ОВЕРДРАЙВ-44

□ □ □ □ □ □ □ □ □ □

Куроро явно был одним из тех детей, каких кличут «гадкими утятами» — он выглядит тощим голодным крысенком, а не мужчиной, которого позже встретит Хисока и захочет убить (своего рода проявление любви, окей?). Он совсем мелкий и щуплый, у него большие черные глаза, весь он какой-то неказистый… В этом смысле Хисоке везет в детстве гораздо больше, но, эй, будем честны — не у каждого есть мать-актриса, от которой наследуется красота. Куроро еще везет, потому что все недостатки уходят, когда он взрослеет. Может, он тоже был Чьим-То Сыном. Какой-нибудь проститутки. В Метеоре полно детей, которые больше не нужны своим матерям. Они так и существуют — как тени, и лишь немногие доживают до двадцати. Куроро вот повезло. Но на его стороне была жажда мести. Хисока прекрасно может это понять. Они смотрят друг на друга, но Куроро будет его не узнает. В этом кошмаре он всего лишь восьмилетний (наверное?) ребенок, который только что нашел выпотрошенный труп своей подруги детства. В Метеоре привыкают к трупам, но тело собственной подружки это уже немного другой уровень, тем более, если еще вчера ты игрался с остальными и занимался озвучкой видеокассеты. Пакунода рассказывала об этом. Гибель Сарасы тоже отразилась на ней, но Пакунода — чтец воспоминаний, она умна. Ее хацу — проявление ее благоразумия и понимания, что прошлое должно остаться в прошлом, оно существует лишь для того, чтобы люди не повторяли старых ошибок. Потому даже Хисока приоткрыл перед ней свой секрет. Пакуноде можно верить. Но Куроро так просто эту смерть не отпустил. Неудивительно. Она его сформировала. Хисока слишком хорошо знает это чувство, и его это бесит — он не намеревался сочувствовать ублюдку, что отдал приказ пытать его целый год, а также был причиной двух (двух с половиной?) его смертей… пусть все они и были заслуженными. По-хорошему он должен убить Куроро, потому что Хисока — мстительный говнюк, он, конечно, забывает про убитых им врагов, но, эй, такие раны так просто не заживут. Но теперь пришла пора ему учиться на ошибках… и, видимо, научить Куроро прекратить так страдать из-за этой херни, потому что эта девочка, Сараса, мертва уже не одну декаду. Он склоняет голову набок. Нет, вообще не помнит. Значит, так работают эти кошмары? Отделяют все настоящие воспоминания от прошлых? Концентрируются только на травме? Так почему же на Хисоке это не сработало? Может, все дело в зобаэ. А может, он просто далеко за гранью возможного слома. Иногда нельзя сломать сломанное — там уже и крушить-то нечего. Но Куроро еще цепляется за остатки благоразумия. Сбежал подальше от друзей, чтобы не напоминать им о горе — но погрузиться в него целиком. Какой же он бестолковый… И почему именно Хисоке необходимо вытаскивать его задницу из этой ситуации? Хисока потирает висок с агонизирующим видом. Он на это не подписывался! Ему просто нравится щекотать нервы в боях! Почему его вынуждают всем этим заниматься?! Или это какая-то ирония от судьбы, насмешка, мол, Гон помог ему с этим, и теперь это работа Хисоки — отплачивать за всю доброту?.. О, как же это бесит! — Куроро, — меняет тактику он. Мальчик продолжает смотреть на него черными глазами, в которых невозможно прочесть ничего. Темны, как ночь. Как его душа. В душе они оба навсегда останутся детьми, которых лишили чего-то дорогого, что потом их сломало и превратило в двух ужасных взрослых. Хисока смотрит в сторону, но рядом никого нет. Странно. Пакунода говорила, что они вместе нашли этот чертов мешок. Видимо, настолько Куроро сконцентрировался в своем горе, что даже в кошмаре отсек всех друзей. Чем бы тут помочь?.. Да и можно ли? Это Хисоке везет, что он все помнит. Куроро же… просто нормальный человек. Хисока садится перед ним на