Посвящая вам мой последний осколок.

— «Принц». Что-то не так? — Годжо явно был рад оттянуть момент, когда ему придется поговорить о том, что у него из головы не вылезает последние пару часов. А Гето и сам не знает, что не так — вспышка, воспоминание о чем-то далеком, и даже не о прошлом. Его никто ранее так не называл, ни одна живая душа еще не давала ему подобных прозвищ, но откуда тогда взялось такое явное чувство дежавю? — Черт, нет. Просто… И он вспомнил. Холод по спине и мурашки по телу пробежать успели, как только он услышал такое обращение вновь. Да, в обычной жизни Сатору никогда не называл Гето подобным образом, но… Последнее слово перед своей гибелью, которое сказал Сатору в его сне, было именно таким. Губы Годжо тогда шевельнулись перед тем, как он прощально тускло улыбнулся, тихий шепот для Сугуру показался громче всех звуков. Стал более оглушающим, нежели смех неизвестного совсем рядом, стал громче, нежели звуки разбушевавшейся погоды, нежели крики разбивающихся о сырую землю капель дождя. Громче всех голосов в голове был шепот. Тихое «принц» в ту ночь стало застрявшим в заледеневшем сердце осколком, тем самым, что обещал его напополам разбить. Гето хмурился, а боль внезапно переросла в физическую. Сердце предательски кольнуло, словно сон не хотел остаться обычным сном, а хотел оставить шрам после себя, реальностью стать, напомнить о том, что все в нашем мире случается не просто так, и он — в том числе. Это пугало, заставляло чувствовать себя глупо. Именно так. Быстро выдохнув и схватясь за сердце, он подумал: такая реакция на то, что он вспомнил маленькую деталь сновидения, в котором убил человека, с которым общего ничего иметь не хочет, действительно глупа. Но что поделать с собой, если вина-то и не его? Если его истерзанную переживаниями и болью лишними сгрызает это непонятное чувство, если именно оно гвозди в его голову вбивает и каждую мысль о Сатору приколачивает к черепной коробке изнутри, то как быть? Как и чем оправдать себя, как объясниться перед собой? Это действительно начинает сводить с ума. Бешеными темпами он будто с горы высокой скатывается кубарем прямо к ее основанию, что начало берет где-то около котлов с кипящим варевом, в котором смешались кровь, слезы и мольбы о смерти согрешивших. — Сугуру? Все нормально? Он и сам не знал. Наполненный зарождающейся тревогой голос Сатору вернул в реальность. Гето наконец-то вновь почувствовал, как ветер забирается под мантию, услышал, как листву, лежащую на земле, щекочет и волнует, как от его дуновения покачнулись ветви ивы, разрушив внезапно пришедшую звенящую тишину, которая позволяла мыслям порхать в ней, разноситься по всей округе, ложиться на замерзшую землю вместе с листьями, но не засыпать. Очнувшись от неизвестного для себя состояния, словно из воды вынырнув, и ясным взглядом посмотрев перед собой, он тут же встретил глаза Сатору — всего несколько минут назад они были спокойными и безмятежными, словно лазурное небо в теплый день, а теперь же искрились волнением, слегка приправленным горечью. Морская вода под лучами восходящего солнца. Глубина бесконечная, таящая в себе разнообразие эмоций, готовых вот-вот на волю вырваться и расплескаться, заразить, поранить. Сугуру резким движением скинул руку Годжо со своего плеча, словно чего-то испугавшись. Тот, в свою очередь, мгновенно решил отойти на пару шагов назад, поняв, что, возможно, Гето не хотел лишних прикосновений к себе в этот момент, стоя спиной к опасному и враждебно настроенному дереву. И слишком близко. Внезапно оно ожило, зашевелив толстыми и тяжелыми ветвями, в момент нападения похожими на кривые дубинки, намереваясь как минимум сбить с ног вошедшего в зону поражения, а как максимум — снести с плеч его голову безжалостным ударом. Предупреждение об опасности было