Тайна королевы

      — Итак, Зетта, — голос Мод дробится искрящимся смехом, — кого ты хочешь сильнее: мальчика или девочку? — Она подпирает неловкими пальцами квадратный подбородок и кивает на выпирающий живот подруги; на тонких искусанных губах расцветает очаровательная улыбка с ямочками.       Сквозь сводчатые окна молитвенного зала проникает жёлтый солнечный свет, пятнает недавно вымытый каменный пол, застревает в ведре мутной воды, путается в складках брошенных рядом тряпок, высвечивает розовую кожу Мод в соцветиях веснушек, её острые ключицы и хрупкие запястья. Гризетта смущённо опускает голову, бросает беглый взгляд исподлобья и вычерчивает пальцем нервный узор на влажном полу.       — Да я совсем об этом не думала.       И правда ведь. Не думала. С мальчиком будет проще: этот мир создан для их удобства. Девочка — другое дело. С девочками всегда нужно держать ухо востро. Но что мальчик, что девочка — настоящее испытание для матери, которой не у кого просить поддержки.       — По мне, так лучше девочка, — ответственно заявляет Мод, убирает руки от лица и кивает в подтверждение собственных слов. Она лежит на животе, махая ногами в воздухе — аккуратные икры, тонкий рыжий пушок, старые башмаки с дырками. — Мы умнее.       Гризетта снисходительно улыбается, трётся щекой о шершавую ткань послушнического одеяния. С этим она бы поспорила, но молчит, терпеливо выводит круги на влажной каменной плите — за пальцем стелется белесый след.       — Как бы ты назвала дочку? — Мод опускает ноги на пол, смыкает вместе, носок к носку.       Гризетта пожимает плечами и хмыкает. В суматохе повседневных забот и судорожных размышлений о будущем она совсем не думала о таких мелочах. Имя мальчика пришло на ум сразу, угнездилось в сердце тёплым огоньком, отразилось ласковой улыбкой на губах: Марк, милый Марк. Девочка? Откровенно говоря, Гризетта не хотела девочку. Не из личных предпочтений, а потому что жизнь девочек обычно ничего не стоит.       Мод начинает перебирать имена вслух: критично морщится, крепко задумывается, хмурит лоб и брови, чешет подбородок. Ни одно ей не нравится и не устраивает полностью. Анна? Слишком простое, без изюминки. Люси? Как будто так называют только страшненьких девочек. Каролина? Аристократическое, утончённое, совсем не подходит, без обид.       — А как тебе Мирабель? — На Мод словно нисходит божественное озарение: выпрямляется, тянет тощую шею, в глазах пляшущие искорки. — У нас в Китсе так звали цветочницу. У неё были вот такие… — Мод сжимает в ладонях воздух, заговорщицки улыбается, обозначая пальцами воображаемую женскую грудь.       Гризетта сдержанно прыскает, инстинктивно прикладывает ладонь к выпуклому животу. Малыш отзывается слабым толчком, словно не желает, чтобы его беспокоили. Своевольный ребёнок. Очень своевольный.       — Она была мне как сестра… — Голос Мод вдруг становится резким и хриплым, будто горло сжимает терновый стебель. Взгляд слепой, осоловелый и нечёткий — потусторонний. — Мой треклятый папаша её трахал.       Гризетта покорно молчит, ждёт продолжения. Боится спугнуть внезапные откровения подруги. В Доме Мэвы не принято делиться подробностями прошлого — у всех оно изломанное и болезненное, зачем вспоминать? Но сейчас их никто не слушает: все разошлись по повседневным хлопотам. Им бы тоже неплохо закончить с уборкой молитвенного зала, но тёплый свет, добротно льющийся из окон, разморил и расслабил тело, развязал языки.       — Однажды он её поколотил. — Мод хмыкает, черты её лица некрасиво заостряются, становятся жёсткими, словно острые скалы. — Ничего особенного, он и меня часто поколачивал… Но она носила ребёнка. Потеряла. И сама чуть не умерла. Всю зиму я её выхаживала.       Внутренности Гризетты сковывает липким страхом, внизу живота ужас стремительно скручивается в тугой жгут. Хочется закрыть глаза и забыть об услышанном, да только перед мысленным взором застывает нестираемая картинка: мужской ботинок впечатывается в круглый живот, из разбитых губ хлещет кровь, глаза заплыли лиловыми синяками, и всё это происходит как будто с ней, с Гризеттой. С её ребёнком. Отец никогда не поднимал на неё руку (кроме той самой пощёчины перед тем, как отправить её сюда): мог ущипнуть или дать подзатыльнык, больно стиснуть запястье. Братья скорее дразнили: дёргали за волосы и уши, шутливо кусались, щипали за тонкие бока и обзывали. Насколько привычны для Мод побои? Сколько синяков и незаживающих ран она прячет под холщовым платьем простого кроя?       — Потом она снова понесла. — Мод вытягивает руки вперёд, ложится на грудь, её голос теряется в складках платья и каменной тверди пола, становится приглушённым и тихим. — И он снова стал её колотить. Мол, шлюха, нагуляла — у моего папаши ведь едва стоял от спиртного… Уж не знаю, правда нагуляла или нет… Папаша её и прибил однажды. Я вернулась домой, а она вся в крови лежит, не дышит… А этот храпит на койке. Я пошла в сарай, взяла вилы… и заколола папашу. И теперь я здесь. На виселицу не хотелось из-за этого урода.       Гризетта сглатывает ком в горле, и он застревает где-то в области сердца свинцовым камнем — тяжёлым и ядовитым. Интонации Мод — будничные и спокойные — не выдают раскаяния, лишь отголоски давно позабытой ненависти. Как надо ненавидеть, чтобы взять на душу такой непростительный грех — убийство — и не жалеть о нём? Гризетта думала, что она ненавидит Адриана, но если бы ей представился случай заколоть его вилами, она бы равнодушно их отбросила и ушла. Да, он причинил ей много боли, но она едва может вспомнить, как он выглядел и на что был похож его голос. Ей плевать на Адриана. Действительно плевать. Она даже на него не посмотрела бы, если бы вдруг пересеклась. Гризетта кусает внутреннюю сторону губы и неловко касается костлявого плеча Мод. Слабое утешение. Но хоть что-то.       — Если бы мне представился шанс вернуться в прошлое, я бы сделала то же самое, — вдруг говорит Мод не своим голосом. — Не поморщившись.              Взгляд у Мод холодный и пустой, совсем как при первой их встрече, когда Младшая Дочь Николет прилюдно её отчитывала. И до чего это страшный и жуткий взгляд: смиренное отчаяние напополам с ледяной ненавистью. Гризетта до сих пор не знала, что можнотакненавидеть. Плечо под потной ладонью Гризетты становится твёрдым, как металл. Она поджимает губы и стискивает пальцы в кулаки. Гризетта отдёргивает руку, словно обжёгшись.       — Надеюсь, у тебя будет девочка, — цедит Мод почти сквозь зубы, — мужчины несут в мир только ненависть и слёзы.       На её рыжих ресницах поблескивает предательская влага, в голосе — океаны обиды и задушенной в зародыше боли. Гризетта молчит, сказать ей нечего. Растерянно смотрит на подругу, замерев, словно дичь в лесу, учуявшая на себе взгляд хищника. Минуты тонут в зыбком молчании.       Смогла бы она убить? Уж, конечно, если бы опасность грозила её ребёнку. За себя она не уверена. А убить за кого-то другого? За Мод, например? Что, если бы опасность грозила Мод? Смогла бы она так же хладнокровно схватить вилы — или что-то другое — и отнять жизнь? На это нужны смелость и отчаяние, каких у Гризетты никогда не было. Слишком она покорная и послушная, бессловесная даже, словно агнец на заклании. Мод — другое дело. В ней жажды жизни на них двоих. В ней бушующая горная река и ураганы, уничтожающие города. В ней — молния, что расщепляет скалы на острые камни. Но почему-то сейчас совсем не хочется ей завидовать.       Мод отворачивает лицо и громко шмыгает носом, но глаза её остаются сухими, а взгляд — холодным и жёстким. Она громко и глубоко вздыхает и бьёт себя по щекам — ладони с оглушительным хлопком, от звука которого Гризетта вздрагивает, ложатся на кожу. Мод трясёт головой, отгоняя призраки прошлого, и когда вновь поворачивается к Гризетте, лицо её вновь светится изнутри, а в карих радужках пляшут знакомые проказливые бесенята. Губы растягиваются в привычную заговорщицкую улыбку. Словно и не было тяжёлого признания, вдруг перечеркнувшего ту ни к чему не обязывающую лёгкость, незримо присутствующую в дружбе. Интересно, знают ли об этом Бланш или Санча? Или Гризетта — единственная, кому Мод смогла довериться? Она бы непременно спросила, но рот словно запечатали клеем. Да и момент безвозвратно утерян: Мод нацепила на себя прежнюю маску дерзкого равнодушия и бунтарства.       Гризетта кряхтит, садясь удобнее на каменном твёрдом полу. Едко пахнет мылом и ветошью. За окном буйствует и расцветает весна, а здесь, внутри молитвенного зала, так гулко и холодно, что хочется съёжиться. Гризетта кладёт ладонь на живот, растопыривает пальцы. Ребёнок уже на подходе, она чувствует его нетерпение и трепет. Нежная улыбка касается её губ, когда она представляет, что берёт дитя на руки. Когда шероховатая ладонь Мод внезапно касается её живота, Гризетта вздрагивает и испытующе смотрит на подругу: прежде она не проявляла такого интереса. Мод смущённо улыбается, словно спрашивая разрешения, и Гризетта перехватывает костлявое запястье Мод и ведёт его вдоль живота, очерчивая. Обе улыбаются и молчат, ощущая биение жизни.              — Эй, Зетта, — неожиданно тихо — почти шёпотом — говорит Мод, убирает руку с живота и придвигается почти вплотную, плечом к плечу. — Давай всегда будем вместе? Против всего мира?       Гризетта вздрагивает и ничего не говорит, смущённо отводя взгляд. Ладонь продолжает гладить живот, но теперь он вдруг кажется ей безжизненным куском плоти, туго набитым ворванью. Она кусает губы, надеясь, что этот жест укроется от зоркого взгляда подруги. Не хочется обманывать её, но и говорить правду слишком тяжело. Она себе не принадлежит. Никогда не принадлежала и принадлежать уже не будет, чтобы вот так запросто разбрасываться обещаниями. Но как сказать об этом Мод? Да и поймёт ли она?       Мод глубоко и тяжело вздыхает, не дождавшись ответа, кладёт голову на хилое плечо Гризетты, вытягивает губы в трубочку и тихо мурлычет незнакомую мелодию. Она наматывает тонкую рыжую косичку на палец и кажется до того умиротворённой, словно вот-вот заснёт. Шмыгает курносым носом и поворачивает голову, чтобы видеть лицо Гризетты, смотрит пристально и с любопытством.       — Обещаешь мне? — спрашивает Мод с робкой улыбкой и океанами надежды во взгляде.       И вот как ей отказать? Как сказать правду? Признаться в том, что задерживаться в Доме Мэвы надолго она не планирует, что её ждёт другая жизнь, вдали отсюда? Что, наконец, она спит и видит, как вступит в королевский дворец в качестве кормилицы — смелый, несбыточный план. Гризетта не умела лгать и не хотела, но и расстраивать дорогих людей у неё никогда не получалось. Не когда они смотрят на неё так преданно, с такой щенячьей умилительностью во взгляде.       И с тяжёлым вздохом и непосильной ношей на сердце Гризетта отвечает:       — Обещаю.       Полная тепла и счастья улыбка, посланная Мод, сладкой горечью оседает на языке. Мод устраивается удобнее на плече Гризетты и переплетает их пальцы, крепко прижимаясь угловатым телом.       В незатейливом мотивчике, который продолжает мурлычить Мод, Гризетте слышится тревожный звон, отмеряющий время, отведённое ей в Доме.

