Посвящая вам мой последний осколок.

Этот день был определенно самым странным днем в году, пора бы его в календарике красным маркером обводить, потому что столько событий даже в мыслях не умещались. Оставалась только надежда, что относительно спокойная жизнь к Сатору еще вернется. Годжо от волос руку давно одернул, а теперь думал: что с этим всем делать? Какие решения остается предпринимать? Со стороны он выглядел достаточно смешно, походя на сумасшедшего ученого — сидит на коленях в окружении распахнутых книг, волосы растрепаны, так еще и в крови заляпаны, а взгляд все бегает от угла комнаты к углу, губы сжаты в тонкую линию. Полумрак. За освещение ответственны были вечные свечи, разучившиеся потухать с момента зарождения в мире волшебства. Сатору все устраивало, вроде как, но ему хотелось на данный момент лишь одного — чтобы кто-то был рядом. И не абы кто, а тот, кто сможет ему поверить. Кто переживал что-то подобное, кто сможет помочь с решением всех проблем, сможет обсудить все происходящее в этих стенах, ведь оно отнюдь не с каждым третьим происходило. Сатору чуть ли не в панике осознавал тот факт, что ему действительно некому рассказать все от и до. Что по-настоящему понять, а не покрутить пальцем у виска, сможет не каждый из его многочисленных знакомых. Для них будет самым логичным вариантом принять слизеринца за помешанного, за сумасшедшего идиота, и хотел бы сам он себя таким назвать, да только сердце подсказывало, что не сработает такой глупый прием против тьмы. Одиночество — самое ужасное, что может существовать. Самое кошмарное, что может показаться материальным рядом с тобой, самое болючее чувство на всем земном шаре, но, тем не менее, именно оно на данный момент заставляло челюсти сжиматься до скрипа зубов. Оно и обыкновенная человеческая усталость. Волшебника терзали то Искуситель, то какой-то неизвестный персонаж, а главное, где? В каком месте? В чертовом Азкабане! Уму непостижимо, да и Мерлин с ним, если бы Годжо там оказался из-за какой-нибудь другой причины, но нет же. Причины-то и нет, кому-то всего лишь захотелось его туда отправить и с легкостью на сердце поведать, что ему приговор уже подписан. Вдох. Выдох. И мысли направлены наконец-то в верное русло. В ванную идти, чтобы красоту такую с головы убрать, не вариант, хоть она и располагается не так далеко. Некоторые волшебники являлись необычайно хитрыми особями и владели таким планом: забрать еду со столовой, поесть на перемене попозже, но успеть искупнуться. Да и общая она, что тоже не очень подходит Сатору. Кровь кетчупом на волосах назвать Годжо не сможет. Где вообще в Хогвартсе можно найти тихое место без лишних глаз? Ванная старост. Бинго! Решение почти нашлось, но сомнения тут же появились. Старосту Слизерина Годжо тревожить точно не собирается: она его и так не очень-то любит, а увидев кровь, подумает сразу, что он в драку ввязался, и проблем не оберешься. Но есть староста Гриффиндора. Двойное бинго. А также двойной душнила, который в тысячу раз больше Сатору не любит, у которого в тысячу раз меньше желания выслушивать оправдания слизеринца, и который для него создаст в тысячу больше проблем. Сатору оживился: за секунду достал чистый лист и перо с чернилами из шкафа, начав быстро писать послание, стараясь буквы более разборчиво при этом выводить.

«Сугуру, я тут чуть не умер. Помоги, пожалуйста, я буду у ванной старост через минут пять, и меня стопроцентно никому не надо увидеть. Я даже не издеваюсь, обещаю! Поверь мне единственный раз в своей жизни, ситуация критическая, у меня вся башка в крови, а на чары явиться позарез надо, у меня хвостов по ним больше, чем у всех кицунэ в мире.

Сатору».

