Miserere

«Рука, что держит кнут, со временем обретает шрамы глубже тех, что оставляет на других».

— Сострат Эритейский, «О свободе и насилии».

      "Золочёный" квартал стоял на ушах. По мере того, как их карета продвигалась по узким улицам, Эйно насчитал не меньше полдюжины гвардейских экипажей. А когда они добрались до перекрёстка Гильден-плац и Стаутер-штрассе, дорогу перегородили серые мотокареты городских полков. Толпа зевак обступила место происшествия, шум голосов и напряжённые команды гвардейцев сливались в общий гул. Протиснуться через этот хаос стало почти невозможно.       — Конечная, моншеры, — бросил Пьер, поправляя восьмиклинку. — Дальше сами. Жду здесь.       Эйно коротко кивнул. Выйдя первым, он бегло оглядел происходящее: на пороге краснокирпичного особняка в асфальт вколачивали чьё-то тело. Шесть гарнизонников с такой яростью избивали лежащего, что на мгновение Эйно подумал, будто его слова не прорвутся через этот грохот ударов. Челюсть невольно сжалась, и он жестом подозвал своих спутников.       — Кто здесь старший? — громко спросил он, но гвардейцы только мельком взглянули в его сторону и продолжили суетиться. Те, что били, вообще его проигнорировали.       — Кто здесь старший?! — выкрикнул Эйно, и его голос прорвался сквозь гомон. Одна из колотящих дубинок, сержант с незастёгнутой пуговицей на мятом кителе, поднял голову. Он неохотно оттолкнул товарищей и подошёл к Эйно, отсалютовав с явным раздражением.       — Сержант Леб, господин инквизитор. Я здесь старший.       — Отлично. Тогда объясните, Верховной ради, что здесь происходит? — Эйно бросил взгляд на место избиения. — И кого вы там лупите?       Не дожидаясь ответа, он широкими шагами направился к гвардейцам, которые, даже заметив его приближение, продолжали «работу».       — Разойдись! — рявкнул он так, что замерли не только гвардейцы, но и толпа зевак за оцеплением.       Гарнизонники поспешно отступили, открывая его взору разбитую и изодранную фигуру. На земле лежала нагая женщина. Её тело покрывали синяки, грязь и царапины, дыхание было отрывистым и тяжелым. Спутанные чёрные волосы закрывали лицо, но вид невинной жертвы быстро сменился тревожной картиной.       Из-под волос выглядывали крошечные рожки. Грудь, живот и ноги покрывала короткая, тёмная шерсть, а из поясницы пробивались хрупкие, полупрозрачные крылышки.       Суккубизация. Ранняя стадия.       Эйно молча посмотрел на Леба. Его взгляд говорил больше, чем любой вопрос. Сержант, нервно теребя пуговицу, заговорил:       — В общем, вот... — начал он. — Мы прибыли первыми. Только вышли из кареты, как из дома выбежал охранник, заорал, что в особняке чудище. Хотели спросить, что да как, но он сразу же бросился бежать дальше. Пришлось идти вслепую.       Он замялся, потирая лоб, а затем неохотно кивнул в сторону.       — А дальше... дальше она нас и... Ну, вот, — сержант снова запнулся, и Эйно проследил за его жестом. На ухоженном газоне, лицом вниз, лежал юноша в спущенных штанах, голым срамом напоказ. Руки его были скованы наручниками за спиной.       Эйно, нахмурившись, медленно перевёл взгляд с юноши на женщину, а потом уже на сержанта. Кое-что только что прояснилось.       — Расцепляться они не хотели, — добавил сержант, явно чувствуя себя неуютно под тяжестью взгляда инквизитора. — Ну и сильная эта тварь была, скажу я вам...       — Так. Слушайте сюда, — начал он, и даже Леб, привыкший к резким командам, вытянулся. — Во-первых, прекратите этот балаган. Выставите оцепление по периметру дома. Никого не впускать, никого не выпускать. Зевак — разогнать. Упрямых — лицом в землю. Понял?       — Так точно, — отчеканил он, бросив взгляд на ближайших гвардейцев. — Эй, вы там! Оцепление по периметру! Живо!       — Во-вторых, обоих в нашу карету, — произнес Эйно, кивая на суккуба. — На эту — потяжелее кандалы, чтобы не буйствовала.       Эйно бросил очередной взгляд на место происшествия. Его взгляд остановился на одном из гвардейцев, который, вопреки приказам, о чём-то базарил с товарищем.       — А тебе особое приглашение нужно, осёл?! — рявкнул инквизитор. — Живо в оцепление! Увижу, что не на месте — пристрелю!       Гвардеец вытаращил глаза, торопливо отсалютовал и бросился к периметру, заняв позицию рядом с другим.       Эйно снова повернулся к сержанту:       — Что с этим охранником? Где он?       Леб нервно сглотнул.       — Мы... мы не знаем. Он исчез. Никто не видел, куда он делся.       — Найти. Прочесать улицы, опросить соседей. Если будет сопротивляться — арестовать. Ясно?       — Так точно!       Эйно выдохнул, пытаясь унять раздражение. Бестолковая суетливость толпившихся гвардейцев начинала его выводить из себя. Гарнизонники, гаврики, дворовые войска — бойцы городских полков не пользовались уважением и снабжались хуже всех остальных подразделений Экклезиастической Гвардии. По мнению Эйно — совсем незаслуженно. Городские полки выполняли тяжелую и неблагодарную работу: стерегли тюрьмы, патрулировали улицы, охраняли церкви и здания, сопровождали процессии. Иногда их бросали на строительство, уборку завалов после штормов или борьбу с пожарами. И все эти обязанности свалили на тех, от кого отказались даже линейные стрелковые части.       «Кто-то ведь должен делать грязную работу. Прямо как мы».       — С этим разобрались. Теперь мы входим в дом. Услышите стрельбу — сразу докладывайте в Оплот. Пусть запрашивают "тяжелых". Самим туда не соваться.       — Понял, господин инквизитор!       Эйно махнул Звездочёту и Шило.       — За мной.       С этими словами он шагнул к двери особняка, оставляя за спиной наконец-то начавших приходить в себя гвардейцев.       Они вытянулись в цепочку — Шило спереди, Звездочёт сзади, Эйно посередине. Эйно бросил взгляд на напарников: бывший разбойник сжимал рукоять новенького К-92 «Перемирие», который не выпускал из рук даже во сне, а Звездочёт привычно держал «Покаяние» — автопистолет, реквизированный ими у нойдорфской жандармерии.       