Дальше в Лес

Яра выскользнула из сна легко и плавно, как выныривают с небольшой глубины. Темнота под веками еще сохраняла объем, но другие измерения постепенно стягивались, складывались одно к другому, как кольца пружины. Под щекой она ощущала твердый шероховатый пол, коленкой упиралась в неровный стык досок, поясница затекла, и прямо в ладонь поддувало холодом из щели. Потрескивала лучина, ноздри щекотал запах горящей древесины. Раздавались неторопливые тихие шаги – Наи бродил по комнате и чем-то занимался. Яра оставалась так, пока неудобство не стало сложно игнорировать. Тогда она заставила себя сесть по-турецки. Рядом, всего на расстоянии локтя, обнаружились крынка со сметаной и горшочек меда, заляпанные отпечатками ладоней и обсыпанные крошками. Яра помнила как сухой факт, что накануне они с Наи набросились на еду с настоящей одержимостью, но не могла воссоздать в памяти того дикого голода, что заставлял их зачерпывать прямо пригоршнями и полоумно раздирать хлеб. Также она знала – как данность – что стояла на раскинутом поле под вспарываемым молниями небом. С ней был Наи, и он сумел сделать что-то такое, из-за чего воспоминания о невероятном путешествии лишились красочности эмоций и стали просто эпизодом биографии, словно она выплыла из дремы, запомнив картинку и последовательность событий, но потеряв вовлеченность и тонкую сонастройку. Теперь она вспоминала пейзаж и разговор с Наи, как отдавала подвеску, но все это виделось фантомом - существующим, но не настоящим. Яра не успела поразмышлять об этом, порадоваться или погоревать: Наи приземлился рядом и поднял на уровень лица блюдце со свечой, озарив себя теплым светом. - Имя мое наз… - Наи. Глаза серые. Он удовлетворенно кивнул и передвинул свечу так, чтобы свет падал уже на Яру, и, ухмыляясь, подтрунил: - Ты прямо красавица писаная. - Надеюсь, тебе нравится, потому что зеркала у тебя нет и я понятия не имею, что со мной не так. Наслаждайся, - Яра театральным жестом обрисовала овал лица. Наи поднялся, легко подскочил, оттолкнувшись от стенного бревна как от ступеньки, выхватил откуда-то с притолоки кожаный чехол и приземлился, спружинив на согнутых ногах. - Посмотрись, домовенок, - он вытащил из ножен и протянул рукояткой вперед очень острую, отполированную до блеска сталь. Яра взяла нож и заглянула в зеркальную поверхность. В ней отражалась чумазая мордочка, вымазанная по уши сметаной и медом и выпачканная в пыли. Засохшие корочки покрывали щеки и подбородок, а к носу прилипла лапка укропа. Яра оторвалась от своего отражения и уставилась на Наи. - Сто процентов, ты был таким же, просто успел умыться. - Не без этого, - развел он руками. Яра задержала в ладони нож, отмечая, как замечательно он сбалансирован, и как удобно ложится, будто сам сообщает руке убийственное действие, - и вернула его Наи. - Многовато у тебя колюще-режущего. - Для охотника много ножей не бывает. - А разве не должно быть одного любимого, которым делаешь буквально все? У моего дедушки так было. Наи провокационно подбросил нож в воздух и за краткое мгновение, в которое у Яры замерло от испуга сердце, поймал его за лезвие пальцами, не поранившись. - Пытаешься меня в чем-то уличить? - Да тебя и уличать не надо, сам представления устраиваешь! – Она аж повысила голос из-за того, что он заставил ее поволноваться. Забавляясь, он подкинул нож так, что тот ушел острием на сантиметр в потолочную балку. Встал прямо под ним, топнул, что дрогнули доски пола, нож сорвался, и Наи поймал его прямо над головой. Яра во все глаза с содроганием смотрела на это. - Дурак, дур-рак! Зачем ты это делаешь? Сумасшедший! Он пожал плечами, но вид у него был крайне довольный. - Обычный выпендреж перед напуганной девчонкой. Кстати, где твой кинжал? - Где-то в рюкзаке. - Куда бы ты ударила меня, если бы пришлось драться? - Прекрати… - Во-первых, держи кинжал при себе. Если придется защищаться, ты не успеешь вытащить его из котомки. Во-вторых, размышляй иногда, куда ловчее ударить. Потому что иначе, не имея привычки, ты растеряешься, замешкаешься, и нож отберет твой враг. Знаешь, сколько людей за всю историю были убиты собственным оружием? Яра поежилась, такие