Море осколков

Однажды ты зайдешь слишком далеко. И случится или что-то страшное, или что-то необъяснимо прекрасное. «Квизнак милосердный»

Кристофер служил фамильяром у магического зверя Слехта почти двадцать лет. Может, чуть больше. Был Призванным; выполняя волю хозяина, сжег, отравил, задушил и закопал живыми в землю, наверное, с тысячу первородных. А непервородных Кристофер не считал. За верную службу, за два десятилетия гонки то за смертью, то от нее, за кошмары по ночам, такие реальные, что после них трупная вонь преследовала Кристофера наяву, фамильяр получил от мага восемь желаний. Много это или мало? Ответа на этот вопрос у Кристофера не было, но желания были, и была новая жизнь, чтобы их исполнить. Хотя с исполнением возникла загвоздка — желания можно было загадывать только в канун Самайна и только при убывающей луне, когда открывались грани между верхним, средним и нижним мирами, а магия текла свободно, никому не мешая. И ей ничто не мешало. В первой же лавке первого же большого города на своем пути к новой жизни Кристофер купил себе лунный календарь. Пролистал. Посчитал. До кануна Самайна с нужной фазой луны ждать нужно было почти два года. «Всего-то», — подумал Кристофер и отправился устраиваться в городской гарнизон на службу. Там у него спросили фамилию, чтобы записать на довольствие. Кристофер задумался. Взял — Бридж, короткую и звучную. Получил комнату и монеты. Начал осваиваться. Когда через два года долгожданный октябрь принес с собой болезни, гнилые листья и размытые дороги, Кристофер сверился с календарем. Луна убывала, а первое желание хотело слететь с языка. Кристофер сходил в лавку, выбрал красивое большое зеркало в оправе из редкого дерева. Слехт всегда ворожил с зеркалом, приговаривал: «Это двери в волшебство». Кристофер подумал, что и для исполнения желаний зеркало не помешает. Чтобы уже наверняка. В полночь пристроил приобретение напротив окна так, чтобы бледная луна отражалось в серебристой поверхности, как в полынье, провел рукой по стеклу. Посмотрел на свое отражение. Отражение посмотрело на него и тоже провело рукой по стеклу, только со своей стороны мира, потом уставилось на Кристофера тяжелыми, как осенняя ночь, глазами. Кристофер сказал: «Хочу семью». Сглотнул. Вроде нормальное желание, банальное, но почему так ненормально першит в горле? Может, потому что он с отрочества семьи своей был лишен? Кристофер прокашлялся, уточнил, не отрывая взгляда от зазеркалья: «Семья — это когда жена и наследники. Чтобы все как у людей». Подумал: «Ну и что, что урод. Кто-нибудь да позарится. Все будет хорошо». Но сам в это свое «хорошо» почему-то не поверил. Обманул его маг, наверняка как дурачка обвел вокруг пальца. Надо было брать жалованье за двадцать лет деньгами… От этой мысли Кристоферу вдруг стало так обидно, что пальцы задрожали на холодном стекле, взгляд затуманился от непрошеных слез. Бывший фамильяр заморгал, пожевал губами, попытался загнать слезы назад, подумал: «Сколько можно?» Оторвал руку от зеркальной глади, завыл в голос, как голодный волк, давая волю слезам и жалости к себе. Когда обтер мокрое лицо кулаком, мир за окном слегка изменился. Наступил ноябрь, а с ним с неба обрушился снегопад, покрыл белым примороженные кочки, возвратил чистоту и целостность. И ничего больше не случилось. Ни на следующий день, ни через неделю. Ни через две. «Обманул, зверюга!» — подосадовал Кристофер, но уже без прежней обиды и злобы, как-то равнодушно, и продолжил жить незаметной скучной жизнью гарнизонного. Однако по первому декабрьскому льду начальство послало Кристофера с поручением в столицу, на рыночной площади он спросил у незнакомой девушки дорогу в управу, а потом и имя. Девушку звали Градой. Града была худенькая и вся такая тоненькая, тянулась к небу, как ранний росток по весне, была легкая, почти невесомая, почти призрак или тень. Кристофер томился и думал, что Града — женщина, созданная для него. В январе Кристофер с Градой сыграли свадьбу. В августе у Кристофера родился наследник: Кристофер Бридж — младший. И все в его жизни переменилось. Перемены, хоть и запланированные, были такими быстрыми, что походили на бедствие. Поэтому Кристофер дал себе время привыкнуть и несколько лет не загадывал новых желаний, чтобы они не разлетелись, словно ночные птицы под ясными звездами. Прошло пять лет, и Кристофер понял, что не может позволить своему телу слабеть: малышу и жене старик был бы в тягость. На ближайший Самайн с убывающей луной Кристофер попросил себе силу. Желание