***

Гето, устало глядя на пергамент с домашним заданием, выискивал ошибки в написанном собственноручно тексте. Спустя три проверки он так и не заметил ни одной, но не прекращал каждое слово взглядом сверлить, будто в идеальной работе подвох точно будет, и писал ее словно кто-то другой, безграмотный и рассеянный, а не он сам. Вдруг на этот самый пергамент приземлилась кривоватая бумажная птичка. Она резво помахивала крылышками, изо всех сил стараясь привлечь к себе как можно больше внимания. Сугуру удивленно обвел глазами окружающих гриффиндорцев: те продолжали болтать между собой, и никто подозрений не вызвал. Так кто же адресант такой активной певички? Магия развеялась, когда Гето наконец отложил пергамент с домашним заданием и развернул лист. Выражение его лица менялось с каждой прочитанной строчкой. Тревога к концу сообщения стала почти осязаемой, и он не знал, сколько у птицы занял времени ее полет и стоит ли Сатору, словно под прицелом, около входа в ванную старост. Он схватил со стола оставшуюся небольшую плюшку, шепнув заклинание, так что та, обернутая магией, оказалась в портфеле, и, как Сатору какое-то время назад, вскочил с места и помчался по коридору, вызвав удивленные вздохи студентов. «Клянусь, если это очередная идиотская шутка и я зря получу выговор от директора за бег, я эту белобрысую крысу задушу своими руками», — думалось Сугуру, пока он, в тщетных попытках отдышаться, ожидал приближение волшебной лестницы. И вот он, не обращая внимания на щебетания портретов, подбегает к силуэту, еле различимому в полутемном коридоре. Тревожность вылилась в гнев совершенно незаметно. Как только Гето разглядел сверкающие голубые глаза, он передал свое безграничное возмущение вербально. — Что случилось с тобой за эти ебучие двадцать минут?! Ты вообще не умеешь спокойно- — Открой дверь, пожалуйста, я все расскажу, принц. — Сугуру все еще не привык к особой любви Годжо перебивать его, но пыл его поумерился от такого леденящего тона. Гето словно водой из проруби окатило, отчего он и не стал продолжать, а ввел секретный пароль, известный только старостам, и пропустил Сатору вперед, хмурясь. Только при свете солнечных лучей Сугуру смог увидеть нечто неправильное, что-то, что явно выбивалось, заставляло глаза в удивлении распахнуть и так и застыть в дверном проеме, разглядывая идущего к огромной ванной Сатору. На самой макушке головы виднелось яркое пятно все еще не застывшей крови: та алым пятном расползлась по белым волосам, и выглядело это достаточно ужасающе: то, как по затылку Сатору капли красные стекали, заставляло Гето убедиться, что не просто так слизеринец заставил его нестись по коридорам громадного Хогвартса. Сугуру, взяв себя в руки, быстрым шагом нагнав Годжо и тут же схватив за плечо, развернул лицом к себе, не замечая пораженного таким действием взгляда голубых глаз, что выискивали в лице Сугуру что-то кроме обыкновенно появлявшегося отвращения и осуждения. И он нашел. От чего совсем расслабился, улыбнувшись. — Наклони голову, а не на меня смотри, дурак, — Годжо тут же покорно голову склонил, рассматривая теперь свою обувь, что тоже, оказывается, в пятнах была. — Она не засыхает. Времени уже прилично прошло, но ощущение создается, что ее все больше и больше только становится. Я торопился так поэтому, но не только, конечно. Я та еще боль головная всех учителей, но к выходкам моим они почти привыкли. Однако если бы столько крови увидели, то и вопросы бы появились. Об отчислении даже, вероятно, а отец мне этого не простит. Он и так от многого меня отмазывал, а тут… Как-то тяжело бы далось, уверен, да и он принципиальный у меня. Но я же не по своей вине это получил! Я вообще не знаю, как так вышло, но… — Сатору, молчавший уже столько времени, не смог удержаться от возможности быстро протараторить все то, что в голове у него крутилось все это время. — Никто мне не поверит, вот что. Скажут, что драку затеял, что влез куда-то, а я, что даже обидно немного, и мысли не имел ни о том, ни о другом. А там и дело с концом, кто правды не знал, тот молодцом. Сугуру все это время голову его осматривал на наличие раны, прядки