца в беседке. Она тихо присела рядом, не желая тревожить его поверхностный сон, но вдруг тишину разорвал сердитый вопль Уильяма, и Пьер приоткрыл глаза. — Разве это не просто игра? — спросила Жюли, заметив, как начали толкаться Томас и Уильям, желая взять лучший молоток. — Зачем же драться? — Не обращай внимания, — сказал Пьер и коротко улыбнулся. — Томас с «Оксфорда» привык быть лучшим во всем, а Уильяму, как хозяину этого поместья и игры, трудно принять поражение. Сначала они поругаются из-за молотка, потом из-за мячей и ворот, и в конце концов отдадут победу Линде или тебе. — Мне? — Жюли искоса посмотрела на хмурого Томаса. — Но я не играю. — Почему? Что-то случилось? — Что?.. — Жюли, резко вспомнив духоту оранжереи и внимательный взгляд Томаса, смутилась. Обмахнувшись журналом, она продолжила: — Нет. Конечно, нет. Я не играю, потому что… — Жюли смяла платье. — Потому что ты не играешь, Пьер. Погода чудесная, но ты здесь совсем один. Почему? — Жюли, ты же знаешь, как плохо я переношу жару. Я чувствую себя чертовым цыпленком на вертеле. — Жюли коротко рассмеялась. — Еще чуть-чуть, и я покроюсь золотистой корочкой, а мое лицо из-за обезвоживания сморщится в куриную гузку.       Не выдержав, Жюли расхохоталась громче, привлекая внимание Томаса, и сразу же отвернулась, закрыв лицо руками. Пьер усмехнулся. Отсмеявшись, Жюли посмотрела на хитрого Пьера и несильно ударила его перчаткой. — Это все ты виноват! — беззлобно воскликнула он, и Пьер рассмеялся. — Какой же ты грубиян, Пьер! Это совсем несмешно! Это… — Мисс Жюли? — неожиданно сказал Томас, и Жюли смолкла. Обернувшись, она увидела Томаса, который снял пиджак и жилетку, оставшись только в рубашке, пуговицы которой он расстегнул чуть ли не до середины. Под внимательным взглядом Пьера Томас пожал Жюли руку и спросил: — Не желаете присоединиться? В нашей команде не хватает одного игрока, и я был бы рад, если бы им стали вы.       Жюли вопросительно посмотрела на Пьера. Конечно, настоящего согласия ей не требовалось: Томас приглашал ее на безобидный крокет, все поле которого раскрывалось перед Пьером как на ладони; но, все же не желая показаться чересчур легкомысленной и доступной — два качества, превращающие юную леди в прожженную кокотку, Жюли повиновалась бы любому решению Пьера, как раньше соглашалась со всем, что говорил ей отец. Но, в отличие от него, Пьер не был таким подозрительным и осторожным, запрещающим Жюли любой шаг без своего внимания, а потому он только кивнул и сказал: — Конечно. Но помни про гузку. — О боже! — воскликнула Жюли и, взяв Томаса под руку, спустилась с ним на газон, мягким ковром расстилавшимся перед поместьем Гринов.       Они остановились рядом с цветником, на гладких камнях которого примостился Уильям. Он курил, обмахиваясь утренней газетой и от дыма, и от духоты одновременно, и изредка, забавно прищурившись на один глаз, чесал развалившуюся у его ног Асту, которая никак не могла оправиться после утренней прогулки по лесу, когда другие собаки, выученные охотниками спаниели, сеттеры и бигли, обогнали ее и выследили больше зайцев и куропаток, и нарочито громко скулила, пытаясь привлечь внимание жалостливого Уильяма. Жюли, увидев ее грустные глаза и вялый хвост, тихо охнула и, взяв с маленького стеклянного стола кусочек сыра, присвистнула. — Эй, Аста, ну-ка лови, — сказала она, но Аста, обычно вскакивающая при виде сыра, только перевернулась на бок и снова заскулила. — Что с ней? — взволнованно спросила Жюли. — Неужели ее покусали другие собаки? — Нет, мисс Жюли, — ответил Уильям и усмехнулся. — Все просто. Утром на охоте она не принесла ни одного зайца, и Арне похвалил всех, даже старичка-сеттера, кроме нее. — Так Аста… дуется? — Жюли улыбнулась и уместилась рядом с Уильямом, чтобы погладить Асту по мягкому боку. — Бедняжка. Я скажу Арне, чтобы он попросил у тебя прощения. Нельзя обижать такую кроху.       