В ладонь Эйно легло «Милосердие», добавляя привычную тяжесть оружия. Всё было на своих местах. Он жестом приказал двигаться.       Шило вошёл первым, почти бесшумно. Скрипнула половица под сапогом, в одной руке — пистолет, в другой — верный кинжал. Следом шагнул Звездочёт, грузно ступая, но быстро занимая позицию справа. Эйно перешагнул порог, глядя вперед сквозь перекрестье прицела.       Прихожую окутывал полумрак, откуда-то из глубины тянуло сыростью, смешанной с нотками лаковой краски и чем-то ещё — сладким и одновременно мерзким. Запах порчи.       Обстановка выглядела так, будто здесь пронёсся ураган: изящный ясеневый столик переломился надвое, антикварная ваза разлетелась вдребезги, а чугунную вешалку вырвали из стены вместе с креплениями. На полу валялась разбросанная обувь, сорванные картины превратились в ковёр из осколков рам и рваного холста. Внезапный порыв ветра, пробежавший сквозь разбитое окно, едва заметно пошевелил зеркало, накренённое на изломанном туалетном столике. Зеркало сорвалось, разлетевшись в дребезги.       — Разбилось, прям как твоя гордость, — прогудел Звездочёт, обращаясь к напарнику.       — Какая приятная неожиданность, — отозвался Шило с кривоватой улыбкой, — я думал, ты в свое ротовое отверстие только жратву пихать умеешь, ан-нет, гляди-ка, ещё и шутишь им иногда. Сколько дней ты эту шутку придумывал?       — Тихо, — пресёк перепалку Эйно. Его голос прозвучал едва громче шёпота, но с достаточной твёрдостью, чтобы восстановить дисциплину. Он указал жестом вперёд. Напарники пригнулись и скользнули в следующую комнату, оставляя прихожую позади.       Эйно задержался на мгновение, оглядывая хаос вокруг. Завал из мебели, сорванные картины — потасовка была нешуточной. Хотя, по всем признакам, суккуба ещё даже не завершила превращение. Вздохнув, он последовал за товарищами.       Они вышли в просторный зал. Высокий потолок с лепниной покрылся сетью трещин, будто от вибрации. Пол испещрили следы борьбы: на ковре, местами порванном, темнели пятна грязи или крови. Лестницы уходили вверх и вниз. Перила верхней были сорваны, ступени треснули, будто по ним прошлись сапоги кавалерийского полка. Лестница вниз выглядела лучше, но, судя по всему, вела в подвал.       Эйно задел носком ботинка что-то твёрдое. Опустив взгляд, он увидел гильзу. Латунь блеснула в тусклом свете. Ещё две лежали рядом, образуя неправильный треугольник.       Пройдя ещё на несколько шагов вперед, он услышал. Музыка. Хрупкие, тонкие мелодии плелись в воздухе, едва различимые, как дыхание зимнего леса. Они плавно переплетались, создавая что-то напоминающее тихий горный ручей, и тёк этот ручеек из комнаты спереди.       — «Ода к тишине Эрика Ферна», — мелькнуло в мыслях Эйно. — «Подходящий аккомпанемент для трагедии».       Картина прояснилась. Бой начался в гостиной, затем переместился в зал, оставив вокруг следы хаоса. Гвардейцы застали любовников врасплох, а превращение суккуба началось незадолго до стычки. Значит...       Значит, источник заражения был там.       И, возможно, всё ещё там оставался.       — На двенадцать. Двигаемся. Возможен контакт.       Когда они вошли в гостиную, запах горелого дерева смешался с ароматом пролитого вина. Камин в дальнем углу тлел, изредка выбрасывая искры, освещая хаос: поваленные стеллажи, перевёрнутые кресла, пятна на паркете. Стекло под сапогами гадко хрустело, оборванные шторы хлопали на ветру.       Подрагивающий свет камина грозил угаснуть при каждом порыве ветра, проникающем сквозь разбитое окно и треплющем оборванную штору. Стекло под ногами гадко хрустело — остатки хрустальных фужеров, некогда украшавших богатую жизнь здесь.       — Красиво у них тут... — протянул Шило, глядя на разрушение с кривоватой усмешкой. — Было.       Звездочёт поднял обломок фарфоровой вазы, покрутил его в руке, а затем безразлично швырнул в сторону.       — Свинарник, — проворчал он. — Будто пьянчуги в трактире дрались.       Ветер снова хлопнул занавесью, в бликах огня на стенах появились тени. Эйно прошагал к граммофону, выключая музыку. Теперь тишину нарушали лишь треск тлеющего полена да редкие шорохи за окнами.       — Чисто, — произнёс он. — Но расслабляться рано. Звездочёт, держи вход. Шило, за окнами и полками. Центр — на мне.       Эйно вынул из кармана фонарик, несколько раз сдавил рычажок на рукояти, подавая заряд в батарею, а затем принялся водить лучом света по окружающему беспорядку. Хаос, разруха, последствия боя — все было примерно так, как он и ожидал, пока его фонарь не выхватил нечто неожиданное.       Портрет.       Женщина смотрела на него с холста, красивая, величественная, с осанкой королевы. Он пригляделся, и с большим трудом узнал в этой величественной даме то измождённое, избитое тело, что они застали на пороге особняка. Черты лица, линия подбородка, тонкий изгиб шеи — всё совпадало, хотя и было предельно идеализировано.       Краски на холсте казались живыми, будто пульсировали, дышали. Взгляд женщины приковывал, манил чем-то запретным. Инквизитор почувствовал, как его рука непроизвольно тянется к портрету, но остановился.       Амулет на его груди засиял, испуская холодный, голубой свет. Инквизитор резко отступил, хватаясь за оберег.       — Вы это видите? — тихо спросил Шило, указывая на портрет. — Прям как живая.       — Чертовщина, — пробормотал Звездочёт. — Может, бензином?       — Нет. Мы нашли источник заражения, — отозвался Эйно. — Стерегите это место. Я пойду и вызову подкрепление. Без них не справимся.       Эйно задержался в гостиной ещё на мгновение, его взгляд всё ещё был прикован к портрету. Ему показалось, будто бы женщина на портрете надменно ухмыльнулась.       — Посмотрим, что за тайну ты скрываешь, — пробормотал он, двигаясь на выход.

