Miserere

«Ни один грех не скрыть от взора Её. Ни одному грешнику не уйти от меча Её».

            — «Слово Верховной Богини, Послания», записано святым Августом Толкователем.

      Как-то раз, наставник сравнил Шило с пауком-ловчим. То было противного вида членистоногое с длиннющими лапами, которое, сплетя свою паутину, могло днями сидеть без движения, поджидая жертву. Другой человек может и обиделся бы на сравнение с такой неприглядной тварью, но Шило только посмеялся. Да и была в этом крупица правды.        Вот и сейчас Шило сидел без движения на кушетке, в кабинете фельдшера, укрытый подавляющим полем нуль-талисмана. Вещица была не сказать, что редкая — Орден выдавал её своим разведчикам ещё с прошлого века — но и особого распространения не имела, ибо зачарование было достаточно сложным.       Надёжно маскируя ауру носителя, нуль-талисман ограничивал восприятие окружающих — пока тот не привлекал к себе внимание совсем уж явным образом, его было практически невозможно заметить, если не искать конкретного человека.        Был у неё и другой занятный эффект — если носителя всё-таки удавалось обнаружить, один его вид вызывал у смотрящего чувство отталкивающей неправильности, отвращения и страха. Как показали полевые испытания, этот эффект был одинаково присущ и людям, и монстрам. Очень полезно, если нужно кого-нибудь как следует напугать.       «А наше оружие — внезапность, страх и безжалостная эффективность», — подытожил мысль Шило.        До того как Шило стал Шилом, звали его Пайканом, сыном Пайкана, добытчика торфа.  Но потом голод и нищета довели его до ножа, и старое имя стало не нужно. И с удивлением он обнаружил, что работать ножом куда как приятнее, чем копать торф в родной деревне. Деньги, кровь и хмель текли рекой, и он был по-настоящему счастлив.       А потом его схватили. На острове Святого Томаша, посреди острого обсидиана, в жаркой и душной шахте, было уже совсем не так приятно.       Но и тут удача повернулась к нему лицом.        Звали эту удачу Эйно Керхонен. Пришлось доказать свою полезность парой грязненьких дел, но что поделаешь?       И вот он здесь, облаченный в ночь, и он снова был по-настоящему счастлив.  Мартин рассеяно перебирал какие-то документы — слева направо, справа налево — кажется, у людей с кучей бумажек на рабочем месте возникает просто таки патологическая необходимость их перебирать.       — Кхе-кхе, — покашлял Шило, привлекая внимания врача. Тот, оторвавшись от бумаг, нахмурился и стал водить своими крысиными глазками по кабинету.       — Гм, гм… Ветерочек шалит-с, — сказал Мартин, теребя клиновидную бородку. Его взгляд вернулся к бумагам и он стал что-то записывать.        — Голубчик… — проворковал Шило. Врач поднял голову, поглядел на кушетку и его глаза расширились, как монетки по десять крон. От испуга тот подскочил и вскрикнул, прижавшись к окну.       — Чт-что! Вы… как?       — Я стучался, а мне не открыли, — с наигранной обидой сказал аколит. — Грубо, очень грубо, голубчик. Но у вас ещё есть шанс исправиться. Извольте угостить вашего гостя чайком.       — В-в-в… вон отсюда, нахал!! — заверещал врач, сжимая руки в кулаки. — А не то я-я гвардию позову!       — Ну что вы сразу ругаться, милый друг? — Шило хихикнул и потянулся к ножнам, спрятанным на предплечье. — Я ведь только побеседовать с вами хотел.       — Вон, вон отсюда! Не буду я говорить с тем, кто ко мне без спроса врывается!       — Эх-х, — тяжко выдохнул Шило и небрежным движением обнажил кинжал. Не успело пройти и удара сердца, как острое лезвие завращалось в воздухе, а затем врезалось в оконную раму около головы врача. Тот замер и жизнь, казалось бы, ушла из его лица. Мартин медленно повернулся и уставился на рукоятку кинжала.       — Ладно, дай объясню. Если бы я хотел тебя убить, я бы это уже сделал. Сомневаюсь, что ты при этом даже закричать бы успел. Понимаешь? — фельдшер так же медленно кивнул, тяжело дыша. Неторопливой походкой, Шило подошёл к окну и одним резким движением выдернул кинжал из оконной рамы. — Здорово. Так вот, все, что я — а точнее, мой наставник — от тебя хотим, так это протокол осмотра тела маршала. Ты ведь его написал, ведь так? Ведь так?       Фельдшер растерянно поводил головой из стороны в сторону, протянул руку к какой-то папке, потом резко одернул её и открыл столешницу. Покопавшись там почти минуту, он извлёк на свет несколько скреплённых вместе бумаг и положил их на стол.       — Ну и методы у вас, — сказал он, шумно выдыхая. — Могли бы и попросить по-людски. Когда Мартин наконец сдался и протянул бумаги, Шило почти лениво изучил их. Протокол осмотра тела маршала выглядел куда интереснее, чем он предполагал. Несколько деталей в документах заставили его губы тронуть тень улыбки, которую Мартин, наверняка, посчитал леденящей.       — О, это действительно стоило вашего волнения, голубчик, — сказал он, аккуратно складывая документы. — Благодарю за содействие.       Фельдшер только молча кивнул, не отрывая взгляда от ножа в руке Шило.       — Чай мы, пожалуй, в другой раз. Не буду вас задерживать, вы и так мне помогли. До встречи, — последнюю фразу он произнес тоном, от которого врач вздрогнул. Шило повернулся и бесшумно скользнул к двери. Он любил такие дела. Простые, прямолинейные, но насыщенные нервным ожиданием и хорошо выверенной дозой страха. Взглянув ещё раз на отчёт, он пробормотал себе под нос:       — Да, наставнику это точно будет интересно...

***

      Эйно удрученно сидел, уперев лоб в ладонь, погруженный в тяжелые раздумья. Допрос лейтенанта дал совсем немногое, да и то лишь вызывало ещё больше вопросов.        В один день, маленькая дочка Виттмана слегла с горячкой и все никак не шла на поправку. Молодой лейтенант совсем отчаялся, но тут как-то невзначай предложил свою помощь Мейер — он якобы знал хорошего врача и мог помочь.        И он действительно помог — уже вскоре девочка выздоровела. Потом он помог ещё раз, сделал пару одолжений и совсем ничего не просил взамен.        До определенного момента.  Сначала это были какие-то мелкие услуги, потом все серьёзнее и серьёзнее, и к тому моменту когда Мейер потребовал пойти на кражу оружия, Виттман не нашел в себе моральных сил отказаться.       Загвоздка была в том, что о своих мотивах предатель никогда не рассказывал, равно как и о том, с кем он работал.        Несколько писем от Мейера прошедших почтовую цензуру, были адресованы разным людям и обладали совершенно обыденным содержимым — в одном тот справлялся о самочувствии детей у некоего Александра Р., в другом — интересовался урожаем пшеницы на ферме какого-то З., общим в них был только адрес — Катаринаштадт.  Все ниточки вели туда.       Однако.       Попытка убедить Его Святейшество, магистра Калта, в необходимости перенести расследование в Катаринаштадт и как минимум допросить адресатов писем — закончилась ничем. Кроме того, его явно не обрадовала новость о хищении оружия с армейских складов и возможной причастности к массовому убийству в Уэльспе доктора Шмидта и нескольких военных заговорщиков.              Магистр явно дал понять, что дальнейшее расследования дела о массовом убийстве в Уэльспе — вне компетенции Эйно.       «Особая комиссия, которую возглавляет настоятель Капитул Викка… Н-да. Интересно. Почему именно наши ведьмоборцы? За этим стоит шабаш?» — размышлял Эйно, сгибая и разгибая пальцы левой кисти. Каждое движение отдавалось болью в руке, но она была приятной — эта боль возвращающейся жизни. — «Но это странно. Мало на шабашитов похоже. Найти бы этого проклятого Шмидта… Он мне уже порядком задолжал».       — Значит, закончим с особняком, — вздохнул инквизитор. — Нашел что-нибудь ещё, Звездочёт?       Лысая голова аколита повернулась из стороны в сторону.       — Ничего?       — Ничего.       — Хм-м, — Эйно сощурился, задумавшись. — Хочешь сказать, доктор Шмидт ничего не писал? А остальные обитатели особняка?       — Было письмо от Фуллера-младшего какому-то капитану в Чашах, но там ничего интересного.       — Что на счёт горничной? — Звездочёт опять покачал головой в жесте отрицания. — Интересно, с родителями она не общается, значит… Что на счёт лорда-маршала?       — Переписка засекречена, обработанных писем в цензорате нет.        — Ясно. Что же, не могу назвать это пустой тратой времени, но…        — Погодите… Точно, вспомнил. На последнюю отправку писем в город было зарезервировано место по просьбе Фуллеровского секретаря.        — Только письма так никто и не увидел, верно? — Инквизитор сложил руки на груди, закусил большой палец и откинулся в кресле. — «А это уже интересно. Не связана ли внезапная кончина маршала с тем, что он раскусил этих предателей?»       Аколит коротко кивнул, подтверждая догадку. Это означало, что в расследовании появился целый ворох новых вопросов — что было в том письме? Куда оно пропало? А было ли оно вообще? Если было — не его ли содержимое стало причиной смерти лорда-маршала?       И если с горничной и Фуллером-младшим отряду Инквизиции уже довелось встретиться, то вот вся остальная прислуга из поместья пока допроса избежала. А кроме того, где-то в части должен был быть караульный с той ночи. Эйно переговорил с капитаном Меркатто и вскоре в кабинет привели худого как палку юношу с острыми скулами.       Тот застыл по стойке «смирно» у края стола, не смея даже бросить взгляд на инквизитора, в то время как тот будто бы был крайне занят какими-то бумагами и на солдата внимания совершенно не обращал. Так какое-то время в кабинете висела неловкая тишина, и первой её нарушил рядовой, откашлявшись.       — Ты знаешь, почему ты здесь? — холодно спросил Эйно, не поднимая взгляда.       — Никак нет.       — Догадки, версии?       — Я… — он запнулся на полуслове. — Никак нет.       — А мне кажется, что знаешь, — Эйно поднял взгляд к солдату и позволил себе едва заметную улыбку. Он кивнул аколиту и к столу поднесли стул. Тот самый, что несколькими часами ранее вышибали из-под лейтенанта Виттмана. Одна из ножек согнулась чуть ли не пополам, от чего солдату приходилось изрядно напрягаться, чтобы держать баланс. — Но предпочитаешь изображать дурака.       Мюллер предпочел не отвечать, тупо смотря впереди себя.       — Господа, оставьте нас наедине. — огласил Эйно, вставая с командирского кресла. Когда топот последних сапог утих за дверью, он встал у окна, закуривая сигарету.        — Тебя заставили?       — Что?       — Подкупили? Угрожали твоим родственникам?        — О чем вы…       — Все ещё изображаешь дурака? — Инквизитор развернулся так резко, что полы черного плаща заметались в воздухе. — О твоей причастности к убийству лорда-маршала, — солдат в одно мгновение побледнел, а на его лбу выступили бусинки пота.       — Чистосердечное признание облегчит твою вину, рядовой! Ну? Что скажешь?       — Я невиновен, — сказал солдат, вцепившись руками в колени. — Мне не в чем признаваться.       — Вот как? — Эйно пересёк комнату в два стремительных шага, запустил руку под стол и вытащил оттуда чемодан из черной кожи с эмблемой в виде креста.       С нехарактерным металлическим лязгом тот опустился на стол. Щелчок застёжек раскрыл чемодан. Сталь инструментов блеснула в лучах закатного солнца. Щека солдата едва заметно дрогнула.       — Согласно Закону о церковном судопроизводстве, лица, подозреваемые в совершении преступлений против Церкви, Богини и Ордена, могут быть подвергнуты мерам интенсивного дознания. Прошу вас, взгляните на инструменты внимательно и хорошо обдумайте ваш ответ. Вы признаете себя виновным?       — Нет, — ответил рядовой, встретив испытующий взгляд инквизитора своим. — Я невиновен.       — Знаешь, что это? — В руках Эйно оказался уродливого вида нож с лезвием, заканчивающимся крюком.       — Шкуросъемник.        — Верно. Доводилось пользоваться таким?       — Отец учил… — тяжело выдохнул Мюллер. — Я невиновен. Это мой окончательный ответ.       — Тогда, — Эйно поводил оселком по лезвию несколько раз. — Тебе придется убедить меня в этом.       Он часто пользовался разными тактиками в ходе допроса, и накалить обстановку до предела, обвинив свидетеля в преступлении, дабы потом дать ему оправдаться — лишь одна из них. Не менее и не более эффективный метод инструмент в его арсенале, чем любой другой. Впрочем, солдат держался стойко — лейтенант Виттман на его месте во всяком случае представлял куда как более жалкую картину.       — Это ведь ты стоял на страже, когда лорд-маршал был обнаружен мертвым?       — Да, с утра до утра. В карауле тогда ещё был Гейст и Лангманн, а начальником караула — сержант Шталь. В тот час я нес службу внутри дома.       — Кто обнаружил лорда-маршала первым?       — Эта… Как же её? Горничная, как я помню, забыл только её имя.       — А когда это было?       — Уже под утро, точное время сейчас не вспомню.       — Все-таки постарайся вспомнить точнее, — Эйно знал, что некоторые незаметные на первый взгляд мелочи способны перевернуть казавшуюся очевидной ситуацию с ног на голову.       — Где-то… В шесть?        — В шесть часов? Точно?       — Так… Да. Около моего поста стояли напольные часы. Я помню, как они прозвенели, когда сменился час. После этого прошло совсем немного — максимум десять минут. Я поднялся с горничной к кабинету маршала, дверь была не заперта. Вошли внутрь… Маршал лежал на диване, горничная принялась мерить пульс.        — Вы поднимались вдвоем?       — Так точно.        — А Фуллер-младший, где он был?       — Пришел примерно минут через пять-десять после того, как мы вошли.        — И как же он отреагировал?       — Кхм… — солдат кашлянул, осунулся и задумчиво потупил взгляд. — Сдержано, но, я не знаю, может мне показалось, но реакция была немного… Странной. Я совсем не видел в нём растерянности, он как будто бы сразу смирился.       — Интересно. В кабинете как — порядок был, когда вы туда вошли? Какие-то следы борьбы?       — Нет, ничего. Только ручка под диваном валялась, да ещё маленький кусочек стекла там же, — Эйно призадумался, закусив палец, и кивнул. Загадочное письмо в этой истории все маячило на горизонте. Из-за него ли убили маршала? А что было его содержимым?       — Что дальше?       — Лорд Милтон приказал выйти и охранять снаружи.       — Начальник караула был в курсе происшествия?       — Так точно, я доложил как полагалось.       — Ясно. Вы говорили, что несли службу внутри дома. А где примерно это было?       — У входа, в коридоре ведущем к обеденному залу.       — Почему именно там?       — Так назначили, — солдат пожал плечами, потянул руку к набедренному карману, а потом нахмурился. — Извините, а сигареты у вас не будет?       Небольшое поощрение могло помочь установить контакт, так что Эйно протянул ему одну палочку из пачки, а вторую — прикусил за фильтр сам. Пара ударов спичкой по коробку — и комната наполнилась дымом и запахом тлеющего табака.       — Раз в четыре часа, я покидал свой пост на обход. Было тихо, ночью уже все спали, свет горел только в кабинете маршала.       — Никаких подозрительных перемещений ночью не замечали?       — Гм… — рядовой нахмурился, поджал губу, но затем кивнул. — Кажется, какие-то шаги на втором или третьем этаже были, но я не уверен. Когда проходил там, никого не увидел, может, то был ветер.       — Маршала вы видели в тот день? Как он себя чувствовал?       — Так точно, видел, ну не спрашивал его о здоровье, конечно, но выглядел он в добром здравии.       — Понятно, — Эйно кивнул и направился к двери, собираясь позвать конвойных, как остановился на полпути и резко развернулся. — А во сколько часов в особняке завтракали?       — Э… — солдат смутился и потёр остриженный затылок. — Вроде на кухне что-то готовили, но… Завтрака не было.       — Уведите его. Он свободен. Пока.

