ОВЕРДРАЙВ-44

□ □ □ □ □ □ □ □ □ □

Напряжение, которое испытываешь при падении вниз, невозможно описать словами. Невесомость всего на секунду, а затем резкое падение вниз, когда гравитация все сильнее и сильнее давит тебя к земле, словно ты — таракан, а матушка природа — это человек, что пытается тебя раздавить. Впрочем, у Хитклиффа случались деньки и похуже: один раз в его город, в его прекрасный Лунцзю пришел человек, что мало того, что устроил бойню в его любимой пагоде, так еще и вышвырнул его, владельца этого места, на мороз, что переступает всякие границы разумного. Есть такое словцо — кощунство — и именно оно тогда и произошло. Впрочем, Хитклифф не удивлен. Он вообще ничего не ждет от Демиана, который легко продает всех и вся Гону Фриксу, это скорее разумное завершение их отношений, потому что нет ничего в этом мире более шаткого, чем верность продажного старика. Но Хитклиффу плевать. Он не из тех, кто гонится за властью. Пока что его устраивает его положение, потому что Юйди — хороший босс, неплохой мужик, а еще в «арбитрах» неплохо платят, и униформа у них полный улет, но это так, легкий флер… Проблема начинаются в тот момент, когда они с Гоном Фриксом дерутся в холле, и Хитклиффа вышвыривают в окно. Нет, разумеется, ему везет — он вылетает не слишком далеко, потому при падении умудряется зацепиться за выступ с флагштоком и повиснуть на нем, словно обезьянка. Так он и висит некоторое время, крепко вцепившись в скользкую поверхность, понимая, что чуть разожмет пальцы — и ощутит на себе в полной мере законы физики, особенно об ускорении свободного падения, что, конечно же, Хитклиффу ни черта не хочется, потому что у него все еще есть планы на будущее, это все, понимаете? Крайне важно. Может, в какой-то момент он бы и отдался в милостивые руки гравитации, но этому не суждено сбыться: буквально через десяток минут после того, как он повисает в этом экзотичном месте, наслаждаясь видами города, он вдруг чувствует, как флагшток резко поднимается вертикально, а когда оборачивается, то видит, как его основание с легкостью сгибает рукой Юйди и подтягивает его, Хитклиффа, к себе. В момент, когда его пальцы наконец расслабляются, новый босс хватает его за шкирку и затаскивает на этаж. На устах его ухмылка. — Ну как, позависал? — Да пошел ты, козлина! — впрочем, Хитклифф не в обиде. Он осторожно косится вниз, на высоту, над которой успел замереть. — Э, но спасибо, честное слово. Мне не особо хотелось превращаться в блин, особенно если в этом замешан такой человек, как Гон. Лицо Юйди принимает ожесточенное выражение. — Не расслабляйся. Мы идем наверх. — Че? Останавливать его? А он нас не убьет? — Ну, тебя — может быть добьет. Когда Юйди произносит это, на его губах появляется жесткая ухмылка, и, честно говоря, больше Хитклиффу спрашивать ничего не хочется, особенно то, почему упоминается только он. Он еще раз косится назад, на пропасть, в которую так и тянет ветром (тем опасны дыры в окнах на большой высоте, разница давления, опять же множество физических законов, что пытаются тебя убить), но потом на босса. Затем на себя. Потрепали его, конечно, знатно, но идти он кое-как сможет. Тут дело не в мести, хотя, конечно, Хитклиффа жутко бесит этот пацан Гон, но скорее в принципах. Потому он вздыхает и хлопает себя по карманам, после чего рассеянно смотрит на Юйди. — Только я свою игрушку потерял. — Она тебе не понадобится. — Че? — Хитклифф вскидывает бровь, и Юйди лишь качает головой. У него вновь это жутко серьезная морда, когда он говорил о вещах, которые ему, Хитклиффу, не особо доступны. Что-то вроде духовного родства с Гоном, ага? — Если я верно предполагаю, что