корточки. Кажется, в нормальном мире это Куроро был его старше на пару лет. Тут их роли меняются. Итак… как там вести разговоры с детьми? У него был маленький опыт. Самый ближайший — взаимодействие с Гоном и Киллуа. Но Гону он врезал. Не самый лучший способ для местных реалий, признаться. Ах, Хисока… Он качает головой со смешком, вспоминая экзамен. Кто бы подумал, что он будет это так вспоминать? — Почему ты плачешь? — Моя подруга умерла. У мелкого Куроро довольно тонкий голосок. Удивительно, что он дожил до своих лет до проблем, особенно в Метеоре. Но он просто удачлив. — И это она — в мешке? — Да… — они оба смотрят на куль в руках у Куроро. Край его приоткрыт, и Хисока видит светлую грязную макушку там. Ох, он многое в жизни повидал, но такое даже для него слегка чрезмерно экстремально. Есть же нормы! Но испуга нет. Просто разочарование. Детские смерти неприятны. В них нет какого-то катарсиса. — Это моя вина, — плачет мальчик рядом с ним, порождение внутренней многолетней травмы. — Если бы мы не озвучивали это шоу, она бы не пошла на ту свалку! Если бы я это не предложил, то… Он плачет горькими слезами, катящимися по его лицу гигантскими градинами, и Хисока просто смотрит на это — на Куроро Люцифера, который на самом деле скрывается там, под красивой маской жестокого и хладнокровного убийцы из одной из опаснейших группировок старого мира. Конечно же эта травма мучает его не всегда. Он, может, и забыл про нее до убийства Увогина. Удивительно, что он сумел простить Курапику — а может, начал проецировать свою потерю на гибель его семьи, и они просто смирились. Хисока помнит, как кто-то упоминал, что Курапика попросил его спасти ребенка, самого младшего принца, и Куроро согласился. Дети зачастую остаются слабой точкой для многих, кто просто изображает злодеев. Не так ли, телохранитель принца Фугецу? — Но это не ты ее убил. Ее могли схватить в другом месте, если бы она не игралась с тобой. Куроро просто трясет головой. Что, логика тут тоже не сработает? Ну да. Чего ты ждал, Хисока? Будто ты сам слушал Каффку, когда он говорил тебе, что все в порядке, что он поможет, и что вины твоей в этом нет. Такие раны лечатся долго, не всегда заживают. Ты это знаешь. И несмотря на то, что кошмар не пробудил в тебе ничего — может, потому что ты знал, что это невзаправду, но встреча с Нико все равно заставляет твое сердце биться чаще. Но это будет полезно. Посмотреть ему в глаза и сказать — черт с тобой, живи, но давай больше никогда не встречаться. Хисока задумывается… Почесывает пальцем скулу. Что тут придумать? Не логика, но что-то близкое, чтобы ребенок глубоко в сердце Куроро понял… Не прямое, но наивное… Медленно он вспоминает, что рассказывала ему Пакунода. Говорят, многие актеры тянут своих детей в кинематограф за собой. И многие молодые люди стартуют с токусацу — потому что там нужна молодежь, не только чтобы детям было интересней смотреть на юнцов близких к себе, но и чтобы молодые мамочки были довольны. Господи. Сейчас он подтвердит это правило. Спасите. — Ты посмотрел весь сезон про тех рейнджеров-чистильщиков? Ребенок перед ним подслеповато моргает, явно не понимая, к чему этот вопрос. — Да. Весь. Мы достали все кассеты. — Ну тогда ты помнишь, что в последнем эпизоде у красного рейнджера была особая форма. Хисока хорошо делает домашнее задание! Но он смотрел эту чушь не для этого (промахнулся целевой аудиторией лет так на двадцать), просто у Пакуноды были лишь эти кассеты. Вздох. Глубокий. … это будет позорное воспоминание, но черт с ним. Если что, во всем виноват Гон. Давай же, Хисока, тебе не впервой такие амплуа примерять! Ты вон даже пальцы все сломал, и все для того, чтобы Гон получил победу так, как хочет он. — Мне за это не платят, — ворчит он себе под нос, истинное