Аста, словно поняв смысл сказанных Жюли слов, тихо тявкнула и, резко вскочив на лапы, стащила у нее кусочек сыра. Жюли коротко рассмеялась. — Кстати, мисс Жюли, вам известны правила игры? — спросил Уильям и затушил сигарету. — Разве помимо драки за лучший молоток есть еще что-то? — Уильям, хмыкнув, кивнул. — Расскажите. — Суть проста: нужно забить деревянный мячик молотком во все ворота. Победит та команда, которая забьёт все мячики раньше и за меньшее число ударов. — Звучит несложно. — Жюли улыбнулась. — Мистер Грин, вы забыли упомянуть, что у вашей семьи есть также особые правила игры в пэл-мэл. — Томас посмотрел на Жюли. — Ни чести, ни честности, никакого сговора между противниками и спортивного мастерства. А если… — А если отправите мяч Томаса в озеро, мисс Жюли, то сразу победите, — сказал Уильям, и Жюли рассмеялась. Томас цыкнул. — Мистер Ришар, это правда? — спросила Жюли, и молчание Томаса было выразительнее ответа. — Кстати, кто против кого? — Две команды, мисс Жюли, — быстро сказал Уильям, прервав Томаса. — Вы, Томас, Бейтс и Роберт, — он указал на дворецкого и шофёра, которые устанавливали ворота, — в команде неудачников, — Жюли захихикала, а Томас издал длинное «о-о-ой», — а я, Розалинд, Сухраб и Арне в команде победителей. — Арне? — изумленно спросил Томас. — Разве он играет? — Да, вместо Пьера.       Томас поджал губы. — Что, мистер Ришар, неужели боитесь, что ваше французское вино продует норвежскому шнапсу? — насмешливо спросил Уильям. — Как бы ваш английский чай не продул. Я слышал, что его разбавляют молоком и сахаром, чтобы не чувствовать вкус нечистот из Темзы. — Мистер Ришар! — воскликнула Жюли, ожидая, что подобная шутка оскорбит Уильяма, но тот только рассмеялся и похлопал Томаса по спине. Томас улыбнулся. — Не волнуйтесь, мисс Жюли, это обычные шутки, — сказал он, и Уильям кивнул. — Мы дурачимся так уже несколько лет. В последнем своем письме мистер Грин написал, что не вспоминал обо мне до тех пор, пока случайно не увидел своего старого французского пуделя. — Хотите верьте, хотите нет: но вы с ним действительно похожи. Мистер Бэрроуз, как и вы, испортил мой любимый ковер. Вы определенно чем-то схожи. — Хорошим вкусом, я полагаю.       Уильям фыркнул. — Скорее, его отсутствием. — Достаточно! — воскликнула Жюли. — Неужели вы считает подобные остроты — шутками? Раз уж мы в одной команде, мистер Ришар, я более не желаю слышать от вас оскорбления в сторону мистера Грин. — Уильям ухмыльнулся. — Что касается вас, мистер Грин, — продолжила Жюли, обернувшись, — если вы не перестанете злословить с мистером Ришаром, я расскажу мисс Розалинд о том, что вы используете ее брошюры о женских правах для розжига камина.       Томас, увидев, как скорчилось лицо Уильяма, хмыкнул. — Откуда вы знаете? — Все просто, — сказала Жюли. — Пока вы, мужчины, насмехаетесь друг над другом, как петухи на бойцовском ринге, мы, женщины, наблюдаем, какого петуха лучше ощипать на мясной бульон.       Уильям обиженно поджал губы. — Что же, надеюсь, во время игры вы будете менее наблюдательной и позволите петухам хоть немного поклевать зерно. — Вы невыносимы! — воскликнула Жюли. Впрочем, беззлобно, словно тайно присоединившись к их словесному пинг-понгу.       Томас усмехнулся.       Пэл-мэл — предшественник крокета, название которого произошло от итальянского pallamaglio, что буквально означало «шаровой молоток», — действительно, как заметил Уильям, был несложной игрой. Самшитовый мяч, диаметром меньше полуфута, деревянный молоток — от обычного белого до черного, так называемого, «молотка смерти», и невысокие металлические воротца с выгравированными на них римскими цифрами от одного до семи.       