озвучено не только тогда, когда Гето и Годжо подошли к иве — его повторяли раз за разом каждый год в первый учебный день, оно было написано на стендах в здании школы… Но кто станет обращать внимание на что-то подобное? Конечно же, Гето Сугуру и остальные адекватные ученики, но не Годжо Сатору, считающий, что он у Христа за пазухой всю жизнь будет посиживать. Годжо только и успел обернуться к иве, несколько поздновато замечая старый сук, замахнувшийся для точного удара, но умирать слизеринцу, видимо, не время — Гето вовремя схватил его за запястье перебинтованной рукой, и, тихо шикнув, дернул на себя. Он надеялся, что Сатору хотя бы грохнется, неожиданно для самого себя запутавшись в ногах, чего не произошло — резкий удар лбом в плечо Сугуру тому доказательство. Волшебники побежали прочь от вмиг разбушевавшегося дерева, сопровождаемые аккомпанементом в виде безудержного смеха Годжо. — Пизданутый на всю свою белую башку, блять, — гриффиндорец смотрел на согнувшегося напополам, постепенно успокаивающегося и пытающегося отдышаться слизеринца, не понимая, на кой черт вообще только что спас этого идиота. — чтоб я еще раз согласился- — Да все-все, я понял, принц. — Годжо смахнул несуществующую слезу с века, унимая веселье. — Так вот, чтоб я еще ра- — Пошли в школу, я нагулялся. — Сатору перебивал Гето намеренно, зная, что последует после его «согласился», а еще двадцать минут нравоучений слушать ему хотелось точно так же, как и умереть в свои семнадцать. — У тебя был шанс позволить мне погибнуть благодаря моей же глупости, или хотя бы тяжело пострадать и получить бесценный опыт. Спасибо, что не воспользовался им, я очень ценю такой добрый жест с твоей стороны и никогда его не забуду! Сугуру тяжело вздохнул, потирая переносицу, будто надеялся этим жестом головную боль унять. А это сделать будет довольно тяжело, ведь самая сильная головная боль идет рядом, периодически оглядывается на иву и подтрунивает, заставляя гнев, перемешанный с ненавистью к этому человеку, постепенно подниматься с глубин души.

***

Прибыли в Хогвартс они за десять минут до начала обеда, разойдясь мгновенно по разным углам — от компании друг друга устали. Вернее, устал только один из них, ведь убежал только Гето, а Сатору, видимо поняв, что он больше не является желаемым собеседником, обиделся и язык попоказывал, а после, глянув на расписание Когтеврана и запомнив, в каком кабинете у них идет занятие, направился в сторону волшебных лестниц. После прогулки с Сугуру у Годжо чувства смешанные остались — вроде как и радоваться надо, его наконец-то обламывать прекратили и согласились время провести вместе, так еще и пооткровенничали немного. А вроде и слякотно на душе — выходя на улицу после дождя, ожидаешь увидеть золотые листья, свежесть почувствовать, а в итоге натыкаешься взглядом на лужи грязи и любимую скамейку, на которую и не присядешь теперь — мокрая вся. И вот настроение изгажено — не так представлялись следы прекрасного природного явления. Все так хорошо начиналось — и очень странно закончилось. У Годжо мыслей целый рой был: что случилось с Сугуру, чем была вызвана его реакция на самое обычное слово, стоит ли Сатору этим словом гриффиндорца звать? Что удивило больше всего, так это помощь Гето. Он, вроде как, Годжо недолюбливает, а тут за руку к себе потянул, чтобы разгневанной иве не позволить нанести лишних травм слизеринцу. Ответ в голову достаточно быстро пришел. Кем является Сугуру? Старостой. Старосты обязаны что делать? Следить за порядком. Он бы достаточно сильно по шапке получил, если бы Годжо прямо там коньки отбросил. Так еще и дерево разбушевалось бы сильнее, чем внимание лишнее лишних магов привлекло. Сатору не заметил, как прошел к нужному кабинету. Он прислонился спиной к стене, и, поправляя волосы растрепанные