***

      Приказы нужно выполнять — эту аксиому Шило знал так же хорошо, как "Матушка наша небесная" и закон всемирного тяготения. Но исполнять некоторые приказы было сложнее, чем другие. Вот и слежка за обитателями особняка оказалась гораздо более нетривиальной задачей, чем сбор информации у фельдшера.        Обойдя караульных на воротах и прокравшись через сад, он, приноровившись, заполз в открытое окно на втором этаже и притаился за углом. Почти не дыша, Шило замер и стал наблюдать. Через пару минут, дверь на дальнем конце коридора открылась и оттуда осторожно вышла горничная. Вид у госпожи Кирк был немного растрёпанный, но довольный, сладкая улыбка играла на её губах. Для него не стало неожиданностью, когда следом за ней вышел лорд Милтон, поправляя подпоясанные ремнем с ножнами брюки. Но все же он чуть хихикнул, созерцая эту сцену.        — Ага, попались, голубки, — прошептал аколит, держась за угол. Двоица обнялась, о чем-то негромко переговариваясь, а затем пошла в разные стороны и к вящему неудовольствию Шила, горничная направилась прямиком к нему.       Быстро оглядевшись и не найдя лучшего варианта, аколит заскочил в ближайшую открытую дверь, где в полутьме запнулся об ведро и чуть не упал. Сориентировавшись, он увидел по правую руку от себя шкаф и сразу залез внутрь, грубо растолкав в стороны швабры и щетки.       А тем временем, мягкий стук каблуков по ковру все усиливался и через пару секунд, Шило услышал как повернулась дверная ручка. Он чуть приоткрыл дверцу шкафа — едва ли на щёлочку — дабы иметь хоть какой-то обзор комнаты.        Горничная, войдя внутрь, поправила ещё раз челку и потянулась к какому-то предмету на стеллаже напротив, но резко остановилась и опустилась на одно колено. Приглядевшись, Шило с огромным трудом смог разобрать, что она разглядывает след. Его след.       «Проклятье».       Аколит скорее рефлекторно, чем осознанно, потянулся к спрятанному в рукаве кинжалу.       — Хм-м-м, — протянула Дина, после чего натянула на правую руку белую перчатку и провела по поверхности следа. Взяв немного грязи, она потерла её между пальцев, принюхалась и скривила лицо. — Странно. Кто это тут ходил?...       Она поднялась с колен и повернулась в пол-оборота, и Шило в этот момент был готов поклясться, что смотрела она прямо на него. Её лицо приобрело крайне напряженный вид, полусогнутая правая рука замерла у бедра, а левая ладонь осторожно легла на ручку дверцы шкафа.       «Я убью тебя. Прямо сейчас. Прямо здесь».       Его клинок освободился от ножен, являя на свет свою жестокую красоту, а кровь забурлила от предвкушения скорого кровопролития. Да, наставник не обрадуется, но, может, отнесётся со снисхождением. А может и нет, Шило в данный момент это волновало мало.       Горничная осторожно потянула на себя и дверца шкафа резко заскрипела, отсчитывая последние мгновения. Все мышцы в теле аколита напряглись, подобно змее перед броском.  Он оскалился.        «Сейчас ты станешь очень милым трупом».       Резкий порыв ветра распахнул дверь кладовой настежь. Та с грохотом ударилась об стеллаж и отскочила обратно, захлопнувшись. Голова горничной резко повернулась в сторону двери, а правая рука обхватила что-то на бедре. Она отпустила ручку шкафа и вышла, а затем, как понял Шило по звуку, закрыла окно в коридоре. Вернувшись обратно, горничная покрутились внутри ещё пару минут, ища пипидастр, а потом пробормотала, уходя:       — Наверное опять солдаты лезли куда не надо…       Выждав добрых минут пять, неудавшийся убийца шумно выдохнул. Мышцы мелко подрагивали от напряжения, а кинжал с явной неохотой лез обратно в ножны. Высунувшись за дверь на половину и убедившись что на этаже пусто, он пошел следом за горничной — ну, или так ему показалось, потому что её перемещения оказались чрезвычайно быстры и хаотичны — Дина следовала одному ей ведомому маршруту и умудрялась каким-то загадочным образом то оказываться на кухне на первом этаже, то в какой-то комнате на втором, то у бюстов на третьем. Каким-то, не менее загадочным образом, все дела по дому ей удавалось делать одновременно и достаточно качественно, на сколько мог судить Шило. И это при том, что других служанок он за все время так и не увидел. В один момент, Дина пропала из его поля зрения и в следующий раз он ее увидел уже на крыльце поместья, где она о чем-то опять беседовала с Милтоном. Разглядывая парочку из окна третьего этажа, до Шило долетали только редкие фразы.       — Сколько ещё? — спросил Милтон, с хмурым выражением лица. Его ладонь покоилась на рукояти шпаги.       — День, максимум два, — она не то тяжело вздохнула, не то ветер заколыхал ветви деревьев в саду. — Ничего. Все будет хорошо.       Двоица постояла ещё немного на крыльце, а затем Милтон пошел обратно внутрь, пока горничная стояла, уставившись куда-то вдаль. Затем она вынула какое-то причудливое зеркальце из карманов платья — обод, насколько мог судить аколит, был сделан из какого-то темного металла, а середина между рукоятью украшена фиолетовым кристаллом. Она посмотрелась в него, снова провела по своим волосам ладонью, кивнула и убрала его обратно.       «Интересно, за сколько это зеркальце можно вогнать барахольщику?» Он проследил взглядом за ней, прикинул маршрут и снова стал ждать, точно паук раскинувший свою паутину.        Любовь — суть есть терпение.       А Шило любил свою работу.       Аколит замер, не двигаясь, укрывшись за какой-то древней вазой размером почти в человеческий рост.        Придется потерпеть.        Но терпеть он умел как никто другой.       Будучи ещё ребенком в глухой деревушке на торфяном болоте, Пайкан работал с лопатой в руках на пару с отцом, тоже Пайканом. От заката, до рассвета, без отдыха и перерывов, в чудовищной духоте, где казалось бы даже сам воздух был липким, а немилосердное солнце выжигало всякие остатки влаги из юного Пайкана. Мышцы рук, сокращающиеся через агонизирующую боль, насилу, вопреки. Одни и те же движения, подобно ткацкому станку: вставить-поднять-вытащить.        Повторить.        Вставить-поднять-вытащить.        Повторить.       И так пока на смрадные болота не опускался сумрак, а загадочные, призрачные огоньки не зажигались вдали. Они шли с отцом, не разбирая дороги, но каждый раз возвращались.              И так шестнадцать лет, пока отец однажды не допустил крохотную оплошность и не упал в болото, где увяз в трясине и был её проглочен.        Всего лишь вовремя подложенный под ноги камень.       И свобода не заставила себя ждать.       По крайней мере, так он думал тогда.       Да. Он умел терпеть.       С лестницы донёсся стук шагов, который становился все ближе и ближе, и вот он уже мог увидеть край платья горничной. Шаги её были быстрыми, уверенными, но неожиданно остановились чуть правее того места, которое Шило избрал в качестве своего укрытия. Дина нахмурилась, прищурилась и посмотрела куда-то в сторону — на сколько Шило помнил, он пришел именно оттуда. Рука горничной опустилась к бедру, замерла, но затем она запустила ладонь в карман, вытащила оттуда связку ключей и отперла дверь рядом, за которой и скрылась.       Шило, озадаченный её поведением, осторожно выскользнул из-за вазы и подкрался на полусогнутых ногах к двери. Он приложил глаз к замочной скважине, но к вящему неудовольствию, та оказалась закрыта с другой стороны.        «Тогда послушаем», - подумал аколит, прикладывая ухо, но и тут его ждало разочарование — за той стороной двери царила абсолютная тишина, как будто бы Дина даже не дышала.        Ни единого шороха.       Аколит посмотрел в просвет между дверью и рамой, и увидел, что дверь была заперта с другой стороны. Дабы подтвердить свои подозрения, Шило аккуратно надавил на дверную ручку, постарался с предельной мягкостью её сдвинуть, но дверь не поддалась. Что было странно — щелчок открывающегося замка он запомнил хорошо, но вот как замок закрыли — он не услышал. Вернувшись за вазу, Шило продолжил бдение и через минут двадцать, а то и все тридцать, дверь просто открылась без всякого скрипа петель и шума замков — а горничная так же бесшумно вышла и застучала каблуками по полу.       «Либо я уже сбрендил, либо тут что-то не так. Совсем не так. Как она настолько бесшумно подошла в своих сапогах к двери?»       