случится, то в этом нет нужды. Идем. И, развернувшись, следует к лифтам. Хитклифф так и смотрит на него ошарашенно, на его широкую спину, скрытую за плащом с меховой оторочкой, на человека, что стоял титаном при основании «арбитров», держа их на своих плечах вместе с Гоном… Есть люди, ради которых можно отбросить свои амбиции. Хитклифф — человек не слишком эгоистичный. То есть, он любит, когда ему многое принадлежит, но если найдется кандидат получше, то он легко уступит место. Иронично, что так выходит с Гоном. Не из уважения… Но да, этот маленький паршивец, уничтоживший его любимое логово, точно заслужил статус главаря бандитов куда больше, чем бедный маленький Хитклифф. Есть такие люди, перед которыми лучше отступить. Когда они входят в лифт, начинает играть раздражающая глупая музыка, совершенно не вяжущаяся с атмосферой. Хитклифф чувствует, как начинает нервно топтаться на месте. Юйди же рядом с ним — скала, олицетворение спокойствия. Видимо, он замечает внимание на себе, потому что одаривает своего незадачливого спутника пустым взглядом (с черным белком это выглядит пугающе), но затем вновь отворачивается к табло, на котором медленно ползут числа. Думается Хитклиффу, Гон пошел этим же путем, на лифте. У него рана на бедре, а он не дурак. Скорее всего понял, что истечет кровью раньше, чем пробежится по всем лестницам. Повезло же тем, кто оказался на этажах между! А то присоединились бы к клубу несчастных убитых, что остались на первых этажах! Злая ирония! Да что не так с головой этого Гона Фрикса?! Простой ответ — все. — Мы убьем его? — наконец озвучивает он догадку. Юйди щурит глаза. — Нет нужды. — В смысле?.. — Сейчас им занимается Церредрих. Хитклифф медленно вскидывает бровь. — А вы, типа, кореша? — Я всего лишь наемник. Ты думаешь слишком много и не о том, — Юйди опускает на него глаза и выразительно смотрит, мол, ну ты и дубина стоеросовая, от чего Хитклифф лишь икает, пораженный до глубины души подобным обвинением, впрочем, не отрицая, что оно может быть немного правдивы. — Не беспокойся, Панда. Есть вещи, о которых лучше не думать, и эта возня — одна из таких. Пока что все продвигается в рамках нормального. Ага, возмущенно думает Хитклифф, такого нормального, что половина охраны мертва. Он даже упускает это раздражающее «Панда» из уст Юйди, потому что кличка прилипла намертво. Вздыхая, он лишь смотрит себе под ноги. Церредрих, этот самовлюбленный индюк, решил поиграть в кошки-мышки с Гоном? Это дурно закончится. У него не такого опасного хацу, что уничтожило бы Гона на месте. С таким парнем надо действовать наверняка, искать что-то, что убьет его за секунду, иначе н выкарабкается. Слухи по Гойсану рассказывают о том, что один раз Гон почти умирает, теряет нэн, но потом возвращается вновь. Он — страшилка города, элемент хаоса. Были ли созданы «арбитры» им, чтобы держать Гойсан в порядке, или же были они сформированы с целью сдерживания Гона в случае чего? Ответа на этот вопрос нет. Наконец, лифт останавливается. Вдвоем они выходят прочь, идут к кабинету по кровавым следам. Гон явно побывал тут, уныло размышляет Хитклифф, видя отчетливую кровавую дорожку. И он явно на последнем издыхании, раз так кровоточит… И, скорее всего, зол просто как не в себя. Когда они останавливаются перед кабинетом, он медлит на мгновение, но внутри оказывается пусто. Юйди двумя пальцами указывает наверх, мол, на взлетной полосе. О, вот это грандиозное место для финала… Хитклифф еще раз смотрит на кровавые следы. — Тогда что мы будем делать, если не убьем его? — Наблюдаем. — Э… — Возможно, все закончится немного иначе, чем ты ожидаешь, — холодно отзывается