одну за другой разделял, сам в крови умазался, но не это его волновало. Он не заметил ни одного даже маленького следа драки, и ему очень не хотелось верить и думать, что Годжо ему в лицо лжет, а сам просто убил кого-нибудь за поворотом, а потом причесался, но замарался по чистой случайности. Сатору дурачиться любил, но дураком точно не был. Так сильно он бы точно не проебался, даже если бы тело действительно лежало под землей где-нибудь в окрестностях. — Подождем. — Сугуру не требовал объяснений все еще, будто и думать о них забыл. А Сатору замер да глаза широко распахнул в ответ на такое заявление, резко вскинул голову, ожидая признания Гето о том, что он все-таки пошутил. Однако не дождался и начал свою пылкую речь. — Какое еще «подождем»?! Сугуру, я не знаю, отмоется это вообще или нет, о чем речь? Это явно волшебство, а если она застынет в один момент? Если я ее вообще отмыть не смогу?! — В таком случае придется походить лысым. — Ты-… — Сатору продолжал возмущаться, не на шутку испугавшись за свои волосы. — Зачем тебе понадобилось ждать? Что тебе это даст? Сатору смотрел в глаза Гето и изо всех сил старался показать стадию своего возмущения. — Ты сделал предположение, что крови становится больше со временем. Я хочу проверить, чтобы получить больше данных об этом заклятии и позже попробовать найти информацию о нем. Понятно теперь? — Гето, глаза закатив, объяснял все с невероятно скучающим лицом. — Второй раз говорю, голову опусти. После чего он схватил его голову с двух сторон и резко потянул вниз, заставляя шею Годжо согнуться под неестественным углом. Подбородок уткнулся в грудь на несколько мгновений. Возможно, это и резко слегка получилось, но голубые глаза теперь сверлили плитку на полу, а не Гето, что последнего несказанно радовало. Сатору тихо шикнул в ответ. — Прости. — Сугуру сместил ладони на скулы Сатору, мягко придерживая голову Годжо, чтобы тот не мешал наблюдать за красной макушкой. И почему тот так резко замолк? А у Сатору целый мир перед глазами пронесся: воспоминание настигло его внезапной вспышкой молнии, пронзившей разум. Перед глазами возникла знакомая сцена: он, маленький мальчик, до ужаса непоседливый и неусидчивый, за скучными книжками времени никогда проводить не любил, а отец, в свою очередь, владел огромной фамильной библиотекой, уход за которой из поколения в поколение передавался. И, конечно, он старался привить любовь к печатным изданиям единственному сыну с самого его детства, но успехов было не так уж и много. Годжо тогда сидел за дубовым столом, — как сейчас помнит, — на нем стояли плавящиеся черные свечи с голубыми огоньками, с десяток штук, а также граненый стакан воды. Перед мальчиком лежала тяжелая плотная книга с зеленой обложкой и ветхим корешком, заглавные буквы были самыми интересными во всей книге — они были украшены яркими завитушками, которые так и притягивали внимание ребенка — остальной текст ему был не особо интересен. Картинок здесь не было, а сквозь года даже названия этой книги он не смог пронести, да и не горел желанием. Отец, строгий и неумолимый, берег тишину в комнате, но его собственные шаги ее разбавляли. Он ходил за спиной сына, отмеряя время, которое потратил Сатору на чтение каждой страницы, наблюдал за его осанкой и направлением взгляда. Хмурился каждый раз, когда замечал, например, прикрытые голубые глазки — читали вместе они перед сном, и, бывало, по нескольку часов подряд. Умотавшегося за день Сатору ужасно клонило в сон. Скучные слова, написанные на страницах, плыли перед его глазами, сливаясь в неразборчивую массу. Отец нетерпеливо вздыхал, его губы сжимались в тонкую линию. Каждый поворот страницы казался мучением, каждое прочитанное слово — пыткой. И в один из вечеров он, точно так же, как и Сугуру только что, обхватил голову сына и грубо опустил вниз, ближе к книге, громкоголосо предупредив о возможных последствиях, если Сатору не прочитает книгу до двести тридцать четвертой страницы. — Ее действительно становится больше… Я даже предположить не могу, в чем причина. Где ты такое подцепил? — Озвученный вывод Гето заставил Сатору нервно усмехнуться. — Долгая