Как нам включить свет?

      В Раю нет музыки.              Даже «Звуков музыки» нет, вопреки расхожему мнению. Конечно, Азирафель (Верховный Архангел, Проходящий Обучение) все это знает, но… Это не казалось таким уж важным в грандиозной картине мира, когда он соглашался на эту должность.              Это фигура речи — Метатрон сразу же дает понять, что Азирафелю пока не стоит доверять Грандиозную Картину Мира.              — Итак, ты считаешь, что Гавриил просто получил свою должность шесть тысяч лет назад? — Метатрон качает головой, словно удивляясь такой наивности Азирафеля. Они выходят из лифта на стерильный, натертый воском пол Рая, и Азирафель старается не отставать. — И у тебя сложилось впечатление, что Гавриилу не пришлось сначала пройти обучение, прежде чем ему будет дарована столь почетная должность?              У Азирафеля и в самом деле сложилось такое впечатление.              — Конечно, нет, — отвечает он. Нет смысла спорить о формальностях.              Метатрон тем временем продолжает:       — Итак, мы, как правило, устраиваем заседания Совета довольно нерегулярно, поскольку не посвящены в планы Всемогущей, и Ее призывы… они основаны на Непознаваемом, в конце концов. Я прошу тебя потратить это неограниченное время на ознакомление, чтобы, как говорится, освоиться «на местности». — Он слегка хихикает, когда произносит это человеческое выражение, но затем выражение его лица быстро, словно вспышка, мрачнеет. — Я поговорю с нынешним Советом после их выходки внизу. Я… должен сказать, что Всемогущая отнюдь не довольна.              Азирафель невольно испытывает вовсе не ангельское удовлетворение от перспективы того, что Михаилу достанется даже больше, чем в его книжном магазине. Он никогда не был ее поклонником.              — Освоиться, да, — рассеянно говорит Азирафель и смотрит вперед, на безликий ландшафт Рая, на окна со всех сторон, за которыми его взору предстает вид столь же яркий, как и сам пол, колонны и высокие потолки. Он оборачивается, чтобы посмотреть — ах, нет, терминал лифта тоже превратился в окно. Он не видит ничего, что бы хоть отдаленно напоминало аварийный выход. — Значит, жилые помещения… в этом направлении?..       — Жилые помещения! — Метатрон разражается громким заливистым смехом. Какие-то проходящие мимо ангелы склоняют головы в благоговении. — О, люди такие шутники. Уверяю тебя, это одно из их лучших качеств. Мы будем очень рады, если ты со своим юмором разбавишь наши собрания.              Азирафелю не особенно весело. Что-то острое поселилось где-то в его ангельском животе, прямо в боку.              Он пробует снова, не давая сбить себя с толку:       — Что же нам делать, когда… — Он машет рукой в произвольном направлении. В поле его зрения попадают самые высокие достопримечательности мира: Бурдж-Халифа, статуя Христа-Спасителя в Рио-де-Жанейро, даже сверкающий лондонский Шард. Слишком совершенные земли, в которых очень и очень немногим человеческим душам дана привилегия ожидать своей вечной награды. — Когда наступает ночь.              — Ночь?              — …А-а. — Значит, всегда солнечно: ни уютных штормов, ни восходов, ни полуночных свиданий с… никем конкретным. Он поправляет себя: — Я имею в виду, когда нечем заняться.              Метатрон странно смотрит на него, склонив голову набок.              — Тут всегда есть чем заняться, Азирафель, — говорит он. — Особенно тебе. В конце концов, это же Рай! Это «место, где происходит волшебство». — Он снова смеется. — Нам всем не терпится узнать, как ты вдохнешь новую жизнь в системы, которыми Гавриил пренебрегал последние несколько лет. Зная тебя, можно с уверенностью сказать, что ты просто переполнен планами.              По правде говоря, Азирафель думал об одном-единственном плане в тот момент, когда Метатрон предложил ему эту должность. Потенциально планов могло быть больше — больше того, что Рай мог бы сделать по-другому, но… Азирафель и не предполагал, что ему придется составлять их в одиночку. Только не в одиночку.              Трудно думать о чем-либо сейчас — вообще о чем-либо инновационном, учитывая грохочущие в голове мысли. Обычно они перетекали во вдохновение и заканчивались удовлетворением от достигнутой цели: бал, расследование, книга пророчеств. По крайней мере, они дарили чувство завершенности; его материальное тело не способно вечно хранить чувства такого масштаба, пока что-то не сломается.              Внутри него повисает некая бесконечная пауза, выжидая, словно свернувшись для удара. Что-то произошло, нет — что-то должно было произойти, — но этого не случилось и все словно бы притупилось: Рай, Земля, его воспоминания. Одно воспоминание в особенности. Колючая щетина, запах дыма, тепло кожи через пиджак, и то, что он должен при этом воспоминании чувствовать. Его кожа слишком чувствительна, ее покалывает, она пылает от воспоминаний и одновременно мерзнет под гиперактивным райским кондиционером.              — Что ж! — Метатрон хлопает в ладоши и возбужденно потирает их, замедляя шаг, отчего Азирафель чуть в него не врезается. — Многое предстоит сделать, конечно же. Многое нужно подготовить. — Затем он окидывает Азирафеля пристальным взглядом с ног до головы. — О боже, Земля не слишком хорошо обошлась с вами, молодой человек. Давайте-ка сменим тебе гардероб.              «Нет. Ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах…»              — Простите? — вежливо уточняет Азирафель.              — Твою одежду. Если это чудо тебе не под силу, я могу придумать что-нибудь подходящее вместо нее…              — Я… — Азирафель опускает взгляд на свой наряд. Потертый жилет, который он хранил в первозданном (относительно) состоянии почти два столетия. Туфли, старинные коричневые мокасины, которые за эти годы претерпели множество залатанных дыр, но пережили уже очень многое, касаясь самой Земли и неся на себе ее следы, куда бы он ни шел.              Но его осмотр самого себя прерывается. Он чувствует знакомый толчок чуда, и вот уже на нем яркий, идеально сшитый костюм. Брюки белые, а жилет и длиннополый пиджак из хлопка самого светлого оттенка серого в едва заметную мелкую клетку — последний опускается чуть выше колен. Выглядывающий воротник шокирующе белый, без галстука-бабочки, зато со старомодным галстуком насыщенного грифельного цвета. Туфли почти такие же, как и раньше, только новее и менее удобные. «Вот их точно не нужно было менять», — скорбно думает Азирафель. Кольцо на мизинце — единственное, что уцелело после произошедшей перемены, но даже оно выглядит неправдоподобно блестящим, потрясая тем, как отражает белый цвет со всех сторон. Это единственная вещь, которая все еще кажется теплой.              Выбор Метатрона удачен — не слишком современная, но почти источающая важность, утонченная одежда. Азирафель должен чувствовать себя уверенно. Он должен чувствовать себя счастливым.              — Теперь ты — Верховный Архангел, Проходящий Обучение, — с гордостью говорит ему Метатрон и хлопает его по плечу. Азирафель подавляет содрогание от этого прикосновения. — И выглядишь соответствующе, да? Очень стильно. Увидимся на нашем следующем заседании.              Метатрон начинает удаляться. Азирафель неуверенно обводит взглядом окружающие его просторы — эти широкие пространства, которые вызывают у него ощущение клаустрофобии, будто он угодил в клетку.              — Могу я… — начинает он, но его голос звучит слишком тонко. Метатрон замедляется и поворачивается вполоборота. — Может, здесь есть телефон? Где-нибудь?              Возникает долгая неловкая пауза.              — Зачем он тебе вообще нужен? — озадаченно спрашивает Метатрон. — Ты больше не представитель Земли, Азирафель. Тебя повысили! Я бы посоветовал тебе вести себя соответственно. Уверяю тебя, ты вернешься на свою дорогую планету, когда наступит Второе Пришествие, и будешь греться в лучах славы вместе со всеми… гм… благочестивыми душами. Таков Великий План. Полагаю, это достаточно ясно?              Азирафель вновь обводит взглядом стерильный интерьер, словно надеясь, что в нем появится что-то новое — что-то с другой стороны, что могло бы направить его. Ведь теперь он здесь и как никогда близок к «потустороннему». Возможно, клочок шерсти с росой на нем или что-то столь же библейское, хотя он предпочел бы, чтобы Бог не использовал больше саранчу. Он пытается подобрать слова, которые принесут ему наибольшее утешение, но тщетно, и чувствует, как что-то острое начинает разрывать его грудь, пока он не подавляет это ощущение, стиснув челюсти и разжав сцепленные руки.              — Верно, — говорит он и расслабляет лицо в улыбке. — Кристально ясно. Или, возможно, столь же ясно, как бутылка Совиньон Блан.              Метатрон лишь бросает на него странный взгляд, сродни веселому, и уходит. Азирафель остается в накрахмаленном, лишенном запаха костюме и со странным чувством, будто его только что отчитали.        ***       

Ибо только Я знаю намерения, какие имею о вас, говорит Господь, намерения во благо, а не на зло, чтобы дать вам будущность и надежду.

Иеремия 29:11

***              Азирафель мог бы сказать, что его первое заседание в качестве Верховного Архангела (Проходящего Обучение) с треском провалилось, но это означало бы, что из него хоть что-то вышло.       Ему пришла в голову идея, причем стоящая идея, которую, как он помнил, он безуспешно пытался протолкнуть Гавриилу много лет назад. Он раздобыл немного бумаги у одного из ангелов низшего ранга, а ручку стащил (позаимствовал) с одного из случайных столов, бессистемно разбросанных по Раю, словно украшения. Ручка была странно дешевой для Рая, будто ее купили в аптеке, но чернила в ней, благословенно, никогда не заканчивались. Когда через месяц или около того после прибытия Азирафеля наконец по рупорам передали сигнал сбора, он был весьма доволен составленным им предложением объемом в 138 страниц. Ему кажется, что оно все еще слишком короткое, но… в нем представлены по крайней мере основные моменты.              Когда он занимает свое место на главной трибуне, остальные архангелы не удостаивают его даже взглядом. Окна вокруг них темнеют, создавая нечто максимально близкое к ночному времени для Рая, пока в пространстве между ними не материализуется парящая голова Метатрона.              Он начинает свое заявление не терпящим возражений тоном.              — Мы начинаем это заседание Совета с объявления. В связи с непредвиденными обстоятельствами, Всемогущая назначила Сандальфона и Саракаэль временными членами Совета Архангелов, который сейчас предварительно возглавляет Азирафель, бывший ангел Начала и нынешний Верховный Архангел, Проходящий Обучение.              Михаил что-то бормочет себе под нос. Уриэль странно поджимает губы, словно сдерживая улыбку.              