ветром, стал дожидаться толпы когтевранцев, спешащих на обед. Оставалось пару минут — в томительном ожидании Годжо переделал все дела, какие мог. Галстук поправил, чтоб он выглядел так, словно змея шею обвила, носоупорами очков на переносице поелозил, но в итоге вообще их на макушке примостил — глазками пострелять уж очень хотелось. Что уж говорить, он и ворот рубашки поправить решил. В его понимании это в разные стороны его подергать, чтобы выглядело это так, будто он только что рубашку накинул и даже в зеркало смотреть не стал. Кстати говоря, о рубашке — ее верхняя пуговица у Сатору всегда расстегнута была, нравилось ему, как виднеющиеся из-за этого острые ключицы взгляды приманивают, как весь его слегка странный стиль, который Гето когда-то назвал «после ночлега в куче сена» в принципе интерес вызывает. А какие мысли у интересующихся ему уже было не так важно, но узнать он их все же пытался всегда. Иногда даже стараться не нужно было, все и так понятно становилось — кто-то вроде Сугуру головой покачивал, глаза закатывая, а кому-то нравилось, Мэй-Мэй, например. Та уголками губ улыбалась, каким-то образом определяя, что именно друг услышать хочет и кормила его словами приятными, а тот их с радостью принимал, довольно разглядывая свое отражение и эмоционально благодаря девушку. Наконец дверь открылась, и когтевранцы, неся себя благородно и величаво, заполонили коридор, тихо перешептываясь друг с другом — кто-то обсуждал полученные оценки, кто-то — домашнее задание, а слишком уставшие — то, что предположительно сегодня подадут на обеде. — Нанами! — Тишину нарушило звонкое восклицание одного слизеринца, который, только заметив светлую макушку друга, бросился к нему, тут же прилипая и загребая в объятия. Однокурсники Кенто пооборачивались все вдруг, создав навесу неловкой тишины из-за резкого прекращения всех бесед, но как только распознали в высоченном маге с белыми волосами именно Годжо Сатору, то сразу интерес потеряли. Кажется, весь Хогвартс наслышан о его любви к такому бурному приветствию друзей, которые по каждому факультету разбросаны были. Каждый раз происходит одно и то же, раз за разом, будто слизеринец двадцать лет каждого из близких не видел. Но именно сейчас Годжо заметил одну деталь — кто-то из когтевранцев удивленно охнул, за что получил по затылку. И он бы с радушной легкостью позабыл о ней, если бы не расслышал в возродившихся беседах тех магов знакомую фамилию. «Гето». — Идиот, потише, — сказал с легким укором когтевранец, быстрее всех привыкший к таким встречам с, в буквальном смысле, распростертыми объятиями. Он его по спине похлопал, и только тогда Сатору отлип, солнечно улыбаясь. Ему очень нравился тот факт, что Нанами, вечноспокойный и ассоциирующийся с фразой «преисполнившийся в своем познании», никогда его от себя не отталкивал, на контакт шел, а самое главное — всегда принимал свою противоположность, обернутую в оболочку такого волшебника, как Годжо. Не было недовольства по отношению к его привычкам, поведению или чертам характера. Его радовало, когда к нему на всех порах несутся, чтобы поздороваться и обнять, он уделял внимание ко всем окрасам настроения Сатору, полностью поддерживая каждый. Нанами — замечательный друг, и, черт возьми, как же Годжо его ценил! «Редко встретишь настолько прекрасного человека», — думалось ему каждый раз. — Я сейчас такое тебе расскажу! Это ужаснейший из ужасов, и я совершенно не представляю, как сумел столько сдерживаться и не разболтать все тебе, ворвавшись в кабинет и сорвав занятие! — Сатору, словно дите малое, руками активно размахивал, возбужденный из-за тонны различных эмоций, что из него через край лились. — Твой рассказ уместится в пять минут? — Нанами намекал на то, что путь до столовой не так уж и долог, а когда Годжо начинает