***

      О визите королевского лекаря и придворных повитух Гризетта узнала за несколько дней. Гризетта с остальными как раз отправлялась к обеду, когда Младшая Дочь Николет выловила её прямо посреди галереи, пребольно сжав руку.       — Мы ожидаем важных гостей, — тревожным шёпотом, придвинув морщинистое лицо вплотную к уху Гризетты, сообщает Младшая Дочь Николет и предупреждающе зыркает на остановившихся немного поодаль Мод, Бланш и Санчу, которые с нескрываемым любопытством наблюдают подозрительную сцену. — Тебе лучше как следует подготовиться. Тебя будет осматривать королевский лекарь. — Хватка вокруг запястья Гризетты становится только туже. — Так что с сегодняшнего дня, дитя, ты переводишься на особую диету. Скажи этим гусыням, что я забираю тебя на воспитательную беседу к себе в келью.       После этих слов Младшая Дочь Николет выпускает руку Гризетты из хватки и в нетерпении поджимает губы. Гризетта с опаской оглядывается и неуверенно шагает к сгорающим от любопытства подругам.       — Идите без меня, — вполголоса роняет Гризетта, стараясь не встречаться взглядом ни с кем. — Младшая Дочь Николет будет наставлять меня у себя в келье.       Мод в возмущении открывает рот и выступает вперёд с явным намерением устроить очередной скандал, но Гризетта поспешно перехватывает её руку и с мольбой заглядывает в горящие праведным гневом глаза, робко качает головой с обезоруживающей улыбкой на губах.       — Всё хорошо, Мод. Я поем после. Без обеда меня не оставят. Ступайте.       Гризетта с надеждой смотрит на всегда серьёзную Бланш, умеющую обращаться с диким нравом Мод. Та понимает без слов, подходит к подруге и настойчиво берёт её под руку, успокаивающе шепча:       — Пойдём. Хватит накликать беду. Зетта потом нам всё расскажет.       Мод упрямо оглядывает на Гризетту, когда её чуть ли не силком уводят прочь. В её взгляде непонимание напополам с волнением. Гризетта лишь неловко машет рукой, чувствуя, как фальшивая улыбка намертво приклеивается ко рту, из которого в последнее время вылетает одна только ложь.       Когда подруги скрылись за поворотом галереи, Младшая Дочь Николет властно окликает Гризетту и жестом руки велит следовать за ней.       Спустя непродолжительное время они оказываются в чадной кухне, и Гризетту сбивает с ног разнообразие запахов. Кухня — самое завидное место для работы в Доме Мэвы. Обычно сюда отправляли особо отличившихся послушниц, ведь с кухни всегда можно вынести что-то про запас или перехватить кусок-другой во время готовки. Хотя работа считалась не из лёгких, все послушницы стремились хоть раз очутиться здесь: это значило, что есть они будут куда лучше тех, кто сидит в общем зале.       Но сегодня Гризетту привели сюда не работать. Младшая Дочь Николет кивает послушницам, и те стремительно накрывают на общий стол, за которым обычно готовят. Глиняный горшочек с ароматной говядиной в соусе, свежеиспечённый кусок хлеба, запечённый в меду сладкий картофель на десерт и бокал неразбавленного вина. Рот Гризетты непроизвольно наполняется слюной, пока ребёнок требовательно стучит по стенкам живота, предвкушая кормёжку.       — Садись и ешь, — приказывает Младшая Дочь Николет и усаживается сама. Ей подают то же самое.       Гризетта послушно садится и жадно набрасывается на еду, которая оказывается вкусной не только на вид. Возможно, причина в том, что она давно не ела чего-то горячего и сытного, но Гризетте кажется, что даже в “Золотом льве” едва была хуже. На мгновение она вспоминает дом и задумывается о том, как там сейчас дела, но вскоре её мысли полностью вытесняет сухой голос Младшей Дочери Николет, которая принимается за очередные нотации:       — Если будешь так некультурно есть, тебя быстро выставят из королевского дворца. Сядь ровно. Ещё ровнее. Не ставь локти на стол, это неприлично. Бери маленькие кусочки и аккуратно глотай. Вот так. И не чавкай.       Гризетта послушно выполняет все указания, хотя сомневается, что король и королева посадят её за один стол с собой. Слуги обычно едят на кухне. Но перечить Николет она не стала — всё равно это вызовет лишь ещё больше ворчания.       — Королевский лекарь прибудет через несколько дней, — продолжает Младшая Дочь Николет, чопорно отщипывает маленький кусок от хлеба и макает его в соус к говядине, после чего отправляет в рот. — Составить мнение о том, насколько ты подходишь физически для подобной работы.       Она презрительно, почти с отвращением поджимает губы, осматривая Гризетту, и задерживает свой пронзительный, холодный взгляд на выпирающем животе. Вздрагивая от омерзения, она хватает бокал вина и делает поспешный глоток.       Гризетта молча слушает и ест, захваченная врасплох многообразием вкусов и текстур во рту. Волокнистое мясо говядины настолько нежное, что буквально тает во рту. Гризетта с наслаждением глотает, прикрывая глаза. Пусть её осматривает хоть дюжина лекарей, если это значит настолько вкусную кормёжку.       — Не смей меня опозорить, дитя, — предупреждающе произносит Младшая Дочь Николет, с оглушительным звуком ставя бокал на место. — Помни: ты — вдова, чей муж героически погиб на посту, оставив тебя в интересном положении. У тебя никого больше не осталось, поэтому ты пришла на порог Дома Мэвы, как истинно благочестивая женщина. Хотя ты не заслуживаешь благородного звания вдовы, и благочестия в тебе нет ни капли.       Гризетта поднимает голову от еды и в изумлении смотрит на Младшую Дочь Николет, которая сидит с таким видом, словно ей предлагают есть помои. Вот как, ещё одна ложь. Но на этот раз лгать ей предстоит королевской чете, а это уже серьёзное преступление. За такое можно отправиться в тюрьму. Но Младшая Дочь Николет готова пойти на такой огромный риск, чтобы обеспечить себя славой? Видно, насколько ей не по нутру необходимость лгать, но не скажешь же королю и королеве неприглядную правду? Навряд ли девушку с таким послужным списком, как у Гризетты, пригласят кормить королевского отпрыска. Маленькая ложь во благо. Интересно, а что на этот счёт думает Мэва? Ложь — это преступление, об этом твердят все Дочери. Уж не думает ли Николет, что Всеблагая Мэва будет довольна, что одна из её Дочерей так нагло лжёт себе во благо? Но озвучивать всё это вслух Гризетта не решается. Лишь снова зачерпывает ложкой ароматную говядину и отправляет в рот.       — Твой муж был Белым Плащом, — продолжает тем временем Младшая Дочь Николет, вяло ковыряясь ложкой в глиняном горшочке. — Благородным защитником, которого закололи мерзавцы во время службы на улицах города.       Какая образцово-показательная семья! Гризетта ехидно улыбается, отправляя в рот очередной кусок говядины.       — Ты — сирота, идти тебе было некуда. Поэтому пришла к нам. Чтобы не умереть с голоду и потому что ты — истинная мэваинянка.       Странно, что не в обратном порядке. Послушаешь Николет, так никого чище и невиннее Гризетты не существует. Интересно, королю и королеве тоже понравилась эта сказка, раз они удосужились прислать лекаря?       — Всё поняла? — Младшая Дочь Николет выпускает из рук ложку и строго смотрит на занятую душистыми яствами Гризетту. Та лишь отрывисто кивает в ответ, подхватывая кусок золотистого картофеля, липкого от мёда. — Тогда доедай и ступай в библиотеку, Дочь Агата даст тебе несложную работу.       Младшая Дочь Николет встаёт из-за стола, так и не доев свою порцию. Гризетта жадно смотрит на почти полный горшочек с говядиной и едва ли не облизывается. Младшая Дочь Николет кривит губы и произносит, горделиво выпрямляясь:       — Ни слова об этом. Никому. Ни одна живая душа не должна знать, на каком ты особом счету.       Ну, разумеется. Гризетта продолжает кивать, словно детская игрушка на шарнирах, которая только это и умеет. Честное слово, у неё так скоро голова оторвётся.       Младшая Дочь Николет сцепляет руки в замок и почти с минуту наблюдает за Гризеттой, слишком занятой едой, чтобы думать о том, как она выглядит со стороны. Тяжкий вздох теснит уже немолодую грудь, и Младшая Дочь Николет поворачивается и наконец уходит из жаркой кухни, оставляя Гризетту наедине с яствами, о которых она перестала и мечтать. Как только дверь закрывается за Младшей Дочерью Николет, Гризетта жадно набрасывается на её порцию, сиротливо оставленную на столе.