дитя капитализма, а потом кладет руки на плечи Куроро. Смотри, Хисока. Ты помогаешь своему врагу. Не это ли называется искуплением и всепрощением? Какие же глупые эти два слова! — Вспомни, что говорил красный рейнджер. Что надежда не потеряна! Да, какие-то друзья уходят, но главное это их помнить! Пока они живы в сердце — они с тобой! До конца! Помогите… Это же в духе токусацу, да? По заветам воскресных шоу для детишек? Эм-м-м… как там дальше было… Ладно, вернемся к нормальному поведению на мгновение. Ребенок перед ним даже не сопротивляется, когда Хисока пытается совершить так называемый Акт Объятия, что выходит слегка смущенно и нелепо, потому что он давно этого не делал, но Куроро даже не вырывается — затихает, как зверек, когда Хисока кладет ему руку на макушку и гладит по ней, а затем произносит то, что должна знать только Пакунода, ведь только ей он сейчас (из живых) и доверяет: — Это тяжело и неприятно, и, скорее всего, ты никогда не простишь себя за то, что ты тогда не сделал. И логика тут не поможет, я знаю, потому что ты будешь думать о вероятностях, где ты чего-то не сделал, и это якобы повлияло на исход благополучно. Но поверь мне, даже в тех других реальностях все могло пойти наперекосяк. Не умерла бы Сараса, убили бы кого-то другого. Отпустить мертвых тяжело, особенно если они сделали тебя тем, кто ты есть. Но вы с Курапикой простили друг друга. Смогли закрыть глаза на прошлое и работать вместе ради единой цели, и все — ради ребенка. Да, Сараса не вернется. Но она была счастлива свою короткую жизнь, потому что ты был ее другом. Не ты у нее украл это счастье, это были другие люди. Остальной Редан это подтвердит. Они ждут тебя, надеются, что ты вернешься, потому что они твои друзья. Сожалеть — это не плохо. Плохо — зацикливаться на этом так сильно. Прямо как я. Ты слышишь, данчо? Ему пора прекратить его так называть. Хисока больше не «Паук», Он делает шаг назад, смотря на мальчика перед собой, а тот — на него, во все глаза, и вновь катятся слезы. Вряд ли этот Куроро все понял; но его эго, его настоящее «я» где-то внутри — да, приняло. Иногда всем нужно услышать что-то очевидное и глупое, просто понять, что есть люди, кто не осуждает и не пытается надавить и заставить действовать разумно. Что они такие же дураки и знают, как тяжело это преодолеть. Хисока — такой же. Губы у мальчика дрожат. — Кто ты? Настоящее имя Хисоки ничего ему не даст. Он задумывается, а потом вздыхает. Встает в характерную позу — ноги широко расставлены, руки скрещены у груди, будто он изображает ими крест. Что ж, это будет крайне постыдно. Слава богу, этого никто больше не увидит. А Куроро уже и так видел его воспоминания, скатываться тут ниже некуда. — Я — твой спаситель! Красный рейнджер! Превращение-е-е! Убейте. Хисока полагает, что это ни к чему не приведет, и Куроро либо просто рассмеется над этой нелепицей, либо еще что-то, но они находятся в мире подсознательного, и потому эта глупость — эта громкая наивная фраза в духе детского шоу про спасение и дружбу — срабатывает так, как она должна была сделать это в шоу. На Хисоку словно обрушивается пламя. Что-то происходит. Что-то — потому что он не видит себя по стороны. Но, когда он распахивает глаза, он понимает две вещи… Во-первых, он снова во взрослом теле. Ну слава богам. Во-вторых, на нем один из тех костюмов из последней серии, о которой он только что говорил. Ну, он на это и надеялся, признаться. Не ждал, но все же желал. Игры с подсознанием начинают быть очевидными, когда ты понимаешь, как все вокруг работает. Потому вопрос он и задал. К счастью, у этой формы есть два преимущества — плащ (великолепная ведь, лучшее дизайнерское решение, мотайте на ус), а еще шлем, пусть и с полупрозрачным стеклом и открытым