вещать именно с подобных вступлений, это означало почти всегда, что повествование будет не самым коротким, но, что уж греха таить, занятным. — Его часть ты и так знаешь, уверен. — Сатору оглянулся, глаза сощурив. — Сдается мне, когтевранцы, строящие из себя самых правильных волшебников, презирающих сплетни, даже сейчас обсуждают одну утреннюю ситуацию. — Если бы я о ней знал, я бы уже сейчас понял, о чем ты говоришь. Но я не понял. Так что объяснись. Годжо поджал губы, медленно выдохнул. Он отчего-то думал, что рассказ дастся ему легко, как и всегда, но в этот раз что-то пошло не так. Он собрался с мыслями раз двадцать, а тридцать подумал о том, как переключиться на другую тему и начать обсуждать возможные варианты еды, которую подадут на обед, но все-таки не смог. Как и не смог спустя некоторое время сказать того, о чем сейчас бесстыдно щебечет половина магов. Он волосы на голове рвать уже приготовился, еще и Нанами вопросительным взглядом прожигает, бровью поднятой потолок задевая. Издевательство! Это подобие кары небесной или как? И почему он не подумал о том, что Кенто не станет интересоваться сплетнями, но обсудить с ним ситуацию и так и сяк захочется, а значит, рассказывать все, хотя бы в общих чертах, но придется? Даже это давалось тяжело, а вернее не давалось вообще. Из рук вон худо выходило напрямую сказать, что… — Я… — Почти начал, но резко закрыл рот. — Ну вот почему ты не знаешь?! Я бы не мучился сейчас так! — Староста Гриффиндора? — Тихо сказал Нанами, смотря прямо перед собой. Годжо почти подпрыгнул, начиная оглядываться, будто ужаленный. Только потом до занятого другими размышлениями мозга дошло, что эти чертовы два слова — лишь догадка когтевранца, а не олицетворение фразы «вспомнишь солнце — вот и лучик». — Да. — Сатору выдохнул. — Я на прорицании переборщил немного с прилипаниями, из-за чего он чуть меня не убил. — Совсем не удивил, я слышу такие новости от тебя на протяжении пяти лет. Подробности будут? — Сильно переборщил и заслуженно получил, руки при себе держать надо было, но я, если предельно честным быть, ни о чем не жалею. Теперь все думают, что мы с ним встречаемся, но это не суть. — Сатору отмахнулся. — Тебе же на руку. Хоть на чужих словах мечты станут явью. — На лице когтевранца не было замечено сильного удивления, он плечами пожимал и продолжал топать по направлению к столовой, думая о том, насколько проголодался. — Но на том же прорицании он воспользовался моей палочкой, и- — И вот этого волшебника еще и самым умным кличут... — Нанами вздохнул, покачал головой осуждающе, уже прикидывая, чем такой акт пьесы мог окончиться. — Руку обжег, все не так плачевно… У нас другого выхода не было, вообще-то, так что не торопись помидорами швыряться. А вот то, что было после, нужно обговорить уже не здесь. — Почему? — У стен есть уши. И болтливые портреты. — И когда ты таким загадочным стал? — Нанами бросил удивленный взгляд на друга, но ответного не получил. — Или это только сегодня, так как тебя твоей же палочкой по голове Гето огрел? — Я просто переживаю немного. — Сатору тут же исправился. — Много. Но поговорить об этом с Сугуру я так и не смог, а потом понял, что и не вовремя этот разговор был бы, если бы все-таки случился. Ты, как знаток прорицания, точно сможешь кое-что подсказать, так что пошелести учебниками перед нашей встречей после четвертого занятия, ладно? Кенто пожал плечами: ему и повторять ничего не нужно, по прорицанию у него балл самый высокий среди всех учеников — будущее связать с этим предметом хочет. Однако будем честны — даже если бы не хотел, то оценки у него бы рисовались только отличные. Это же Нанами. — Понял. Где встретимся? — Около главного выхода. Погуляем заодно. Нанами кивнул, потрепал Сатору по плечу и ушел к столу Когтеврана, а сам Годжо — Слизерина. Как и всегда, плюхнулся на место около Мэй-Мэй, которая тут же по понятной причине усмехнулась, и, не отреагировав никак, вытянул шею в поиске Гето: обычно старосту можно было заметить с этого ракурса. И Сугуру нашелся — с ним рядом находилась Сёко, которая лениво пыталась продрать глаза. Гето сказал ей пару фраз, а потом, нахмурившись, раздраженно рукой махнул. Отношения выясняют? Любопытному Годжо даже интересно узнать тему их разговора стало. «Ну, главное, что хотя бы на обед пришел. Завтрак-то просохатил. Как и я, в целом-то…». Сатору начал ковыряться в тарелке с едой, при взгляде на которую желудок скручивало — тошнота. Аппетита не было совсем, но Годжо понимал, что до ужина далековато еще, а немногим позже он непременно появится, но будет уже поздно. Он нехотя приступил к салату, отставив тарелку с первым блюдом, и увлекся планированием остатка дня. После обеда по расписанию занятие чар — во время него не поспишь даже, преподаватель строгий. «В такие моменты и по Ванрукель скучать начинаешь», — подумалось Годжо, и тут его осенило. Он ведь оставил книгу, которую она ему сегодня отдала, в шкафу в своей комнате. При свежих воспоминаниях, картинки которых живо материализовались в сознании, по позвоночнику холодок пошел, прямо как тогда. Он все еще не понимал, чем можно объяснить появление переписанного текста на пергаменте. Сатору обладателем такого почерка точно не являлся — его каракули с еле различимыми буквами, половина которых выглядят попросту идентично, это с легкостью подтвердят. Ему ведь явно не показалось: все становилось донельзя легко после осознания этого факта, но некоторые вопросы все же появились, а что самое главное — имели тенденцию множиться. Можно было бы сравнить почерк с листа с почерками однокурсников, которые были рядом в тот момент. Сатору в памяти покопался, но кроме Мэй-Мэй никого не вспомнил. Заранее обвинять подругу он не собирался, начав вспоминать, куда подевал сам пергамент. «На столе оставил?.. Да нет же, не мог я так. В комнату унес вместе с книгами? А если не унес и выронил по пути? Я же не перепроверял ничего. Великий Мерлин…», — Сатору нервно глазами забегал, прекратив даже в салате вилкой елозить на пару мгновений. Внезапно и громкие веселые разговоры шумных волшебников, которые молчать во время обеда не умели совершенно, приглушились. Мысли, намешанные с паникой, словно беруши, помогали лучше сконцентрироваться. И все-таки не мог он остановиться накручивать себя — вдруг на столе пергамент оставил и его уже успел кто-нибудь найти и прочитать, а если он вообще не в те руки попал, а если… — Чего ты салат вилкой центрифужишь? — Мэй-Мэй окликнула Сатору, из-за чего тот резко повернулся к ней, с нервной улыбкой тут же задавая встречный вопрос, будто ему только и нужно было, чтоб девушка его окликнула. — Ты утром не забирала пергамент со стола в гостиной? Мэй с нечитаемым лицом глядела на Сатору, надеясь, что он объяснится, но тот продолжал с надеждой смотреть ей в глаза, крутя вилку между пальцев. Годжо, как только вопрос задал, подумал — возрадуется ли, если слизеринка ему положительно ответит? Это, на самом-то деле, тоже не совсем хороший итог — голубоглазый ей не так уж и доверяет, чтобы даже часть всей истории поведать, а если это она пергамент обнаружила, и, не дай Мэрлин, прочитала, то рассказывать придется. Хотя бы часть, хотя бы половину правды. А Мэй-то вовсе не глупая, все быстренько в головушке своей сопоставлять умеет. И о подробностях спросит. А рассказ заставит рассказать, используя какие-нибудь изощренные способы. Мэй — человек вовсе не ужасный, но при этом именно принцип «врага держи ближе» когда-то заставил Сатору сделать шаг навстречу дружбе. — Ты о каком сейчас вообще? — Недопонимание девушки выразилось словесно. — Я писал домашку