***

      Вечером того же дня Гризетту обступают подруги и наперебой спрашивают, где она была весь обед и ужин. Гризетта прикусывает внутреннюю сторону губы и проклинает Николет, которая могла бы состряпать убедительную ложь и на этот случай, раз уж ей так ловко удалось обвести вокруг пальца короля с королевой.       — Мы молились с Младшей Дочерью Николет у неё в келье, — тихо говорит Гризетта, избегая прямого взгляда. Лгать в последнее время ей приходится много, но она так и не овладела этим искусством в совершенстве — настолько это противно её натуре.       Честно говоря, она предпочла бы вовсе ничего никому не рассказывать, чтобы не выдумывать мучительно глупые алиби, которые могут обмануть разве что младенца. Как только лжецы и притворщики не устают держать в голове столько нюансов и вечно играть роли? Воистину для этого нужен незаурядный талант.       Конечно, лбы Мод и Бланш подозрительно хмурятся. Доверчивая Санча полна лишь беспокойства за подругу.       — Николет совсем умом тронулась, — констатирует Мод и складывает руки у груди. — Чего она вообще к тебе прицепилась? Тебе скоро рожать, она хочет заморить тебя голодом?       Гризетта пожимает плечами. Знала бы Мод, как плотно Гризетта за сегодня поела! Так досыта в последний раз она ела только в “Золотом льве”.       — Мы ели. У неё в келье.       Не совсем ложь, но лучше подругам не волноваться лишний раз на этот счёт. Чего доброго начнут таскать ей со столов куски во вред себе. Гризетте просто не позволит совесть пользоваться их наивной добротой. Достаточно и того, что она обманывает их доверие, наедаясь до отвала.       — Зетта. — Санча неожиданно нежно берёт её за руку и заглядывает глубоко в глаза: на лице — яркий отпечаток беспокойства и волнения. — Вы правда только молились? Она не… не делала с тобой ничего… греховного?       Бланш ядовито фыркает и отворачивается, словно не желая участвовать в разговоре, Мод же, наоборот, заражается беспокойством Санчи и теперь тоже внимательно разглядывает Гризетту, которая понятия не имеет, куда себя деть от стыда.       — Эм… нет? — пожимает плечами Гризетта. Что Санча вообще имеет в виду?       — Как-то неуверенно ты это говоришь, — констатирует Мод и хмурится, плотнее стискивая руки на груди.       — Мэва вас подери, девочки! — Бланш всплескивает руками: как всегда полная негодования и острая на язык. — Николет — ханжа, каких поискать.       — Что с того? — Мод резко поворачивается лицом к Бланш. — Обычно святоши как раз промышляют чем-то таким.       — Да, — вторит Санча с предельно серьёзным видом, не выпуская руку Гризетты из хватки. — Помните Младшую Дочь Евгению? Которую отстранили в прошлом году?       Гризетта осоловело переводит взгляд с одной подруги на другую и никак не может взять в толк, о чём они толкуют. Только вот озабоченность, с которой они это обсуждают, ей совсем не нравится.       — По Евгении всегда было видно, что она со странностями. — Бланш делает неопределённый взмах рукой в воздухе. — Я ни капли не удивилась, когда разразился скандал.       — Ну, я вот удивилась, — возражает Мод. — Такая она была скромная, ну прямо сама простота!       — Вы просто отвратительно разбираетесь в людях, девочки. — Бланш раздражённо пожимает плечами, словно скидывает с себя невидимую накидку. — Зетта, скажи им, что Николет не лезет тебе под юбку, а то они не угомонятся.       Ах, вот они о чём. Гризетта насколько опасалась разоблачения, что совсем не подумала о самом очевидном варианте. Соблазн оклеветать Николет после всех тех дурных слов, которые она выслушала в свой адрес, слишком велик, но, пожалуй, не стоит слишком увлекаться с ложью — можно увязнуть в её липкой сути. Поэтому Гризетта лишь мотает головой и смеётся.       — Всеблагая Мэва, нет, конечно, ничего такого! — уверяет Гризетта и пожимает в подтверждение своих слов холодную руку Санчи. — Не переживайте, мы молились о том, чтобы я благополучно разрешилась от бремени. И потом Николет наставляла меня относительно того, как мне следует воспитывать ребёнка.       Бланш устало фыркает и закатывает глаза. Весь её вид кричит о том, что она всегда права, но её никогда не слушают. Санча с облегчением выдыхает, прижимая руку к сердцу. Ей и в голове не придёт заподозрить Гризетту во лжи. А вот Мод — другое дело. Мод слишком хорошо чувствует подвох. А потому в линии её поджатых губ читается явственное недоверие. Она оглядывает Гризетту с головы до ног, выискивая ложь, словно опытная ищейка. Мод подозрительно щурит глаза и наклоняет голову, но ничего не говорит, лишь многозначительно хмыкает.       Гризетта чувствует себя великий преступницей, место которой на плахе или в темнице, рядом с отъявленными мошенницами. Она физически ощущает, как горят стыдом щёки и уши, как он застилает красной пеленой глаза, выжигая на ресницах слёзы. Ребёнок, словно чувствуя волнение матери, начинает беспокойно шевелиться. Гризетта хватается обеими руками за живот в надежде успокоить разбушевавшегося в утробе младенца.       — Тебе дурно, Зетта? — Санча как всегда предупредительна. Но сейчас Гризетта только рада уйти от ненужных расспросов и отвести от себя подозрения. Она виновато улыбается, с благодарностью жмёт тонкую руку подруги и слабо кивает.       — Д-да, немного… — шепчет она в ответ и бросает торопливые взгляды на подруг. — Ничего особенного, малыш снова капризничает. Мне нужно прилечь, и всё пройдёт.       — Ох, дорогая, — сочувствующе вздыхает Санча и гладит Гризетту по плечу. — Обопрись на меня, я помогу тебе дойти до кровати.       — Нет-нет, не беспокойся! — Гризетта торопливо — и как-то слишком резко — выпирает руку в предупреждающем жесте, качает головой. — Всё в порядке, это всего лишь лёгкое недомогание, ходить я могу.       Санча послушно отступает на шаг, но волнение не покидает её мягкого взгляда. Гризетта вновь закусывает внутреннюю сторону губы. Мэва знает, как ей стыдно обманывать подруг и как она ненавидит себя за это, но что ещё она может сделать? В словах Младшей Дочери Николет есть зерно истины: лучше пока никому не знать о том, какое место прочат Гризетте. В целях безопасности как минимум. Кто знает, на что способна объятая завистью женщина? Ребёнок — вот что самое важное. О нём ей следует думать о переживать. А не о подругах. Как бы сильно она их ни ценила, но дитя она любит беззаветно, и любовь эта сильнее всего на свете. А значит, ради неё можно и солгать. Можно даже украсть и убить, если уж на то пошло. Но, к счастью, такой необходимости нет. Гризетта надеется, что и не будет.       Поглощённая этими мыслями, Гризетта совсем не заметила, как осунулось лицо Мод и каким настороженным взглядом она провожала подругу.