Дождавшись пока цель покинет поле зрения, Шило подкрался к двери и заглянул в просвет между дверью и порогом. На сколько ему позволяла судить крохотная щель просвета, в комнате были точно такие же деревянные половицы, что и в коридоре.       А значит, ничто не должно было заглушать звук шагов.        Так почему же его не было?       Пора было снова пустить в ход любимый набор полированных ключиков от любой двери. Ловко орудуя отмычками, он вскоре вскрыл замок и уже через мгновение шагнул внутрь. Представшая ему просторная комнату, по всей видимости, была личными покоями горничной. Убранство внутри было относительно небогатым, но порядок — образцовым. Простая двухспальная кровать, безупречно заправленная, два шкафа, косметический столик и несколько пар сапог и туфель, стоящих у стены настолько ровно, что выставляли их будто бы по линейке. Он закрыл за собой дверь и принялся осматриваться, выискивая то, что могло бы дать ему нужные ответы.        В первую очередь, в глаза бросилась обувь, а точнее то, насколько новой и не ношеной она выглядела. Шило озадаченно покрутил в руках туфельку из лакированной черной кожи на высокой шпильке и хмыкнул.        «Вот зажрались они тут, хорошие туфли без дела валяются», - первым желанием бывшего разбойника было забрать обувь с собой — ну а чего добру пропадать, в самом деле? — но затем он задумался; одна пара новых туфель может и объяснялась недавним подарком какого-нибудь ухажера, а вот как объяснить то, что тут вся обувь такая?        Продолжая свои поиски, он открыл шкаф. Внутри находился целый парад всяческой разноцветной одёжки — какие-то платья на вешалках, несколько пальто, блузки, ночные сорочки. На боковых полочках — ровно сложенное кружевное белье и пара шляпок.       В душе аколита разгоралась алчная, корыстная тяга — с каким бы удовольствием он вынес все это и продал пол дюжины лет назад! А лет десять назад — заодно перерезал бы хозяйке глотку на всякий случай.       Но времена изменились.       Впрочем, небольшую прибыль из этого дела все-таки можно было выручить.        «Так-так, а что у нас в карманчиках...»       К неудовольствию аколита, карманы Дина держала такими же чистыми, как и свою комнату. Удача улыбнулась ему только когда его загребущие пальцы залезли в карманы скромного выходного платья, где он нащупал что-то маленькое и твердое. Он извлёк находку наружу и изрядно удивился, увидев золотой нательный крест на цепочке.  Конечно, ничего незаконного в этом не было, но крестик был символом верности Богине и Ордену — почти невозможно было найти человека, который бы его не носил. Что угодно можно было забыть, даже исподнее — но не свой крестик.       Даже самый нищий и убогий носил хотя бы деревянный или проволочный крест.        Даже самый нищий и убогий.       Но не Дина Кирк.       Иных странностей, впрочем, не нашлось — ни доказательств женского распутства, ни чего-то запрещённого, ни хотя бы шкатулочки с деньгами и драгоценностями.  «Либо хорошо прячет, либо не так уж сильно её и любят», - Шило порылся ещё несколько минут, но так и остался с одной единственной находкой. Он обошел комнату, ища возможные места сокрытия, в том числе заглянул под матрас, случайно выдернув оттуда край простыни, и точно так же ничего не обнаружил.        Оставалось последнее место — косметический столик, в котором была закрытая на замок столешница. Её-то он и принялся взламывать, когда в коридоре раздались быстрые шаги. Решив не испытывать судьбу, он юркнул под кровать и замер в ожидании. Внизу было тесно и неуютно, но хотя бы пыль отсюда явно выметали с завидной регулярностью. Шило обратил все свое внимание на дверь, насколько ему позволяло это сделать закрывавшая большую часть обзора кровать.       Дверь раскрылась и пара каблуков отбили четкий ритм из четырех ударов по половицам.        Стоп.       Не таким уж и четким был этот ритм.        Раз — а потом пауза почти в пол секунды. Два. Три. Один из её шагов был совершенно бесшумным.       Это было странно. Настолько странно, что Шило снова потянулся к рукояти кинжала, скорее для самоуспокоения, чем для самозащиты.       Ноги в чёрных сапожках плавно скользнули к шкафу, и Шило затаил дыхание. Чёрное платье горничной, окаймлённое белым кружевом, с мягким шелестом опустилось на пол. Подобравшись ближе к краю укрытия, он поймал себя на том, что не может отвести взгляд от этого зрелища.       Горничная переодевалась в выходную одежду без тени смущения, не подозревая, что за ней наблюдают. Тонкий стан, изящные линии её тела и ровная, светлая кожа напомнили Шило о тех временах, когда обеты Инквизиции не стесняли его жизнь. Её плавные движения были ближе к искусству танца, чем к рутине деревенской служанки, а от одного взгляда на упругие ягодицы внутри у него разлилось горячее покалывание.       Сердце колотилось так, словно пыталось вырваться наружу, и он усилием воли удержал себя от безрассудного шага. Тем не менее, в его душе уже зашевелилась та древняя тоска по радостям, которые теперь были ему запрещены.       В такие мгновения аколит проклинал день, когда дал обеты Инквизиции. Никогда больше не прикасаться к женскому телу — слишком суровое наказание для вечно падкого на плотские утехи Пайкана.       Но клятва жёстко разделила его жизнь на «до» и «после». Пайкан умер тогда же — возможно, в первый раз, когда сжал рукоять ножа, или в тот миг, когда вышел на своё первое дело. А может, он так и остался гнить среди раскалённого воздуха и обсидиановой пыли той проклятой шахты.       И всё же старые привычки умирали неохотно.       Попытавшись вернуть себе ясность мысли, Шило ещё раз окинул горничную взглядом с головы до ног. Она неспешно меняла платья перед зеркалом, закреплённым на дверце шкафа, оценивая то одно, то другое.       На её шее поблёскивало странное украшение — явно не религиозного свойства: ромбовидный амулет с острыми гранями и крохотным фиолетовым камнем в центре. На мгновение Шило показалось, что амулет излучает тусклое сияние, но, когда он моргнул, свет погас.       «Наверное, мерещится…»       Откуда-то из коридора послышался негромкий шум, отвлекая его всего на секунду. Но этого хватило, чтобы краем глаза заметить узкий ремешок на её бедре. Что горничная прятала под ним, оставалось для Шило тайной: легким движением она набросила платье и скрыла свою маленькую загадку.       «Для потрёпанной жизнью бабы у нее потрясающая форма и пластичность», — отметил он, радуясь редкой возможности хоть украдкой, но взглянуть на что-то прекрасное.       — Анечка, солнышко, я уже иду! — наконец пропела девушка, выскакивая за дверь, вновь оставляя Шило наедине со своим долгом. Он тяжело вздохнул, подождал для верности и выполз из-под кровати. Мышцы затекли от необходимости лежать без движения, а на душе стало как-то тоскливо и тягостно, так что и желания оставаться дальше в особняке у него не было.        Однако.       Он покосился на недобитую столешницу.       Работу нужно доводить до конца.        Пара нехитрых манипуляций отмычками и замок сдался, жалобно щёлкнув. Он вытянул столешницу на полную — внутри стояли какие-то баночки с косметикой, наборы небольших кисточек, тюбики — словом, типичные женские принадлежности. К удивлению Шила, большая часть косметики была практически не использована.       Его внимание привлек небольшой стеклянный флакончик с прозрачной жидкостью. Аколит взял емкость в руки, откупорил крышку и поднес её к носу. Аромат был чудесный — сладкий, цветочный — по его телу прошла волна приятного тепла. Он сделал ещё один вдох, давая аромату заполнить ноздри. Столь он был сладок, что отрываться не хотелось совсем. Усилием воли он заставил себя закрыть флакон и спрятал его в карман.       «Все-таки свой маленький барыш я с этого поимею», - подумал Шило, хитро улыбаясь. С этой мыслью, он направился прочь из комнаты. Уже перешагивая порог, аколит кое-что вспомнил.       Он прикинул примерно, куда наступала горничная, а затем достал монетку. Медная крона описала в воздухе дугу и бесшумно упала. Шило повторил опыт ещё раз. И снова никакого звона.       Крайне озадаченный результатами эксперимента, он покинул комнату горничной и отправился следить дальше.        Все-таки, он любил свою работу.