Пауза затягивается, буквально прося заполнить ее. Азирафель нервно смотрит на других ангелов, затем на Метатрона, прежде чем прочищает горло.              — Спасибо, — нервно говорит он с улыбкой, которую репетировал с момента своего прибытия. — Для меня большая честь…              Метатрон, видимо, не слышит его, так как продолжает:       — Этим объявлением мы завершаем заседание Совета. Аминь. Можете быть свободны.              «Это все?» Голова Метатрона начинает меркнуть, остальные архангелы отходят от своих подиумов, и Азирафель в отчаянии машет рукой.              — Простите, извините меня! — говорит он. — Мне ужасно жаль, правда, но… у меня… — Когда он поднимает с подиума увесистую стопку бумаг, верхний лист случайно соскальзывает. «О, проклятье». Подпрыгивая на одной ноге, вытянутой стопой другой он ловит бумагу, балансируя ею над туфлей. — Я… я составил предложение по поводу того, что хотел бы… обсудить.              Уриэль закрывает глаза, словно чтобы не дать им закатиться. Азирафелю требуется впечатляющий гимнастический прием, чтобы достать бумагу, но ему это удается.              — Что ж, Азирафель, — говорит Метатрон осторожно-нейтральным тоном, — ты привлек наше внимание.              Азирафель облизывает губы.              — Ах да. Спасибо. — Игнорируя порыв вытереть лоб носовым платком, он начинает читать с первой страницы. — Я, Азирафель, бывший ангел Начала и нынешний Верховный Архангел, Проходящий Обучение, — он делает многозначительную паузу. Никто не хлопает, — …настоящим предлагаю ввести в действие глобальную государственную систему здравоохранения, которая позволит каждому человеку получить доступ к неотложной помощи и необходимым медицинским процедурам, причем бесплатно, с регулярным финансированием из внешних источников. В этом плане, состоящем из сорока четырех этапов…              — Бога ради, — шипит Михаил, ни к кому конкретно не обращаясь.              — …представлены числовые данные! — Азирафель поднимает круговую диаграмму на второй странице, словно знамя, и хмурится, когда Саракаэль приходится прищуриться; возможно, ему все-таки стоило разобраться с тем, как сделать презентацию в Powerpoint. — Неважно, — отмахивается он, опуская бумагу и складывая руки на подиуме. — Если мы ликвидируем ряд, э-э, нечестиво нажитых активов в нескольких монархиях, все еще существующих по всему миру, я уверен, что при достаточном количестве чудес и в «авральном» режиме, как говорят люди… — Метатрон никак на это не реагирует, — э-э… то сможем облегчить примерно 77% человеческих страданий и направить средства, потраченные на медицинские страховки, на исследования в области… о, рака, болезни Альцгеймера и других болезней, которые слишком сокращают продолжительность жизни человека.              Тишину, последующую за его заявлением, трудно назвать комфортной.              — Этот твой план, — начинает Михаил странным тоном. — Заключается в том, чтобы не допустить смерти? Сделать людей настолько здоровыми, чтобы они жили, сколько, тридцать лет? Сорок? Вряд ли это причина для такой серьезной работы со стороны Рая.              — Полагаю, твои данные относительно продолжительности человеческой жизни устарели, — говорит Азирафель. — Но да, цель этой затеи — в том, чтобы умирало меньше людей.              По помещению прокатываются смешки. Это заставляет Азирафеля замешкаться, усомниться в себе, хотя в этом нет смысла, ведь устранение горя и страданий, если он правильно понял свои обязанности, является положительным фактором для Рая. За месяц, что он разрабатывал этот план, ему ни разу и в голову не пришло, что другие ангелы будут смеяться над ним.              — Как ты планируешь осуществить Второе Пришествие без смерти и страданий? По-моему, это упущение с твоей стороны, — отвечает Михаил.              Азирафель ощетинивается.              — Это…              — Чем больше людей погибнет, тем больше душ восстанет вместе с Мессией и будет сражаться бок о бок с ним, — почти с удовольствием говорит Сандальфон. — Ведь нельзя уничтожить силы зла без небольшой войны!              Кажется, у Сандальфона припасено немало фраз, касающихся войны.              — Я…              — Конечно, только благочестивые души будут освобождены, — продолжает Михаил с блеском в глазах, который не назовешь приятным. — Мы видели, что медицина, врачи и… не знаю, колоноскопии делают с людьми. Все это отвращает их от Всемогущей, заставляет верить во всякую ерунду вроде науки. Вместо этого мы могли бы тратить наши силы на чудесные выздоровления или… или на то, чтобы слепые вновь прозревали!              Она говорит это другим архангелам, словно пытаясь заручиться их поддержкой. Азирафель чувствует, как его вежливая улыбка становится натянутой, а его непрочное самообладание ослабевает.              — Простите, — говорит он, отнюдь не желая их прощения, — но у меня сложилось впечатление, что мы расформировали отдел «Божественного исцеления» много веков назад, с изобретением медицинских карт.              — Возможно, потому, что ты был на Земле, — цедит Михаил сквозь зубы, тоже натянуто улыбаясь, — и не обратил внимания на решения, которые принимал Рай. Мы же, напротив, всегда неустанно трудились на благо Всемогущей и воплощения Великого Плана.              «Слишком просто». Азирафель не может удержаться от того, чтобы не упереться руками в подиум и, наклонившись вперед, вежливо не поинтересоваться:       — И как, интересно, прошел Армагеддон?              