Для семей вроде Гринов и их нечастых гостей в виде самых близких друзей (пригласить на короткие выходные родственников значило дать роскошный бал, приглянувшийся бы и соседям) пэл-мэл был олицетворением тихого семейного полудня, не обремененного пустыми разговорами о предстоящих званых ужинах и балах, неприкрытой лестью и нарочито громким смехом. Никакой суетности, рождающейся во время многоголосых скачек, громогласного регби или громового бокса — ничего из этого Розалинд не выносила, хотя Уильям частенько захаживал в дешевые мужские клубы, в которых из алкоголя — горький, привезенный отнюдь не из Италии бренди, а из развлечений — кутеж и постыдная драчка; только острые шутки, которые, несмотря на беспрестанные англо-французские перепалки, никогда не доходили до настоящих драк.       Пожалуй, полуденный пэл-мэл Розалинд любила намного сильнее, чем шумное Рождество или день рождения одной из своих дочерей, хотя играла в него достаточно скверно. Но, в сравнении с ее улыбкой, это было такой мелочью, что Уильям никогда ее в этом не упрекал. — Все ворота выставлены? — спросила Розалинд, остановившись у цветника. Жюли, увидев ее, улыбнулась. — Да, леди Грин, — ответил Сухраб и оттер испарину со лба. — Первые ворота стоят около фонтана, вторые — рядом с угловой верандой, третьи — у входа в оранжерею. — Сухраб отчего-то лукаво прищурился, и Жюли взволнованно посмотрела на Томаса, но тот, как ей показалось, был занят исключительно игрой. — Четвертые мы поставили рядом с ротондой, хотя Роберт оказался этим недоволен.       Розалинд усмехнулась. — Это хорошее место, — сказала она и посмотрела на Жюли. — В прошлом году Роберт поставил четвертые ворота у конюшни, и их снесли лошади.       Жюли тихо рассмеялась. — Пятые — возле лестницы в сад, — продолжил Сухраб. — Шестые — у забора, и, наконец, седьмые — рядом с озером. Они будут самыми сложными. — Особенно для Томаса, — сказал Арне, который появился у цветника так же неожиданно, как и исчез после утренней охоты. — Я слышал: если отправить его мяч в озеро, то можно сразу же одержать победу.       Уильям рассмеялся и похлопал Арне по спине. Несмотря на головокружительную духоту, расползшуюся по всем углам поместья, Арне выглядел посвежевшим, словно только что искупался в стылой воде, и поприветствовал всех — за исключением Томаса — так же бодро. Томас сухо кивнул. — Ну что, выберем молотки? — спросила Розалинд, когда старший лакей выкатил на лужайку кожаный футляр с восьмью молотками, деревянными и несколько обшарпанными, но до сих пор целыми и твердыми. — Сначала выбирают старшие, — сказал Сухраб, уже собираясь взять молоток. — Что?! — воскликнул Уильям, совсем не по-взрослому ударив Сухраба по руке. — Мы выбирали так в прошлом году. Сейчас выбираем по алфавиту. — Ты в любом случае будешь самым последним, Уильям, — сказал Томас, и Сухраб от его замечания рассмеялся. Уильям цыкнул, уже собираясь что-то сказать, но Розалинд остановила его. — Первыми будут выбирать наши гости, — сказала она. — Так будет правильно.       Сухраб ехидно усмехнулся. Арне, отступив на шаг, сказал: — Прошу, мисс Жюли. Выбирайте.       Жюли, бесшумно подскочив к футляру, без раздумий взяла желтый молоток. — Отличный выбор, — сказал Томас. — Желтый — цвет солнца и радости.       Жюли смущенно улыбнулась.       Следующим выбирал Сухраб. Под насмешливые причитания Уильяма он взвесил каждый молоток и взял голубой, чуть подтершийся на ручке. — Если не ошибаюсь, то голубой — цвет гармонии, — сказал он, вызвав у всех улыбку. — Да, мистер Ришар? — Да, мистер Бухари.       Арне подошел к выбору менее тщательно. Он быстро выхватил из футляра черный молоток и шагнул к цветнику. Томас прошипел что-то нечленораздельное. Уильям, вопреки своей сдержанности, победно воскликнул. — Что такое, Томас? — спросил Арне, покрутив в руках молоток. — У вас с ним какие-то особые отношения? Я могу уступить. — Не стоит, — сказал Томас и притворно улыбнулся. — С моей стороны это будет совсем не по-джентльменски. — Серьезно? — Уильям прищурился. — В прошлом году ты чуть не ударил меня, когда я по ошибке взял этот молоток.       