разговоры казались ей лишними и некстати. - В таком случае, мне лучше вернуть тебе кинжал. Не думаю, что справлюсь. - Слишком много думаешь. Резать им мясо и овощи тоже удобно, оставь. Он вернул нож на прежнее место, потом сходил намочил полотенце и принялся оттирать один из заляпанных горшков. На нетвердых ногах Яра аккуратно встала, придерживаясь печного бока, дошла до умывальника и принялась приводить себя в порядок. Вода была ледяная, будто ее только что принесли с улицы, от нее сводило пальцы и немела кожа, но Яра продолжала тщательно счищать засохшие следы, пока не сочла, что уже достаточно. Тогда она присоединилась к Наи в наведении порядка. - Все еще вечер. А мы не так долго спали, - заметила она, вычерпывая ложкой из крынки со сметаной верхний слой, перемешанный с медом и хлебными крошками. - Вряд ли. Скорее полные сутки прошли. Эта мысль сперва немного удивила Яру, но вскоре стала казаться разумной. - А где я была? Что это за жуткое место с молниями и пеплом? Наи оторвался от дел и задумался. Яра буквально видела, как он мысленно подбирает объяснения и тут же их отбрасывает, пытается найти среди вороха слов подходящие и соединить их в нужное. Наконец он сказал: - Это гиблая равнина, удерживающая на себе память о прошлом нашего мира. Очень давно - ты удивишься насколько – там состоялась ужасная битва. Выигравших не было. Человечество отвоевало себе реку будущего, но разрушило лодку, в которой плыло. Обломки этой лодки медленно, очень медленно тлеют, так что можно даже сказать, будто они неизменны с тех пор. А когда они разрушатся в пыль, настанет конец времен. Яре стало не по себе от этих слов, хотя она и не понимала до конца – Наи явно знал и чувствовал больше, чем рассказал, - и она робко предположила: - Но если эта лодка, чем бы она ни была, тлеет так медленно, значит, можно и не бояться? Похоже, конец времен настанет еще очень нескоро. К тому моменту многое может измениться. Если подумать, то человечество и так было обречено на гибель: однажды Солнце взорвется и сожжет нашу маленькую планету. Но это будет через миллиарды лет, а сейчас мы уже делаем первые шаги в космосе. Мы обязательно найдем способ спастись, но нам нужно знать, что это за лодка, чтобы понимать, какую проблему решать. Наи тонко улыбнулся, странным образом соединяя глубокую печаль и искреннее сиюминутное веселье. - Городские как дети. Такая глупенькая милая непосредственность!.. Я в вас очень это люблю. Наверное, просто прекрасно жить без тревог. - Без тревог?! Это у нас-то нет тревог? По всей планете войны, политики заставляют людей умирать за свои кошельки, экологические проблемы решаются слишком медленно, а ледники тают. Конкуренция растет, все дорожает, будущее нам нашем веку – не прекрасное далеко! Тирада ничуть не впечатлила Наи. - Борьба за богатства, войны и поветрия – ничего нового, верно? Человечество тысячелетиями бурлило в этом котле и выварилось до самых костей. Сейчас ваш мир – наваристый бульон, насыщенный мясом и овощами. Да, кому-то голодно и холодно, и целые народы могут вымирать, и так было всегда, но человечество в целом живет и нарастает. Но это пока вы варитесь в котле и создаете великолепный душистый суп. Но если котел расколется, бульон просто прольется на землю. Всему человечеству лежать в земле. - Вы?.. Ваш мир? – тихо и со значением подметила Яра. - Наш мир, - как-то равнодушно и не слишком охотно поправился Наи. – Люди уже давным-давно разобрались, что это за лодка и в чем ужас ее потери. Не думай, что если о чем-то не знают в Городе, то об этом не думает вообще никто. Думают. Но если от взорвавшегося Солнца можно улететь на кораблях – я не знаю, это пусть городские скажут… то с этой разбитой лодкой наука не поможет, потому что в эту область она никогда не заглядывала. - Так заглянет! - Не сможет. Правила доказательности тут не работают и даже мешают. - Ты знаешь, что наука строится на принципах доказательности? – ахнула Яра: тот факт, что лесной отшельник понимает суть науки, поразил ее даже больше новости о надвигающемся конце времен. Она посмотрела на него свежим взглядом. - Я вообще много чего знаю, - с раздражением ответил он. - Но до