на нем, но потом бросил книгу на пол. Как раз тогда ты подняла ее, помнишь? И я запамятовал, куда дел переписанный материал, а саму книгу уже вернул. — Годжо очень надеялся, что Мэй-Мэй с легкостью поверит в то, что он действительно умеет делать домашнее задание самостоятельно и заранее, а не списывать его у кого-то из девчонок за десять минут до начала занятия. — Ничего я не забирала, лошара. Тебе явно противопоказано-… Ты куда? Не съел же ничего! Сатору предпочел не отвечать. Он понесся по широким коридорам, не обращая внимания на возмущающихся призраков, думая только о пергаменте, как только переварил данный ему ответ. Он не слышал ни слов преподавателей, не знал, звучали ли они вообще. Ситуация им воспринималась и расценивалась как чрезмерно экстренная. Что-то Годжо подсказывало, что этот чертов пергамент действительно важен, и он точно не должен быть утерян. Что-то пошло не так, когда он прочитал трактовку предсказания Сугуру. Что-то заставило панику овладеть сердцем, когда он пребывал в неизвестном для себя состоянии, когда слышал чужой голос, когда увидел уже исписанный пергамент. Это было маленькой частью чего-то важного, частью огромного пазла — Годжо понимал. Никогда и ничего не происходит просто так, особенно подобное. Поэтому он, пытающийся отдышаться, забежал в гостиную Слизерина, оглядел стол, за которым сидел несколько часов назад, со всех ракурсов, заглянул под кресло цвета изумруда — и ничего не нашел. Он и под ковер заглянул, да даже в мусорное ведро, на полки с книгами внимание обратил — нигде не было ничего, что хотя бы немного могло напоминать то, за чем он сюда явился. В горле пересохло. Он тяжело сглотнул слюну, побежав в спальню. По пути встретился знакомый первокурсник, который даже здороваться не пожелал — просто прошел мимо. Да и Сатору желанием общаться не горел. Он забежал в комнату, в которой жил с соседями, и распахнул шкаф. — Где он… Ну же! Сатору вытащил все книги, которые вручила ему старуха Ванрукель, разложив их на полу. Каждую начал листать, надеясь, что среди страниц затерялся «этот чертов пергамент», и его надежды, к огромному счастью, оправдались. Выдох облегчения. Сидя на коленях, он держал в трясущихся руках сложенный вчетверо лист. Но Сатору не складывал его вчетверо. Ему совершенно не до того было, он хотел всего-то запихнуть книги и запись куда подальше, спрятать от чужих глаз, а после бежать Гето искать. Секунда на осознание. Он разворачивает помятый пергамент, сделав глубокий вдох. На обратной его стороне, — Сатору даже сначала внимания на это не обратил, — теперь были выведены другие слова, в самом начале были написаны три слова — заголовок.

«Рассыпающиеся осколки души»

«Исчезновение. Проклятье или милость богов?

Разбитое зеркало — к несчастью, поговаривают маглы.

Разбитое зеркало — разбитая душа, поговаривают волшебники. Тысячи осколков твоей жизни — словно блестящий снег, тающий в ладонях живых, раскиданы по ветру перемен, кружатся и исчезают в туманном небе забвения.

Душа волшебника с таким предсказанием разобьется — по частям не соберешь, даже с помощью алхимии и чародейства. Не склеишь обратно, с каждым днем осколки будут пропадать, крошиться, рассыпаться.

Ненависть — незнание. Когда, кем, по какой причине — думать и гадать бестолку, ведь исход, как ни крути и как ни старайся, один — туман, а рассеяться он не может. Вечная и звенящая пустота, кровавыми чернилами судьбы не замаранная. Словно в оковах ледяного страха, душа заперта в темнице одиночества, где и шепот надежды глохнет в бездонной пустоте. Каждый вздох мага — отголосок погребального звона, а каждый его шаг — по скрежещущим ступеням, ведущим в пропасть забвения. Ее сердце — израненный пергамент, где каждая строка пропитана болью и отчаянием, вечным проклятием, не имеющим конца.