Томас незаметно хлопнул Уильяма по спине. — Кто старое помянет, тому глаз вон. — Ну что, — сказала, наконец, Розалинд, — раз гости выбрали… — Она, как и Бейтс, Роберт и Уильям, резко бросилась к футляру, чтобы выхватить хороший молоток. Получив свой любимый, зеленый, Розалинд улыбнулась. — Можем выбрать и мы.       Уильям выхватил белый молоток — самый грязный, но самый твердый. Бейтс взял красный и сразу же пожалел: вся ручка была покрыта щербинками и совсем не годилась для того, чтобы ее держали голыми руками. Одолжив у лакея пару перчаток, Бейтс быстро включился в игру. Роберт, получив оранжевый молоток, обрадовался: считалось, что оранжевый цвет в энергичности ничуть не уступал желтому.       Последним молотком в футляре оказался розовый. Томас, поджав губы, взял его, чтобы догнать остальных, но показаться проворным не удалось: деревянная головка отвалилась и, покатившись по лужайке, ударилась о сапоги Арне, который молча отряхнул ее от пыли и бросил Томасу. Секунда, — и глаза Арне полыхнули легкой насмешкой.       Послеполуденная духота уступила место желанной свежести. Фонтан, к которому спустились раззадоренные азартом игроки, разбрызгивал стылую воду, и воротца, которые Сухраб пристроил рядом с керамической чашей, уже покрылись серебристой испариной, словно игра подходила к концу. Розалинд, опершись на молоток и внимательно посмотрев на каждого, улыбнулась и сказала: — Выбор молотков разрешила вежливость, а выбор команды, которая начнет этот раунд, разрешит загадка. — Загадка? — Томас нахмурился. — Может, лучше жребий? — Боишься проиграть? — усмехнулся Уильям. — Вот еще. — Томас пожал плечами и шагнул вперед. — Если моя команда не против, то загадаю я. — И слуги, и Жюли кивнули. — Хорошо. — Томас на секунду задумался, словно перебирал в голове самые запутанные и отчаянные дела, которые ему однажды приходилось расследовать, а после продолжил: — Не дышит, но живёт она, как смерть, нема и холодна; не пьёт, хотя в воде сидит, в кольчуге, хоть и не звенит.       Жюли улыбнулась. Эту загадку она загадывала Томасу несколько дней назад, и он раздумывал над ней минут пятнадцать, прежде чем случайно заметил картину Франса Снейдерса «Рыбная лавка» и… — Рыба! — воскликнул Сухраб. — Это рыба!       Томас цыкнул. Он отошел от ворот, и Сухраб, коротко рассмеявшись, замахнулся молотком. Его голубой мячик легко проскользнул через воротца, и Сухраб победно прошептал: «Есть!» Следующей, несмотря на азарт Томаса и его громадное желание победить Арне и Уильяма, била Жюли. Примеряя свой молоток несколько минут, она, казалось бы, должна была разозлить нервного Томаса сильнее, но тот, наоборот, успокоился и, согнав волнение с лица, осторожно шагнул к Жюли и мягко взял ее ладони в свои. Не напирая, он показал ей, как правильно держать молоток и как ударить так, чтобы мячик быстро и уверенно попал в воротца, оттеснив мячик Сухраба в ближайшие кусты — последнего, к сожалению Томаса, не случилось: Жюли, переволновавшись из-за его прикосновений, осеклась, и ее мячик громко ударился о воротца, не достигнув цели. — Простите, — прошептала Жюли, нервно постучав молотком по траве. — Я не гожусь для подобных игр. — Ерунда. — Томас мягко погладил ее по волосам. — Вы играете в первый раз, но у вас отлично получается. — Жюли тихо фыркнула. — Мы отыграемся. Я вам обещаю.       Жюли улыбнулась. От ее щербатой улыбки, которая забавляла Томаса все детство, у него потеплело в груди, и он улыбнулся сам, погасив этим хитрый огонек во взгляде.       