моего появления ты даже не видел сенсорный смартфон! - Я надеюсь, ты представляешь, что наука существовала задолго до появления твоих гладких телефончиков. - Но я не это хотела сказать… - Тогда думай, прежде чем говорить. А еще лучше: думай молча, пока не додумаешься до действительно хорошей мысли! Кстати, хочешь одну? Дарю за просто так. До становления науки человечество не знало, что ему грозит гибель от Солнца. О скольких еще угрозах мы не знаем просто потому, что еще до чего-то не додумались? Потому, что некий особый взгляд еще не появился. - Наука это не взгляд, это объективность. - О, конечно, это всего лишь взгляд. Способ посмотреть. Солнце существует вне зависимости от того, смотришь ты на него через щель в солнечных очках или через ветви расчетов. Научный взгляд – это не единственно верный взгляд, но очень хороший. Солнечные очки, если хочешь. Но не очки решают, что их нужно надеть. Наи сказал – будто дунул ветер, подхватил Ярины мысли и понес через равнины мирной жизни, через горы катаклизмов, протянул над плодородными долинами и оставил парить над морем, каждый блик на волне которого, был какой-то мыслью. Яра прыгала с барашка на барашек, притянутая серебряным блеском. Волны пережитого под пепельным небом восставали и перекатывались, вынося на поверхность яркую суть, пока вся эта рябь не слилась в ослепительное озарение. - Гиблая равнина… Поле битвы и могильник… Самые сильные и то не могут глубоко зайти… Неужели мы были на Поминальной скатерти? Наи кивнул. По спине у Яры пробежал холодок. - Это же кошмар. Я видела эту вашу узорчатую карту, это месяца три пути по черт знает каким буеракам. А я и по сельской дороге столько не пройду. Вдруг я снова туда попаду? Что мне тогда делать? - Я закрыл твою дорогу, больше не затянет. - Почему вообще она была открыта? Я и знать не знала, что такое место есть. Это из-за твоей подвески, потому что можжевельник, из которого она сделана, - оттуда? - Отчасти. Не думаю, что деревяшка может перетащить кого-то, не имеющего связи с теми краями. Кто твои родственники? - Да они обычные городские. Дедушка, правда, ходил по Пограничью, но то было на Камчатке. И еще бабушка… Но о ней я ничего не знаю. - Может быть, дело еще вот в чем. Друг – это мощь, способная преодолеть отторжение Поминальной скатерти. А я – твой якорь в мире, о котором ты не имеешь представления. Можжевеловая подвеска принадлежит и Скатерти, и мне, и якорь я не самый предсказуемый. Кажется, вот из-за этого смешения все и случилось. - А как ты вообще получил подвеску? Сам добыл? То есть ты из тех сильных, которые смогли сколько-то пройти по Скатерти? - Уйми любопытство. На эту территорию тебе сейчас хода нет. - Не отвечаешь, ха! Делаю вывод, что угадала. - Поосторожнее с выводами. Все может казаться очевидным как на ладони, но истина окажется у тебя за спиной. - Значит, подарили? Украл? Отнял? - Я же дал понять, что не отвечу. Тебе этого знать не стоит. Своими вопросами ты наводишь новый мост на Поминальную Скатерть. Уверена, что справишься с еще одним прыжком? То место не для людей. - Точно. Оно злое. - Не то определение. Оно не враждебно людям – оно им чуждо. Это страшнее. - А какая разница? Как по мне, враждебность хуже. Проще, когда тебя не замечают, чем когда нападают. - А почему тогда изгнание считается высшим наказанием в лесных общинах, выше смерти? Ты просто не представляешь, что такое забвение. Я бы лучше вступил в битву и умер видимым. Но раз ты не понимаешь, объясню иначе. Горная вершина может быть зла человеку. Там хлещут дожди, сдувают ветра, бродят голодные тигры… Но при должной подготовке и везении выжить удастся: ты найдешь питье и расселину, где укрыться, дышать может быть тяжело, но воздух все же будет. Но вот в чуждом человечеству космосе нет ни воздуха, ни тепла. Космосу до человека нет никакого дела. - Но люди же живут на орбитальных станциях. А многие вообще считают, что после смерти души улетают к звездам. - Во-первых, ваши космонавты барахтаются у подола мамы-Земли. Во-вторых, человек без плоти – уже не человек. Души, может, и отлетают, но, сбросив тело навсегда, ты уже не будешь Дичью. Ты уже и человеком не будешь, потому