исполнилось. Теперь Кристофер легко мог гнать зверя в горах зимой в мороз по колено в снегу, валить и сплавлять деревья по весне, мог ходить без устали из одного селения в другое, доставляя людям новости, лекарства, весточки и секреты. На аспидной доске записывал заказы, приносил всякое, с точки зрения заказчиков — нужное: тонкие шторы на окна, иконки и тотемы, лакированный столик и заморские консервы. Люди его за это благодарили, и тем щедрее, чем бесцветнее и безвкуснее была их нужда. — Серость какая! Никакой фантазии у людей, — не раз жаловался он Граде. — Неужели они живут ради этой каждодневной серости и глупости, ради тупого однообразия дней? Понемногу Кристофер начал задумываться, ради чего живет он сам. Мысли были тяжелыми, неповоротливыми. Ничего конкретного — одни картинки в голове. Как только убывающая луна и Самайн совпали, магия как-то сама подстроилась под эти картинки, под смутные тревоги о будущем, под то, что было на сердце. Желание получилось странным. Кристофер пожелал умереть не тогда, когда его призовет Смерть, а тогда, когда ему надоест Жизнь. После того, как слово было сказано, у Кристофера в подмышках появились руны в виде восьми пересеченных колец, обожгли кожу, уплотнили ее до рубцов, к утру превратились в белые узоры, незаметные для постороннего глаза. Через много лет, уже став тем, кем он стал, Кристофер частенько пробегал по ним пальцами, и каждый раз на душе становилось спокойно: ему не надо больше бегать от смерти, а все остальное — образуется. И оно постепенно образовывалось. Кристофер менял и улучшал свою жизнь, у него родился еще один сын, а потом и дочь. Он любил своих детей и на новый Самайн горячо пожелал, чтобы никто из его детей, никто из их потомков никогда не был прибран битвами, чтобы у всех судьба была милостливая. Перед глазами полыхнуло, мир зашатался, Кристофер раскинул руки в стороны, чтобы не потерять равновесие, но все-таки потерял, больно стукнулся затылком обо что-то острое, ослеп от боли, а когда открыл глаза — было уже утро. Но желание исполнилось. После этого в жизни Кристофера все надолго наладилось. Время потекло плавно, незаметно. Кристофер и думать забыл о своей прошлой жизни, до тех пор пока однажды не проснулся в ночи в холодном поту от странного кошмара, которого не помнил. От сна в его рту остался только привкус пороха и имя — Айван. Кристофер пошел напиться воды, посмотрел на студеную воду в кадке, на рябь, которой пошло его отражение в воде, отер холодный пот, Задумался. Это был первый раз за двадцать лет, когда Кристофер не в кошмарах, а наяву вспомнил имя мальчишки. С чего бы? Кто ему Айван? Случайный человек: пришел, поговорил со Слехтом, занял место фамильяра. И всех делов. Но имя напомнило о войне. Война о потерях. Внутри Кристофера шевельнулась пустота. «К черту сны и воспоминания!» — сердито проворчал Кристофер и провел рукой по густым мягким волосам. Это всего лишь случайный сон, случайная боль, она должна миновать. И вроде бы даже миновала. Но имя Айвана не забывалось, пропитывало Кристофера, как масло пропитывает фитиль настольной лампы. Когда по весне дошел до него слух, что в Скурине, в «Лошади и осле», расквартировался магический отряд, он виновато улыбнулся Граде, собрал кошель, положил его в заплечную сумку и поехал в Скурин по разбитой слякотной дороге, подгоняя коня, не обращая внимание на расстояние. Трактир за все эти года не изменился вовсе. И народу в нем было не протолкнуться, как, собственно, и всегда, когда приезжали Призванные. Бочком-бочком Кристофер протиснулся в самый дальний угол и стал наблюдать. Все чужие, незнакомые. Или это не его бывший отряд? Или в живых уже никого не осталось? Набрали новых бессмертных и инферно, а ведь говорили, что никогда не пополнят ряды… Неужто дела так плохи, что теперь боятся больше врагов, чем нежити? Не было среди расквартированных ни Слехта, ни Айвана. Кристофер вздохнул и было поднялся с лавки, чтобы уйти прочь, но тут от очага народ отхлынул к барной стойке, и Кристофер увидел Слехта. Тот развалился на спинке рогатого кресла, обтянутого буйволиной кожей, свесил лапы и хвост, жмурился, облизывал языком усы, чувствовал себя вольготно. Потом зевнул, нехотя приоткрыл один глаз, обвел сонным взглядом шумный зал. Кристофер вздрогнул, когда взгляд этот скользнул по нему. Сердце припустило вскачь, как на рождественских танцах, а сам Кристофер снова сел за столик. Запоздало подумал: «Не надо было приезжать…» Что он вообще тут забыл? Старого не вернуть. Да и не надо