история, признаться честно. Можно голову поднять? — Конечно… Разумеется. — Гето в вопросе услышал что-то, из-за чего ему стыдно стало еще больше за свое грубое обращение. — И еще раз извини, я не хотел. Не стоило так с тобой. — Ты о чем? — Сатору улыбку натянул, сразу после того, как Гето руки убрал, проходя к небольшому бассейну, что уже успел наполниться водой с пушистой розовой пеной. — Идиот. Ни о чем. — Сугуру чувствовал, даже точно знал, что Годжо понял, к чему он извинился, но почему-то сделал вид, что его совершенно не тронуло. Это даже раздражало. Сатору хмыкнул. Он наконец начал расстегивать окровавленную местами рубашку, предварительно сняв серебряно-зеленый галстук. Некогда белоснежная рубашка сползла вниз, открывая вид на острые углы плеч, он струилась по телу, но осталась висеть на предплечьях. Забыв расстегнуть пуговицы на рукавах, Годжо приступил к этому, а после и вовсе откинул элемент одежды вместе с галстуком подальше. Как чрезвычайно душный староста, Сугуру мог бы за такое упрекнуть: к отличительным галстукам нужно бережнее относиться, это ведь является гордостью каждого ученика, но он так и не смог вымолвить и слова. Что уж говорить, он даже не вспомнил об этом правиле. Громоздкие окна, забранные ажурным цветастым стеклом, пропускали мягкий свет, падающий на водную поверхность, порождая блистательные отражения. Здесь было достаточно уютно, царила обожаемая Гето тишина: в ванной старост слышались только краткие переговоры пузырьков пены, покоящейся на водной глади. Солнечные зайчики прыгали по комнате и обнаженной спине Годжо, каждый долго на одном месте не задерживался. Под светлой кожей мускулы перекатывались, сравнимые с волнами на поверхности океана, который всегда, вообще-то, ассоциировался с восхитительным цветом глаз. Невольно взгляд цеплялся, скользил по оголенной коже, с неосознанным интересом изучая каждый сантиметр. Гето наблюдал, как руки Сатору расправлялись с ремнем, а плечи, словно из мрамора высеченные, слегка напрягались. Пожалуй, в каком-то смысле он понимал девчонок, что еле писк сдерживали каждый раз, когда слизеринец рукава закатывал. Узкая талия заставляла оценить себя высшим баллом — подчеркивая широкие плечи и спину, она перетягивала на себя все внимание, словно вспышка света в ночной тьме. Мысли путаются, а Сугуру начинает волноваться, что его взгляд Сатору почувствует. Гето смущен достаточно — застывший, словно олень при свете фар, молча восхищался, хоть и не хотел этого осознавать. Противился этому, как мог. Он себя и одернуть яростно пытался: ведь в любой момент Сатору с легкостью обернуться может, а вместе с этим заметить наблюдение за собой полуобнаженным, и от издевок никогда боле спрятаться не выйдет. И все-таки один вопрос повлек за собой порцию мыслей, избавиться от которых не так уж и легко: как бы выглядели чужие ладони на талии Сатору, такой тонкой и действительно изящной? Ладони, что сжимают крепко, большие пальцы, что нежно поглаживают разгорячившуюся кожу, а немногим позднее руки бы поднялись выше к груди, не отрываясь от боков, огладили бы ребра, как бы на них играя, словно на клавишах пианино? Красиво. Маняще. И именно так выглядят представления этой картины. Но осознание того, чьи именно руки мелькают в красочной фантазии, заставили ужаснуться. В тишине был слышен резкий выдох Сугуру, который, оказывается, не дышал все это время, дыхание в какой-то момент задержав. Гриффиндорец наконец взял себя в руки и оторвал взгляд, развернувшись моментально на сто восемьдесят градусов. Гето тяжело сглотнул слюну, скопившуюся во рту, стыдясь за свое же поведение. По сути, он же не сделал ничего криминального: просто смотрел. Просто заглядывался. Просто оценивал фигуру того, против кого только сегодня утром использовал заклинание, дабы оттолкнуть от себя подальше. Но в голове по-прежнему не укладывалось то, что именно такие руки касались его. И чего именно они касались только сегодняшним утром. — Я пойду тогда? Не буду над душой стоять. — Сугуру, обведя языком сухие губы и привлекая взгляд обернувшегося вмиг Сатору. — Я хотел объяснить откуда кровь, да и не только