Ничего, кроме забытья. Не станет ни звезд, ни надежд, ни тепла, ни дыхания.

Прах заменит осколки души — но что поспособствует — загадка, сводящая с ума невезучего волшебника».

Только сейчас Сатору заметил — его окружала абсолютная темнота. И он не читал этот текст, потому что попросту не мог пергамент разглядеть. Он слышал, как кто-то растягивает каждое слово, нарочито медленно, как и в прошлый раз, но уже с другим предсказанием. Его голос был похож на шипение ядовитой змеи, нашептывающей будто напутственную речь перед отправлением осужденного на гильотину. Слова текли, словно кипящая смола, обжигая его душу. Они проникали в сознание Сатору, подобно когтям хищника, оставляя глубокие, кровоточащие раны. Годжо с каждой долгой секундой стал осознавать — сейчас он находится отнюдь не в спальне и даже не в Хогвартсе. В месте, где он сейчас, словно все поверхности были сыростью покрыты — слезами тех, кто был заперт здесь раньше. Они сочились влагой, оставляя на коже холодные, липкие следы. Холод, что посылает по коже мурашки бесконечные, напоминал дыхание смерти. Что удивило, так это присутствующий здесь запах трупного разложения, запах старой крови металлический и звуки бьющихся оземь кандалов. Эхо голоса, читающего трактовку проклятия, все громче становилось и било по слуху, словно в громкоговоритель его вещали. Это заставило сжать челюсти и нахмуриться: что же происходит, черт возьми?

— Где я? — Сатору магом был смелым, но смелость эта проявлялась иногда не в самые лучшие моменты его не такой уж и длинной жизни. Он решил перебить странного повествователя со странных голосом, который срывался словно, то ли от разрывающих его эмоций, то ли так просто казалось. Но человек замолчал. Слышалось только, как капли чего-то разбивались о бетонный пол, да ледяной такой — Годжо, сидящий на коленях, сразу это почувствовал. Ему не хотелось думать о том, что могло капать на пол, как и не хотелось думать о местонахождении человека, с которым он здесь оказался по непонятной причине. — Место заточения особо опасных преступников мира волшебства — Азкабан. — На удивление, ответ был дан, так еще и вполне ясный. — Хорошо, а я-то тут по какой причине? Моим самым страшным хулиганством является решение сорвать несколько цветков со школьной клумбы. Не думал я тогда, что за подобное в камеру отправляют. Отработкой, конечно, меня не обделили... Сатору, пока разглагольствовал, медленно опустил руку в карман, в котором обычно лежала волшебная палочка — но почему-то ее там не обнаружил. Стиснув зубы, он мысленно выругался — теперь и защищаться при случае чего нечем! — Сугуру Гето. Каковы ваши отношения? Годжо тихо прыснул. А потом, хоть и успел подумать, что со словами и действиями стоит быть осторожней в таком уязвленном положении, все равно свой язык без костей угомонить не смог. — А вы что, очередной сплетник? В Азкабане и об отношениях спрашивают, или это вам, заточенному извращенцу, заняться нечем? Он тут же пожалел — чья-то тяжелая рука сжала белоснежные волосы на его макушке, да с такой силой, что Сатору тут же шикнул. — Руки мыли? Вы знаете вообще, какие очереди в ванную в Хогвартсе каждое утро и каждый вечер стоят? Я поэтому со старостами и пытаюсь… Отношения наладить. Слова Сатору им же самим ощущались, как звук заколачивания гвоздей на крышке своего же гроба. — Конкретнее о Гето. — Высказывания Годжо требовательного говорящего явно не впечатлили, он лишь усилил хватку. Сатору, наконец, в полной мере понял, что если он продолжит уходить от прямого ответа, он вообще без головы останется. Но все выкладывать все равно не стал — еще чего! Его определенно для этого тут запугивали, что атмосферой, что зачитыванием трактовки предсказания. — Взаимная ненависть. Мы не взлюбили друг друга еще на первом курсе. Оба смолкли. Внимание Сатору вновь