***

      Лаборатория Оплота, занимавшая левое крыло минус-первого этажа, разительно отличалась от соседней тюрьмы. За стальной дверью простирался широкий зал, напоминающий стерильную операционную.       В воздухе витал слабый запах дезинфицирующих средств. Пол, выложенный белой кафельной плиткой, сверкал настолько ярко, что казалось, будто по нему только что прошлись с шваброй и доброй порцией моющего раствора. Светильники на потолке испускали ослепительный белый свет, напрочь лишая помещение теней. Вдоль стен рядами выстроилось оборудование: массивные машины с чёрными корпусами мерцали светодиодами, издавая ровный, монотонный гул.       В одном из углов трое в чёрном окружили сгорбившегося над микроскопом лаборанта. К своему удивлению, Эйно нашёл эту обстановку вполне уютной — ему даже подумалось, что чашка кофе и сигарета здесь пришлись бы очень кстати.       Лаборант, наконец, отлепился от окуляра, потянулся и поднялся с кресла.       — Детальный отчёт будет позже, — сказал лаборант, распрямляя затёкшую спину. — Но уже сейчас могу подтвердить вашу догадку: в краске присутствует нечестивая мана.       — Понятно, — Эйно задумчиво кивнул. — Какому виду она принадлежит узнали?       — Пока нет. Возможно, аппаратура что-нибудь покажет, но «на глаз» мы ничего не заметили.       Инквизитор перевёл взгляд в сторону. За тремя слоями толстенного бронестекла, укрытая свинцовым листом, стояла та самая картина. Кто-то назвал бы такие предосторожности излишними, но при работе с демонической дрянью переусердствовать невозможно.       Рядом виднелась ещё одна камера, также укреплённая бронестеклом, а внутри неё — хирургический стол, надёжно вмонтированный в пол. Эйно никогда особо не вдавался в суть лабораторных экспериментов и не собирался начинать: ему хватало и тех будничных ужасов, что уже были частью его службы.       — А та листовка? Выяснилось что-нибудь? — спросил он.       — Кое-что, — лаборант пошарил в стопке бумаг и извлёк оттуда папку. Затем достал из неё запечатанную в прозрачную плёнку листовку и ткнул в неё пальцем. — Сама бумага — качественная типографская, с типичным составом волокон и отбеливающих реагентов. А текст, — он провёл пальцем ниже, — набран с металлической формы. Это не ручная работа, а печать на профессиональном оборудовании.       — Продолжайте.       — На краю обнаружилась небольшая неровность, — лаборант вынул из-под микроскопа кусок холста и заменил его листовкой, — Сначала я не обратил на неё внимания, но потом понял, что это, вероятно, обрывок заводского клейма, нанесённого горячим тиснением. Похоже, клеймо было выпуклым. Если так, то бумага, скорее всего, с целлюлозно-бумажного завода в Грайвице, это в сорока километрах к западу.       — Значит, всё это изготовили у нас под носом, — подвёл итог Эйно. — На нашей бумаге и нашем станке…       Он бросил взгляд на картину за стеклом. Внутри зашевелилось раздражение. Работы итак было выше крыши: их буквально завалили разного рода донесениями и сообщениями об изменниках, еретиках и монстрах. На проверку, большая часть оказывалась ложными, но...       Эйно удержался от ещё одного вздоха. Кто бы ни изготовил брошюры и эту картину, он действовал дерзко, будто намеренно бросал Инквизиции вызов.       — Бумага с завода в Грайвице... — пробормотал он, постучав ручкой по переплету блокнота. — И как же мы могли проворонить такое под самым носом?       — Мы можем направить запрос на завод, узнать, в какие типографии поставляли бумагу за последний месяц, — лаборант, чьи широкие очки отражали бледно-белый свет потолочных ламп, вопросительно приподнял бровь. — Если нужно.       — Нет, это слишком долго... Вот что. Шило, Звездочет, — Эйно щёлкнул пальцами. — Берите Пьера и на завод. Переверните там все вверх дном, если понадобится, но узнайте, где эта бумага хранилась, на какие склады в городе передавалась и в какие типографии в итоге ушла.       — А вы куда, шеф? — с ленцой произнес Шило, зевая.       — Займусь нашими арестованными. Все, не стоим столбом. Шагом — марш.       Двое аколитов тут же поклонились и, не теряя времени, зашагали к выходу. Эйно перевёл взгляд на лаборанта:       — Прогоните по всем приборам эту картину. Сделайте смыв, если нужно, — произнес он, беря под мышку папку с брошюрой. — И да... Спасибо за оперативность.       — Пустяки, — отмахнулся лаборант, поправляя очки. — Обращайтесь. К завтрашнему утру, результаты будут у вас на столе.       — Вот ещё что, сможете вычислить местонахождение автора по следу маны?       — Гм, — лаборант прикусил палец, а затем покачал головой. — По показателям приборов можно будет определить, но только очень приблизительно. Если нужно точнее, то придется звать кого-то из Капитула Арканика.       — Свяжитесь с настоятелем Сельвером, — распорядился Эйно. — Думаю, он выделит кого-нибудь подходящего.       Лаборант хмыкнул, поправляя очки:       — Я уже писал ему. Ответа нет.       — Плохо, — ответил инквизитор, доставая из пачки сигарету. С желанием закурить прямо здесь приходилось повременить: любой источник открытого огня внутри лаборатории был под запретом. — Тогда будем справляться своими силами. Времени у нас мало, но суетиться тоже не стоит.       Он развернулся и направился к выходу, а уже стоя на пороге лаборатории бросил напоследок:       — Имейте в виду: любая, даже самая незначительная деталь может оказаться важной. Не игнорируйте ничего. Красочный слой, холст — проверьте всё.       — Разумеется, — отозвался лаборант, снова прислоняясь к окуляру микроскопа.       Дверь с механическим щелчком встала на место, изолируя стерильный, яркий мир лаборатории от сумрака коридора. После ослепительной белизны лаборатории, привычный полумрак был благословением. Эйно чиркнул зажигалкой и закурил, позволяя себе мгновение передышки.       Сгоревшая до фильтра сигарета исчезла в зазоре между бетонными плитами. Нажав кнопку вызова на интеркоме, он услышал в ответ приглушённый голос:       — Слушаю.       — Двадцать восемь — ноль-ноль — одиннадцать, — произнёс он пароль.       — Ожидайте.       Тяжёлая бункерная дверь лязгнула, пропуская его в узкий шлюз. Эйно мельком глянул на бронестекло, за которым находилось дежурное помещение, и обратился к невидимому собеседнику:       — Старший инквизитор Керхонен, Капитул Диаболика. Я к новоприбывшим, на допрос.       Из стены выдвинулся железный ящик.       — Оружие сюда, — раздался равнодушный голос.       Эйно отстегнул кобуру, уложил пистолет внутрь, и ящик тут же втянулся обратно. Следом открылись автоматические двери, приглашая его в бетонное чрево тюрьмы.       «Объект 110», тюрьма Инквизиции в Оплоте, был воплощением однообразия и серости. Два бесконечно длинных, пересекающихся бетонных коридора. Цепочка одинаковых лампочек в бронестекле под потолком. По обе стороны — бункерные двери камер. В потолке таились многотонные плиты, готовые в любой момент обрушиться, изолируя блок. А по стенам тянулись трубы с «Веществом 4», более известным как «Циклон» — газом чудовищной токсичности, который превращал человеческую плоть в студенистую массу, а мамоно причинял мучительные, едва ли не смертельные ожоги.       Двое продольных, вооружённых помповыми дробовиками типа «Прощение», двигались по серому коридору, как две шестерёнки одного механизма: каждый шаг попадал в один и тот же четкий ритм.       Эйно провёл взглядом вдоль коридора. В самом его конце находилось «помещение особого назначения» — место, где, как правило, и заканчивали свой жизненный путь те, кому не посчастливилось попасть в «Объект 110». Кто бы ни вошёл за эти двери, обратно он уже не выходил. Жернова вращались, продолжая молоть судьбы в пыль.       Справа открылась дверь, и навстречу к Эйно вышел грузный мужчина с тростью. Его чёрная форма инквизитора была натянута на массивную фигуру, а связка ключей гремела при каждом шаге. Металлический протез ноги лязгал в такт трости, создавая ритм, который эхом отдавался в бетонных стенах.       — Что так долго? — прохрипел он, шевеля седыми усами. Его голос напоминал звук наждака по металлу. — Почему я тебя ждать должен, Керхонен? Ты тут единственный инквизитор или как?       — Ты как всегда лучишься дружелюбием, — устало ответил Эйно. — Пошли уже.       — Нет, объясни мне! — продолжил настоятель. — Что можно делать в лаборатории почти полчаса? С лаборанткой сосаться?       — Работать, Кребс. Ты, видимо, за своими чаепитиями уже забыл, что это такое.       — Это я не работаю?! — взорвался Кребс, голос его громыхал по коридору. — Это вы там, наверху, службы не знаете! Да я ночами не сплю, стерегу тут всех этих ублюдков! Тьфу... Стал под старость лет сторожевой псиной, — настоятель испустил тяжкий вздох, а потом махнул рукой. Очередная вспышка Кребса началась так же быстро, как и закончилась. — Пошли, что встал?       Он заковылял, Эйно двинулся следом. Никто из тех, кому приходилось сталкиваться с настоятелем Иоганном Кребсом, не желал сталкиваться ещё раз. Пройти мимо него и не быть обруганным было примерно так же вероятно, как встретить на улице Всевышнюю. Мало кто знал, что этот сварливый старик был одним из немногих инквизиторов - реципиентов креста за заслуги в золоте.       Керхонен посмотрел на Кребса. Четыре полосы расчертили почти всю левую половину его лица. От уха остался мелкий обрубок. Сплошной рубец на месте щеки. Челюсть, не закрывающаяся до конца, из которой вырывалось отрывистое, болезненное дыхание. Иоганн тяжело ступал вперед, переваливаясь с одной ноги на другую, жестко вцепившись в трость. Старик бы и дальше работал в поле, да только после столкновения с адской гончей, защищавшей свой выводок, к оперативной работе он был больше непригоден. Вот и доживал свой век старый инквизитор в четырех стенах тюрьмы. Учитывая ту гору лекарств, что он пил каждый день — момент, когда тело Кребса предадут огню был вопросом времени.       Трость Кребса гулко стучала по бетону, сопровождая его каждый шаг. Подойдя к очередной камере, он махнул продольным, чтобы те заняли позиции. Заслонка в двери с лязгом открылась.       — На исходную! — рявкнул он внутрь. Тишина. Ни движения цепей, ни слов.       — Да на исходную, тупая ты мразь! — взревел Кребс, добавляя злости в голос. Ответа не последовало.       — Твою мать. Прикрывайте, — бросил он, вытаскивая тяжёлый ключ. Пистолет уже был в его другой руке, палец на спуске. Кребс повернул ключ в замке, затем крутанул рукоять запирающего механизма. За ним продольный вскинул дробовик, а Эйно осторожно заглянул внутрь.       Типичная камера: железная шконка, привинченная к стене, железный умывальник и туалет. На холодном полу без движения лежала женщина в холщовой рубашке.       — Подъём, сука! — выкрикнул Кребс. Ответа не последовало.       — Открывайте решётку. Я войду, — спокойно произнёс Эйно. — Если что, стреляйте.       — Ты меня учить будешь, Керхонен? — Кребс хмыкнул, но жестом указал продольному открыть дверь. — Заходи живее.       Эйно шагнул внутрь, ощущая на себе тяжёлый взгляд настоятеля и ствол оружия, направленный ему в спину. Осторожно приблизившись к телу, он опустился на корточки и стянул с руки перчатку. Его пальцы коснулись шеи суккубы. Её кожа была бархатистой, ещё тёплой, но пульс он едва уловил.       — Она умирает, — тихо констатировал он.       — Да пусть сдохнет, — отмахнулся Кребс. — Одной проблемой меньше.       Эйно выпрямился, сверля настоятеля тяжёлым взглядом.       — Эта проблема ещё должна мне рассказать, кто ей всучил картину.       Опыт подсказывал: мамоно способны восстанавливаться быстрее людей. Ему доводилось видеть монстров, которые поднимались на ноги после смертельных ран, словно феникс, восстающий из пепла. Их тела были топками, бесконечно сжигавшими энергию — демоническую или духовную. Но сами они эту энергию производить были не способны: всегда был нужен внешний источник.       Графиня истратила весь запас в бою. После избиения на восстановление сил уже не хватило.       Эйно задумался. Её нужно было подпитать. Одна очевидная мысль, связанная с её голозадым любовником, тут же отпала как еретическая. Сама она поесть не сможет. Значит…       — Есть капельница и физраствор? — спросил он, обернувшись к Кребсу. Тот зашелся приступом кашляющего хохота.       — Ты рехнулся? Здесь нет капельниц! Они тут сдохнуть должны, а не лечиться!       — Кребс, клянусь Всевышней, — холодно сказал Эйно, не отрывая взгляда от тела. — Если она умрёт, ничего мне не сказав, ты будешь молить, чтобы я вернул тебя в лапы той гончей.       — Сука ты, Керхонен, — выругался настоятель, ударяя тростью о пол так, что эхо отдалось в камере. — И что ты предлагаешь мне с ней сделать, а? На шею её себе посадить?       — Сделай так, чтобы она выжила, — жёстко ответил он, даже не оборачиваясь. — Мне нужны ответы.       — Твою мать, — Кребс раздражённо провёл рукой по изуродованной щеке. — Ладно, жди. Сейчас позвоню магистру, пусть он решает, вызывать врачей или нет.       Кребс резко развернулся на каблуках и заковылял прочь, гремя связкой ключей. Эйно остался наедине с умирающей графиней. Ситуация была предельно поганой. Ниточка к разгадке ускользала прямо у него из рук, и ничего нельзя было поделать.       Из дежурного помещения донеслась приглушённая ругань. Кребс, не стесняясь в выражениях, изливал своё недовольство великому магистру, лорду-инквизитору Мордехаю Калту. Эйно представил багровое, перекошенное от ярости лицо владыки инквизиции. А затем — автоматон магистра, крушащий двери тюрьмы и уничтожающий их всех на месте, без лишних разговоров.       Он поморщился. Да, сегодня день был явно не из лучших.       Через пару минут Кребс вернулся. Его лицо — на удивление спокойное, даже почти добродушное, будто недавняя вспышка гнева никогда не происходила.       — Ну, он меня не послушал, — произнёс он с нарочитой небрежностью, словно говорил о погоде. — Иди, поговори с ним сам. Он всё ещё на линии.       Тюремщик махнул тростью в сторону дежурного помещения, ключи на поясе мелодично звякнули. В этом жесте читалось: «Теперь это твоя проблема».       «Пресветлая помилуй».       Эйно перекрестился, набрал полную грудь воздуха и решился.       — Старший инквизитор Керхонен на линии, — произнёс он с подчёркнутым спокойствием, хотя пальцы его чуть дрожали.       — Керхонен, — раздался низкий, густой голос магистра. — Напомни мне, пожалуйста, что я говорил тебе насчёт вторых шансов?       — Я… — начал Эйно, но осёкся. Слова застряли в горле, как осколок стекла.       — Ты, ты, — перебил магистр, растягивая слова так, будто бы он наслаждался этим моментом. — Я сказал, что от тебя ещё может быть польза. Но это твой последний шанс. Последний. И ты, видимо, решил, что я говорил это в шутку?       Эйно почувствовал, как ледяной пот стекает по спине. Говорить что-то в свою защиту?Бесполезно. Оправдания только разожгут гнев. Но молчать — значит, признать вину.       — Патер, — выдохнул он, выбирая каждое слово с предельной осторожностью. — Я молю вас о помощи. Уверен, ваша мудрость позволит вам увидеть, что польза от раскрытия этого дела перевесит мои, несомненно... тяжкие проступки.       На долгие удары сердца повисла тишина. Вдруг, раздался странный звук. Едва слышный, тихий звук, похожий на шорох. Эйно замер, не веря своим ушам. Это был смех. Впервые на его памяти великий магистр Кальт... усмехнулся.       — Вот как ты запел, — раздался полный яда голос магистр. — Жалкий.       Керхонен сглотнул. Усмешка великого магистра казалась хуже гнева. Гнев был прямым, ожидаемым. А сейчас, в тоне повелителя инквизиции, было что-то хищное, забавляющееся. Вновь повисла тишина, на этот раз — невыносимая, болезненно тяжелая. Тишина, которую хочется любой ценой прервать.       — Знаешь, Керхонен, — наконец протянул Кальт, его голос стал тише, мягче, почти доброжелательным. Почти. — Ты умеешь забавлять. Жалок, но забавен.       Инквизитор стиснул зубы, но ничего не сказал.       — Хорошо, — продолжил магистр с тягучей ленцой. — Пусть врачи займутся этой тварью. Если она и правда что-то знает, будет жаль упустить такую возможность. Он позволил себе короткий вздох облегчения, но тут же напрягся снова.       — Не забудь мою милость, — голос магистра снова стал ледяным, словно северный ветер.       — Благодарю, патер, — выдохнул Эйно.       — Для благодарностей ещё будет время, — раздался резкий щелчок. Линия оборвалась.       Керхонен опустил трубку, его рука заметно дрожала. Холодный пот скатывался по вискам. На миг ему захотелось просто осесть на пол, вытащить сигарету и закурить прямо здесь. Вместо этого он провел ладонью по лбу, а затем вытер её о плащ.       «И вот ещё одна петля на моей шее. Будто бы прошлой было мало». Дверь дежурного помещения открылась. Кребс вернулся; вид у него был такой, словно он только что выиграл в кости.       — Ну как? Получилось?       — Получилось, — устало кивнул Эйно. — Звони на центральный узел, пусть соединяют с госпиталем. И лучше сразу объясни, кто будет пациентом. Кребс фыркнул, качая головой.       — Ай да сукин сын, — с притворным восхищением воскликнул он. — Даже не верится, что у тебя вышло. Особенно после того, как я ему хвост накрутил.       — Спасибо, Кребс.       — Пожалуйста. А за что?       — Буду знать, кого перед смертью проклясть, когда меня расстреляют у него в кабинете.       Тюремщик расхохотался, стукнув тростью по полу.       — Вставай в очередь, — прогремел он, едва сдерживая новый приступ удушливого смеха. — Тут таких проклинающих — полтюрьмы...       Он перевёл дыхание, постукивая тростью по протезу, и добавил с нарочитой усталостью:       — Когда уже меня-то пристрелят? Хоть не придётся каждый день по этим чёртовым ступенькам карабкаться.       — Ну, ты только заранее предупреди, — усмехнулся Эйно. — Без тебя тут всё совсем развалится.       Кребс хрипло рассмеялся, скривив рот в ухмылке.       — Ага, конечно. Сидите, ждёте, когда я подохну, да? Уж наверняка план придумали, как отпраздновать... Ладно, хватит любезностей.       Тюремщик раскрутил ручку аппарата связи и принял трубку из рук Эйно.        — Настоятель Кребс. Соедините с главным военным госпиталем.       Вместе с Кребсом им удалось выбить из госпиталя трёх врачей, что должны были явиться сюда лично, с капельницами и всеми необходимыми препаратами. Каждый шаг этого процесса был болезненно долгим: бесконечные согласования, звонки, подписи, проверки — Орденская бюрократия с каждым годом становилась все медленнее и неповоротливее, а уж в таких экстраординарных случаях, когда требовалось спасти от смерти, прости Богиня, монстра — так и вовсе безнадежно клинила. Наконец, всё было улажено. Оставалось только ждать.       Эйно использовал эту заминку, чтобы посетить второго арестованного — юношу со смешными кудряшками, который оказался невольным любовником монстрицы. Он надеялся, что этот визит добавит немного веса папке с делом.       Уже в допросной камере обнаружилась ещё одна проблема.       — Имя?       — Дж... Джузеппе, — выдавил тот, запинаясь. Голос его дрожал, акцент был резким, явно тилейским.       — Хорошо, Джузеппе. Я хотел бы задать тебе ряд вопросов.       Юноша отвёл взгляд, теребя края своей рубашки. Белый хлопок теперь был серым, местами порванным. Джузеппе выглядел, как напуганный воробей, попавший в клетку.       — Я, э-э... Чуть-чуть.       — Чуть-чуть что? Ты языка не знаешь?       — Чуть-чуть знаю.       Эйно нахмурился. Великолепно. Только этого ещё не хватало.       — Ладно. Рассказывай. Что ты делал в доме? — инквизитор говорил медленно, тщательно выговаривая каждую букву. — Как ты в нем оказался?       Джузеппе в замешательстве поднял взгляд и снова отвёл его.       — Я... э, дом... Не знаю. Не понимаю!       — Ты не понимаешь? — переспросил он, чувствуя, как раздражение начинает нарастать.       — Не понимаю! — воскликнул Джузеппе, всплеснув руками. — Спрак плохо... тильяно...       Инквизитор тяжело вздохнул. Конечно. Конечно, этот мальчишка едва понимал государственный язык.       — Великолепно. Тогда будем проще. Дом. Графиня. Что делал?       — Дом? — переспросил Джузеппе, как попугай. Его взгляд метался по комнате, словно он искал спасительный выход. Эйно вытащил из папки фотографию особняка и положил её перед ним.       — Узнаешь? Что ты там делал?       Юноша посмотрел на фотографию, потом на Эйно, затем снова на фотографию. Он замотал головой.       — Нет, нет, я не...       — Отвечай! — голос инквизитора прогремел, как удар грома.       Джузеппе вздрогнул, его плечи сжались, а он сам вжался в спинку стула, словно хотел провалиться сквозь него.       — Нет-нет! Я не... не знаю.       