Юйди, будто бы ему доступны видения будущего, и он отчетливо знает, что их всех там ждет. Так и норовит спросить, откуда у него этот дар, но Хитклифф решает сыграть в умного и промолчать. Ну раз что-то неожиданное — ладно. Возможно, сила переговоров? Хотя какие переговоры с подрывником? Гон взрывает бомбу!.. Ну, наверное, это он. Да? В последнее время интриги становятся больно запутанными. Даже если это не Гон, он имеет к этому прямое отношение как причина, а этого достаточно для Хитклиффа, чтобы точить на него зуб и всячески про себя обзывать, так сказать простые радости маленького наемника. Ах, какой же он дурак!.. Так он думает, когда они с Юйди поднимаются по лестнице наверх. Надо было ехать в Джаппон, найти там себе красавицу в кимоно, жениться, ну, это все, золотая мечта идиота, понимаете? Но нет, его потянуло на исследования, повелся на обещания Паристона, мол, да там на Темном Континенте проще заработать, чем моргнуть!.. И так-то оно так, но только вот никто не говорил ему, что придется столкнуться с психопатом, который может по щелчку пальца рвануть город просто потому, что ему так захотелось. Некоторые люди слишком опасны для общества. Когда они вдвоем выходят на взлетную площадку, первым делом в лицо Панде бьет сильный ветер, пробирающий до костей. Его хватают за шкирку и вынуждают упасть на колени; Юйди явно не хочет светиться лицом перед Гоном, и Хитклифф прекрасно понимает, почему — свежи еще воспоминания про Дюллахан, а провоцировать агрессивного дебила себе дороже. Потому он затаивает дыхание, пригибается и всматривается вперед, в картину, что разворачивается перед ними. Сейчас их задача… наблюдать? Да уж… Почему-то ему совершенно не хочется в это влезать. Не только его задевает холодный ветер; он наблюдает за тем, как у одного их вертолетов на множестве «лапок» стоит Церредрих, рядом с ним — трупы обслуживающего персонала. Сам Церредрих при этом выглядит неожиданно спокойно: в хорошем дорогом костюме, с волосами, собранными на затылке, он выглядит элегантно, взгляд его неожиданно расслаблен для того, кому угрожает смертельная угроза в лице Гона Фрикса, что стоит сейчас напротив него. Руки все в крови, взгляд горит бешеным огнем, вот оно — обличье бога не войны, но безумия!.. Хитклифф чувствует, что невольно втягивает голову в шею. Но их с Юйди приход явно остается незамеченным — Гон слишком занят разговором с Церредрихом. Ах, эти битвы нравом… — Я много думал об этом, — говорит Гон, явно продолжая какое-то пропущенное приветствие, последовавшее после убийства всего персонала на взлетной полосе. — И пришел к выводу, что Дюллахан была права. Проблема заключалась не только во мне, но и в том, кто за мной следовал, кто мной восхищался. Каждый раз я вижу одно и то же: как люди, которые проникаются ко мне симпатией, начинают словно с ума сходить. Сначала это было забавно, но потом я начал думать, что это какая-то нездоровая тенденция. Церредрих смотрит на него исподлобья, не моргая. — Я думал, что это проклятье или что-то вроде того. Множество таких людей я встретил, и почти все закончили плохо. Только Киллуа повезло в этом плане… Но не суть. Я подумал, что не только я замечаю эту странную тенденцию, и вот мы здесь. Я знал, что это кто-то пронюхает. Какие-то замысловатые разговоры тут, думается Хитклиффу. Он вздрагивает, когда Гон резко поднимает руку и указывает ею на Четвертого Принца и грозно рычит: — Ты тоже это понял. — С чего бы? — насмешливо фыркает тот, даже не меняя позы. — Я не настолько тобой одержим. Сейчас у меня есть игрушки куда интереснее. — Не ври мне, мразь! Я знаю, что ты все это знал! И решил использовать в свою пользу! Зачем