непроизвольно обратилось к неприятным запахам и звукам. — Один змееныш пристает к нему каждую секунду своего жалкого существования. — Вот не надо такие обидные эпитеты про мое существование затирать. Бывало и такое, но я сразу сказал, что пытаюсь наладить отношения со старостами, разве нет? — Лучше бы тебе прекратить. Травмоопасные методы выбираешь. — На войне все средства хороши! Действия выполняются профессионалами. Сатору никто, очевидно, не поверил, но и тому по большей мере плевать было — лишь бы волосы не трогали да голову на месте оставили. Годжо моргнул, но никак не ожидал, что после того, как глаза откроет, вновь окажется в спальне. Он громко выдохнул, тут же отбрасывая от себя проклятый пергамент. Очень долгое время он сверлил эту гадость глазами, но все никак не мог понять, в какой же все-таки момент все пошло наперекосяк? Еще несколько дней назад он вместе с Хайбарой прыгал по осенним лужам где-то в Хогсмиде, а Нанами, наблюдая за «двумя идиотами» тихо посмеивался и попивал сливочное пиво. И почему теперь все ощущается совершенно иначе? Настал черед взрослых и действительно серьезных проблем, которые с радостью вытеснят детскую и такую полюбившуюся беззаботность, а она оставит после себя только шлейф воспоминаний о том, «как же все-таки хорошо было тогда»? Сатору однозначно не хотел подпускать и мысли о том, что он с ума сходит, что все события сегодняшнего дня — лишь галлюцинации. Это все было взаправду, смысла рогами упираться нет точно. Остается лишь найти ответы на тысячи вопросов, что так и крутились в голове. Во-первых, как дела у Сугуру? Первый и самый интересующий Годжо вопрос. Шепот искусителя в покое его не оставит, это явно. Это даже не предсказание, это настоящее проклятье! Как он чувствует себя, осознавая, что какой-то темный маг, представляющий себя как чертика с рожками, собирается сделать из него личную марионетку? Сатору нахмурился: и ведь неизвестно, через что прошел Гето сегодня. Был ли он там, где был слизеринец буквально несколько минут назад? Допрашивали ли его тоже? Во-вторых, раз уж поток мыслей привел к воспоминаниям о «допросе» — почему Сатору спросили лишь о его взаимоотношениях с Сугуру, а после ответа, которому не слишком-то и поверили, спокойно отпустили, вернув в Хогвартс? Он отделался легким испугом. Жуткая догадка вертелась где-то на периферии сознания, но Годжо никак не хотел ее принимать. Не хотел даже думать о том, что обыкновенное стечение обстоятельств могло привести к чему-то подобному. «Наши проклятья связаны между собой», — так и напрашивалось на тему размышлений, но Сатору остервенело эти мысли выметал из своей беловолосой головушки. Доказательств нет, фрагментов пазла недостаточно, а значит все в относительном порядке. Ведь так? В-третьих, говоря о странном стечении обстоятельств: не могло ведь так случайно совершенно получиться, что оба получили свои предсказания в одно и то же время, в одном и том же месте, на одном и том же занятии? Секунда в секунду. В-четвертых, кому же все-таки верить? Ванрукель сказала, что предсказать свою судьбу у Сатору не вышло, а странный человек из Азкабана зачитал трактовку, будто стихотворение заученное, да с таким выражением, что некоторые любители литературы ущемиться могут. Сатору не знал, как реагировать на все произошедшие события. Вопросы множились, каждый вытекал из предыдущего, и покоя душевного вовсе не обеспечивал. Так и не поднявшись с пола, он запустил пятерню в волосы, не прекращая пытаться сопоставлять все факты в голове. Но ничего не выходило, и выводило из себя это знатно. — Ну нет… Сатору внезапно почувствовал, что ладонь сухой не осталась. Когда он поднес ее к лицу, то все понял — пятна алой жидкости остались меж тонких пальцев, крови накапало уже и на ворот рубашки. А значит, волосы тем более белоснежными не остались.