Следователь стиснул зубы, раздражение жгло изнутри. Он заставил себя сделать глубокий вдох, чтобы не сорваться.       — Хорошо, — наконец произнёс он с ледяным спокойствием. Поднявшись, он подошёл к металлическому шкафчику у стены. — Тогда поговорим иначе. На языке, который понимают все.       Металлическая дверца со скрипом отворилась, и Керхонен извлёк оттуда небольшой набор тщательно вычищенных инструментов. Джузеппе побледнел так, словно из его лица вытекла вся кровь.       — Пожалуйста... пожалуйста! — его голос стал пронзительным, а сам он начал отчаянно тараторить на своём родном тилейском.       Эйно молча разложил инструменты на столе перед собой. Острые лезвия, иглы, металлические зажимы. Каждая вещь лежала на своём месте, точно на витрине магазина, и сверкала холодной сталью.       — С чего начнем?       Джузеппе с новой силой затараторил, его голос срывался от паники, а слова превращались в быстрый, стремительный поток.       Эйно некоторое время слушал, прищурившись, но затем покачал головой, убирая инструменты обратно в шкаф.       — Бессмысленно, — бросил он, запирая дверцу. Ещё одна неудача, ещё одна задержка. Если бы Звёздочёт был здесь, он мог бы перевести эту тираду. Но Звёздочёта и Шило он крайне некстати отправил в Грайвице.       Он повернулся к Джузеппе, разочарованно смотря на его скрюченную фигуру.       — По всей видимости, не сегодня, — удрученно произнес он. — Но не думай, что это всё. Мы ещё вернёмся к нашему разговору.       Юноша затряс головой, но ничего не ответил. Только тихо пробормотал что-то на своем непонятном языке.

***

      Три врача с вооруженным эскортом прибыли через несколько часов. Каждый шаг сопровождался тяжёлым эхом сапог, шагавших по бетонному коридору. Они прибыли слишком поздно что бы что-то изменить и Эйно это знал. Графиня уже не дышала. Её кожа приобрела нездоровый, пепельный оттенок. Врачи попытались вернуть её к жизни, но вскоре поняли бесплодность своих попыток.       — Могли и не вызывать, — произнес один из них. — Только время потратили.       — Перкеле... — едва слышно выдохнул Керхонен.       Медики начали собираться, один из них проверил пульс графини в последний раз и быстро написал свидетельство о смерти. Они ушли так же быстро, как и прибыли, оставив за собой лишь тишину. Эйно смотрел на её тело, руки сжались в кулаки.       — Ну и что теперь? — спросил Кребс, скрестив руки на груди. — Вот такой результат ты понесешь наверх?       Сыщик поднял голову и уставился на изуродованное лицо настоятеля.       — Передай тело в лабораторию. Вытащим из неё все, что получится. И пусть отчет к утру предоставят.       Кребс фыркнул, но ничего не сказал. Он махнул своим людям, чтобы те забрали тело, и поковылял прочь.       Инквизитор остался один в пустой камере. Он провёл рукой по лицу, пытаясь унять охватившее его чувство провала. Ещё одна упущенная возможность. Все валилось из рук. Возвращение в кабинет было тяжелым, каждый шаг давался с трудом, будто его ноги были свинцовыми. Его стул скрипнул, когда он опустился в него, а рука потянулась к стопке документов, лежащей на столе. Беспорядочно разбросанные бумаги, несколько грязных кружек, переполненная пепельница. Кажется, он и сам был в таком же беспорядке.       Он уже собирался зажечь сигарету, чтобы хоть немного унять напряжение, когда дверь кабинета резко распахнулась, ударившись о стену.       — Керхонен! — голос был громким, резким, и в нём звучало не просто раздражение, а плохо скрываемая ярость.       «Великолепно, ещё и ты обо мне вспомнил».       Настоятель его капитула, Бейкер, ворвался словно буря. Высокий, сухопарый, с идеально выбритым лицом и взглядом, острым, как клинок. Эйно молча поднял взгляд. Он знал, что встреча с Бейкером не сулит ничего хорошего.       — Ну? — начал настоятель, не утруждая себя формальностями. — Где результаты? Где хоть что-то, что можно показать магистру?       Керхонен молчал, чего настоятель явно не оценил. Он подошёл ближе, громыхая сапогами по полу, и остановился напротив стола.       — Почему я должен выслушивать опять какое-то дерьмо в свой адрес из-за тебя? Почему ты не в состоянии справиться с простейшими расследованиями?! — ярился настоятель, его голос стал громким как артиллерийский залп. — Одно дело за другим! Убийства, теракты, бунты! Изменники, поганые монстры! И ты со своими нелепыми просьбами смеешь тревожить покой магистра?! Враг смеется нам в лицо, разбрасывая свои мерзкие бумажонки! И что у тебя есть?       Настоятель выхватил лист бумаги из папки на столе и потряс им перед лицом Эйно.       — Бумага? Состав бумаги?! Это твои результаты? Это всё, что ты можешь предложить Ордену?!       Эйно продолжал смотреть на него, лицо его оставалось непроницаемым как фарфоровая маска, но внутри, где-то глубоко, нарастала злость.       — Я спрашиваю тебя! — рявкнул Бейкер, ударяя ладонью по столу. — Почему до сих пор нет виновных? Почему нет признаний? Ты понимаешь, как на нас смотрит магистр? Он требует действий. Результатов. А что делаешь ты?       Молчание инквизитора, казалось, лишь разжигало его гнев. Настоятель шагнул ещё ближе, почти нависнув над ним.       — Если ты думаешь, что можешь сидеть здесь, в своём уютном кабинете, и тянуть время, то ты глубоко ошибаешься. Это дело — это твоя шея, Керхонен. Понимаешь? Ещё одна ошибка — и я лично отправлю тебя на расстрел.       Он резко отступил назад, сделав глубокий вдох.       — Ты меня понял? — бросил он.       Наконец, инквизитор коротко кивнул. Голос Эйно прозвучал ровно, спокойно, как будто только что не было взрыва гнева:       — Да, повелитель.       Бейкер фыркнул, бросив брошюру обратно на стол.       — Смотри у меня... — настоятель продолжил уже тише, но с не меньшей неприязнью. — Твоя медаль за десять лет пришла. Заберешь завтра.       Настоятель вышел так же резко, как и вошёл. Дверь захлопнулась с таким грохотом, что дрожь прокатилась по стенам.       Эйно остался один. Он продолжал сидеть неподвижно, уставившись в одну точку, пока из груди не вырвался медленный, тяжёлый выдох. Только тогда он заметил, что его пальцы крепко сжимают ручку.       Он разжал ладонь, и обломки треснувшей пополам ручки упали на стол. С минуту он просто смотрел на них затем медленно вытащил ту самую листовку в прозрачной пленке.       Его взгляд опять упал на текст.       Какой же невероятной дерзостью обладал его незримый оппонент — сделать такое у них прямо под носом, в тот момент, когда и без того работы непочатый край.       Эйно провёл пальцем по пленке, раздумывая. Внутри него закипало чувство, которое он уже давно перестал испытывать. Гнев. Но не взрывной, а холодный, собранный, направленный.       — Что ж, — тихо произнёс он, отложив листовку на край стола. — Вы бросаете мне вызов.       Уголки его губ чуть поднялись в кривой ухмылке.       — Да будет так. Я принимаю его.