тебе эта дрянь?! Ты знаешь, о чем я! Кому в здравом уме вообще захочется о таком думать! Решил проверить свою маленькую теорию?! Голос Церредриха, в отличие от напряженного вскрика Гона, звучит спокойно, усыпляющее. Он напоминает сладкую тягучую патоку, а вот рычание Гона — будто раскаты грома. Таковы они на самом деле. Таковы эти страшные люди, которые когда-нибудь принесут конец их маленькому миру. Так думает Хитклифф. Он опасливо косится в сторону, на Юйди, но лицо того напоминает погребальную маску, настолько спокойное. — Почему тебя это заботит? Это не имеет отношения к тебе. Мои интересы — это мои интересы. — В смысле не имеет?! — Это всего лишь вопрос точки зрения. Понимаешь, есть вещи, которые произойдут в любом случае. Назови это энтропией. Что-то подходит к концу, чтобы дать началу новому, этого не избежать. Но я могу подтолкнуть нужные вещи к тому, чтобы они наконец свершились, — Церредрих разводит руки в стороны и угрожающе смотрит на Гона. — Ты ведь такой же. Я знаю, что ты считаешь вознесение, о котором говорят вольные охотники, чушью. Богов не существует, все они — просто очень сильные люди. Исаак Нетеро был близок к тому, чтобы «вознестись», но он так и не достиг этой точки из-за собственного эгоизма. Быть эгоистом тяжело, я это знаю. Я лишь создаю почву для событий, направляя все в нужную сторону, чтобы мы не потеряли кого-то, вроде Нетеро. — Это бессмысленно. — Почему? — это явно веселит Церредриха гораздо сильнее, чем нужно. — Объясни мне, почему ты считаешь это глупостью? Разве мир был бы не спокойней, зная, что им покровительствует подобный человек? Неважно, сходят ли люди с ума или нет, многие, кто идет за тобой, все равно получают свой маленький кусочек счастья. Взгляни на Паристона Хилла, на своего отца. Или я должен сказать — на свой оригинал? Не имеет значения, впрочем. Они оба потеряли своего «бога» и опустились в хаос. Такие люди как ты или Исаак Нетеро не должны продолжать держаться за эгоизм. На вас слишком много завязано. Та взорванная бомба — лишь одолжение миру. Ты ведь сам знаешь это. — Одолжение? Люди умирают! На устах у Церредриха мелькает оскал. — Разве это не то, чем они обычно занимаются? Внезапно, Гон коротко смеется. Больше походит на короткий собачий лай. — Войны — не решение. Не всегда. — Но ты — палач. Как можешь ты так говорить? — Я знаю. И я убиваю тех, кто может развязать ненужные войны. Видишь ли… — Гон наклоняет голову набок, по-собачьи, и когда ветер треплет его спутавшиеся от крови и пота волосы, иногда они застилают глаза, все, кроме одного, создавая иллюзию, будто у него во взгляде раскаленное золото. — Человечество не разделимо с войнами. Все в нашем мире было порождено ими. Оружие, медицина, законы, технологии. Даже нэн — эхо настолько старой войны, какую не помнит уже никто. Все это стало возможным благодаря войнам. Но не одними войнами будешь сыт, верно? — Философия рождается в мирное время. Развлечения вроде фильмов и музыки, не считая пропаганды и гимнов — все это рождено в моменты, когда войны нет. — Верно. Они тоже необходимы. Потому войны нужно контролировать. Видишь ли, Церри, ты совершенно прав. Я — палач. Я вершу правосудие так, как считаю нужным. Когда я вижу угрозу в человеке, что может принести слишком много проблем, я его убиваю. Но я знаю, что в Гойсане полно преступников… И многие из них — просто мошки. Никто из них не станет опасностью, что когда-нибудь потрясет мир. Я или ты — и есть такие точки сингулярности, вокруг которых все вращается. — И Джайро, — эхом откликается Церредрих, и Гон угрожающе щурит глаза. — И Джайро. Когда он сжимает кулак, кожа на перчатке трещит, будто