Отыграться все-таки не вышло. То ли загадки команды «победителей» были слишком сложными, то ли Жюли и слуги никогда не разгадывали чего-то более запутанного, чем детские шарады, но уже к предпоследним воротцам, запрятанным в зарослях у забора, счет звенел гордым три-два в пользу команды Уильяма. У шестых ворот загадывал Роберт. Задумавшись, он оперся на молоток. Роберт перебирал все известные ему загадки, и его губы мелко подрагивали, когда он проговаривал их шепотом. Секунда, — и задумчивость на его лице сменилась лукавством. — Без замка, без крышки сделан сундучок, а внутри хранится золота кусок, — сказал он и коротко усмехнулся, увидев озадаченность на чужих лицах. Перехватив поудобнее молоток и уже собираясь ударить по мячу, он тихо выругался, когда услышал вскрик Розалинд. — Яйцо! — воскликнула она и рассмеялась. — Ну конечно, яйцо!       Беззаботность, с которой она прыгала и размахивала молотком, грозясь ударить не по мячику, а по чьей-нибудь голове, превращала ее в ту самую маленькую Розалинд, образ которой уже подстерся в голове Уильяма. Не жена — а незамужняя юная леди, перед встречей с будущими женихами настроенная чересчур воинственно. Не мама — а маленькая девчонка, своей русой головой еле-еле доходящая до деревянной столешницы. Не виконтесса — а быстрая девчурка, которая, пока на секунду отворачивались няньки и гувернантки, залазила на вишневые деревья и объедалась кислыми ягодами.       Ни что так не молодило Розалинд, как «Пэл-мэл» — игра ее детства и юности, с которой из-за замужества она попрощалась чересчур рано. Не только она. Многие юные леди, которых она знала, еще не увидели своего совершеннолетия, когда встали под венец, и не увидели его и после, когда во время родов скончались от потери крови. То, что становилось их главной жизненной целью — замужество, рождение и воспитание детей — на самом деле было смертным приговором, от которого порой не было спасения: только чай ранним тихим утром, когда дети еще нежились в своих постелях, или короткая партия в «Пэл-Мэл», пока дворецкий не сообщит о прибытие важного гостя.       Розалинд знала о своем положении — достаточно шатком, несмотря на вполне счастливый брак, — и радовалась этим коротким моментам сильнее, чем кто-либо.       Розалинд била уверенно, но иногда ей не хватало той внимательности, с которой в «Пэл-Мэл» играли ее заядлые игроки или настоящие спортсмены. Удар вышел сильным, но нечетким, и мячик перелетел через воротца, скрывшись в колючих зарослях. Розалинд цыкнула. Роберт легко потеснил ее плечом и, не раздумывая, ударил. Сначала — тихий стук дерева о дерево, потом — победоносный клич, потому что счет, наконец, удалось сравнять. Мячик Роберта легко проскользнул под воротами и красиво замер всего в нескольких дюймах от зарослей. — Неплохой удар, миссис Грин, — совершенно серьезно сказал Роберт, хотя в глазах плясали чертята. — Но иногда нужно немного легкости. — Благодарю за совет, Роберт, — ответила Розалинд и несильно — легко — ударила его молотком чуть ниже спины. Они коротко рассмеялись.       Перед последними воротами разношерстная компания остановилась, когда солнце зашло за плотные тучи и нестерпимая жара уступила место вечерней прохладе. — Три-три. Неплохо, — сказал Уильям и размял затекшую шею. — Кто бьет следующим? Томас и Арне переглянулись. Уже собравшись вступить в словесную перепалку, Томас изумился, когда Арне уступил. — Мистер Ришар, прошу, — сказал он, и Сухраб за его спиной многозначительно улыбнулся. Что-что, а план, созревший в их хитрых головах, определенно стоил свеч. Томас, то ли случайно, то ли специально не заметив подоплеки в его словах, замахнулся и ударил — мячик, покатившись от примятой траве, миновал ворота и остановился в футе от озера. Томас понял. — Я требую второго хода для нашей команды, — спешно сказал он, и Арне усмехнулся. Конечно, Томас не мог не разгадать его умысла, но если у норвежцев есть план А, то всегда есть и план Б. — Хорошо, — сказал он. — Но сначала — коротенькая загадка. — Взгляд Томаса потяжелел. — Что поделать — такие правила. — Арне пожал плечами и откашлялся. — Пожирает всё кругом: зверя, птицу, лес и дом. Сталь сгрызёт, железо сгложет, крепкий камень уничтожит, власть его всего сильней, даже власти королей.       