***

      Маленькая квартира на третьем этаже старого дома в рабочем квартале была далека от роскоши. Ободранные обои, потрёпанная мебель, скрипящие половицы. Им, впрочем, это было не важно, пока они были вместе.       Роза сидела за столом, облокотившись на деревянную столешницу. Перед ней лежал блокнот с уже неопрятно изогнутыми краями. Она быстрыми, точными движениями делала набросок карандашом. На странице постепенно вырисовывались силуэты зданий, утопающих в мраке, и чьи-то фигуры, мелкие, словно муравьи, будто растворяющиеся в дымке. Её пальцы были слегка испачканы графитом, а рядом валялся огрызок ластика.       Сидевший рядышком Уилл с интересом разглядывал то, как набросок постепенно обретает жизнь.       — Линия горизонта завалена, — сказал он тоном профессионала и легко улыбнулся. — Хотя драматично, конечно.       — Тебе бы свою линию горизонта исправить, — парировала Роза, не отрывая глаз от бумаги. Её губы чуть тронула усмешка.       — Ой, началось, — протянула Лаура, сидящая в дальнем углу комнаты с разложенным перед ней разобранным устройством. Она поднесла увеличительное стекло к крошечному механизму и, не глядя, бросила: — Спор двух гениев. Один со строительной линейкой, другая с карандашом.       — Не завидуй, Лаура, — не оборачиваясь, сказала Роза, проводя ещё одну линию. — Ничего против тебя не имею, если что. Не всем ведь такими талантливыми как я быть, должен кто-то и винтики крутить.       — Если бы я винтики не крутила, милые мои, — фыркнула она в ответ, откладывая отвёртку. — Вы бы тут не сидели.       — Ну вот, опять начинается, — простонала Гретта, сидящая на подоконнике с книгой в руках. Её тёмные волосы упали на лицо, когда она перелистывала страницу. — Давайте хотя бы пять минут побудем нормальными людьми?       — Людьми? — сказала Роза, оторвавшись от блокнота.       Повисла неловкая пауза. Девушки переглянулись, а затем рассмеялись. Даже Хана, занявшая место на кресле в углу, спицы которой сплетали разноцветные нити в шарф, оторвалась от своего занятия и позволила себе слабую улыбку.       — Ну, почти людьми... — тихо пробормотала она.       На первый взгляд, это могла быть обычная компания — разношерстная, но в остальном обыкновенная. Но каждого из них объединяла одна черта: для Ордена они были врагами. Мамоно и их человеческие спутники — те, кто осмелился бросить вызов власти и вере. Преступники, подрывающие основы Орденской государственности, а значит, совершившие грех, равносильный посягательству на саму Богиню.        — И вообще, чего ты там как в дупле сидишь? — произнесла Лаура, обращаясь к Гретте. — Куда твой ненаглядный Макс опять делся?       — Макс делает чай, если что, — раздался голос из кухни. Через секунду в дверном проёме появился сам Макс, высокий и худощавый, с чайником в одной руке и стопкой кружек в другой.       — Всем, кому не нравится мой чай... Ну, соболезную, в общем.       — Отлично. Как раз думала, чем травиться сегодня, — съязвила Лаура.       — Прекрати его подкалывать, — с укоризной произнесла Гретта, бросив на Лауру усталый взгляд. Она взяла одну из кружек, когда Макс поставил их на стол, и поднесла к губам. — Спасибо, милый. Не слушай её.       Роза отложила карандаш и разглядела свой набросок. Он был далёк от идеала, но настроение передавал чётко: тени, линии, символы тревоги. Она потянулась за кружкой, которую Макс поставил рядом, и обратила внимание на Уилла. Тот всё ещё разглядывал рисунок.       — Ну что? — спросила она. — Вдохновляет на подвиги? Или мне начать всё с начала?       — Это красиво, — произнёс он, чуть задумчиво. — Но как-то... мрачно. Что-то случилось?       Она пожала плечами. По правде говоря, всё было хорошо. Нет, даже замечательно. Тёплый чай, уютный вечер, компания близких. Что ещё можно было желать?       Роза обвела взглядом подруг. Лаура, старше её почти в два раза. Вечная язва, но умная и надёжная. Она любила копаться в механизмах, подолгу возясь со своими диковинными изобретениями, которые не всегда срабатывали так, как задумано. Лаура никогда не говорила о своём прошлом, но Роза знала, что где-то там, в этом прошлом была незажившая рана. Когда она замечала, как Лаура задумчиво касается старого золотого кольца на цепочке, спрятанного под рубашкой, Роза понимала: когда-то в её жизни был кто-то дорогой, кого она потеряла.       Её взгляд переместился на Хану, отложившую спицы ради чашки чая. Тихая, молчаливая, почти незаметная. Зипангийская кровь перемешалась в ней с нойонской, предавая её коже необычный, бледный цвет, а лицу — мягкие, восточные черты. Она всегда держалась в стороне, словно боялась кого-то потревожить. Когда-то она была совершенно незаметной, почти растворённой в тени своего собственного существования. Гретта познакомила её с ними, потому что у Ханы не было никого — только коллеги в типографии.       Теперь она была окружена теплом и заботой, и постепенно выходила из своей скорлупы... Она стала второй, кому Роза даровала свое объятие. Результат её изрядно удивил, но она все-равно была счастлива за свою подругу. Хана стала увереннее, свободнее, а скрытая в ней сила могла крушить стены.       И все же, даже их сестринские узы не могли окончательно стереть боль из взгляда Ханы, которую она иногда замечала.       