ему старого. Теперь он весь новый, и жизнь у него новая. И внешность. Волосы состриг, в плечах раздался. Айван его тоже не узнает. Стоп, а где Айван? Мальчишки не было видно. Кристофер мотнул головой: «Какой мальчишка?!» Двадцать с лишним лет прошло. Надо поискать уже очень взрослого человека. Но рядом со Слехтом взрослого не было. Никого не было. Неужели он теперь без фамильяра обходится? Не может такого быть! Кристофер решил подождать, и ожидание оправдалось. Через некоторое время в кресло рядом с котом опустился молодой мужчина. Резные ноздри, изящный росчерк губ. Простой, но запоминающийся. Но это был не Айван. Кристофер дернулся было подойти, спросить, что стало с Айваном. Сбежал? Отслужил? Напакостил? Убили? Вариантов в одну минуту в голове набралось с корзину грибов. Но не подошел. Нельзя было. Бывший фамильяр не мог встречаться с действующим фамильяром. Не мог ничего требовать от бывшего хозяина, иначе неисполненные желания сгорят, а исполненные — аннулируются. Кристофер закусил губу до боли, так, чтобы отрезвило, и выскользнул из трактира. Всю дорогу домой почему-то думал не о Граде и детях, а о губах Айвана — мягких, и о пальцах Айвана на пряжке ремня — жестких. Айван, настырный мальчишка, что с тобой стало? Была к тебе милостива Великая Судьба, на каждого глядящая, но никого не замечающая? Чтобы узнать, что стало с Айваном, Кристофер потратил желание. Крикнул его в зеркало, увидел, как от крика напряглись жилы под кожей. Увидел, как зеркало покрылось инеем, увидел под ним черный лед озера на границе Империи, отряды, пушки, осадные орудия, подводы с ранеными, беженцев. Много беженцев. Обессиленных, плетущихся за отступающей армией Прикцев в слепой надежде спастись. И Айвана увидел. Почти такого, каким он запомнился Кристоферу в их последнюю встречу. Айван стоял на коленях почитай на самой середине переправы, словно челом бил проходящим войскам и обозам, раскинул руки, будто крылья, накрыл ими ледяную массу, пропитывал ее магией, не позволял льду расколоться под давлением бесконечного множества сапог, лаптей, калош, копыт и колес. Руки Айвана — сильные, изящные, натренированные руки фамильяра, светились изнутри зеленым, на губах играла улыбка, словно мальчишка наконец делал то, о чем давно мечтал. Вот только сил у него явно не хватало: волосы медленно превращались из темных в серые, под стать снегу под ногами солдат. Лицо становилось белым, словно ветер наносил на него театральный грим, а губы — черными. Слехт был рядом. Его хвост метался из стороны в сторону, уши пряли ветер. Вдруг он отдернул лапу, соскользнувшую с твердой кромки в только что образовавшуюся шугу. «Все, — понял Кристофер, — время магии кончилось, пришло время бежать. Ну же! Чего вы ждете! Всех все равно не спасти». Переправа была обречена. Кот, кажется, это понимал, а вот Айван — нет. Его ладони продолжали медленно, но неотвратимо продавливать ледостав. Кот медлил, смотрел на Айвана, а потом потрусил вслед за последним обозом. А Айван остался. Магией превращал лед в монолит до тех самых пор, пока последний беженец не ступил на южный берег. Когда это произошло, на северном берегу залаял и протяжно завыл гоблин. Кристоферу показалось, что он слышит не только его надрывный плач, но и тяжелый далекий гул, хруст, треск. В тот же момент гладь озера пошла широкими трещинами, разбилась на льдины. Поднявшийся ветер, погнал подледную стылую воду на зажоры, а торосы друг на друга. Черная волна захлестнула то место, на котором лежал распятый магией Айван: провалы скул, глубокая тень вместо рта, черные круги вместо глаз. Увиденное посеребрило Кристоферу виски, накрыло безысходностью, а еще заставило крепко задуматься над тем, как распорядиться оставшимися у него желаниями. Чтобы лучше думалось, Кристофер ходил на охоту, гонял с гор в долины табуны, ездил в столицу продавать жеребцов. Втягивал на улицах тяжелый, пахнущий тухлыми яйцами воздух. «Спокойно, — говорил себе каждый раз, когда невнятная тоска пытались превратиться в какие-то иные чувства и взять над ним верх, — выход есть из любой ситуации». Выход, когда он наконец его увидел, ему не понравился. Он пытался придумать что-то иное, злился, впадал в отчаяние. Но в конце концов смирился. Два желания для семьи. Одно — лично для него. Так будет по-честному. Для семьи рассудил так: нужно пожелать что-то, что даст Бриджам хоть временную, но защиту, хоть относительную, но свободу. Что позволит заметить опасность еще издали и ускользнуть. Поразмыслив, Кристофер пожелал