вот-вот лопнет. — Как и следует палачу, мое сердце всегда будет тянуться к войне, к пиршеству крови и боли. Потому что только в них я нахожу покой. Но мое мнение здесь не играет роли. Я эгоист, но я знаю свои рамки. А вот ты решил их отчего-то попробовать на прочность, и прогадал. Как видишь, ничего не сработало. Важно еще желание. Как и желание… организовать новую войну. Гон резко опускает глаза вниз, и взгляд у него становится дикий, отрешенный. — Войны и кровь никуда не исчезнут. Но мы сможем их контролировать. Это то, о чем говорил Джайро. Злодеи должны существовать, чтобы рождались герои. Каждая эпоха должна завершиться с казнью своего злодея, но, чтобы мир не стоял на месте, потребуется новый. Я с радостью… стану таким злодеем… Как и Джайро… Все же, в этом он был прав. Потому мне не нужно вознесение. Я сам себе и бог войны, и монарх, и злодей, и герой. Я сам пишу свою историю. И я нашел своего злодея. Когда он поднимает руку, медленно, сначала его палец упирается в Церредриха, но затем поднимается выше, еще, пока и вовсе рука не оказывается в вертикальном положении. Невольно все они тут поднимают головы, но прямо над головой Хитклифф видит лишь одно — чистый лунный диск в ясном ночном небе. — Луна?.. Не только он удивлен этому. Лишь один Юйди хмурится, будто что-то подозревает. — Мой враг — там, — Гон опускает руку и кладет ее на бедро. — Но чтобы добраться до туда, мне нужны ресурсы, которые может предоставить только война. И твои игры мне сейчас крайне сильно мешают. Я бы предложил тебе закончить все мирно, но я знаю людей вроде тебя, и понимаю, что ты будешь мешаться мне под ногами. Думаю, Джайро пришел к тому же выводу, потому порвал с тобой все связи. — Ой ли? Виноват ли мой эгоизм? Гон хмуро осматривает его с головы до пят. — Я не люблю, когда в мои игры вмешиваются. — А я не люблю, когда мне что-то запрещают. Проблема, верно? — Что тебя не устраивает в моем плане? Тебе должны быть выгодны четко контролируемые войны. Ты владеешь железными дорогами, это единственный эффективный способ транспортировки на данный момент по всему Темному Континенту. Мы могли бы работать вместе. Контролировать каждый конфликт, что тут происходит. Как ты и говоришь, задавить свой эгоизм и создавать будущее вместе. — Это хорошее предложение. Но мне оно не нравится. Когда Хитклифф впервые слышит о Гоне Фриксе, он знает о нем исключительно как о драчливом мальчике с очень большими связями. Почти все его приключения связаны с тем, что он чего-то хочет — настоящий эгоист, но вместе с этим ему не чужды человечность и доброта. Он пощадил множество врагов, которые потом стали его верной опорой и помощью, и вот так за Гоном Фриксом закрепилась слава опасного, но все же хорошего человека. Когда Хитклифф слышит от Восьмерки о том, что его город захвачен, сначала он в бешенстве, но потом он вспоминает слухи… Наверное, тогда играет роль тот факт, что он хорошего мнения о своих подчиненных. Гон Фрикс выглядит опасным человеком, но тем, кто за своих людей постоит горой. Потому, уходя прочь, Хитклифф спокоен. Это одна из тех вещей, которые иногда случаются — перемены власти, тем более он ждал подставы от Демиана. Но, хотя бы, Лунцзю был в хороших руках. А потом города не стало. Остались лишь опасные руины, кровь и сироты. Все благодаря эгоизму Гона Фрикса. Кто виноват?.. Имеет ли это значение? Нужно понимать, кто все это начал. Когда-нибудь порожденная им война прикончит этот белый свет. В этом Хитклифф уверен на все сто. — Видишь ли, в этом наша с тобой разница. Ты эгоист, который еще пытается думать о других. Не знаю, зачем, потому что в этом нет никакого смысла. Все равно