ртом. Но в остальном… как они там назывались? Рейнджеры-чистильщики? Что-то такое, верно. Главное, что костюм в обтяжечку. Главная часть каждого токусацу-одеяния — чтобы задница была видна. Это закон. К счастью, тут у него, кажется, тело еще до рокового сражения на Небесной Арене, потому все полностью соответствует правилам… Боги, почему он это вообще знает? Такова участь сыновей актрис. К счастью, всякие детальки и декорации сделаны из металла, а не из пластика и пенопласта. Хисока откашливается. Он садится на одно колено перед Куроро, который смотрит на него во все глаза. — Мне-то ты поверишь? Нет ответа. Но не потому, что Куроро решил сыграть в молчанку — просто разум сдался. Мир вокруг начинает гаснуть, словно лампочки перегорели, а сам Куроро просто закрывает глаза и падает ему в руки. Да, ребенком он и правда был очень мелким и щуплым. Но Хисоке пора выбираться отсюда, и, желательно, не тратить время на всякую чушь. Потому он просто подхватывает спящего мальчика на руки, а затем, размышляя, где же он так оступился, что помогает собственному убийце и мучителю, что играет ради него нелепую роль… Но карму надо очищать. А с зобаэ у него на это есть все время мира — но вот у людей, перед которыми он виноват, такого преимущества нет. В темноте вперед он идет совсем недолго; в скором времени впереди мелькает дверь посреди пустоты, и Хисока дергает за ручку. При перемещении в чужой кошмар ни его образ, ни облик Куроро не меняются. Жаль, конечно, потому что, выходит, кто-то еще увидит этот нелепый маскарад. Хотя, чего ему терять… Морена и так знает про него от Гона, Леорио тоже в курсе про все, что было, а Биски при этом присутствовала. Кого он стесняется-то? Или это остатки гордости ноют, мол, как так он изображает из себя черти кого? Ах, какова трагедия-то! Это воспоминание выглядит туманно: узкий грязный коридор, в котором воняет ржавчиной и плесенью, и лестница вниз. Хисока с любопытством туда спускается; сначала он чувствует ароматы похуже, чем до этого, а потом видит распахнутую клетку. На полу — следы крови. Но не это его удивляет, а то, что рядом с клеткой сидит Леорио. Но не так, как представлял себе по описаниям — не тощего скелета в крови и грязи, а будто он всего на пару лет младше себя нынешнего. Леорио прячет голову в ладонях, баюкает ее, но потом, слыша шорох одежды, резко поднимает глаза. Они смотрят друг на друга. Немая пауза. — Че. — Я — спаситель сирых и убогих, герой воскресных утренних шоу, — декламирует Хисока, слегка его попинывая. Но смешной реакции нет, Леорио просто устало смотрит на него, глаза запали, весь из себя уставший. Что это на нем, медицинский халат? — Двигай жопу. А ты чего не ловишь приступ паники и все такое, как с нашим чудесным паучком вышло? — Да я вот… выбрался. Из иллюзии. — Сумел? — Я не такой слабак, как ты думаешь, — Леорио слабо улыбается, а затем устало глядит на Хисоку. — Я понял, что это иллюзия, потому что днем за днем мне снились кошмары об этом. А тут было не так. Слишком чисто. И запахов очень сильных не было, я сразу понял, что это фальшивка. — Не верю своим глазам, молодой человек. Твоя наблюдательность спасла тебя от мозготраха. Они оба смотрят на клетку. Затем Леорио снова косится на Хисоку, подозрительно, и тот, понимая немой вопрос без единого намека, вздыхает. Развести руки не получается, потому что он держит Куроро; было бы чудесно в лучшем духе старых комедий уронить его на землю, но у них тут серьезный момент, понимаете? Он должен хотя бы немного постараться. Помог же Куроро, черт возьми. — Это игры с подсознанием. Он фанат одного старого шоу… — И ты ему помог? — Да. Леорио щурит глаза. — Я думал, ты его терпеть не можешь. Он же тебя убил. — Я действительно не могу его терпеть, и Куроро действительно