Гретта отложила книгу в сторону и взяла кружку обеими руками. Её карие глаза блестели в свете лампы. Она была младше Розы всего на год, но с самого начала их дружбы в колледже смотрела на неё с трепетом, будто на старшую сестру. Гретта была первой, кого Роза обратила, и с того дня их связь стала нерушимой. Новая жизнь подарила Гретте уверенность, которой ей так не хватало, и теперь она не только поддерживала Розу во всём, но и стала её самым преданным союзником.       Роза улыбнулась, глядя на подруг. Несмотря на все их различия, они были семьёй. Даже сквозь магию амулета, она чувствовала их ауры. Ближе Гретты и Ханы для неё был разве что Уилл, её муж.       И всё же... Роза не могла избавиться от странного предчувствия. Ей казалось, что эти моменты тепла и уюта слишком хрупки, чтобы продлиться долго.       — Нарисую вам что-нибудь милое, когда госпожа инженер мне самоточащиеся цветные карандаши придумает, — сказала Роза, отхлебнув горячего чая.       — А гвоздей жареных не хочешь? — ответила Лаура, скептически хмыкнув.       — Ты всегда такая милая, — протянула Роза, закатив глаза. — Нет, серьёзно, Лаур. Представь: цветные карандаши, которые сами точатся. Не чудо ли?       — Чудо, — фыркнула инженер, возвращаясь к своему механизму. — Ещё бы тебе машину, которая чай заваривает и по чашкам разливает, чтоб ты совсем обленилась.       — Это уже интересно, — Роза задумчиво стукнула ногтем по краю чашки. — Ты подумай, а я пока порисую.       — Мне, как всегда, приходят в голову только лучшие мысли... И Макс нас больше травить не будет, — Лаура ехидно улыбнулась.       — Врешь ты все, чай моего милого — лучший, — Гретта обняла любимого сзади и притянула к себе, бросив через его плечо убийственный взгляд на Лауру. Гремлинка только противно хихикнула в ответ.       — Что же, что же... — сказала Роза, крутя в руках карандаш. Она перевернула лист, скривилась, увидев зачеркнутый эскиз одного из неудачных плакатов, и перевернула ещё раз. — О, Уилл.       — А?       — Ты у нас самый красивый. Будешь моделью. Раздевайся.       — Аэ-э-э, — архитектор залился краской. — Спасибо, конечно, эм... Может, лучше Хану?       — Голой? — Роза задумчиво подняла бровь и обнажила белоснежные зубки. — Ай-яй-яй...       — Уилл! — со смехом возмутилась Хана и запустила в него мягкий тапочек.       — Ой, да я не... — тапочек шлёпнул его по носу и он зашелся смехом.       — М-да-а, придется сегодня ночью заняться твоим воспитанием... — протянула художница. Смех Уилла подхватили и остальные. Тёплый, искренний, живой. Казалось, что ничто не может разрушить этот уют. Но за дверью маленькой квартирки на Штальгиссер-штрассе шесть, был другой мир, где уже начиналась охота за их головами.

***

      Милтон Фуллер сидел на холодной, металлической скамье камеры, уставившись на стену, как делал это уже, казалось бы, целую вечность. Он не знал, сколько времени прошло. Свет в недрах «Объекта 110» не гас никогда — искусственный день длился вечно. О том, что время вообще идёт напоминали только приказы надзирателей.       Фантазии и воспоминания помогали отвлечься. В его голове всплывали образы: улыбка жены, её ласковый голос, зовущий дочь на обед. Маленькая Аня, бегущая ему навстречу с радостью в глазах. Рени, кружащаяся в новеньком платье. Свадьба — настоящая, в церкви. Их девочка идёт в школу. Домик на берегу реки. Отец, принявший их любовь. Выросшая Анечка. Маленькое счастье.       Сладкие воспоминания, несбывшиеся мечты. Счастье, которого больше не будет. Выродки в черном, скорее всего, уже убили их. Должны были убить и его, но почему-то тянули, растягивая страдания.       Он зябко поежился. В тюрьме было невыносимо холодно. На просьбу хоть как-то облегчить его участь, смотритель тюрьмы только посмеялся. Впрочем, ему ещё повезло — он хотя бы не был круглые сутки прикован кандалами к стене.       Шаги.       Эхо стёртых сапог и звон металлической трости заполнили тюремный продол. Заскрежетал засов.       — На исходную! — крикнул знакомый, грубый голос. Кребс.       Милтон закрыл глаза. На мгновение он попытался представить, что всё это — сон. Но звук щёлкнувшего замка и холодное прикосновение наручников к запястьям напомнили ему, что это реальность. Его вывели на продол. Повязка закрыла глаза.       — Куда ведёте? — хрипло спросил он, стараясь не выдавать дрожь в голосе.       — На свидание, — грубо пробурчал в ответ настоятель.       Ложь. Никаких свиданий в этой бетонной бездне быть не могло. Он начал догадываться, но ещё не хотел верить. Вели его не долго. Тяжёлая бункерная дверь со скрежетом открылась, где-то над ним загудела лампочка.       Повязку сняли. Милтон моргнул, привыкая к свету. Его взгляд упал на помещение: бетонные стены, обшитые толстым слоем резины, кафельный пол с тёмным сливом в центре. Из стены торчал шланг.       Теперь он поверил.             Его взгляд устремился на Иоганна Кребса. Старый инквизитор тяжело дышал, опираясь на трость. В его глазах не было ни жалости, ни садистской радости, только усталость. В руке он держал пистолет.       — Последнее слово?       Он открыл рот, чтобы заговорить.       Хлопок. Всё закончилось быстрее, чем он мог представить. В глазах вспыхнул свет, а затем пришла тьма. Тело Милтона Фуллера рухнуло на кафель. Аколиты вокруг засуетились, подготавливая биологические отходы к утилизации.       — Опять китель испачкал, — проворчал Кребс, стряхивая капли крови с формы. — Хоть фартук покупай.       Он перешагнул через тело, остановился на пороге и ткнул одного из аколитов тростью.       — Без тебя справятся. Иди, поставь чай. У меня пряники остались.       Жернова сделали очередной оборот.