что только тело дает нам чувства, желания и стремления. Без тела ты просто осколочек зеркала, которому нечего отражать. Космическая пыль. Это иное бытие и вряд ли оно понравится тебе такой, какая ты здесь и сейчас: чувствующая, румяная, напуганная и восторженная, когда-то влюбленная и горюющая – живая. - Не перестаю удивляться тому, как ты подкован в естественно-научных вопросах, – пробормотала Яра. - Ты учился в Городе? - Не хочу отвечать. - Ладно. А ты серьезно про жизнь после смерти? Это будет настолько грустное существование? - Нет смысла об этом думать. Тебе нечем будет грустить. Грустить можно только сейчас, под солнцем и луной, так что не отказывай себе в этом удовольствии. А потом... потом все будет иначе. Я тоже не знаю как. - Ты меня очень расстроил. - А через час рассмешу или разозлю. Здорово быть человеком, верно? - Ты странный. Но как будто единственный, кто действительно знает, о чем говорит. Это честное признание вырвало у него прозрачную улыбку, тем более неуловимую, что проявленную подрагивающим пламенем. Свеча освещала лишь небольшой круг, частью которого были Наи и Яра, да пара отмытых крынок, блестящих влажными боками, остальная комната западала глубже в тени, и в черноте углов как будто исчезала совсем. В этом обустроенном междумирье легко верилось словам Наи о древних битвах и неизбежном конце, о жизни во плоти и бесстрастном ином существовании, - и в то же время было не так уж страшно. - Расскажешь мне о той битве? Кто в ней сражался и за что? - Не лучшее время для расспросов. Почему ты продолжаешь возвращаться мыслями в то место? Оно должно было перестать волновать тебя вообще и вскоре забыться. Ну-ка, назови мое имя. - И цвет глаз? Наи, серые. Почему ты постоянно об этом спрашиваешь, это проверка? Если вижу сиреневые, значит, не в себе, так ведь? - Так. Но все серьезнее. Был момент, когда ты уже вернулась, а дорога сама собой затягивалась, – так и должно быть, это хороший ход событий. Но ты позвала меня, и путь мгновенно проявился заново. Я догадываюсь, на что мое имя способно. - То есть раньше такого не было, и ты не уверен? Может, дело не в этом. - Больше нечему сводить миры. Щепка от деревца из тех краев и имя. - Кто тебя так только назвал!.. – с риторической досадой высказалась Яра. - Этого тоже знать не стоит. - Ты подогреваешь мое любопытство. - Любопытство прогорит и утихнет. А знания затянут в мир, к которому ты не готова. Разве здесь плохо и нечего делать, что тянет сунуться, куда не надо? - Неизведанное всегда манит. Хочется исследовать и успокоиться. - Исследователи отправлялись в свои путешествия не на авось, а подготовленными. Сначала научись тропки разбирать, да собственные наводить, научись видеть Лес, быть видимой и скрытой. С Другом своим для начала освойся. Таскаешь его как заплечную корзину и используешь, как ковер-самолет, а он нечто большее и с собственным стремлением. - Я и пробую разобраться, поэтому задаю вопросы. Можно хотя бы узнать, почему твои глаза горели сиреневым? Я видела ауру? Почему тогда не всю целиком? - Что такое аура? - Э-э… ну… сияние вокруг человека. Соответствует его уровню духовного развития. У людей с мистическими способностями, говорят, она фиолетовая. У святых – золотая. - Чушь какая-то. Не понимаю, как это. То, что ты видела, – твое восприятие меня на тропе. - Искаженное? - Просто другое. Глаза всегда притягивают в человеке, вот ты и сосредоточилась на них и видела что-то свое. Харза говорит, что на тропах у меня глаза – красные угли. А Дозор боится белую гальку, просто не выносит ее, а все потому что однажды повстречался со мной на жестокой дорожке и здорово перепугался. - Ого, а у Авериных такой галькой сад выложен! – припомнила Яра. И пояснила: - Это семья из Пограничья, с которой Дозор торгует. - Выгода для него сильнее страха, - усмехнулся Наи. – Уж потерпит неудобство ради барыша. - А я как выгляжу на тропах для тебя? В этом вопросе заключалось робкое предвкушение. Несмотря на инфернальность, а может и благодаря, потусторонний облик Наи был удивительным и притягивающим, и Яра в глубине души надеялась увидеть себя его глазами как-то так же, по-новому, завораживающе, тем более, что