Томас поджал губы. Он раздумывал минуту, может, две, но в конечном итоге отступил, и Арне, улыбнувшись, занял его место. — Не ваш день, мистер Ришар, — сказал он и замахнулся. Мячик пролетел быстро, почти не коснувшись травы, и, ударившись о мяч Томаса, столкнул его в озеро. — Мы выиграли! — громко воскликнула Розалинд и совсем нескромно бросилась обнимать Уильяма. Тот улыбался, широко, так, словно «Пэл-мэл» было каким-то серьезным делом, а не детской забавой на выходные. Они выиграли впервые за два лета, в течение которых у них гостили Сухраб, Жюли и Томас Ришар. Способствовало ли этому появление Арне — Розалинд не знала, но радовалась громко, не боясь быть пристыженной. — Это был нечестный ход, мистер Хаген, — тихо сказал Томас, и Арне усмехнулся. — Почему же? Правила есть правила. — Он похлопал Томаса по плечу и, склонившись ниже, прошептал: — Два-один, мистер Ришар.       Молоток Арне мигом оказался в руках Уильяма, а сам он, словно мальчишка, бросился к Пьеру, чтобы похвастаться. Чтобы получить поцелуй, ради которого он уделал Томаса. И он его получил. Даже три, пока Уильям не обратил на них внимания и не присвистнул.

***

      Ужин подали поздно. Стрелка напольных часов уже переползла к шести, когда с кухни, маленькой душной комнаты, зажатой между прачечной и кладовой, начал подниматься запах запеченной утки, взбудораживший, пожалуй, всех, кроме Пьера, который увлекся чтением настолько, что не заметил, как Аста ловко спрыгнула с теплой софы и начала когтями скрести дверь, желая добраться до утки прежде, чем от нее останутся мелкие косточки.       Аста кряхтела, приподнималась на лапах, пытаясь зубами ухватить дверную ручку, и в конце концов громко тявкнула, чтобы Пьер, наконец, отвлекся и открыл ей дверь. Но Пьер ее возмущений не услышал, зато услышал Арне, уместивший свою голову на коленях Пьера и прикрывший глаза буквально на пятнадцать минут (так, по крайней мере, он сказал полтора часа назад).       Что-то проворчав, Арне приоткрыл глаза и, почувствовав, как Пьер мягко погладил его по волосам, улыбнулся. Он мог нежиться в его касаниях часами, но жалобно скулящая Аста, слюни которой уже закапали на пол, сумела сократить эти часы до пяти минут: Пьер, заложив между страниц клочок бумаги, несильно ущипнул Арне за нос и, фыркнув при виде его по-детски обиженного лица, поднялся с оттоманки. Выпустив Асту, сразу бросившуюся на кухню, Пьер улыбнулся, а после искоса посмотрел на Арне. — Хочешь поговорить? — спросил он и шагнул к оттоманке, на которой, словно на удобной постели, развалился Арне.       Только при Пьере он позволял себе быть неспешным и растрепанным, с помятой рубашкой, расстегнутой почти на все пуговицы, и хитрой улыбкой — отражением не менее хитрых мыслей. В глазах — сонливая умиротворенность, осознание того, что Пьер никогда не осудит, не посмотрит косо и не съязвит, чтобы подшутить. Арне лениво подал руку, и Пьер, надеясь, что он ничего не задумал, взял ее, чтобы сразу же оказаться в объятиях Арне. Неприятно приложившись головой о чужой подбородок, Пьер тихо выругался и, приподнявшись на локтях, чтобы увидеть лицо Арне, заметил его насмешливую улыбку. — Дурак, — беззлобно прошептал Пьер и под громкий смех Арне попытался выскользнуть из объятий, но его руки только крепче сомкнулись на спине. — Нравится меня дразнить? — Да, — совершенно искренне сказал Арне и поцеловал Пьера в нос. — Ты становишься похожим на маленького взъерошенного котенка. — А ты — на обнаглевшую лису.       