мы делаем все так, как хотим. Просто ты прикрываешься регалиями порядка и справедливости… Я не вижу в этом никакого смысла. — И чего же ты хочешь? В это мгновение улыбка на устах Церредриха меркнет. Повисает тишина, и некоторое время лишь ветер воет, гуляя по взлетной полосе. Он треплет волосы Церредриха, делая его и не без этого неаккуратный хвостик еще растрепанней, а потом он вдруг щелкает пальцами, словно о чем-то спонтанно вспоминает. Закуривает; Хитклифф не видит отсюда марку сигарет, но знает, что это одна из дорогих марок. Когда он выкуривает половину — все это время Гон терпеливо ждет — он вдруг произносит абсолютно серьезным тоном: — Я хочу построить пирамиду. Гон хмурит брови. — Наше общество не идеально, он уродливо, и разница между людьми лишь подчеркивает эти градации. Я люблю уродства… но некоторые вещи нужно истребить. Мои братья и сестры были олицетворением этих грехов. Многие умерли, — на этом его голос звучит насмешливо. — Там была девочка, ты встречал ее, Фугецу. Она была чистой, а потом встретила мужчину и заразилась от него грехом, из скорбящего невинного цветка превратилась в такую же алчную чумную крысу, каких полно в нашем роду. В месте, которое собираюсь построить я, подобного не будет. Там все будет подчиняться моей воле, и, значит, все будет в порядке. Он выжидающе смотрит на Гона. Гон же склоняет голову набок. Когда он произносит следующие слова, Хитклиффу кажется, что зря он вообще согласился приходить сюда с Юйди. Надо было и дальше висеть на флагштоке, не знал бы себе проблем… Или лучше укатить в Джаппон, найти там себе девочку в кимоно взаправду?.. Но что-то подсказывает ему, что больше такой возможности не выдастся. Что больше он не сможет так просто отвернуться от всего, что было, потому что этот разговор… Этот разговор… Почему-то ему кажется, что он еще припомнит. Когда-нибудь в будущем. Гон неожиданно расслабляется, видно, как перестает он хмурится, и звенящим в тишине — если можно ее назвать таковой — произносит: — Меня это не устраивает. Вот так просто. — Мне надоели наши пафосные речи. Я пытался тебя образумить, но ты совсем тронутый. Я-то хотя бы это признаю! Но пирамида… Ну уж нет. Прости, приятель, но я тебя убью! Без обид! Вот так просто может решиться чья-то судьба. В следующие пять секунд происходит несколько вещей: Гон наклоняется, он резко бросается вперед, так, что бетон под ним трескается, Церредрих опускает руку на пояс (где только сейчас Хитклифф замечает нечто в алой ткани… он видит, как спадает она, видит под ней клинок, который продавали несколько лет назад на аукционе, тот, что принадлежал известному мастеру множество веков назад…), видит, как они сближаются. Гон заносит кулак; Церредрих замахивается мечом. Вспышка… В небе бьет молния, ударяя в самый шпиль здания. Когда Хитклифф опускает взгляд вниз, то видит, как рука Церредриха занесена назад так, будто он уже ударил. А Гон, что стоит перед ним… его тело… сейчас валится на землю, все еще под инерцией прыжка… И даже отсутствие головы не мешает ему продолжить двигаться. А та же падает на бетон, ударяется глухо о взлетную полосу и катится вперед, оставляя за собой алый след. Мгновенно сверху начинает идти дождь. Никакого катарсиса. — Вот и все, — тихо произносит Юйди. Эмоции в его голосе прочитать невозможно. Вот и все. В это же время в паре километров отсюда Киллуа Золдик опускает снайперскую винтовку, новейшую военную разработку, способную преодолевать подобные расстояния. Он поднимается на ноги и смотрит вдаль, на крышу далекого небоскреба, после чего отворачивается назад. Дело — сделано. Выбор был определен. Логика восторжествовала над сердцем.