Наи с его опытом наверняка видел больше и красочней. - Вижу тебя как есть. С серо-голубыми глазами, немного сбитой с толку, слегка напуганной, но вторгающейся с силой могольской конницы. Ты разрываешь пространство, как землетрясение скалы. Представь, какое это зрелище: голубоглазая девушка в яркой городской куртке сражается с тем, что и не думало на нее нападать. Напуганная зайка лупит задними лапами по спящему волку. Тебя надо ловить в силки ради твоей же безопасности. Это такая великолепная шутка!.. - Так а что, я ничем не свечусь на тропах? – немного разочарованно переспросила Яра, опуская сравнение с зайцем, потому что оно явно было метафорическим, а ее интересовало другое. - Для меня – нет. Если так интересно, спроси кого другого. Я особый случай, могу бродить по тропам хоть неделями, и вижу как есть. Чтобы меня начало вести, нужна небывалая встряска. Но если тебе так хочется почувствовать себя особенной... - тут Яра жутко покраснела и залилась жаром стыда, - я скорее не вижу, а ощущаю тебя иначе. Ты звучишь для меня как слияние бурных рек – грохот на входе и атласная широкая тишина дальше. Дрожь земли от тысячи копыт под взирающим Солнцем – и тихая стоянка на закате. Я ведь пытался тебе описать, но ты просишь другую картинку. - Это ощущение от меня… это хорошо? Это что-то значит? – пискнула пристыженная Яра. - Это бывает хорошим, бывает плохим. Для Харзы было бы плохо, потому что сбивает ее с толку. А для меня означает, что я могу отдохнуть от гула мира. Ты выравниваешь его. Яра осмыслила сказанное им и с удивлением обнаружила, что ее присутствие ценно для него и стоит того, чтобы с ней возиться. И в то же время она ощутила сочувствие: - Ты много чувствуешь и тебе тяжело? Ты поэтому живешь один? - Отчасти да. Представь: каждый человек, каждый звереныш – это тропа. Их тьмы, и каждая звенит на свой лад. Этот хаос бьется об меня каждый день. Он красив, и я люблю в нем жить, но иногда всего становится слишком. Я могу выравнивать гул сам – сливать и сглаживать тряску разных дорог. Но не имею права это делать. Либо я живу как часть этого мира, который люблю, и тогда терплю все его удары и постепенно осыпаюсь, как скала у моря под прибоем и штормами. Либо творю собственный спокойный мир – но в нем не будет никого. Яра подавлено молчала, захваченная безысходностью, которую он обрисовал. Его уникальность, которая, казалась ей сильным талантом, достойным зависти, а временами возможно и бахвальством, повернулась другой стороной. За гениальность приходится платить - так говорили в Городе, бог знает с каких времен. Пока она осмысляла и переживала, Наи абсолютно обыденно продолжил заниматься делами. Яра искоса наблюдала, думая о нем и людях, с которыми пересеклась его дорога. - Наи, - несмело позвала она. - Что с Харзой? - А что с ней? - рассеяно переспросил он. - Она в порядке? - Да что с ней будет? Конечно, в порядке. - Ну, вы вообще-то за разбойниками ходили! Тебя я вижу, ты живой и невредимый. А она, а Дозор? Как все прошло? Я переживала! Наи отовался от дел и сделал неопределенный скучающий жест. - Мы проследили за той компанией, пока те не убрались за реку. Как я и думал, они шли дальше, и, судя по количеству припасов, много дальше. Мы с Харзой ни разу им на глаза не показывались, а потом, когда поняли, что здесь они не останутся, Харза отправилась на Перекрестку, а я вернулся. Она на своей дороге, как и собралась, если ты это подразумеваешь под "все в порядке". Ну а Дозора я не видел, но, думаю, он цел. Иначе я бы уже знал, что что-то непоправимое стряслось. Яра успокоенно перевела дух. Судьба Дозора ещё оставалась неясной, но одного слова Наи было достаточно, чтобы отлегло от сердца. Наи меж тем продолжил хозяйничать: - Пойду истоплю баню. Тебе надо пропариться и смыть с себя дурной пепел. - А бывает хороший? К ее удивлению он сомкнул губы и покраснел от сдерживаемого смеха, уронил лицо в ладони и вдруг зашелся в хохоте. - Э-эт-то ты мне скажи. Бы-бывает пепел хорошим? И посмотрел сквозь растопыренные пальцы, блестя лихим взглядом. Он словно подначивал, как будто почти выпрашивал признать что-то. Обескураженная этим внезапным приступом, Яра