***

      День у инквизитора Керхонена выдался тяжёлым, но результативным. Он сумел задержать одного подозреваемого, ещё одного уничтожил и добыл целую гору доказательств — плюс кое-какие «ниточки», потянув за которые он рассчитывал распутать это странное дело.       Не всё, впрочем, шло так гладко, как хотелось бы. Горничных Анну и Марию так и не нашли: по слухам, они либо уехали в Вюрстбург, либо отправились в соседнюю деревню. В Нойдорфе их, во всяком случае, не оказалось. Конюх Фриц, здоровенный деревенский парняга, не сообщил ничего полезного — как и ожидалось.       Куда более полезен оказался секретарь Юрген, хотя и он поведал не слишком много. По его словам, лорд-маршал намеревался написать письмо и передать его в почту, но кому оно предназначалось и что в нём содержалось, Юрген сказать не мог. Упомянул лишь, что лорд-маршал в последнее время общался с некоторыми отставными генералами, изредка писал королю, а ещё переписывался с генерал-губернатором Де Рюа. Тот жаловался на нехватку угля, чистой воды, боеприпасов и квалифицированного личного состава, а также на провалы в очистке демонического царства от богохульных энергий.       Мысленно Эйно согласился с ним, но вслух ничего не сказал. Сколько-нибудь приличных моряков Ордену давали только Тилея и Нойон, и стратегическая ценность контроля над бывшей тюрьмой в его глазах не оправдывала колоссальных затрат. К тому же снабжать этот гарнизон и колонистов приходилось только по морю, а пути поставок находились под постоянной угрозой.       Керхонен тяжело вздохнул, потирая веки. Собственно, сама идея овладеть этим островом была результатом борьбы за ресурсы внутри Ордена. «Ястребам» — коих возглавляли флотские адмиралы и пара генералов с большими звёздами — нужно было доказать, что монстров можно разбить раз и навсегда. Никто не ждал столь быстрого успеха захвата: твари отступили, и третья эскадра флота Закатного моря получила фактически весь остров. Вот уже пятнадцать лет они пожинали плоды этой «победы».       Одним из них был план Фуллера, подразумевавший разгром Лескатии за два месяца, — одна только мысль о нём заставляла Эйно вздрогнуть.       По мнению Эйно, остров был просто бездонной ямой куда выбрасывались ценные ресурсы и человеческие жизни.       Но свое мнение инквизитор Керхонен предпочитал держать при себе.       Он вынул блокнот из нагрудного кармана и стал вычеркивать имена. Дина, Милтон, Фриц, Юрген, Шмидт, Анна и Мария. Единственным обитателем особняка, которого он ещё не успел допросить, оставался Жак. Его-то он и искал в нойдорфском парке. Закатное солнце окрасило листья молодых яблонь, клёнов и ясеней в нежные красно-оранжевые цвета. Аколит и его хозяин прошли мимо кучки детей, игравших в салочки на грунтовой дороге и перезвон детского смеха чуть облегчил нелегкие думы инквизитора.       Они прошли по берегу искусственного пруда с насыпным островом в центре парка и вышли к небольшой площадке с деревянными столиками и скамейками.       На одной из скамеек сидел тощий старик в мундире, который выделялся своим необычным фасоном и яркими цветами. На нём был строгий ярко-синий китель с воротником-стойкой, из-под которого выглядывал аккуратный белый подворотничок. Его голову покрывала алая полевая кепи с золотистой кокардой, а алые широкие штаны, заправленные в начищенные сапоги, завершали этот старомодный, но безупречно ухоженный облик.       То был мундир лескатийского гренадера. Щитовидный шеврон на левом рукаве, где геральдические лилии павшего рода Лескатье делили поле с солнечным крестом, однозначно указывал на принадлежность старика к ветеранам легиона «Свободная Лескатия».        Судьба народа павшего Священного Королевства была незавидна — большинство было застигнуто во время вторжения Друэллы врасплох и вскоре обращено в монстров и инкубов. Те немногие кто сумели спастись, были обречены скитаться по чужбине, постепенно растворяясь в массе других народов.       Но были и те, кто не смирился с судьбой, отринув блаженство тихой грусти и умеренной скромности мещанского быта.        Один из немногих дворян, сумевших с боем отступить с земель королевства во время последовавших войн за окончательное покорение страны, Шарль де Лилль, поклялся не выпускать из рук меча, пока все земли королевства не будут освобождены от захватчиков.       Его личная гвардия стала основой для будущего легиона, в нынешнюю эпоху разросшегося до трех пехотных полков, одного моторизованного, двух дивизионов артиллерии и нескольких подразделений поддержки. Нынешний же командир легиона был в числе самых воинственных «ястребов», а сам легион считался одним из самых боеспособных и мотивированных подразделений Вооруженных Сил Ордена.       Эйно остановился в трёх шагах от старого воина, и солнечный луч, отразившийся от золотого креста Доблести на его груди, заставил инквизитора прищуриться.       — Ветеран, — он почтительно склонил голову. — Вы — Жак?       Гренадер взглянул на него из-под полуприкрытых век и постучал тростью по ножке стола.       — Сыграйте со мной, — сказал он, и Эйно, приблизившись, увидел на поверхности стола доску с расставленными на ней замысловатыми фигурками.       «Шакес? Ну конечно. Чем ещё заниматься на пенсии, кроме игры в шакес и ностальгии о былом?»        Инквизитор придвинул стул и сел напротив, приняв командование небольшим отрядом из черных деревянных фигурок, изображавших разнообразных воинов.       — Сочту за честь.       Несмотря на видимую дряхлость, ум старого солдата оставался острым, и на клетчатой доске вскоре разгорелся напряжённый бой. Белые фигуры ветерана отчаянно прорывали строй чёрных, стремясь пробиться к чёрному владыке. Но Эйно хладнокровно жертвовал своими латниками, чтобы обезвредить более важные фигуры противника, и вскоре, белый натиск стал захлёбываться, растеряв большую часть ударной силы. Постепенно, Эйно удалось исправить свое положение и перейти в контратаку, заставив уже белых обороняться.       Наконец, пришло время закончить бой. Сделав ход на левом фланге, инквизитор отвлёк внимание гренадера на черного чародея. Тот в ответ двинул вперёд своего арбалетчика, перекрывая чародею дальнейший ход. Однако, тем самым белый арбалетчик оставил незащищённой другую позицию, которую поспешил занять черный рыцарь. Белый воевода и белый владыка оба оказались под ударом одновременно.        — Ловко, — сказал старик без тени недовольства. — Полагаю, победа за вами. Инквизитор встал и протянул руку ветерану, и тот ответил на рукопожатие не вставая.       — Так что вы хотели, месье? — спросил Жак, убирая фигурки на место.       — Лишь задать пару вопросов.       — О смерти монсеньора Фуллера, полагаю? — ветеран взял фигурку белого воеводы, задумчиво посмотрел на неё и вздохнул. — Тогда я проспал до обеда. Силы уже не те. Когда пришёл в сад, всё уже закончилось. Смерть случается со всеми, месье.       — Не все при жизни носят маршальский жезл.       — И не у всех столько врагов, как у лорда Джона, в этом вы правы, — белый воевода встал на свое место по правую руку от владыки. — Многие желали ему смерти. Кого подозреваете вы, инквизитор?       — А вы?       Старый гренадер насмешливо фыркнул.              — Фигурки на доске для шакеса, инквизитор.       — Простите?       — Парадокс, но мы все — игроки и фигуры одновременно. Вопрос лишь в том, кто ведёт партию.       — К чему вы…       — На большой доске, между нами и нашими вечными врагами, сэр Джон уже был выведен из игры. А в других партиях, партиях поменьше… — гренадер закончил расставлять на место белых латников. — Это вам известно лучше, чем мне. Но кто окружал его? На чьей стороне они играют?       — Вы считаете, что убийца был из его окружения?       Жак лишь загадочно улыбнулся.       — Фигуры сами по себе не двигаются, — пробормотал он.       Инквизитор поджал губы, обдумывая свой ответ. Эйно понимал, о чем говорит старик — в тихом военном городке шла какая-то загадочная, но очень жестокая игра, в которую оказались втянуты на первый взгляд не связанные люди, и связать воедино цепи которой он пока не мог.        — Доктор Шмидт, — наконец сказал сыщик. — Вы были с ним знакомы?       — Немного.        — Что о нем можете рассказать?       — Его выписали из какого-то гражданского госпиталя… Рекомендация кого-то из старых друзей лорда Джона. Друзей у него здесь не было, семьи тоже. А больше ничего не знаю, хотя врач был неплохой — его мазью от суставов я до сих пор пользуюсь.        «Друзей нет, семьи тоже… Интересно. Прямо как у Мейера».       — Штабс-сержанта Мейера вы знаете? — ветеран покачал головой. — Понятно. А майора Фогта?       — Немного. Законченный карьерист, если вы хотите знать мое мнение. А что с ним?       — Выскочил из окна в своем кабинете. Предварительно обвязав вокруг шеи толстенную петлю.       Жак хмыкнул.       — Полагаю, с… Как вы сказали, Майером, случилось тоже самое?       — Мейером.       — Экскьюз-муа, диутские имена мне до сих пор даются с трудом, — старик тяжело вздохнул и в этом вздохе Эйно услышал отголоски безграничной, глубокой тоски.        — Он оказал сопротивление при аресте. Семь пулевых, — Жак с удивлением посмотрел на инквизитора и покачал головой.        — Дикие нынче времена. С того страшного часа, когда нашу родную сторонку у нас отняли — все пошло наперекосяк.       — Вы были там? — спросил Эйно. Ветеран покачал головой и коснулся золотого креста на груди.       — Всю жизнь, сколько себя помню, был в рядах легиона. Род мой из Ранноша, но родился я в Катаринаштадте. Отец рассказывал: он тогда ещё был мальчишкой. Убегал от матушки по ночам, да лазал на крышу дворца. От самых стен и до горизонта — все заполонили вражьи полчища. Наши виноградники — все потоптали, гавань перекрыли, корабли утопили. Солдаты последние крохи дитям отдавали, а сами от ремней лоскуты отрезали и ели… Страшные дни были. Кто бы мог подумать, что наши вторые, после чудищ, злейшие враги — фроммландцы да катаринаштадтцы — придут нам на помощь? А они моего отца и спасли. А дед... Не знаю, что с ним сталось. Раннош давно под врагом. Всю жизнь мечтал увидеть, как над домом снова наш флаг поднимут. Так и не увижу... — ветеран снова горько вздохнул.       Он взял свою трость и с неожиданной живостью сделал ею колющий жест.       — Я однажды троих орков в бою штыком заколол, вот так! Раз, два, три! — Он с силой опустил трость на пол и тяжело выдохнул. — А сейчас уж силы не те. Скоро и меня Верховная к себе заберёт.       — Чтож, — Эйно откашлялся, прерывая спутанный рассказ старого гренадера. — Я хотел бы ещё кое-что узнать. У маршала были конфликты с кем-то из его окружения? Скажем, с доктором Шмидтом, или, например, с госпожой Кирк?       Жак задумался, потёр подбородок, а потом покачал головой.       — Нет. Точно не с Диной. Хороший она человек. Всегда для меня на день рождения наши блюда готовила… Впрочем. Хотите историю, месье? — инквизитор хотел было отказаться, но решил все же выслушать старика, а потому кивнул. — В легион уже пол века не допускают женщин. Ни в каком виде — ни служить, ни просто к солдатам на свидание. Знаете, почему?       — Почему?       — Агнесс из Леона. Не слышали о такой никогда?       — Нет. Кто это?       — История уже старая, почти забытая. В легион как-то повадилась ездить одна певичка. Солдаты её любили — на каждое выступление пол легиона набивались. Потом про неё узнали и в соседних полках — она и к ним ездила, а они и рады. По всему фронту каталась со своими концертами, уж так её любили. Но однажды, приехала она в легион, а там выездная группа Инквизиции гостила, а с ними — какой-то колдун из тех, что с другими колдунами борется. Он-то и заподозрил, что дело нечисто — околдовал он её и тут-то и выяснилось, что Агнесс вовсе не человеком была, а самым настоящим монстром.       — Вот как?       — То не вся история. Её тогда посадили под замок, а на рассвете — повели на казнь. Командовал расстрелом один молодой лейтенант. Предложил он ей повязку на глаза, а она отказалась, да посмотрела на него, как только монстры умеют — да и пропал он в тот же миг в тех глазах. От столба её отвязал, на коня посадил и бросился с ней прочь. Весь легион за ними гнался… Да так и не поймали мы их. Ушли, собаки, а нам всем, офицерам, дали по выговору, а одного вообще арестовали и сослали куда-то, Верховная знает куда. С тех пор легионеров подальше от женщин и держат. Монстры хитры и коварны, и в человеческом сердце для них секретов нет.       Эйно поджал губы, осмысливая услышанное. Старик явно намекал на что-то.       — Думаете, Кирк — вражеский шпион?       — Нет. Надеюсь, что нет, — старик вздохнул. — Но фигуры на доске сами не двигаются.       Инквизитор кивнул, а после, быстро пробежавшись по ряду интересующих его вопросов, отказался от предложения сыграть в шакес ещё раз и попрощался со старым воином.       — Удачной охоты, месье, — гренадер отсалютовал на лескатийский манер — двумя пальцами прихватив козырек кепи. Эйно, в ответ, поклонился, а затем развернулся и неторопливо пошагал в сторону, наслаждаясь дуновениями теплого ветра. Он закурил очередную сигарету, втягивая табачный дым в лёгкие. Было что-то неземное в том, что бы затянуться сигаретой после тяжелого дня, что-то небесное, почти божественное, как будто бы сама Всемилосердная Богиня даровала ему отпущение всех грехов. Не хватало только крепкой чашки чая и хорошей книги для вознесения в рай.       «Ну я и богохульник, однако. Вернусь домой — пожертвую пару монет приюту». Дети беззаботно играли на лужайке рядышком с озером и он отступил на пару шагов назад, встав под тенью могучего дуба, листья которого уже стали местами опадать. Эйно вдохнул дым полной грудью и выпустил его наружу.       — Ну, — подал голос до того безмолвствовавший Звездочёт. — Куда дальше, шеф?       — Дальше, дальше… — он бросил взгляд к небу, раздумывая. — Поговорим с отцом Шиллером. Возможно, он знает что-то, что может нам помочь.       Впрочем, Эйно не стал спешить, решив остановиться и в спокойной обстановке обдумать ситуацию.       «Итак, что мы на данный момент имеем? Один мертвый предатель, один живой предатель, который пояснил крайне мало, один предатель, ускользнувший из моих рук в последний момент. И ещё один, который скрылся заранее. Что их всех объединяет? Три военных в разных званиях — от штабс-сержанта до майора. Все три — из одной части, и все трое — диуты по крови, но это, скажем прямо, не есть нечто особенное в наше время. Один гражданский врач, имевший доступ к телу маршала и знавший, что за ними придут. А почему? В чем ещё этот негодяй замешан? Вопросы, вопросы… Вот в чем проблема этой ситуации — способ убийства, каким бы он ни был, не похож на действия этих убийц. Если принять во внимание бойню в Уэльспе и мой опыт», — Эйно прикоснулся к левой ладони и стал по очереди сгибать и разгибать пальцы. На такую грубость она ответила режущей болью. — «То эти нелюди любят взрывчатку и стрельбу. А вот яды… Странно. Ещё и эта особая комиссия во главе с нашими ведьмоборцами. Почему они? Неужели шабашиты перешли на такую тактику? Но с их прошлыми акциями это вяжется слабо. Впрочем, от врага стоит ожидать любой подлости. Пускай мы уже десять лет живём при этом странном затишье, война никуда не делась».       — Непростое дело, — в слух заключил Эйно.       — Ага.       — Сложнее, чем тот налет на особняк в Умбране.        — Хотя бы от вампира бегать не надо.       — Да не шибко то и долго ты бегал. Вот Шило, бедолагу, так загнали, что он потом в карете трясся всю дорогу и ехал бледный, как смерть.       Звездочёт ответил своим типичным, бессмысленным взглядом и запихал руки в карманы. Эйно, докурив сигарету и метким броском отправив окурок в пруд, сделал так же.        Так они и стояли. Безмолвный аколит и его мрачный наставник. Две зловещие тени посреди буйства природы и детской беззаботности.        С руками в карманах.       Было в этой сцене нечто комичное.       — О-о-о, чур я рыцарь! — провизжала какая-то девчушка, убегая от чумазого мальчугана. Последний мчался вперёд, вооруженный грозного вида палкой. — Неееет, я лыцарь! Девочкам нельзя быть лыцарями!       — Дети… — Эйно окинул взглядом лужайку и его взгляд зацепился за высокую, стройную девушку в скромном летнем платье. Она стояла чуть в отдалении и о чем-то беседовала с другой женщиной. В ней он довольно быстро опознал никого иного, как Дину Кирк.       «Как интересно. А чего это она тут делает?»       