это. Ты торопишься куда-то? — Годжо вопросительно голову наклонил, смотря Гето в затылок. — Смущать тебя не хочу. «И себя заодно», — пронеслось в мыслях на долю секунды. Слизеринец тихо рассмеялся. Послышался звук плеска воды. — Меня лишь обрадует, если ты будешь это делать, принц. Не переживай. — Ты мне это прекрати. Оба промолчали. Слышалось только, как Сатору тихо молился, чтобы кровь отмылась. Сугуру, пройдя к раковине неподалеку, вымыл руки, и теперь от нечего делать рассматривал фреску на стене, что предоставлялась его взгляду. Он терпеливо ожидал, пока Годжо наконец закончит злобно шептать и скажет что-то более информативное и полезное. — Слава Мерлину! — Воскликнул он, а Гето едва не обернулся, хоть и запретил себе так делать только несколько минут назад. — Не придется под ноль стричься, эта штука смывается. — И как эта штука образовалась? Ты, кажется, очень хотел поделиться. — Да, но мне удобней рассказывать будет, глядя тебе в глаза. Встанешь к лесу задом, а ко мне передом, быть может? Сугуру прощальным взглядом обвел фреску и развернулся на пятках. Увидев Сатору, чьи плечи облепила пена, он успокоился слегка, но взгляд все еще старательно и несколько отчаянно отводить пытался. Годжо не сказал ничего, только тихо усмехнулся. Но и это усмешка говорила о многом. Он знает о смущении Гето, даже находит его забавным, что просто из себя выводило. Хотелось обматерить его самыми грязными словами из своего лексикона, но желание строить из себя непонимающего причины этой ухмылки человека превосходило. — Знаю, что попросил тебя «поверить мне единственный раз в жизни» около пятнадцати минут назад, поэтому сейчас я попрошу тебя хотя бы сделать вид, что ты мне веришь, принц. Я не уверен, что с моих уст это все прозвучит очень правдоподобно, но все действительно было так, и я. — Ближе к делу. — Я успел побывать в Азкабане за двадцать минут обеда. Эмоции Сугуру колебались между замешательством, недоверием и раздражением. Что за чушь Сатору только что сморозил? Удивляла абсолютная серьезность Годжо, а также заставляла раздражение брать верх над другими пляшущими внутри чувствами. — Абсурд. Ты хоть понял, что сказал? Я действительно был готов поверить во что угодно, но… — Дослушай. Я хотел узнать значение своего предсказания, которое получил на прорицании, и даже спросил о его значении профессора Ванрукель, но та ответила, что техника выполнения задания всего-навсего неверной была. — Я усомнился в твоих способах еще на занятии, напомню. — И, в общем-то… — Годжо замялся — не хотел он напоминать о Шепоте Искусителя. — Я набрал кучу книг, чтобы поискать информацию об этом предсказании самостоятельно. И, к сожалению, не нашел. Но когда вернулся в спальню, куда положил все книги, то открыл одну из них и из нее вылетел папирус. Я начал читать его. Заголовок был таков: «Осколок рассыпающейся души». Как я выяснил, на нем уже была написана полная трактовка моего предсказания. Годжо в красках описал все то, что происходило с ним во время его небольшого путешествия: он рассказал о том, какой запах стоял в том месте, где он находился, каким был голос, читающий текст с пергамента. Все от начала до конца. — И еще одна немаловажная деталь: этот человек спрашивал о тебе. О нас, если быть точным. О наших взаимоотношениях и все такое. А когда я ему ответил неясно, он как меня хватанул за волосы, сжал в кулаке, неприятные ощущения были, если честно. Пришлось говорить без попыток свентить от точных ответов. Ну и все, собственно говоря. Потом меня вернули в спальню, где я оклемался от пережитого и вдобавок осознал, что я действительно побывал в Азкабане — руки того человека в крови были и волосы мои запачкали. Гето понадобилось некоторое время, чтобы осмыслить все сказанное. Сатору шутить любил, но ведь на такой теме смех вызвать не вышло бы, и он это понимал, верно? — Я думать начал, что мне делать с этим, и в итоге написал тебе. Все еще премного благодарен за спасение моей шевелюры. — Не знаю даже, что сказать… Все слишком странно звучит. — Ты мне веришь? — Тихо спросил Сатору с надеждой в голосе. И Гето, совершенно не колеблясь, кивнул мягко. — Верю.