меня убил, — Хисока горестно вздыхает. — Но Гон сказал мне перестать быть агрессивным дебилом, потому я стараюсь инвестировать в добродетель. Ну хоть его фантазия вернула мне предыдущий облик, частично. Ты просто не представляешь, как это бесит, когда уменьшаешься в росте. — И ты, получается, не испытал кошмар? — О, — Хисока ухмыляется, плотоядненько, отчего на лице Леорио проступает пот. — Я все как раз испытал. Аж в двух вариациях. Но, думаю, я слишком сумасшедший для этого места, и оно не может свести меня с ума. А твое самоспасение, кстати, тоже из этого разряда. Это то, о чем я говорил. Будь осторожен, Леорио. — Если бы я только мог… Когда он поднимается, Хисока к очередному своему неудовольствию отмечает, что ростом он выше даже взрослой его формы. Черт. В кого он такой высокий? Нет, тупой вопрос, скорее почему это Хисока чувствует себя ущемленным от этого? О нет. Это гоновское влияние. Это он все страдал из-за своего ростка в два вершка! Но он не озвучивает эти мысли, просто улыбается снисходительно, когда Леорио осторожно косится на Куроро. — Значит, у него травма из детства? — А то. Я бы сказал, что даже пострашнее, чем наши с тобой трагедии. — У тебя вроде как брата на глазах убили, нет? В детстве! Это же кошмар! — А у тебя — умер друг, — Хисока цокает языком и отворачивается. — Все познается в сравнении. Медленная смерть или вид трупа… целого… То, что видел данчо — неприятней, особенно для его возраста. Неудивительно, что он чокнулся. Странно только то, что он устроил бойню в деревни Курапики. Но был ли это Куроро? Или кто-то нанял его? Хисока слышал эту историю (не только от самого Курапики, когда они сотрудничали в Йоркшине). Про то, что глаза украли, а на записке гласило, что это жители деревни что-то забрали из Метеора. Что-то во всей этой истории не сходится… но у Хисоки нет желания слишком далеко лезть в эти дебри. Он и так сегодня актер по вызову. Интересно, а способности красного рейнджера из шоу ему тоже достались? (гигантский робот, например…) Нет! Он не будет это пробовать! — Прости, но обнимать тебя я не буду. Это уже чересчур. Кажется, в этот раз Леорио чувствует шутку, его улыбка немного смягчается, хотя он все еще выглядит очень нервным. — Не стоит. Как-нибудь без тебя справлюсь. — Хамло. — Че. Но радует, что Леорио и без него справился… Значит, беспокойства были зазря. Хисока задумчиво ведет языком по губам, а потом выходит из подвала, чувствуя движение позади — кому-то явно не хочется оставаться наедине с собственными ужасающими воспоминаниями. Хисока его понимает. Дело даже не в страхе, а в том, что такие места нагоняют тоску по временам счастливым, когда этот кошмар еще не был испытан. Сам он всегда будет гадать, как сложилась бы их с братом жизнь, если бы Нико не убил никого. Если бы мать не сбежала из дома. Но это лишь несбыточные фантазии. Хисока останется Хисокой — ленивым богом смерти с Небесной арены, убийцей «Пауков», что умер два раза из-за того, что попытался откусить кусок больше, чем способен прожевать. Печально, но такова правда. Он все же замедляет шаг, когда они выходят в широкий коридор, равняется с Леорио. Тому явно немного спокойней рядом с кем-то, кого он знает. Нельзя его осуждать. Находиться в такой тесной клетке, когда тебе грозит смерть, когда на твоих глазах убили остальных товарищей сложно. Леорио все же добрый мальчик, он всем сочувствует, даже ему, хотя Хисока для него нечто вроде природного врага. Он и за Куроро будет переживать, хотя тот вырезал весь клан его лучшего друга. Они идут вперед молча, но потом любопытство побеждает. — И долго ты… будешь в этом костюме? — Не знаю. Такой ответ устроит? — Леорио рассеянно моргает, и Хисока закатывает глаза. — До конца иллюзии, полагаю, или пока что-то