Она возмущенно открывает рот, но тут Метатрон решает вмешаться.              — Да, спасибо, Азирафель. Ты дал нам… много пищи для размышлений. Я донесу этот разговор до Всемогущей. — Он прочищает горло. В окнах снова начинает светлеть. — А пока… Аминь. — С этими словами он исчезает. Михаил бросает последний неприязненный взгляд на Азирафеля, уходя. Остальные ангелы выходят сразу после нее, но гораздо более пассивно. Азирафель едва не испускает тяжелый вздох, прежде чем осознает, что он не один.              — Мне показались интересными твои идеи, — говорит ему Саракаэль.              Азирафель дарит ей благодарную улыбку, хотя и слабую.              — Спасибо, моя дорогая, но я считаю, что ты в меньшинстве. — Он делает над собой усилие и запихивает свои предложения обратно в слишком набитый портфель. — Возможно, я немного потерял голову. Я подумал… ну, если бы только они могли увидеть преимущества глобальной системы здравоохранения. Это будет иметь… ну, чудесные последствия для экономики. «Что прописано в должностных обязанностях Рая», — мрачно думает он.              — Что ж, — осторожно говорит она, — я бы никогда не осмелилась говорить от имени Метатрона…              — О, разумеется…              — Но… — Саракаэль наклоняется вперед, скрещивая руки на коленях, и заговорщически шепчет: — Я думаю, что его планы в отношении тебя… возможно, временно независимы от Земли. Если ты хочешь заручиться поддержкой, возможно, лучше сосредоточиться на том, как улучшить жизнь ангелов.              Азирафель наваливается всем своим весом на портфель, едва не свалившись с подиума.              — Я не… — Он пыхтит от усилия. — То есть… могу ли я? Ввести правила, которые изменят положение дел в Раю? Я… ну, мне казалось, я тут на испытательном сроке, так сказать.              Она пожимает плечами.              — Попробовать не повредит. И… я тебе этого не говорила, но некоторые из добродетелей водных стихий жалуются на территориальные споры. Они не могут должным образом контролировать погоду из-за постоянных наводнений и засух, которые происходят в последнее время, и, мягко говоря, «наступают друг другу на пятки».              Азирафель нахмуривается.              — Но ты ведь мне это сказала.              Саракаэль щелкает пальцами. Портфель заваливается, отчего Азирафель едва не падает с подиума, и застежки закрываются сами собой.       — Реши их проблемы, и кто знает? — говорит она, уже направляя свое кресло в сторону выхода из зала. — Может, ты станешь настолько популярным… что даже Метатрон не сможет удержать тебя от того, чтобы посещать Землю и менять там все по своему усмотрению. Разве это не здорово?              Азирафелю требуется пара секунд на то, чтобы осознать смысл ее слов.              — То есть сейчас он мне мешает… — начинает он, но тут же замолкает, осознав, что остался один.        ***              — Добродетели, — бормочет про себя Азирафель, глядя на чистый лист на столе. — Верно. Да.              Он смог получить дополнительные сведения из архива, к которому теперь имеет (частичный) доступ. Горстка добродетелей водных стихий за несколько десятилетий подала ряд жалоб, касающихся потепления на планете и его влияния на приливы и отливы, а именно: какое это все «гребаное безумие», цитируя последний отчет. Другой пример из него: «Нил пересыхает примерно четверть года. Эта четверть превратилась в половину. Для борьбы с этим Ближневосточная добродетель выкачивает воду от Средиземноморской добродетели, вызывая опустынивание на ее пересыхающих побережьях, так что последняя затем спешно перегоняет воду из Атлантики». И так далее, и тому подобное.              Гавриил явно откладывал это на потом. Теперь даже появились намеки на объединение в профсоюз. «Мы отвечали за тот чертов потоп! — говорится в отчете. — Тот большой! Все, что нам нужно, — это поддержка, и если мы ее не получим, то отменим все погодные явления, пока не добьемся своего. Включая радуги». Азирафель сразу же проникается таким энтузиазмом и надеется, что им действительно удастся организовать забастовку, но потом понимает, что это грозит неприятностями ему.              Итак, предложение. Решение. То, что понравится добродетелям, Всемогущая (или Метатрон) одобрит, а Азирафель сможет реально воплотить в жизнь.              Достаточно просто. Он пишет: Re: Океан Жалоб A-BD. После просмотра всех тридцати доступных отчетов я (Азирафель, Верховный Архангел, Проходящий Обучение) разработал решение, которое несомненно, вернет порядок на Землю, а также удовлетворит требования добродетелей. Предложение состоит в том, чтобы начать курс действий по обращению вспять ущерба, причиненного атмосфере Земли людьми. Первым шагом станет немедленный отказ от использования ископаемого топлива, а именно нефти…              Рука Азирафеля замирает над письмом. Чернила расплываются в последней точке многоточия, потому что он что-то слышит, что-то вроде «Что остановить? Нефть?», сказанное пьяным голосом, но не отсюда, из Рая, такого стерильного, что любой принесенный алкоголь при его открытии тут же превратится в воду. Он ждет, но вокруг по-прежнему не слышно ни звуков, ни музыки, ни дальнейших слов.              Он быстро моргает. Возвращается к предложению, но нервничая больше, чем раньше.              …При стратегическом использовании чудес в отношении различных политических лидеров наиболее виновных стран у нас есть предварительный срок в семь лет, чтобы потенциально сократить глобальные выбросы на 95%. Я предлагаю в первую очередь сосредоточиться на Соединенных Штатах, поскольку там идет активная президентская кампания по смене власти, а Лондон мог бы поучиться у Нового Орлеана тому, как грешить…              Азирафель роняет ручку, чувствуя нечто назойливое на периферии сознания: влажная от пота шея, мерцающая радуга на воде, кислый запах смерти, «ничто не создается и не разрушается»              и…                    — Мы можем это остановить? — спрашивает Азирафель.              До рождения Антихриста остаются считанные месяцы, и они оба находятся в Америке, чтобы повлиять на недавно выбранного президента США. Иностранные послы, деньги на взятки. Легко. Скучно. Выполняя свои задания, они оказываются на берегу реки Миссисипи; вода перед ними почерневшая, похожая на смолу. На западном горизонте горит нефтяной огонь — такой яркий, что напоминает закат.              — Что остановить? Нефть? Человечество? — Кроули делает глоток коньяка прямо из бутылки. Его волосы длиной до плеч полностью убраны назад, выбившиеся пряди прилипают к шее в летней влажности. — Такова цена прогресса, ангел. Помнишь, когда ты в последний раз пытался что-то «остановить»?              Азирафель фыркает.              — Вряд ли я виноват в падении Римской империи.              Кроули хмыкает и качает головой.              — Ну, технически нет, — признает он и протягивает бутылку между ними. — Хотя в своем «пророческом» визите к Константину ты провозгласил себя Аполлоном.              …Не поспоришь. Азирафель поднимает бровь и делает глоток.              — Да.              С тихим вздохом Кроули ложится на траву, вытягивая руки над головой, под тонким черным жилетом на миг мелькают бедренные кости.              — Новый Орлеан, — почти благоговейно выдыхает он. — Лондон мог бы поучиться у Нового Орлеана тому, как грешить. Стоит побывать здесь хотя бы ради одной Бурбон-стрит.              На поверхности Миссисипи плещется дохлая рыба. Запах вокруг них резкий, кислый. После Вашингтона Азирафель отчаянно хотел вернуться в свой книжный магазин, но позволил себе соблазниться быстрой поездкой на юг, чтобы совершить настоящее «дорожное путешествие греха». И вот к чему это привело.              — Вряд ли это уместно, — упрекает он Кроули, ставя бутылку на неровную землю. Кроули с трудом ловит ее, когда она чуть не опрокидывается, и бросает на Азирафеля недовольный взгляд.              — И каково же твое решение? — спрашивает он. — «Мрачное Средневековье: сиквел»?              Азирафель игнорирует сарказм, что получается не всегда.              — Может, мы сумеем… повернуть ситуацию вспять. Подтолкнуть лидеров к сокращению бурения, сжигания. — Азирафель втайне думает о том, как было бы здорово снова увидеть звезды в Лондоне. — Уверен, им придется что-то сделать, если мы…              Кроули допивает коньяк.              — Ничего не выйдет, — говорит он и изо всех сил швыряет бутылку в черную воду. Она исчезает, не долетев до поверхности. — Они просто сделают что-нибудь другое — с нашей удачей, еще хуже. Таковы люди. Вообще-то, — он поворачивается, чтобы посмотреть Азирафелю в лицо, наклонив голову так, чтобы его поблескивающие глаза было видно поверх очков. — Какой-то пижон однажды сказал, что »ничто не создается и не разрушается», и я думаю, что он был в хламину. Типа, все создано, чтобы быть уничтожено! Вот в чем смысл этого всего! — Он тянется за бутылкой, потом вспоминает, что выбросил ее, и падает обратно на землю. Закрывает глаза. — Думаю, это просто путь природы. Разрушение. Люди выходят из утробы матери и сразу пытаются убить себя, а потом всю оставшуюся жизнь занимаются тем же самым по отношению ко всему остальному.       Азирафель не может с этим согласиться — не в том смысле, который подразумевает Кроули. Он чувствует, с какой любовью Всемогущая относится к своему творению, видит, как эта любовь каждый день проявляется во всех вещах, которые Она создала, больших и малых. Вещах, которые, возможно, никогда не узнают ее, но все равно заслуживают ее любви. Обожание вплетено в каждый кусочек материи. Азирафель с нежностью вспоминает, как Всемогущая воспевала планы создания «медоносной пчелы» еще до Начала. То, как любовь воплощается в материи, не поддается никакой логике.              Потом Азирафель вспоминает, что даже для медоносной пчелы есть пестицид, на котором напечатано ее изображение.              — Может, и так, — допускает он. — Но я не думаю… возможно, разрушение не всегда должно противопоставляться любви.              Кроули долго смотрит на него, и мерцание перед ними отражается в его волосах цвета меди. Затем он вздыхает. Щелкает пальцами. Нефтяной огонь гаснет, и радужное сияние начинает уходить от береговой линии, возвращаясь туда, откуда оно пролилось.              — Я ничего не сделал, — с нажимом говорит он, прежде чем Азирафель успевает поблагодарить его. — Я просто…              Азирафель возвращается обратно в Рай, словно выныривая из подводных глубин, и судорожно хватает ртом воздух. Его жесткая одежда неприятно прилипает к коже на пояснице, внутренней стороне локтей и коленях. Он сверяется с универсальными часами на стене. Прошли дни, в течение которых его никто не искал. Дни, которые казались не более чем минутами.              