Пьер несильно дернул Арне за отросшие волосы, и тот снова рассмеялся. Он сжал пальцы Пьера в своих и поцеловал его теплую ладонь. — Kitty, — прошептал Арне. — Renard stupide.       Арне усмехнулся. Эта детская кличка, заслуженная то ли за цвет волос, то ли за хитрый прищур — Пьер никогда не раскрывал причины, — неизменно вызывала у него улыбку и безумное желание зацеловать Пьера, которому, впрочем, они оба никогда не противились. Арне любил целовать Пьера в лоб, тем самым выражая свою привязанность, особенно утром, когда Пьер был теплым и мягким после сна. Любил целовать его в нос и смотреть на то, как Пьер забавно морщится из-за щекотки. Любил целовать его волосы или прихватывать губами тонкие раковины ушей — обычно он делал это, когда Пьер погружался в работу настолько, что не замечал ничего и никого вокруг.       Пьера было приятно целовать везде, но особенно Арне любил шею, которую Пьер, уже наученный совместной жизнью с Арне, частенько скрывал под воротниками рубашек. Арне на это только хмурился и неизменно, как и сейчас, расстегивал верхние пуговицы, не замечая ворчания Пьера. Кожа на его шее была мягкой и пахла до безумия приятно, и Арне выцеловывал каждый миллиметр, иногда оставляя лиловые отпечатки, казавшиеся настоящей россыпью цветов.       Прикоснувшись губами к трепещущей жилке, Арне услышал громкий выдох и, ощутив, как Пьер пытается приподняться, приподнялся сам, крепче сжав его в объятиях и оставив под ухом, местечком, которое не смогут скрыть воротники, алый след. Пьер мягко сжал его плечи — молчаливая просьба остановиться, и Арне остановился. Он внимательно посмотрел на Пьера, пытаясь в затуманенных смущением глазах увидеть разрешение продолжать, и сипло выдохнул, когда Пьер поцеловал его сам, тягуче-мягко, как умел только он.       Ладони Арне скользнули ниже, от плеч — к талии, и обязательно забрались бы под рубашку, если бы не тихое и вежливое покашливание. Пьер застыл, а Арне, оторвавшись от желанного сейчас поцелуя, хмуро посмотрел на Сухраба, приоткрывшего дверь. На губах — насмешливая улыбка, в глазах — лукавый огонек. Арне не сомневался, что Сухраб увидел достаточно, прежде чем вежливо откашлялся. — Я стучал, но вы не услышали, — словно прочитав мысли Арне, сказал он. — Ужин через десять минут.       Арне кивнул. Сухраб, напоследок подмигнув, закрыл дверь. Ее хлопок остудил разгоряченное лицо Пьера, и он, все-таки выскользнув из объятий, поправил смятую рубашку. Пьер не выглядел смущенным, хотя был уверен, что Сухраб как обычно расскажет об этом остальным в самых ярких красках — и если раньше Пьер уговаривал Сухраба молчать, то сейчас смирился и воспринимал его лукавые улыбки «Я знаю, чем вы занимались» как данность.       В столовой, которой Уильям и Розалинд пользовались только при приезде гостей, уже стучали вилки и ножи, но ни Пьеру, ни Арне не удалось проскользнуть незамеченными. Сухраб фыркнул, и его тихого «Пф-ф-ф» хватило, чтобы и Розалинд, и Уильям, — пожалуй, единственные, кто ценил время прислуги так же, как и свое, — искоса на них посмотрели и коротко хмыкнули. — После ужина я научу вас закрывать двери, — все же сострил Уильям. Сухраб рассмеялся. — Это проще, чем кажется. — Стрелять в уток тоже несложно, — сказал Арне, усаживаясь за стол. Уильям цыкнул. — Как и стучать в двери.       Сухраб, не желая спорить, отмахнулся от Арне вилкой и продолжил разрезать запеченное мясо. — Где Томас? — спросил Арне, не заметив его хмурого лица рядом. — И Жюли? — Гуляют по саду, — ответил Сухраб и обмакнул кусочек утки в молочный соус. — Должны прийти с минуты на минуту.       