***

      Королевский лекарь с первого взгляда не понравился Гризетте. Сухопарый, долговязый мужчина неопределённого возраста с напомаженной бородой, он был слишком груб и фамильярен в обращении со всеми, даже с Младшей Дочерью Николет, хотя к служительницам Мэвы требовалось обращаться со всем возможным почтением. Его насыщенно-красный дублет, расшитый толстыми золотыми нитями, подходил скорее преуспевающему торговцу или зажиточному купцу, но никак не человеку медицины, что добился определённых успехов на выбранном поприще, раз ему оказана честь врачевать королевскую семью. Как только Гризетта вплыла в маленькую тёмную келью в сопровождении Младшей Дочери Николет, лекарь без лишних слов, даже не удосужившись спросить чьего-нибудь имени, приказал Гризетте лечь на приземистую койку и задрать юбки. Гризетта в ответ на это инстинктивно отступила на шаг, ближе к двери, но лишь упёрлась спиной в рыхлую грудь Младшей Дочери Николет, которая, однако, не стала ворчать или выказывать недовольства, а лишь легонько и приободряюще подтолкнула испуганную послушницу. Происходящее же — плотный полумрак холодной комнаты, дрожащий свет свечи, незнакомый мужчина, приказывающий ей лечь — ярко напомнило Гризетте ту ночь, в которую было зачато её несчастное дитя. Ей не хотелось снова позволять касаться себя мужчине, никакому мужчине, а незнакомому — тем более. Вновь соприкасаться с этой неприглядной стороной жизни, чувствовать на себе чужие липкие прикосновения, терпеть и задерживать дыхание, мучительно считая бесконечные секунды… Гризетта вздрагивает и трясёт головой. Это всего лишь лекарь, даже близко не Адриан. Да, мужчина, чужой мужчина, незнакомый и взрослый, ничуть не симпатичный, но он всего лишь выполняет свою работу. Вряд ли ему тоже доставит это удовольствие. По крайней мере, лишь на это и оставалось надеяться.       Гризетта делает глубокий и до неприличия громкий вздох и послушно ложиться на койку, сгибая ноги в коленях. Задирать юбки она не спешит, лишь жмурится и сжимает в кулаках грубую простынь. Лекарь, тем временем, деловито закатывает рукава искусно расшитого дублета и моет руки с куском влажного мыла в деревянной лохани. Гризетта поднимает голову, пытаясь поймать взгляд Младшей Дочери Николет — единственного существа, от которого может получить сейчас поддержку, — но за холмами коленей и живота ничего не видно. Николет, судя по всему, испуганно забилась в угол и не произносит ни звука, как мышка.       Лекарь — жёсткие тени пляшут на его сумрачном лице, брови тяжело нахмурены — садится в изножье койки и одним ловким движение рук задирает Гризетте юбки. Она дрожит и жмурится, сводит колени вместе, но чужие холодные руки властно раздвигают ей ноги, и Гризетта задерживает дыхание. Это лекарь, всего лишь лекарь, он просто делает свою работу. Но как Гризетта ни пытается убеждать себя, стоит ей только зажмурится, как перед мысленном взором вырастает затенённое лицо Адриана, слышится его чадное дыхание, и кожа вспыхивает ожогами там, где он её касался. Гризетта в отчаянии машет головой, пытаясь отогнать непрошенные воспоминания. То, что он делал с ней тогда, было странным и двойственным. Гризетта до сих пор не разобралась, было ли ей приятно или больно, и какое из этих ощущений сильнее. Так что она предпочитала совсем об этом не думать. Не вспоминать. Не представлять, как он взбирается на неё и вдавливает своим весом в скрипучую кровать. Так что когда чужие холодные пальцы совершенно неожиданно касаются её лона, Гризетта вскрикивает и чувствует, как в уголках глаз скапливаются злые слёзы.       Лекарь велит ей расслабиться. Тон его голоса спокоен и холоден, профессионален. Но сложно расслабиться, когда чьи-то пальцы касаются промежности. Тем не менее, Гризетта делает отчаянную попытку. Получается из рук вон плохо. Ей плохо и неприятно, а ещё холодно.       — Роды могут быть тяжёлыми, — говорит лекарь. — Ты слишком юна, бёдра узкие.       Гризетта только кивает, хотя её никто не может видеть. Она пыхтит и пытается выровнять дыхание, когда чужие пальцы глубже проникают внутрь.       Затем лекарь встаёт и подходит к ней сбоку. Он оголяет живот и начинает касается его руками в разных местах. Щупает и трёт. Лицо его при этом предельно серьёзно. Гризетте кажется, что он слишком неаккуратен и груб, но ребёнок под его прикосновениями спокоен, даже не шевелится.       — Голова не внизу, — говорит лекарь, что бы это ни значило. — Возможно, ещё опустится. За неделю до родов или около того. Время ещё есть, переживать не стоит.       Переживать? О чём он толкует вообще? Гризетта обязательно спросила бы, не будь так напугана происходящим. Так что она просто закусывает внутреннюю сторону губы и тяжело, прерывисто дышит.       Затем он наконец отходит в сторону и велит ей сесть. Гризетта с радостью выполняет приказ, наконец опуская юбки и плотно прижимая колени друг к другу. Она бросает торопливый взгляд на Младшую Дочь Николет, и замечает, что та бледна, словно полотно. Морщинистая рука с узловатыми пальцами сжата в кулак и плотно прижата к ключицам. С уголках плотно сомкнутых губ лежат резкие тени.       — Мне нужно осмотреть твою грудь, — внезапно говорит лекарь, поворачиваясь к Гризетте. — Приспусти лиф.       Гризетта икает, сбитая с толку неожиданной просьбой. В отчаянии она обращает беспомощный взгляд на Младшую Дочь Николет, но та нема как рыба и лишь слегка пожимает плечами. Гризетта вздыхает и послушно обнажает грудь. Холодный воздух кельи тут же леденит кожу.       Когда жёсткие пальцы лекаря касаются её груди, Гризетта отворачивает лицо и пытается думать о чём-нибудь отстранённом. Например, о том, какая хорошая погода установилась в последние дни. Или о том, как ей назвать ребёнка, если будет девочка. Кажется, Мод говорила что-то об имени Мирабэль. Но Гризетте не хотелось называть свою девочку в честь женщины с такой неприглядной судьбой. Она надеется, что у её дочери жизнь сложится лучше. По крайней мере, Гризетта приложит все усилия для этого. Гризетта морщится, когда грубые пальцы лекаря сжимают её сосок, откуда тут же выступает молоко — густое и желтоватое.       — Стараниями Мэвы, ты абсолютно здорова. Ребёнок, судя по всему тоже, — заключает лекарь и наконец отходит от Гризетты, которая тут же натягивает послушническое одеяние обратно.       Младшая Дочь Николет тут же оживает, словно под действием заклинания. Она стремительно приближается к лекарю и заваливает его вопросами: как скоро он сообщит об этом королю и королеве? Следует ли ждать официального письма с назначением даты аудиенции? Сколько уже кандидаток на роль кормилицы осмотрел лекарь и какие шансы у Гризетты? На все эти вопросы мужчина отвечает сдержанно и односложно, не вдаваясь в подробности. Гризетту эта излишняя суетливость лишь веселит, хотя изнутри раздирает любопытством.       — Ты совсем скоро родишь, — констатирует лекарь, игнорируя очередной назойливый вопрос Младшей Дочери Николет и обращаясь напрямую к Гризетте, которая от подобного заявления в изумленно открывает рот и испуганно таращится на мужчину. — Ты знаешь, как это происходит?       Гризетта отрицательно качает головой. Она видела несколько раз, как ощетиниваются собаки или как свиньи производят на свет поросят, но стать свидетельницей человеческих родов ей так и не удалось. Гризетта знает только, что это безумно больно, но насколько именно не хватает фантазии представить.       — Ты почувствуешь резкий спазм внизу живота. Затем боль пройдёт, но после снова вернётся. Периодичность спазмов будет увеличиваться, а интервалы между ними сокращаться. Это называется схватки. Через некоторое время или сразу из тебя вытечет жидкость — воды. Может показаться, что ты описалась. Это значит, что твоё тело готово произвести на свет ребёнка. Будет больно. Очень больно. Тебе особенно — слишком узкий таз. Не забывай дышать и хорошенько тужиться.       У Гризетты голова идёт кругом от этих подробностей, темнеет в глазах. Всё, что рассказывает ей лекарь, мало похоже на чудо, как все твердят об этом. Интересно, а королеве он тоже сказал то же самое? Хотя та уже произвела однажды на свет дитя. Должно быть, она и так знает о том, как это на самом деле. Спросить бы у матери, но та далеко, да и навряд ли ответила бы прямо. Габриэла никогда не жаловала излишнее любопытство дочери, всецело занятая тяжёлой работой на кухне. И сыновей почему-то любила больше — на Гризетту у неё сил совсем не осталось.       Лекарь прощается в сдержанных выражениях, словно желает поскорее уйти. Гризетта не может его винить — кто добровольно захочет проводить время в столь безрадостном месте? Мыли её полны волнения предстоящим ей испытанием. Выносить ребёнка — одно дело, а произвести его на свет — совсем другое. Как бы это не оказалось труднее, чем всё то, что пришлось пережить до этого. Гризетта не уверена, что справится, особенно, после сухого рассказа лекаря о родах, оставляющего пространство для фантазий. Сколько жутких историй Гризетта слышала о матерях, погибших во время родов или сразу после. Или о детях, что родились мёртвыми. Жизнь всегда идёт рука об руку со смертью. Да только умирать Гризетте не хотелось, как и хоронить собственное дитя — от последней мысли слёзы непроизвольно скапливаются в уголках глаз.       