Он опускает взгляд на стол и рассеянно, машинально перелистывает несколько страниц; на каждой из них написано имя Кроули.              Бурный прилив эмоций поднимается на поверхность. Его руки сами собой впиваются в бумаги, непоправимо сминая их. Он сжимает челюсти, да так сильно, что чувствует, как скрипит висок, словно сила этого движения грозит полностью развоплотить его. Но затем он делает глубокий вдох. «Раз, два…» — считает он про себя и постепенно расслабляется. С помощью чуда убирает испорченные бумаги.              Начинает новую страницу, поскольку очевидно, что в этот раз (да и в любой другой, судя по его опыту) обратить вспять изменение климата не представляется возможным.              «Решение, разумеется, — пишет он, нажимая на ручку немного сильнее, чем следует, — состоит в том, чтобы пересмотреть границы для добродетелей и предоставить нейтральную зону для общего контроля. На следующей топографической карте Земли я отметил пять потенциальных мест для искусственного водоема, который не привлечет нежелательного внимания и не подвергнется более чем незначительному риску человеческого вмешательства. Этот четко обозначенный водоем позволит свободно пользоваться им на честной основе, что тоже не сработает, ангел…»              Азирафель рычит себе под нос.              «Это решение будет успешным и полезным для стабилизации Земли и урегулирования споров добродетелей.              Конечно, будет заключен договор и разработаны новые правила, но добродетелям будет поручено посредничать и планировать использование водоема на своих условиях ради высшего блага. Вот только ангелы всегда будут вставлять друг другу палки в колеса, если им представится такая возможность. Впечатляющая способность. Серьезно, когда ты видел, чтобы ангел работал с другим ангелом ради «высшего блага» без того, чтобы набросать божественное дерьмо на божественный вентилятор?»              Азирафель снова скрежещет зубами и отвечает:       «Прямо сейчас, вообще-то, учитывая, что я пытаюсь сделать что-то хорошее. Сам по себе. Для Всевмогущей, для людей и для всех остальных, кому это может быть полезно. Тебе бы стоило поучиться».              «Значит, к титулу Верховного Архангела всегда прилагалось корыстное самодовольство, словно у его обладателя палка в заднице застряла? Это свойственно не только Гавриилу?»              Он знает, что голос у него в голове ненастоящий. Он знает, что его чересчур переполненный разум играет с ним злую шутку, бьется о его уязвимые расшатанные края. Но он не может удержаться от того, чтобы резко написать: «Если ты трус, это не значит, что и я должен им быть».              «Очень мило с твоей стороны. Я думал, «хорошие парни» — это ваша сторона».              «Конечно, мы…»              «Потому что я не знаю, где ты был, Азирафель, там, внизу. В книжном магазине. Может, ты меня не слушал, засунув пальцы в уши или еще что. Неважно. Но я не трус, здесь, в этом воображаемом воспоминании, которое ты себе скормил. И в этом и проблема, верно? Впервые на твоей памяти трусом оказался не демон, нарушивший шеститысячелетнее молчание. На этот раз, когда это было важнее всего, трусом оказался…»              Азирафель отталкивается от стола и вскакивает на ноги. Несколько проходящих мимо ангелов вздрагивают, затем отводят глаза и ускоряют шаг. Он так крепко сжимает дешевую черную ручку, что она скрипит, едва не проливая чернила на пальцы.              Он должен что-то сделать. Эти… мысли, воспоминания, прикосновения, вещи в его голове, которые борются за то, чтобы их услышали, признали, почувствовали. Он не знает, что со всем этим делать теперь, когда обычные методы ему недоступны. Ни еды, ни напитков. Ни Шостаковича. Ни романтических романов, чтобы размыть его представление о реальности. Ни… ни разговоров ни о чем и обо всем, в итоге которых нечто действительно важное так и остается невысказанным.              Он задается вопросом, как Гавриил это сделал на практике — стер воспоминания, когда сказал, что его голова уже недостаточно велика, чтобы справиться со всем этим грузом. Азирафель бледнеет от одной только мысли об этом. Идея о том, чтобы уничтожить половину своей души, наполняет его чувством, похожим на страх, но все же предшествующим ему. Возможно, ощущением приближающейся катастрофы.              Но потом Азирафель думает «может быть, ничто не создается и не уничтожается, просто изменяется». Перемещается куда-нибудь на хранение, чтобы потом переродиться во что-то иное — во что-то, для чего у него будет место. Во что-то, что ему не придется обдумывать сейчас, когда он наконец-то, наконец-то использует подаренную ему жизнь для чего-то важного. Он снова смотрит на бумаги и чувствует, как подрагивают пальцы вдоль боков. Думает «что, если и это можно изменить, не разрушив себя в процессе?».              И он садится. Достает чистый лист бумаги, ставит на нем дату своим хорошо отработанным почерком. Делает глубокий вдох и считает до десяти.              «Не пугайся, получив это письмо, Кроули, — начинает он, — но боюсь, я должен потребовать твоего внимания…»        ***              Азирафель материализуется всего в нескольких кварталах от книжного магазина, в гараже в Сохо, который занят только Бентли.              