титул. Такой, чтобы не обязывал все время быть на виду, при дворе, но давал независимость от мародерства местных властей. Такой, чтобы спокойно и быстро можно было поменять место жительства, чтобы при предъявлении проездной грамоты пропускали через кордоны без лишних вопросов, но и не сообщали о проехавших начальству. Желание исполнилось на летний солнцеворот. Града радовалась до слез, старший сын специально приехал из Академии. Всем семейством пожили при дворе, познакомились там, подарили подарки. Дочку оставили фрейлиной. А потом Кристофер работал не покладая рук. Не столько для обогащения, сколько для того, чтобы уставать, чтобы засыпать без задних ног и задних мыслей. Усталость отсекала сомнения, страхи, притупляла ощущения вины, помогала контролировать течение времени его счастливой жизни, к которой он стремился, в которой у него было все, и все было хорошее, в которой он сам был внимательным и радостным, в которой Града — его замечательная и единственная женщина — дарила детям дни, мужу — ночи, была счастлива и любима. А потом эта счастливая жизнь засыпала в ночи и просыпалось прошлое. В котором Айван сидел рядом с ним на подлокотнике кресла и скользил пальцами по его шрамам, в котором Айван улыбался черными провалами мертвых глаз. Нет, это не были кошмарные сны. Это были сны вины. Чтобы искупить вину, он подарил Граде, как себе, возможность выбирать день своей смерти. Но вина не приняла дар. Он продолжал корить себя за то, что не помешал магу выбрать Айвана новым фамильяром. Если бы не это его дурацкое решение, мальчишка был бы жив. В какой-то момент сил так жить у него не осталось, и он попросил Граду его отпустить. Града его ни словом не попрекнула. Обняла и наложила крестное знамение. — Иди. Тебя все равно не удержать. В последнюю ночь, которая как раз пришлась на Самайн, Кристофер произносил давно заготовленные слова, лицо его онемело, но он с упорством двигал непослушным языком, а глаз не сводил с умирающей луны в полынье зеркала. Ему казалось, что весь холод мира сосредоточился в ее угасающих лучах. Смотрел до тех пор, пока в глазах не потемнело, то ли потому, что луна скрылась, то ли потому, что он отключился. Утром обнаружил, что зеркала в доме пошли трещинами, а большое, в его с Градой спальне, разбилось на мелкие осколки. Озадаченный, он вышел во двор, увидел на ветке птицу-невелицу с красными перьями и черным клювом. Птица сама слетела в руки, обернулася в ладони плотной бумагой. Запиской. «Маг будет ждать тебя в «Лошади и осле». Двадцать четвертого декабря». В положенный срок Кристофер обул длинные меховые сапоги с раструбами, на плечи надел рубашку из искусно выделанной оленьей шкуры, мехом внутрь. Сверху накинул плащ из лосиной шкуры — не очень красивый, но отменно теплый. Простился и с детьми, и с внуками. Отбыл. Весь путь до Скурина Кристофер против своего желания подмечал каждый холмик, куст, тропинку или камень, встреченный им, словно боялся заблудиться, словно запоминал дорогу, хотя знал, что назад не вернется. Он переступил порог «Лошади и осла» не таясь, с тяжелым сердцем. Слехт, как и все прошлые разы, лежал на спинке рогатого кресла. Тяжелый, черный, самоуверенный. Совсем не удивленный тем, что увидел Кристофера на пороге после двадцати лет полного забвения. Его фамильяр с красивым ртом и изящно вырезанными ноздрями встал навстречу. — У тебя теперь женщина в услужении? — спросил Кристофер, чтобы хоть что-то сказать. — Это Сетрин - она лекарь. Познакомься, — раздался насмешливый голос в его голове. Кристофер вместо приветствия кивнул, молодая женщина улыбнулась краешком губ, но улыбка не дошла до глаз. — Он ждал тебя, — сказала она. — Голос у нее оказался глухой, но приятный. — Он будет учить тебя магии Призыва. Ты ведь за этим пришел? — Я пришел вернуть Айвана. Помнишь такого? — спросил Кристофер, обращаясь скорее к пустоте между котом и Сетрин, а не к ним самим непосредственно. — Да, — вместо Слехта ответила Сетрин. — Он помнит. Он помнит всех своих фамильяров. И после Айвана решил больше не брать никого. Учится сам быть человеком. Кристофер хрустнул пальцами, сжал ручищи в кулаки, а Слехт потянулся, прогнулся в спине, одним движением перекинулся в приземистого гладковыбритого мужичка. Ничего особенного, если бы не зеленый лед в глазах. Протянул руку. Кристофер пожал со словами: — Если для того, чтобы вернуть Айвана, нужно выучить эти хреновы магии — я готов, — выдохнул и закончил решительно: — Когда начнется обучение? — Уже началось, — прозвучало у него в голове.