Отвлечённая этими мыслями, Гризетта не сразу замечает странную возню, возникшую возле двери в келью. До её слуха не сразу доходит недовольный и полный раздражения голос Младшей Дочери Николет, которая в грубых выражениях отчитывает кого-то за дверью. Гризетта встаёт и идёт на шум, полная любопытства.       — Несносная девчонка, полная греха! — почти визжит Младшая Дочь Николет, сжимая руку послушницы. — Никому ни слова о том, что ты здесь услышала! Поняла меня?       Мод — а именно она оказывается виновницей устроенного спектакля — устремляет полный боли и жгучей обиды взгляд на Гризетту. Та застывает на месте, словно парализованная, виновато опускает голову и закусывает нижнюю губу, инстинктивно обхватывая руками живот.       — Так ты собираешься стать кормилицей? У королевы? — спрашивает Мод звенящим, словно тысяча осколков, голосом.       Гризетта молчит, лишь глубоко и медленно вздыхает. Младшая Дочь Николет встряхивает Мод за руку.       — Только попробуй кому-нибудь об этом рассказать, дитя, — предупреждающе шипит она.       Но Мод как будто не замечает ничего вокруг, кроме Гризетты. Она не отводит от неё испытующего взгляда, в котором плещется боль от предательства.       — Ты уйдёшь отсюда, — констатирует Мод. — Бросишь меня.       — Всё совсем не так! — Гризетта делает шаг навстречу подруге, но тут же замирает, останавливается.       — Я буду гнить здесь вечно, — продолжает Мод, словно не слыша Гризетту. — А ты будешь сидеть в королевских покоях и кормить принца или принцессу.       На это Гризетте возразить нечего. В глазах Мод всё именно так и выглядит. Предательство. Сначала обещать быть вместе, идти рука об руку по жизни, а за спиной только и думать о том, как покинуть это печальное место. И бесполезно объяснять, что для матери в приоритете будет всегда её ребёнок — Мод попросту этого не поймёт. Она убила однажды, чтобы отомстить за дорого человека. Убила родного отца. Для Мод нет ничего невозможного. Есть только нежеланное.       — Я никому не скажу, — говорит Мод дрожащим от сдерживаемых слёз голосом, обращаясь к Младшей Дочери Николет, но не отводя горящего праведным гневом взгляда от Гризетты. — Клянусь Мэвой. — Она дёргает рукой и ловко высвобождается из плотной хватки — Николет даже не успевает заметить. Пока та растерянно шевелит пальцами в воздухе, Мод резко поворачивается и срывается на бег.       Гризетта делает ещё один шаг в сторону подруги, но снова останавливается, наблюдая за тем, как рыжая копна волос становится всё меньше, теряется в полумраке каменных коридоров. Побежать за ней? Гризетта не сможет — иногда ей тяжело просто ходить. Да и что она скажет в своё оправдание? Что Мод всё не так поняла? Но это ложь. Гризетта предала её доверие. Не следовало раздавать обещаний, которые не в силах сдержать. Вот и остаётся в растерянности наблюдать за тем, как убегает единственная подруга, которая когда-либо была у Гризетты.       И когда-либо будет.

***

      Все последующие до аудиенции дни Гризетта проводит в ужасной тоске и бескрайнем одиночестве. После случившегося Мод старательно её игнорирует, а вместе с ней игнорируют все остальные, даже Санча и Бланш. Изредка Санча бросает на неё сочувствующие взгляды, но и они подобны острым иголкам — безжалостно впиваются в кожу и пульсируют всепоглощающей виной. Раз или два Гризетта пробует заговорить с Мод, но та лишь горделиво задирает подбородок и проходит мимо. Гризетта снова чувствует себя незаметной. Пустым местом. Очень похоже на то, что бывало с ней раньше, в “Золотом льве”. Она к этому привыкла. Но почему сейчас это оказывается так больно?       Санча и Бланш не так категоричны, но их сдержанность громче слов говорит: “Не подходи ко мне”. Да и что бы она им сказала? Умолять через них Мод простить её? Ясно как день что так просто доверие Мод обратно не завоюешь. Да и нужно ли ей, в принципе, это доверие вновь, если скоро её жизнь кардинально изменится?       Аудиенция у королевской четы назначена в Королевской Обители Мэвы — величественном здании у самого подножия Солнечного Дворца. Предназначенная лишь для аристократов, Королевская Обитель также содержала Старших Дочерей Мэвы — семерых самых преданных и благочестивых служительниц. Поэтому Младшая Дочь Николет не находила себе места от волнения всю дорогу до места встречи: подмечала во внешнем облике Гризетты всё новые изъяны и велела выпрямить спину. Когда же в крохотном окошке экипажа показалась золочённая крыша Королевской Обители, Младшая Дочь Николет принялась смахивать невидимые пылинки со своего лучшего одеяния и разглаживать руками и без того ровные юбки. Волнение наставницы передавалось и Гризетте, но та думала лишь о том, как убедить королевскую чету позволить взять с собой во дворец собственное дитя.       Ни роскошное убранство прилегающего к Обители сада, ни внушительные мраморные колонны, ни разноцветные искусные витражи на религиозные сюжеты не привлекают внимания Гризетты, когда она грузно вываливается из экипажа. Последние дни она чувствует себя неважно: постоянные отёки, мигрени, выполнять простейшие действия становится всё сложнее, живот раздут, как барабан — вот-вот лопнет. Ребёнок на подходе и даёт это понять всеми возможными способами.       Зато Младшая Дочь Николет экзальтирована, словно впечатлительное дитя. Она бесстыдно открывает рот, задирая голову, пытаясь рассмотреть искусную резьбу на фасаде белокаменной Обители.       В таком виде их и застаёт мрачного вида слуга Обители, облачённая в серое одеяние с капюшоном, закрывающим пол-лица.       Внутри Обитель не в пример роскошнее, чем снаружи, и тут даже Гризетта отвлекается от насущных размышлений. Натёртые до блеска мраморные полы, в которых можно увидеть собственное отражение, белокаменные колонны, а в центре зала, на возвышении, покрытый золотом, изящный аналой, на котором покоятся в раскрытом виде “Откровения Мэвы”. За ним, в свечном полумраке, скромно прячется статуя Мэвы, более гладкая и красивая, чем та, что стоит в молитвенном зале Дома. Слуга Обители, однако, не задерживается нигде и не даёт гостям рассмотреть убранство, молча отводит их в одну из небольших комнаток-исповедален, которыми снабжена каждая обитель. Им велят сесть и ждать, а затем выходят.       Гризетта оглядывается по сторонам. Здесь тихо и пахнет прогорклым маслом. Бронзовая лампадка под потолком едва освещает маленькое пространство. На стенах — искусные фрески с ликом Мэвы: глаза благочестиво прикрыты, голова склонена вбок, словно прислушивается к чему-то. Не та уродливая мазня в комнате для свиданий Дома. Неужели король и королева будут принимать их тут?       Не успевает Гризетта подумать об этом, как дверь в исповедальню открывается с характерным скрипом, впуская сначала низкорослого мужчину с густой бородой, а затем статную женщину в скромном платье тёмно-зелёного цвета.       Младшая Дочь Николет тут же подрывается с места словно ошпаренная и тянет за собой Гризетту. Обе делают книксен — неуклюжий и неловкий — и склоняют головы.       Король самодовольно хмыкает, садится на скамью напротив и наконец говорит — голос у него спокойный и даже тихий, без намёка на властность:       — Садитесь, садитесь, Мэвы ради. Сегодня без церемониала.       Гризетта и Младшая Дочь Николет переглядываются и покорно садятся на прежние места, решаясь поднять головы на короля.       В сидящем напротив мужчине едва можно заподозрить короля. Конечно, его лик знаком каждому обитателю Эоса благодаря многочисленным листовкам, распространяемым даже в самые удалённые уголки королевства, но на них он обычно изображается высоким и статным мужчиной, довольно молодым и привлекательным. Воочию король несколько отличается от своих портретов. Во-первых, морщинки вокруг глаз свидетельствуют о том, что королю уже давно перевалило за тридцать. Во-вторых, под бархатным камзолом багрово-красного цвета заметен небольшой живот. В-третьих, руки и ноги у него короткие и худые, непропорциональные остальном телу. Хоть он одет значительно богаче любого обитателя Эоса, сейчас, в полутёмной маленькой комнате он совсем не похож на властителя государства. Даже его выражение лица — расслабленное и не ведающее забот — не приличествует королю.       