Он подошёл к ней все той же неспешной походкой. Когда между ними оставался едва ли десяток шагов, её собеседница обернулась, удивлённо посмотрела на него и что-то шепнула Дине. Следом обернулась и она, одарив Эйно лучезарной улыбкой.        — Господин инквизитор, — она повторила свой изящный реверанс. — Рада вас видеть.       — Вы первый в истории человек, который рад визиту инквизиции. Поздравляю. — она звонко, искренне рассмеялась, прикрыв рот ладонью. — Это была не шутка.       — Ой, полноте, что же вы так категорично. Я уверена, есть люди которые вам всегда рады.        «Ну это вряд ли».       — Как ваша рука, господин инквизитор?       — Сносно, — Эйно посмотрел на свою ладонь. Бинты снимать было рано, так что и оценить размер будущего шрама ему было сложно. — Лучше бы по щеке посекло.        — О? Почему?       — Шрамами на лице можно хвастаться. А вот на ладони — уже нет.       — Ха. Бросьте, зачем вам пустое хвастовство?        — Уже незачем, вы правы, — ответил инквизитор. Дина, не прекращая улыбаться, повернулась к закатному солнцу, прикрыв глаза наполовину. Ветер растрепал её короткие волосы, но лишь добавил ей шарма.        «Ну как только устоять в этом мире соблазнов?»       — Прекрасная нынче погода, не так ли? — наконец сказала она, после небольшой паузы. Собеседница горничной, не выдержав общества инквизитора, поспешила куда-то по своим делам. Было очевидно, что разговаривать им особо не о чем, но Эйно постарался поддержать диалог.       — Отличная погодка для прогулки. Вы здесь одна?       — Ну-у, нет. Со мной Анечка. А вот и она, кстати.       К ним подбежала голубоглазая девчушка, ростом едва ли доходившая матери до талии. В руках ребенок нес венок из белых, жёлтых и фиолетовых цветочков.       — Мам, гляди, получилось! — радостно воскликнула она, демонстрируя свое творение.       — Да ты мое чудо, — сказала Дина, опускаясь на одно колено. С торжественным видом, ребенок водрузил на её голову венок — так, словно это была корона патриарха. Горничная обняла девчонку, а потом встала и закружила её в объятиях, прежде чем вернуть на землю. Аня звонко рассмеялась — ну прямо совсем как её мать.       — О-о, мам, а это кто? — сказала она, смотря на инквизитора.        Эйно попытался дружелюбно улыбнуться.       Вышло так себе.        Девочка юркнула куда-то вбок, наполовину скрывшись за матерью.       — Это господин Гуго Лотт из Вюрстбурга. Он инквизитор. Защищает нас с тобой от разных плохих людей и нелюдей.         — Ого-го…        — Мое почтение, — Эйно хотел было козырнуть шляпой, но её на привычном месте не оказалось, так что пришлось ограничиться полукивком-полупоклоном.       — Вы правда нас защищаете? — сказала девочка, опасливо приблизившись. Из-за разницы в росте смотреть ему приходилось сверху-вниз, так что он предпочел опустится на одно колено, поравнявшись лицом к лицу с девчонкой.       — Стараюсь.        — Круто-о… А от драконицы защитите, если она сюда прилетит?       — Конечно. Не зря же я вот эту штуку ношу, — он отодвинул один из полов плаща, продемонстрировав золоченую рукоятку сабли.        — Ва-а-а~ А она настоящая?!       — Однозначно. Недавно затачивал.        — О, о, дайте посмотреть!        — Простите, юная леди, увы, не могу.        — Ммм! Почему? — девчонка надула губы и так жалостливо посмотрела на него, как умеют только щенки и маленькие девочки.        — Ну… Ай, ладно. Дать в руки не могу, но так и быть, — сдался Эйно. Придерживая ножны, он потянул саблю наружу. С металлическим лязгом клинок выскользнул из ножен, и лучик света пробежал по лезвию. Он положил клинок плашмя на колено, направив его изгибом к ребенку.       — Это – офицерская сабля. Не рыцарский палаш, конечно, но и времена сейчас другие, – объяснил Эйно. Аня завороженно смотрела на саблю, а потом дотронулась до клинка своей крохотной ладошкой. — Осторожно, она очень острая.        — Здорово! — воскликнула девочка и улыбка расползалась на крохотном личике.Пожалуй, её радости хватило бы на половину Инквизиции. Может, даже и на всю.       — Можно возьму? Можно? Да?!       — Простите, юная леди, но не могу, — нарочито формально ответил инквизитор, возвращая саблю в ножны. Аня надула губки, но уже через пару мгновений убежала куда-то прочь.       — А боевитая она у вас растёт, вон как клинку обрадовалась, — сказал Эйно горничной, выражение лица которой было скорее недовольным. — Уж извините. Редко выдаётся шанс ребенка порадовать.       «Слишком редко», — подумал он, вспомнив ту оборву, что тащила на себе холщовый мешок с углем по вюрстбургским улицам. — «Поменьше бы праведных мучений для нашего будущего, да побольше радости… Мда. Размяк совсем, Керхонен».       — Дети — цветы жизни, — наконец снисходительно произнесла Дина. — Скажите, вы уже нашли себе супругу?       — Нет.       — Но планируете?       — Я дал обет безбрачия, когда вступил в ряды Инквизиции. Он исключает женитьбу.       — Ох… — горничная замялась, а на её лице отразился целый калейдоскоп сменяющихся эмоций. Как показалось Эйно, мысль о безбрачии была для неё одновременно и непонятной, и довольно неприятной. — Это… Тяжёлая доля.        — Правосудие Всевышней требует от нас полной самоотдачи. Мы на самом острие душеспасения, нас не должны отвлекать мирские проблемы.       «Но сто пятьдесят золотых крон — это сто пятьдесят золотых, да?»       — Кхм, — Дина поджала губы. — Можно… Личный вопрос?       — Я оставлю за собой право не отвечать.       — А что вас побудило вступить в Инквизицию?       Этот вопрос был из ряда стандартных. Когда в ряды Священной Инквизиции приходил новый человек, об этом его считал необходимым спросить каждый. У него был подготовлен ряд удобных ответов, которые он использовал в зависимости от ситуации, но на этот раз Эйно крепко задумался. Строго говоря, он и сам до конца не понимал.        Зачем офицеру-артиллеристу бросать перспективную карьеру в армии, что бы облачиться в ночь, навсегда оторвав себя от мира?       Хотел бы он задать этот вопрос самому себе десять лет назад.       — Мой долг, моя честь и верность. Полагаю, в таком порядке, — этот ответ был не хуже и не лучше любого другого, но в любом случае не отражал истину.       — Долг, честь, верность. Понимаю, — она кивнула, но, кажется, ответ её не удовлетворил. Его, в общем-то, тоже.       К счастью, эту неловкую попытку нащупать общую почву прервала Аня. В руках она несла ещё один веночек. На этот раз — весь белый.       — Дядя Гуго, это вам.       Эйно склонился, позволяя девчушке возложить на его голову венец.       — Спасибо, что защищаете нас, — сказала она, улыбаясь.       «Ах, детство, светлая пора. Если тебе повезет, девочка, то это первый и последний раз, когда ты видишь инквизитора».       — Спасибо и вам, юная леди, — он улыбнулся в ответ. На этот раз вышло не так жутко.       «А если нет… Что же. Любовь — суть есть терпение».        — Полагаю, мне пора идти, — шаг, потом ещё один. Он уходил нарочито медленно, чтобы в нужный момент развернуться. — Госпожа Кирк, совсем забыл, я ведь у вас кое-что хотел узнать.       — Ам?       — Что вы готовили на завтрак в день смерти маршала Фуллера? — неожиданный, внезапный вопрос. Мелкая деталь, но возможно важная — караульный говорил, что в тот день они не завтракали — хотя, насколько было известно Эйно, питание должно было обеспечиваться по месту несения караула. А вот горничная утверждала, что относила маршалу завтрак, следовательно, что-то да готовила.        Так откуда взялось это противоречие? А если она солгала и не ради завтрака пришла с утра к маршалу — то зачем?        — А… —  она бросила на него недоумевающий взгляд и умолкла, поджимая губы. — Не помню… Кажется, овсянку. А что?       — Следственный интерес, — уклончиво ответил Эйно. Дина напряженно замерла, опустив руки по швам и молчала, будто бы выжидая.        «Как интересно. Почему такая реакция?»       — Ну что же. Не помните, значит. Спасибо и на том, госпожа Кирк. Храни вас Всевышняя.       «Вы, возможно, с Ней скоро встретитесь».       — И вас, господин инквизитор. Вам Её защита нужнее моего.        Уголок губ Эйно чуть дернулся — если это и была угроза, то инквизитора она только позабавила.       «Это мы скоро узнаем».