новое не сломает этот образ. А что? Не нравится? Зацени, как костюм сидит. — Ага… я вижу. — В облипочку! — Хисока не скрывает гордости в голосе. — Все нужные места подчеркнуты! — Ну ладно еще задница. А вот спереди… — А зачем ты туда смотришь? Леорио прикусывает язычок. Это короткая пауза на юмор явно дает ему той разрядки, что нужна после такого кошмара, и Хисока только рад. Почему нет? Леорио — как часть прошлого, где он еще не проиграл Куроро, где он еще опасный непобедимый хищник. Да и если уж он пытается жить тут по правилам и быть правильным человеком, то стоит помогать всем. Да и Леорио не самый плохой парень… Почему-то он звучит так, будто сам себя убеждает, что поступать хорошо и по-доброму — это верно. Идиотизм. Он сам пишет свою судьбу и правила, по которым живет. А то, что на них повлиял Гон… Уже другой вопрос. Но одна иллюзия сменяется другой. Узкие темные коридоры, пахнущие железом (Кер-Ис, стало быть), сменяются на другие, где воняет формалином и спиртом. Хисока щурит глаза, озираясь по сторонам. Это не его воспоминание. Леорио? Он замечает, как тот бледнеет. Отчего-то его глаза начинают бегать из стороны в сторону. Это будто не кошмар… а какое-то постыдное воспоминание. Хисока чувствует, что щурит глаза, но он решает обойтись без лишних вопросов. Просто проходит вперед. Когда он идет к очевидному выходу из кошмара — самой заметной двери — перед тем, как его ладонь ляжет на дверную ручку, Леорио вдруг хватает его за запястье и дергает прочь. Они смотрят друг другу в глаза. Отчего-то взгляд у Леорио шальной, будто Хисока ни в коем случае не должен увидеть то, что скрыто за дверью. Что, настолько грязный секрет? Ну теперь даже интересно! — Поверь, — севшим голосом бормочет он. — Это зрелище того не стоит. — Леорио, — Хисока выразительно на него смотрит. — Ты прекрасно знаешь, с кем говоришь. Я не стану тебя осуждать за какие-то постыдные секреты. Ты увидел меня в этом нелепом образе, думаю, мы квиты. — Не поэтому. Я просто… так виноват. В чем, хочется спросить Хисоке. И он отворачивается. Дергает дверь на себя. Внутри — полутемная комната, в которой нет ничего любопытного или постыдного. Стол, к которому тянется множество проводов. А там, на столе, лежит нечто под белым покрывалом; по очертаниям легко понять, что это человек. Взрослый мужчина. И это и есть постыдный секрет?.. Какое-то чудовище Франкенштейна? Хисока просто молча смотрит, потом — на Леорио. Тот бледен, словно полотно, за которым скрыто тело. Медленно в голове вращаются шестеренки. Хисока снова смотрит назад, на тело, а потом — уже окончательно на Леорио. Все понимают все без слов. Ох, понятно, что значили слова на корабле. Значит, не только Хисоке взбрела эта мысль в голову. Но вряд ли Леорио был инициатором. Скорее всего он просто попытался помочь тому, кто этого захотел. Еще раз он косится на тело под простыней, недвижимое, неживое, застывшее между жизнью и смертью, а потом прикрывает глаза. Идти против законов мироздания о смерти — кощунство, но он не будет осуждать. Именно так Хисока и был возвращен к жизни. Это только очевидно. — Я так понимаю, что воскрешение не удалось. В ответ ему Леорио криво улыбается. Он проходит в комнату, смотрит на стол некоторое время, а потом опирается на его край. Отсюда его облик в кошмарах — этот момент гнетет его больше, чем пытка в Кер-Исе, потому что там мучили его, но он был спасен, а здесь он надругался над телом своего друга, забыв о том, что тот человек — будто просто сшил заново кусок мяса. Но Хисока не собирается его осуждать. Порой в своих желаниях люди заходят слишком далеко. А Леорио сделал это из добрейших побуждений. Он им всем — чудовищам старого и нового мира — не ровня. Он просто хочет лучшего. — Эксперимент был признан неудачным.