А вот о женщине рядом с ним такого не скажешь. Гризетта не сразу поняла, что перед ней вовсе не королева Рианорикс — живота не было, да и на тех же листовках она всегда изображалась с тёмными длинными волосами, заплетёнными в толстую косу на манхеймский манер. Эта же женщина, худая и сухопарая, носила на голове замысловатую, но аккуратную прическу. Медный оттенок её волос лишь подчёркивает аристократичную бледность кожи. Гризетта угадывает несколько схожих с королём черт в её облике — те же тонкие губы и золотистого цвета глаза, широкую челюсть — и понимает, что перед ней старшая сестра короля — герцогиня Ада. Её тоже довольно часто изображают на листовках, а ещё о ней с благоговением и трепетом говорит Младшая Дочь Николет, потому что герцогиня Ада очень набожна и помогает Домам Мэвы.       И всё же, несмотря на то, что перед Гризеттой сидит король и его сестра, она не может назвать их красивыми. Изображения на листовках очень сильно им льстят.       Но где же королева? Неужели она не будет принимать участие в этом странном подобии аудиенции? Её совершенно не интересует, каких кандидаток рассматривают? Или она слишком ослабла в виду беременности? Гризетта не понаслышке знает, как тяжело выполнять простейшие повседневные обязанности с огромным животом, рискующим вот-вот лопнуть, словно перезревший арбуз.       — Что ж, — после небольшой паузы произносит король, глядя на Гризетту, — вижу ты, дитя, готова стать кормилицей…       Он пожимает плечами и едва заметно кривит губы от неудачно подобранного слова: действительно, какое из Гризетты дитя, если она вскоре родит? Король Астрид кажется неловким и — даже страшно сказать — забавным. Вовсе не ожидаешь встретить в государе неотёсанность деревенского парня.       Гризетта кивает, не решаясь произнести ни слова. Короля она не боится, но вот сдержанная настороженность герцогини Ады кажется ей опасной. Ясно как день, какое огромное влияние она оказывает на своего брата — король рядом с ней выглядит несмышлёным, но послушным слугой. Именно она, может статься, будет принимать решение о назначении кормилицы. Если так, у Гризетты нет ни шанса убедить её взять ребёнка с собой во дворец.       — Когда король ждёт ответа, следует отвечать: “Да, Ваше Величество”, — бархатистый грудной голос герцогини Ады совсем не вяжется с жёсткостью её внешнего облика. — Где ты воспитывалась?       Гризетта в испуге обращает взор на герцогиню Аду, которая прожигает взглядом нерадивую послушницу.       — П-простите, Ваше Величество, — спешит исправиться Гризетта, покорно опуская голову. — Я… я воспитывалась в одном из многочисленных приютов Солнечного Берега.       Младшая Дочь Николет удовлетворённо кивает. Она как следует постаралась, чтобы Гризетта вызубрила все мельчайшие подробности своей новой биографии.       — Брось, Ада, — внезапной громкой нотой врывается бодрый голос короля Астрида в беседу. — Посмотри на неё: бедняжка ни жива ни мертва, а ты её муштруешь. Кроме того, я же с самого начала сказал: никакого церемониала…       Герцогиня Ада с минуту неприязненно смотрит на брата, но наконец отворачивается и глубокомысленно хмыкает, признавая поражение. Без церемониала, так без церемониала.       А вот и новое открытие о короле: он добр и простодушен, словно крестьянин, у которого из забот только посев и сбор урожая.       — Обучена грамоте? — спустя непродолжительное молчание вновь спрашивает герцогиня Ада, и её властный голос словно бьёт наотмашь.       — Немного умею читать, Ваше Величество, — несмело отвечает Гризетта, с опаской глядя на короля — на герцогиню она смотреть боится. — Написать смогу лишь собственное имя.       Герцогиня Ада с сомнением хмыкает и пожимает худыми плечами. Ничего не скажешь, отличная кандидатка.       — Астрид. — Герцогиня строго смотрит на брата. — Нет.       Слово звучит подобно хлёсткой пощёчине — неожиданно и грубо. Вот так просто? Нет? Послы пары вопросов? Гризетта обязательно бы расхохоталась в голос, не будь так напугана.       — Но почему нет? — удивляется король. Гризетта слышит его слова, будто из-под толщи воды.       — Зачем нам кормилица не обученная грамоте?       Король звонко и по-мальчишески смеётся:       — Мэва пощади, а зачем нам образованная? Ей нужно только кормить ребёнка, а не разучивать с ним алфавит.       — Вспомни кормилицу принца Альбера. Она утверждала, что мы все живём на круглой тарелке под голубой крышкой.       — И что с того? — Король хлопает глазами, сжимает и разжимает короткие пальцы в изысканных перстнях. А затем обращается к Гризетте: — Ты же не думаешь, что мы все живём на тарелке под голубой крышкой?       Гризетта не в силах ответить голосом — в горле словно застревает пробка, — а потому лишь отрицательно мотает головой, как кукла на шарнирах.       Король Астрид тут же переводит взгляд на сестру и разводит руками: ну вот видишь.       Кажется, герцогиню Аду этот аргумент не в силах убедить, но возразить ей нечего: она лишь недовольно поджимает губы и кривится, с неохотой признавая поражение.       — Что ж, — произносит король Астрид, торопливо прокашлявшись. — Сколько тебе лет, милое дитя?       Значит, аудиенция ещё не окончена? Это странно, но Гризетта явно чувствует, что король как будто сильнее к ней расположен. Интересно, и чем она могла ему приглянуться? Может, напомнила кого-то? А может, король сам по себе благодушный и незлобный человек?       — П-пятнадцать, Ваше Величество.       — И уже вдова? — Король хмурит брови, стаскивает с лица улыбку. Гризетта отчего-то тут же покрывается румянцем с ног до головы.       Вдова. Как же. Смутный образ Адриана непрошенно вспыхивает перед мысленным взором. Она почти о нём не думает, не жалеет и не вспоминает, но сейчас вдруг спрашивает себя: чем он сейчас занят? Помнит ли хоть немножко ту наивную и глупую девчонку, которой сделал больно? Скорее всего, её образ стёрся из памяти, как стираются все незначительные события дня. Но что толку думать об этом? Она никогда его не увидит. Так что, можно сказать, в какой-то степени она и правда вдова.       — Не принимай слова герцогини близко к сердцу, дитя, — с ласковой улыбкой говорит король, наклоняясь к Гризетте — душистый запах розовой воды кружит голову. — Она очень учёная женщина и ценит в людях образованность. Но можно прочитать тысячу книг и не понять в них ни строчки. Я встречал многих крестьян, что не умели ни читать, ни писать, но были при этом умнее и порядочнее всей своры леди и лордов при дворе. Грамоте может научиться любой дурак.       Король откидывается на спинку деревянной скамьи и, не поворачивая головы, переводит таинственный взгляд на герцогиню, цвет кожи которой приобретает оттенок её волос — настолько она полна негодования и злости, вот-вот пар из ушей пойдёт. Но она молчит, лишь угрожающе щурит глаза и горделиво отворачивается, демонстративно разглядывая фреску поверх голов Гризетты и Младшей Дочери Николет.       Неожиданно мудрая мысль от человека, ярко разодетого, словно цирковой ловкач. Неужто он и правда добр и мягкосердечен?       — Рианорикс она не понравится, — между делом вставляет герцогиня Ада, ни на кого не глядя.       — Рианорикс никто не нравится, — с усталым вздохом говорит король. — Мы выбираем не няню и не гувернантку, а кормилицу. И самое важное, чтобы она была здорова, имела достаточно молока и оставалась целомудренной женщиной.       Гризетта вновь ощущает себя пустым местом. Даже возражать ей не позволено, приходится молча слушать, как её обсуждают. Словно речь идёт о корове во время торга с придирчивым покупателем.       — Благочестивая Дочь Мэвы, — требовательно обращается герцогиня Ада к застывшей на месте Николет. Та вздрагивает и выпучивает глаза от испуга. — Насколько вы можете поручиться за целомудрие этой девушки?       Открывая и закрывая рот, словно выброшенная на берег рыба, Николет произносит лишь нечленораздельные звуки. Король и герцогиня почти добрую минуту смотрят на тщетные потуги Младшей Дочери обрести дар речи и уже начинают терять терпение, как наконец Мэва сотворяет настоящее чудо — наделяет Николет голосом, дрожащим, нервным и срывающимся, но всё же голосом, которым та тут же пользуется:       — Гризетта — одна из самых благочестивых девушек… на моей памяти… Ваше Величество.       Герцогиня Ада с сомнением хмыкает, а вот король продолжает ласково улыбаться, будто не заметив заминки. Конечно, то откровенная ложь. Гризетта не считает себя ни целомудренной, ни благочестивой. И вовсе не потому, что в животе у неё растёт бастард, нет. Просто никогда за всю её короткую жизнь у неё и мыслей не было том, чтобы чтить Мэву и жить по её заповедям. Она вообще об этом не думала.       Интересно, считается ли намеренный обман короля государственной изменой? Уж наверняка да. Какому риску Младшая Дочь Николет подвергает себя и Гризетту, устраивая этот спектакль? Их ждёт сырая темница — не менее, если обман вскроется. А то и виселица.       — Часто ли ты молишься? — спрашивает герцогиня Ада, терпеливо складывая руки в кружевных митенках на колени.       — Да, Ваше Величество, — без запинки отвечает Гризетта. Неловкость Младшей Дочери Николет парадоксальным образом придаёт ей сил и уверенности. — Каждое утро и каждый вечер.       — И о чём же ты молишься? — Голос герцогини Ады сочится ядом.       Гризетта не понимает причин антипатии герцогини, как не понимает, почему именно она участвует в этой нелепой аудиенции вместо королевы. Что ж, она и не думала, что сумеет очаровать королевскую семью, мило похлопав ресницами и зардевшись. Такая дурочка может очаровать лишь пьянчужку из “Золотого льва”. Подобный опыт очарования у Гризетты слишком богат. Герцогиня же явно ожидает увидеть серьёзную и строгую девушку, слишком чистую и нравственную, живущую праведно и благочестиво. Наверное, такой она была сама в пятнадцать лет: маленькая принцесса, слишком глубоко провалившаяся в учёные труды, истово верующая и следующая всем заповедям Мэвы.       — Я молюсь о здравии короля и королевы, Ваше Величество… О появлении на свет здоровых наследников… О благополучии своих ближних… И… о своём ребёнке.       В последнем она не погрешила против истины. На самом деле, король и королева мало её волнуют, как и благополучие ближних. А вот ребёнок фигурирует в её импровизированных молитвах всегда. Впрочем, ребёнка она упомянула не просто так — а чтобы медленно подвести разговор к так интересующему её вопросу: позволят ли ей оставить дитя подле себя? Младшая Дочь Николет рядом хрипло и неодобрительно задышала, предупреждающе зыркнув на Гризетту.       — Похвально. — Герцогиня отрывисто кивает, поворачивается к королю и, не понижая голоса, язвительно замечает: — Хотя бы этому требованию она соответствует.       Король рассеянно кивает. Видно, что никаких требований он себе не рисовал и не выставлял, идя сюда. Ему, в сущности, всё равно, кто будет кормить его ребёнка, хоть базарная девка, лишь бы молока давала вдоволь. Вероятно, у властителя множество других забот, чтобы всерьёз переживать ещё и о такой мелочи. Да и кроме того, это прерогатива женщин. Мужчины совершенно ничего не понимают в произведении на свет потомства и его дальнейшем воспитании.       — Что ж, — подытоживает король, хлопая в ладоши прямо перед носом герцогини, отчего так вздрагивает и отшатывается. — Тебя осмотрел придворный лекарь и заключил, что ты полностью здорова. Образованность и благочестие, конечно, хорошие качества, но для кормилицы важнее отменное здоровье, хотя герцогиня со мной и не согласится. Не смею больше отнимать время, которое вы могли бы провести в молитвах и… — король неопределённо машет рукой в воздухе, — чем вы там ещё занимаетесь?       Вот. Сейчас. Другого подходящего момента попросить больше не будет. Гризетта одним быстрым движением падает со скамьи на колени, молитвенно складывая руки и с мольбой глядя на короля и герцогиню, которые изрядно удивлены отчаянию, с которым Гризетта бросила себя к их ногам. Сзади неодобрительно шипит Младшая Дочь Николет, но и она в полнейшей растерянности, чтобы хоть кого-то образумить.       — Ваше Величество, — произносит Гризетта громким, но дрожащим от волнения голосом. — Позвольте просить Вас о милости…       — Всеблагая Мэва… — шепчет король и неловко смеётся. Он тянет руки к Гризетте, словно желая поднять её, но тут же одёргивает сам себя и остаётся растерянно смотреть на распластавшуюся под ним юную послушницу. — Вовсе необязательно… Весь этот церемониал…       Король растерян, и Гризетта тут же пользуется подвернувшимся ей шансом, пока разгневанная герцогиня не успевает отвлечь внимание на себя:       — Позвольте просить Вас смилостивиться надо мной и моим ребёнком… Позвольте… Если ваше решение принято… Позвольте мне оставить моё дитя подле себя… Я ни о чём более не попрошу… Никогда. Только об этом все мои помыслы и мысли. Я не смогу жить без него.       — Какая наглость, — выплёвывает герцогиня Ада, презрительно взглядывая на Гризетту. Младшая Дочь Николет наконец выходит из оцепенения, встаёт с места и тянет Гризетту на руки, чтобы ты встала, на ходу рассыпаясь в сбивчивых извинениях:       — Простите, Ваше Величество… Простите бедняжку… Простите…       Гризетта грубо выворачивает руку из хватки Николет и продолжает глядеть на короля снизу вверх. Если понадобится, она готова вцепиться ему в изысканные кожаные сапоги и не отпускать до тех пор, пока он не скажет, что её ребёнок останется с ней.       — Бросьте… Все… Сейчас же успокойтесь! — визгливо вскрикивает король, жмурясь и мотая головой, словно капризный ребёнок.       Герцогиня Ада поджимает губы и стыдливо отворачивается от брата. Она вся как натянутая струна — ровная и нервная, сухая и тонкая. Младшая Дочь Николет торопливо замолкает и отходит от Гризетты на шаг, покорно опуская голову. А Гризетта продолжает глядеть на короля, ожидая, что он сделает или скажет. И король говорит:       — Трогательная забота матери о своём ребёнке… Нет ничего прекраснее в этом мире, не правда ли? Сердце любого родителя бьётся только ради его детей… Это — самая главная ценность в жизни.       Голос короля почему-то полон неизбывной печали, непривычно тих. Гризетта слушает, замерев.       — Мы ещё ничего не решили, дитя, — продолжает король. — Это было бы несправедливо по отношению к другим кандидаткам… Но если наше решение будет в твою пользу… Даю тебе слово короля: никто не отнимет у тебя твоего ребёнка.       Гризетта улыбается и смаргивает невольно выступившие на ресницах слёзы. Большего ей и не требуется.

***

      Гризетта разрешается от бремени на исходе месяца цветения. В ту ночь бушует гроза, и раскаты грома заглушают крики Гризетты, которая терзается от дикой боли уже несколько часов. Она думает, что умирает. Что её кости ломают изнутри. Что её голову вскрывают раскалёнными щипцами. Вокруг теснятся Дочери Мэвы: кто-то бубнит под нос молитву, умоляя Мэву освободить её послушницу от беремени скорее, кто-то просто смотрит на застывшую гримасу боли и ужаса на лице роженицы, а кто-то принимает деятельное участие в рождении дитя, помогая матери справиться с тяжелейшей ношей. Все лица сливаются в единое пятно неясного цвета, и Гризетта не может с точностью сказать, сколько Дочерей присутствует на родах. Ни одного знакомого лица: она никого не узнаёт и не различает, все они походят друг на друга — серые, синие чёрные вуали, скорбные выражения, молитвенно сложенные руки. Мысленно Гризетта взывает не к Мэве и даже не к Марку, оставшемуся где-то позади, в далёкой, прошлой жизни, которая сейчас казалась сказочным вымыслом, — мысленно Гризетта взывает к своему ребёнку, моля его скорее появится на свет, выталкивая его наружу всем своим существом, и проклиная семя Адриана, обрёкшего её на это мучение. Она не знает, сколько часов или дней проходит, прежде чем её лоно не становится свободным и пустым, как прежде. Ей кажется, что её разорвали на части, что её растерзал дикий, голодный зверь, но она почему-то осталась жива и теперь чувствует каждой клеточкой своего тела нестерпимую боль и вместе с тем невероятное облегчение от того, что это всё наконец закончилось. В её ногах кричит младенец, её ребёнок, но Гризетта не в силах поднять голову, чтобы посмотреть, всё ли с ним в порядке. Да и тут же налетает стая хищных Дочерей, десятки рук касаются тельца её малютки, потом кто-то достаёт скальпель — грозный, металлический и холодный блеск в тусклых отблесках коптящих свеч — и отрезает пуповину. Гризетта чувствует, словно её обокрали, будто безжалостно забрали у неё то, что принадлежало ей по праву. Она хнычет, пока чужие равнодушные руки берут её ребёнка, передают по кругу, омывают ледяной водой (в Доме другой попросту нет), заворачивают в грязные холщовые тряпки, прежде служившие одеяниями самым маленьким послушницам. Всё это время её ребёнок истошно кричит, надрывая глотку, и Гризетте очень хочется протянуть к нему руки, но слабость настолько сильна, что не позволяет даже открыть глаза. Гризетта может только беззвучно и бессильно плакать, превратившись во влажный, хлюпающий комок бесконечного горя. Её ребёнок, её дитя, её малютка…       — Это девочка, — слышит она чей-то грубый, холодный голос.       Девочка. У неё девочка. Ещё одно обречённое на несчастье существо. Что ждёт её милую малютку в будущем? Тяжёлая, бесконечная работа и, благослови её Мэва, удачное замужество? Пусть оно будет удачным, пусть её будут любить так, как никто и никогда не любил Гризетту…       А потом она чувствует приятную тяжесть и тепло на груди. Наконец может открыть глаза и увидеть свою малышку. Маленький комочек копошащихся тряпок, розовое личико, искажённое гримасой плача. Она такая красивая. Она такая тёплая. Она так приятно пахнет. Она такая любимая. Самая любимая. Откуда-то у Гризетты сразу же появляются силы, она поднимает руки и обхватывает маленькое тельце ладонями. Вцепляется в неё, как голодная кошка вцепляется когтями в добычу. Никому она её не отдаст.       Её солнце.       Её Элиссу.