подозрительно молчала, тщетно пытаясь сообразить, что произошло за две фразы. - Пепел это просто пепел, - наконец, сказала она осторожно. - Но разве не бывает он шелковым, нежным, разве не приятно до него дотронуться? – продолжал он настаивать, веселясь все сильнее. И улыбался так широко и ясно, как еще никогда. До этого момента Яра, оказывается, видела лишь призраки его настоящей улыбки. Очарованная почти мальчишеской белозубостью и острым проникновенным взглядом, отражающим чистый смех, она повелась: - Ладно, ладно. Пепел сам по себе действительно очень красивый и приятный, если он из очага. - Очаг, говоришь? – заинтересовано вскинулся Наи. - Устроим. Сказал это серьезно, а потом снова зашелся в смехе, сгибаясь пополам и держась за живот. - Что тебя так веселит, я не понимаю! – возмутилась Яра. Он отсмеялся, утер проступившие слезы и уже уравновешенно сказал: - Надо быть мной, чтобы понять, почему это так уморительно смешно. - То есть пояснений не будет? - Нет. Нужно прожить жизнь в моей шкуре, только тогда сможешь посмеяться. Яра фыркнула с агрессивным сомнением и, чтобы прервать эту сцену, принялась разносить горшки по местам. Наи же ушел топить баню, как и намеревался. Пока его не было, Яра успела навести порядок и выпить травяного чая. Догорели остатки свечи и пришлось ставить новую.Когда он вернулся, то сказал: - Баня до утра прогреваться будет. Предлагаю до этого времени заняться твоим обучением. Сегодня тебе потребовалась моя помощь, чтобы выровняться после возвращения. Хочешь, научу приходить в себя самостоятельно? - Хочу! – обрадованно хлопнула в ладоши Яра. - Тогда одевайся. Проветримся на улице. Яра нашарила взглядом куртку и потянулась к ней, но Наи остановил: - Надень лучше мое. Замерзнешь ведь. Через несколько минут Яру, упакованную в шерстяные штаны, носки и свитера, в валенки и ватник, замотанную по самый нос в платок под меховой шапкой, Наи повел не через дверь, а, скатав матрас в сторону, заставил лезть на печь. Там он откинул люк в потолке и, ловко подтянувшись, в пару движений исчез на чердаке. Яра побаивалась, что во всей аммуниции либо застрянет в узком люке, либо попросту не сможет в него залезть. Но все же, мало по малу, извиваясь и пыхтя, она сумела подтянуться и навалиться верхней частью туловища на доски чердачного пола, а там уже ее подхватил и втянул Наи. Свеча в блюдце, которую он принес с собой, разгоняла мрак лишь на небольшом пятачке, освещая запыленное ветхое пространство. Пригибаясь, потому что стоять в полный рост можно было только под самым коньком, под натужный и тревожный скрип досок они пробрались к маленькой двери, толкнув которую, Наи открыл выход на карниз шириной в пару шагов, укрытый под скатом крыши. Наи валенком спихнул верхний неплотный слой снега и набросил меховые шкуры, а блюдце со свечой оставил внутри чердака. Сперва Яра опасалась садиться на казавшийся ей ненадежным выступ, тем более что за ним чернела такая непроглядная темнота, что казалось в мире нет ничего, и никогда и не было. Но потом глаза попривыкли, изба отделилась от сплошного мрака, перед ней расстелилось скатывающееся с возвышенности, на которой стоял дом, поле и обрисовалась обнимающая линия леса. А над всем этим парили звезды. Их было столько, сколько Яра в жизни не видела, и чем дольше смотрела, тем больше показывалось новых точек. Одни слезно дрожали, другие таинственно мерцали, третьи подмигивали, густо просыпанные на темное полотно. Яра переступила порожек и аккуратно присела у самой стены, в отличие от Наи, который выдвинулся, свесив ноги с края. Укутавшись в тяжелые меховые шкуры, каждая из которых придавливала весом медвежьей лапы, но ощущая себя в тепле и покое, Яра с изумлением и восторгом рассматривала новую для себя ночь, а Наи не спешил ее от этого отрывать, давая проникнуться. Под этими звёздами, под крышей затерянной избы, бок о бок с необычным другом, Яра прочувствовала, что имел в виду Наи, говоря о жизни в теле: ведь все это не было бы таким пронзительным, если бы ноздри и щеки не щипал морозец, не пылала жаром грудь, а облачка пара, вырывающиеся из изумленно приоткрытого рта не горячили, а потом не остужали бы сразу губы.