И действительно, после его слов дверь столовой распахнулась, и в комнату, залитую теплым солнечным светом, вошла сначала Жюли, в волосы которой кто-то заботливо вплел несколько цветков мимозы, а после — Томас. И если Жюли, не изменяя своей аккуратности и сейчас, выглядела собранной и опрятной, то Томас в расстегнутой от духоты жилетке, со сбитым на бок галстуком и выправленными из-под сапог брюками походил, по мнению Арне, на какого-то отщепенца, забредшего в столовую совершенно случайно. Конечно, Арне не мог сказать этого вслух (по крайней мере, при Пьере и Жюли), но выражение его лица было значительнее слов, а потому Томас, уместившийся напротив, усмехнулся. — Приятного аппетита, — преувеличенно вежливо сказал он Арне, показательно поправив галстук. Арне кивнул, как бы говоря: «И вам».       Пару минут в столовой клубилась тишина, иногда нарушаемая тихим стуком вилок и бокалов, в которые лакеи подливали вино, а после Жюли — пожалуй, единственная, кого этот насыщенный день пока не утомил, тихо сказала: — Миссис Грин, у вас чудесная оранжерея. Особенно, мимозы.       Розалинд, улыбнувшись, кивнула. — У нашего садовника золотые руки, — сказала она и сделал глоток вина. — Пару месяцев назад он вырастил несколько кустов азиатских лилий для садов Эдуарда VII, а в прошлом году смог выходить после сильного града наши лимоны. Я попрошу завтра подать с ними чай. Вкус — чудесный.       Лицо Жюли засияло, и у Томаса, искоса за ней наблюдавшего, потяжелело в груди. Для него Жюли никогда не была концептуально красивой: вместо молочной, почти белоснежной кожи — легкая смуглость, оттенявшая темно-зеленые, как у Пьера, глаза, вместо длинных густых волос — непокорные кудри, всегда заплетенные в тонкие косы, вместо покатых плеч — острые, пиками видневшиеся из-под рукавов домашнего платья, вместо жемчужин на шее — атласные ленты, завязанные бантами. Определенно, Томас видел (и не только) девушек утонченнее, роскошнее и прелестнее, чем Жюли, но только при виде нее у него туманились все мысли, а внутренности скручивались тугим узлом.       Томас подозревал, что именно это называлось любовью, но сказать Жюли о своих чувствах и волнениях не мог: знал, что в браке с ней ему будет отказано сразу же, и главным противником выступит — это звучало для Томаса шуткой — отнюдь не Пьер. Это будет Арне. Сторонник странных убеждений насчет Томаса, у которых никогда не было доказательств, он бы никогда не позволил Жюли стать его женой, и Пьер, к сожалению Томаса, почему-то ему не перечил. Догадок почему у Томаса было тысячи, правильных ответов — ноль, и он не знал, как заговорить об этом с Пьером так, чтобы не навлечь на себя подозрений. Мало ли.       Жюли неприятно чиркнула вилкой по тарелке, и Томас, сидевший рядом, поморщился. — Кстати, Арне, Томас так и не смог разгадать вашу загадку, — сказала она, и лицо Томаса посерело. Уильям усмехнулся. — Что за загадка? — спросил Пьер. — Я не слышал.       Жюли хитро улыбнулась. — Пожирает всё кругом: зверя, птицу, лес и дом. Сталь сгрызёт, железо сгложет, крепкий камень уничтожит, власть его всего сильней, даже власти королей.       Пьер отчего-то фыркнул. — Это время, — сказал он. — А еще я загадывал эту загадку Арне, когда мы вместе учились в «Вестборге». Он ломал над ней голову недели полторы, не меньше. Было забавно. — Ага, особенно смотреть на его хмурое лицо, когда ты отказывался ему подсказывать, — сказал Томас, и Арне цыкнул. — Мы даже поспорили, как быстро Арне выйдет из себя, если не отгадает. — Но я отгадал, — сказал Арне. — В отличие от вас, мистер Ришар. — Ой, можете гордиться этим до старости, мистер Хаген.       От смеха Уильям поперхнулся и случайно — хотя, возможно, его тайно подговорил Арне — плюнул пуншем Томасу в лицо. Теперь не выдержала Розалинд. Отбросив правила этикета, она расхохоталась так, что вызвала у молчаливого и серьезного Бейтса улыбку. Арне и Пьер, переглянувшись друг с другом, тихо фыркнули, и только Жюли осталась серьезной. Серьезной до тех пор, пока уставший Сухраб не проморгал свое жаркое. Его со стола ловко стащила Аста.