***

      Утро выдаётся особенно туманным: неровная дорога в острых колеях утопает в сизой дымке. Воздух холоден и влажен, и, несмотря на почти наступившее лето, Гризетта кутается в холщовый плащ серого цвета. На руках у неё мерно посапывает малышка Элисса — ничто в целом мире не в силах прервать её крепкого сна. Гризетта улыбается, поправляя пелёнки у личика дочери и едва сдерживается от поцелуя — нечего тревожить младенческий сон. Старая, скрипучая повозка — не экипаж даже — ожидает Гризетту у обочины. Возница, как и его пегая кляча, находится в сонном оцепенении, так что у Гризетты есть ещё несколько минут в запасе, чтобы со всеми попрощаться.       Однако из провожатых у неё лишь Младшая Дочь Николет, сонная и недовольная чересчур ранним подъёмом. Гризетта надеялась, что придёт хотя бы Санча, но, похоже, связь с подругами безвозвратно утрачена. Это мало печалит её. Гораздо важнее — маленький, сопящий свёрток у неё на руках.       — Береги себя, дитя, — бубнит Младшая Дочь Николет, подходя ближе. — Помни о том, чему я тебя учила. Не забывай ровно держать спину.       Гризетта кивает с грустной улыбкой. Она провела в Доме Мэвы всего пару месяцев, но не думала, что будет так тяжело расставаться с этими холодными стенами. Младшей Дочери Николет, похоже, тоже не по себе: несмотря на сонливость, она явно опечалена предстоящей разлукой. Не настолько, чтобы лить слёзы, но достаточно, чтобы иногда вспоминать о покинувшей Дом послушнице.       Младшая Дочь Николет прикладывает указательный и безымянный пальцы к губам, а затем ко лбу Гризетты — жест благословения Мэвы, которым она, по преданиям, исцеляла смертельные раны людей и убирала душевные недуги. Гризетта не ожидала ничего подобного от женщины, которую ещё недавно считала если не врагом, то хотя бы помехой на пути к достижению цели. Она вновь с благодарностью кивает и не может сдержать улыбки.       Затем она наконец отворачивается, чтобы взобраться на повозку. Сделать это с ребёнком на руках достаточно сложно, пусть и весит малышка Элисса совсем немного. Младшая Дочь Николет спешит ей на помощь: придерживает за локоть и легонько подталкивает. Гризетта поворачивается, чтобы поблагодарить и вдруг замирает на месте, словно поражённая молнией.       В тени апельсинового дерева, на крыльце, стоит неуклюжая фигура Мод: пальцы нервно теребят косичку, переминается с ноги на ногу, кусает в нерешительности губы. Даже странно видеть всегда наглую и дерзкую подругу в таком раздрае и неуверенности. Гризетту это даже умиляет. Ей искренне жаль Мод. Но она не может ничего с этим поделать. У них теперь две совершенно разные дороги. Возможно, Мод когда-нибудь поймёт Гризетту, но сейчас, несмотря на то, что она пришла сюда, гордость её явно уязвлена.       Что-то неясное толкает Гризетту обратно. Она спускается с повозки под удивлённые возгласы Младшей Дочери Николет и решительно шагает к крыльцу с ребёнком на руках. Мод, заметив её, вздрагивает и выпускает многострадальную косичку из рук. Вид у неё до того бледный, что, можно подумать, она увидела мертвеца.       — Привет, — шепчет Гризетта, легонько покачивая умиротворённо спящую дочь.       В ответ на это Мод лишь одеревенело кивает. Ярко-красные губы искусаны почти в кровь, под глазами лежат глубокие тени, курносый нос окрашен в алый — веснушек на нём почти не видно. Она явно плакала накануне, хоть сейчас и храбрится, и делает безразличный вид из последних сил. С интересом и любопытством заглядывает в сопящий свёрток на руках Гризетты, но тут же стыдливо отводит взгляд, словно пойманная на преступлении.       Гризетта немного вытягивает руки, чтобы показать малышку подруге. По правде говоря, она сама этого хочет: хочет показывать дочь каждому встречному, чтобы все говорили, какая она красивая, чудесная и невероятная. Самый прекрасный ребёнок в мире. Кроме того, возможно Мод хоть немного сможет понять Гризетту, взглянув на её малютку.       Но Мод лишь мажет по ребёнку равнодушно-злым взглядом и с присущей ей наглостью спрашивает прямо в лоб:       — Как ты его назвала?       Гризетта прижимает дочь к груди и плотнее запахивает пелёнки вокруг розового личика.       — Это девочка… — спокойно отвечает Гризетта, а потом вдруг совершенно неожиданно для себя добавляет: — Мирабель.       Маленькая ложь во благо, для спасения и успокоения совести. Они с Мод больше никогда не увидятся, и Гризетта не может отказать себе в удовольствии видеть, как просияло веснушчатое лицо подруги после сказанного. Как она в изумлении приоткрыла рот и тут же согнала с лица надменное выражение. Маска треснула, и за ней оказалась растерянная предстоящей разлукой девушка, которая когда-то искренне к Гризетте привязалась.       Гризетта улыбается чуть сухо и фальшиво, пока глаза Мод наполняются непрошенными слезами.       И вот ещё один урок, который преподала ей жизнь: иногда отвергать кого-то в сто крат больнее, чем быть отвергнутой.       — Не плачь, милая, — шепчет Гризетта, приближаясь к Мод.       Та молчит, не в силах совладать с нахлынувшими чувствами. Она из последних сил пытается не плакать, но слёзы предательски дрожат на ресницах, а в карих глазах танцует туманная поволока. Гризетта решается протянуть правую ладонь к лицу подруги, левой рукой плотнее обхватывая ребёнка, и коснуться большим пальцем розовой щеки. Этот жест скорее материнский, чем дружеский, и Мод наконец даёт волю слезам, искажая лицо в уродливой гримасе беспредельной печали.       — Я всегда буду тебя помнить, — добавляет Гризетта, хотя не уверена до конца в собственных словах. Но сейчас Мод как никогда требуется утешение, и кто такая Гризетта, чтобы ей отказать? Выросшая без матери, не знающая родительской любви, сумевшая заколоть вилами тирана-отца, разве Мод не заслуживает хоть толику сочувствия и нежности?       — Девочки, у нас мало времени, — возникает где-то рядом затихший на пару тонов голос Младшей Дочери Николет. Гризетта оборачивается: та стоит за её спиной со странным выражением лица — не то сочувствие, не то печаль, разобрать сложно.       Гризетты убирает руку от лица подруги и плотнее прижимает дочь к груди. Она поворачивается спиной к Мод и с благодарностью кивает Младшей Дочери Николет, после чего направляется к повозке.       Не без труда взобравшись на повозку во второй раз с ребёнком на руках, Гризетта наконец устраивается с минимальными удобствами. В ногах у неё крошечная котомка со скудными пожитками: нарядная пелёнка для малышки, платок, старое послушническое одеяние, ночная рубашка, гребень для волос и чепец. С таким нехитрым багажом она уезжает в новую жизнь. Лучше, чем ничего. Когда она пришла в Дом Мэвы, у неё и вовсе ничего не было.       Возница нетерпеливо взмахивает поводьями, и лошадь благодарно срывается с места. Элисса на руках матери морщится от тряски и недовольно фыркает, но глаз не открывает. Гризетта вскидывает руку и машет, наблюдая за тем, как две женские фигуры становятся всё меньше и меньше, пока и вовсе не превращаются в крохотную точку на горизонте, а после бесследно исчезают, растворяясь в придорожной пыли.