Найти ее было довольно легко, хотя Азирафелю потребовалось время, чтобы набраться смелости и рискнуть нанести визит, надеясь, что он найдет машину в одиночестве. К счастью, так и происходит, только… очевидно, что она уже давно стоит одна. Азирафелю требуется дополнительное усилие, чтобы почувствовать ее энергию, обычно резкую, хаотично вибрирующую в застоявшемся воздухе, а теперь ставшую чем-то усталым, израненным и непостижимо печальным. Он не может удержаться и не прижать руку к ее капоту в исполненном нежности жесте. Она слабо урчит в знак узнавания.              — О, моя дорогая, — вздыхает он, и голос застревает у него в горле. — Что здесь произошло?              Конечно, Бентли не отвечает. Но чем дольше Азирафель прикасается к ней, тем больше она оживает, словно он повернул ключ в замке зажигания, позволяя ей как следует вздохнуть. Чувство праведности противостоит скверне в точке их соприкосновения, и он не может просто закрыть глаза, когда сталкивается с чем-то настолько явно запущенным, позволив частичке божественности вытечь из пальцев.              «ВСЕ НАЧИНАЛОСЬ ТАК ХОРОШО!..»              Из динамиков доносится музыка. Словно молния ударяет в них, вливая энергию обратно в спящую батарею, и Азирафель подпрыгивает. Бентли оживает, выдыхая в воздух кислый выхлоп, вздрагивает, стряхивая с себя паутину, и распахивает водительскую дверь. От этого комфортного жеста Азирафель едва не падает на колени, но сглатывает, подавляя порыв.              — Мне так жаль, — честно говорит он. — Я… я не могу, я больше не имею права…               Бентли хнычет.              «СПАСИ МЕНЯ, СПАСИ МЕНЯ, СПАСИ МЕНЯ…»              — Я знаю, милая, я знаю… — Он пытается дотронуться до нее и другой рукой, но вспоминает, что держит конверт. После недолгого колебания он решает положить его на лобовое стекло прямо перед водительской стороной, чтобы его было трудно проглядеть — невозможно проглядеть, как он надеется. — Ты ведь убедишься, что он его увидит, правда?              На конверте аккуратным почерком написано: «Энтони Дж. Кроули, демону; черная (иногда желтая) Бентли 1926 года; по адресу: Лондон, Великобритания».              Азирафель опасается, что ее владелец погрузился в одну из своих легендарных спячек, длящихся десятилетиями. Неизвестно, как долго письмо останется нераспечатанным.              — Не то чтобы я хотел покинуть тебя, видишь ли, — говорит Азирафель, прижимая обе ладони к капоту. — Просто… я не знаю, когда он вернется, и не думаю, что кто-то из нас готов к разговору, не после… — Он сглатывает слова и вытирает мокрые глаза. — Это было бы взрывоопасно, уверяю тебя.              Дверь Бентли захлопывается в решительно обиженной манере. Звучит музыка: «У МЕНЯ НЕТ СЕРДЦА, ВНУТРИ ЛИШЬ ХОЛОД…»              — О, не надо так, — почти умоляет Азирафель. — Не думаю, что смогу вынести еще и твою ненависть. — Он касается щекой безупречного покрытия, нагретого от двигателя, и тут же отстраняется. Бентли прижимается к нему, так изголодавшись по физическим прикосновениям, и Азирафель слишком хорошо понимает эту саднящую боль. Ангелы не прикасаются друг к другу, божественным или иным образом. Ангелы не чувствуют с той силой, которой, как обнаружил Азирафель, он обладает, если только они не позволяют Аду коснуться себя, ослабить бдительность, пока вся божественная любовь не обуглится, не сгорит, не разлетится на осколки, которые проскользнут между ребрами и позволят добру вытечь, чтобы заменить его чем-то иным.              Чем-то непознаваемым. Чем-то неисповедимым.              Ему не хватает даже этого: боли, жалоб, страданий, ощущения — ощущения, что он кому-то (или чему-то) нужен. Разговора, даже если собеседник не использует слов. Эмпатии. Связи, человеческой или иной, добровольной передачи части себя и принятия частей кого-то другого в ответ…              И… ох, как будто все возвращается: то, что он месяцами гнал прочь, убеждая себя, что ему не нужно это обдумывать, то, что он так сильно вдавливал в пергамент, что проделывал в нем дыры. Слишком много, слишком много. Пронзительные желтые глаза. Дьявольская ухмылка. Тепло, ассоциирующееся с бурбоном, его запах, как озон над океаном. Кроули, Кроули, Кроули, наблюдающий за ним сквозь очки, как будто они могли скрыть всю значительность его взгляда; Кроули, смеющийся над его шутками, которые он таковыми не задумывал; Кроули, слегка касавшийся его пальцев, когда они шли рядом, стараясь не привлекать к этому внимания. Азирафель, конечно же, каждый раз замечал и, если бы мог, потянулся бы, чтобы избежать этой двусмысленности, и сжал бы их ладони вместе, навеки выжигая отпечатки их пальцев на коже друг друга.              Он со сладостной болью вспоминает, как длинные ноги упрямо упирались в приборную панель, потому что им было недостаточного места, чтобы вытянуться как следует, но, несмотря на это, их обладатель умудрялся заснуть. Как набирался смелости, чтобы предложить ему переехать в квартиру наверху, пока не появился Джим… Гавриил. Позволяет себе как следует прочувствовать, каково это было бы — каждое утро наблюдать за возвращением Кроули в страну живых, самому вытаскивая его из объятий сна словами, руками, губами. И все это теперь потеряно для него навсегда.              Он думал, что одиночество — это быть оторванным от Рая на шесть тысяч лет. Он думал, что несколько хлипких листков бумаги могут выдержать всю эту тяжесть.              Какой же он глупый.              — Мне очень жаль, — повторяет он, захлебываясь всхлипом. Бентли заметно понуряется, как будто смирившись с его предстоящим уходом и поняв, что ее боль не сможет убедить его остаться. Ответа не следует, кроме песни, переключившейся на: «ЛЮБОВЬ ВСЕЙ МОЕЙ ЖИЗНИ, ТЫ ПРИЧИНИЛ МНЕ БОЛЬ / ТЫ РАЗБИЛ МОЕ СЕРДЦЕ, И ТЕПЕРЬ…»        ***              — В заключение, — говорит Азирафель добродетелям некоторое время спустя, одарив их заверяющей улыбкой, — я считаю, что, создав под дном океана систему резервуаров, которая, эм, автоматически отрегулирует различные уровни моря, стратегически наполняясь и опустошаясь в противовес сбоям в круговороте воды… мы сможем стабилизировать процессы на планете и сделать работу более эффективной, чем раньше.              — Да, хорошо, но можно ли освободить нас от Рождества? — спрашивает одна из добродетелей — Средиземноморская, в греческом одеянии, которое уже несколько тысячелетий как вышло из моды. — Я устала каждый год пытаться устроить белое Рождество.              — Э-э, — неловко говорит Азирафель. — …Конечно? Не вижу, почему нет.              Они переговариваются вполголоса. Азирафель задерживает дыхание. Через некоторое время Тихоокеанская добродетель наклоняется вперед с хищной ухмылкой.              — Где подписать?              Только после того, как добродетели пожимают ему руку (оставляя ее влажной и странно теплой), Азирафель замечает Метатрона, стоящего в дверях конференц-зала в своей редко используемой телесной форме, в клетчатом свитере-безрукавке. Когда добродетели уходят, Метатрон бесшумно закрывает за ними дверь. Азирафель нервно вытирает руку о бедро.              — Как всегда, рад вас видеть, — говорит он. — Я не знал… ну, я не был уверен, что подобные переговоры стоят общего сбора…              Метатрон отмахивается от него.              — Нет, нет, в этом нет необходимости. Уверен, Совет бы тебе в глотку вцепился, собери ты по этому поводу собрание. — Он подходит к столу для заседаний. — Это хорошее чувство, не так ли? После успешного решения проблемы. Ощущать себя героем.              Азирафелю не нравится эта фраза, но он признает:       — Не думал, что я… ну, зайду так далеко, если не сказать больше. — Он опускает взгляд на только что подписанное предложение — первое, которое он принял в новой должности, — и издает тихий смешок. — Честно говоря, не уверен, что знаю, что делать дальше. Как дать этому ход.              — Ты отправишь его мне, чтобы я заверил его нотариально от имени Всемогущей, — отвечает Метатрон. — Что я, конечно же, готов сделать. Только…              Азирафель поднимает на него глаза.              — Только?              Метатрон занимает одно из мест, освобожденных добродетелью, прямо напротив места Азирафеля во главе стола.              — Только вот несколько недель назад среди писарей разгорелся спор из-за расписания. То, что должно было быть простым спором о расписании, приняло угрожающие масштабы, когда нашего Верховного Архангела нигде не оказалось. Я вынужден был вмешаться и уладить это дело самому, решив, что, возможно, ты занят в другом месте, выполняя свои священные обязанности, как сейчас. — Метатрон проницательно прищуривается. — Представь себе мое удивление, когда я обнаружил, что ты вовсе не в Раю, а в Лондоне! Я быстро разыскал тебя, потому что у меня появилось то, что люди называют «предчувствием».              –… А-а, — тихо говорит Азирафель и, сцепив пальцы на столе, принимается их выкручивать. — Прошу прощения, у меня было… было дело, которое я должен был выполнить.              — На Земле? — Метатрон отшатывается в недоумении. Азирафелю становится не по себе от такой реакции. Его оставили одного больше чем на месяц, позабытого всеми, и даже… даже без отдельной комнаты, одежды, книги. Он чувствует, как гнев подкатывает к горлу — слишком знакомая ему теперь эмоция. Обычно он может уравновесить его прощением, добротой, но каким-то образом, по иронии судьбы, белое холодное небытие Рая исчерпало его запасы прощения.              — Гавриил часто бывал на Земле, — отвечает Азирафель, стараясь не переходить в оборону, но у него плохо получается. — Там ему даже одежду шили на заказ, по-человечески. Я не думал, что это выходит за рамки моих должностных полномочий.              — Именно! — В голосе Метатрона звучит энтузиазм, но Азирафель достаточно долго общался с людьми, чтобы понимать (и применять) сарказм. — И как это в конце концов сработало для Гавриила?              — Я только…              — Только это, только то! Поговорим, пока ты будешь меня провожать, Азирафель. — Метатрон встает и ждет, пока Азирафель последует за ним, а затем кладет руку ему на плечо. На этот раз Азирафель не вздрагивает. — Вам не грозит наказание, молодой человек, конечно же, нет. На самом деле, я бы хотел узнать побольше о твоем… как там его? плане «общественного здравоохранения». Я не хотел ничего говорить в зале Совета, поскольку не могу никак влиять на архангелов, но это было очень, очень умно. — Он подбадривающе сжимает его плечо, а затем опускает руку, чтобы открыть дверь для них обоих. — Вот почему Всемогущая выбрала именно тебя. Потому что ты нужен нам здесь.              Подтекст его слов доходит до Азирафеля совершенно четко: он не должен возвращаться на Землю. Он чувствует, как еще одна его часть застывает и рассыпается в прах.        ***              Проходят годы. Азирафель ощущает каждую секунду с особо мучительной остротой, как никогда прежде.