***

      Он ступил на территорию храма божьего и его шаг отдался эхом. Взгляда было достаточно, что бы приказать Звездочету остаться снаружи. Аколит взял на изготовку автопистолет и замер в ожидании.       Ряды простых — а скорее даже грубых — скамей, ждали паству. Под потолком тускло светила лампочка, заключённая в бронестекло и железную клетку. Он обвел взглядом серые стены церкви — чистый бетон, не тронутый рукой монументалиста. Окажись здесь верующему из позапрошлого века — он бы не признал в этой бетонной клетке храма.       Церкви Всевышней в новое время не могли похвастаться ни величественным изяществом классической эпохи, ни блистательной роскошью церквей золотого века. Вместо этого, они были заявлением — утверждением превосходства содержания над формой — воплощением добродетельной скромности и несокрушимости веры.        И если столетие назад некоторые злые языки шутили, дескать, Всевышнюю, пожелавшую посетить свой храм инкогнито, выгнали, приняв за нищенку, то ныне в церкви с трудом бы нашелся хоть грамм золота. Нарочито узкие окна могли при необходимости стать бойницами, а за толстыми бетонными стенами правоверные всегда могли укрыться от любого врага.        «Могли ли?» — проскользнула в голове Эйно мысль. Недавние события в Уэльспе явно ставили это утверждение под сомнение. — «Слишком долго мы обращали внимание на врага внешнего, считая врага внутреннего — делом дней минувших, и вот он здесь, заявил о себе, перерезав нас как свиней на скотобойне», — он прошел между рядов пустующих скамей и остановился напротив алтаря.       За каменной кафедрой, возвышалась статуя Всевышней. Богиня стояла, облаченая в просторную тунику, Её руки — разведены в стороны, будто бы приглашая в объятия. Лицо Её было расслабленным, спокойным, глаза — закрыты. А позади головы богини находилось круглое окно — задумка архитектора была такова, что лучи солнца, пробивающиеся сквозь стекло, обрамляли голову богини подобно нимбу. Эйно идея показалась интересной, но образ Ее был в этой бетонной клетке будто бы чуждым. Неправильным.       Словно Всевышнюю поймала и удерживает какая-то злая сила в этих стенах, а Ей только и остаётся что со смирением выносить тяготы заточения.       Он поклонился образу и поцеловал свой крест, прошептав короткую молитву.        По левую руку от него раздался скрип петель и Эйно повернулся к источнику звука. В дверном проёме стоял невысокий, крепко сложенный мужчина в черном церковном одеянии. Его седые волосы были собраны в хвост на затылке, а правая рука сжимала черенок метлы. Священник посмотрел на инквизитора без удивления и кивнул, будто бы ожидал его прихода.       — Вы запоздали, брат, - отец Шиллер прошел мимо и остановился перед скамьёй. - Или же пришли слишком рано? Хм-м…       — Мы всегда приходим вовремя.       — Ах, ну конечно, — священник насмешливо хмыкнул и широким взмахом вымел горсть песка и засохшей земли. – И всегда вы приходите туда, где вы нужны. Знаю, знаю, ты не первый брат-дозорный, которого мне довелось встретить. Полагаю, ты пришел сюда не из праздного любопытства. У тебя есть вопросы и я готов на них ответить. Задавай.       — Вы были знакомы с маршалом Фуллером до его кончины?       — Я со многими знаком, брат-дозорный. И малыми, и великими. Все равны в глазах Всемилосердной, всякая душа нуждается в наставлении. Короли на исповеди рыдают ровно так же, как и бедняки.       «А артуского чешуйчатого людоеда наставить не желаете? Они, говорят, тоже плачут, как поедят».       — Лорд Джон вам исповедовался?       — Верно. Его Высокоблагородие не раз приходил ко мне.        — И что он вам поведал? — Шиллер, выметающий очередную горсть песка, резко остановился и повернул голову к инквизитору. — Странно слышать такой вопрос от брата. Разве не сокровенно таинство исповеди?       «Все, что было у нас сокровенного - размазали пулеметной очередью по стенам собора».       — Ваша святость, при всем уважении, — Эйно нахмурился и неосознанно потянулся за сигаретой, но вовремя остановился. — Я расследую убийство, которое, вероятно, связано с преступлением ещё омерзительней и гаже, чем это. Я не прошу вас о многом - лишь узнать, были ли у Фуллера враги? Говорил ли он вам о том, что ему угрожали? — святой отец сложил ладони на черенке метлы и замер, задумавшись, но в конце концов помотал головой из стороны в сторону. — Многое тревожило лорда Джона, но не козни врагов.       — Но враги у него были?       — Конечно. У нас общий враг — Княжна Тьмы, что зовётся Архиврагом и отродья её, да будут низвергнуты они в серные ямы, — Эйно с трудом подавил вздох. Не смотря на всю серьезность ситуации, отец Шиллер упорно не хотел быть полезным — священник не то издевался, не то и вправду считал именно эту информацию подходящим ответом. В злокозненности Повелительницы Монстров, Эйно, конечно, не сомневался, но он с таким же успехом мог бы обвинить в убийстве Фуллера законы физики или природную энтропию. Кто-то из них определенно был виноват, но чистосердечное признание из них не выбить.       «Ладно. Попробуем зайти с другого угла».       — Ваша святость, позвольте узнать — что вы делали в день гибели лорда Джона? Шиллер ответил не сразу и говорил достаточно медленно, тщательно подбирая слова.       — Я стар и не всегда носил черное; юность и зрелость мои прошли в круговерти сражений и самых низменных плотских утешений. Я пил, распутничал, попусту поднимал руку на ближнего своего, а жалованье — спускал в ближайшем кабаке или проигрывал в карты. Да-с, таков был мой путь: замкнутый круг, где один грех вел к другому. Многие пытались исправить меня, чему свидетельство — сотни шрамов от плети на моей спине. Однако, хоть я и осознавал бессмысленность моего пути, я не мог с него сойти и лишь глубже погружался в проклятье.       — Ваша святость, — Эйно поднял руку, прерывая монолог священника. — Ближе к делу.        «А иначе я попрошу не так вежливо».       — Молодежь вечно торопится жить…— священник хмыкнул. — Хорошо, я чуть сокращу свой рассказ. Милость Всевозлюбленной принимает многие формы и моей была чужая пуля. Случайный выстрел в хаосе боя, который, однако, поразил меня в спину. Пуля прошла навылет, разорвав лёгкое. Я выжил, но с военной службой пришлось попрощаться. С тех пор… Я здесь, — он умолк и принялся подметать пол церкви. Эйно, в целом не склонный к вспышкам гнева, только величайшим усилием воли удержался от того, что бы не впечатать кулак в челюсть священника.       Любовь — суть есть терпение и любовь к отцу Шиллеру у него стремительно таяла.       — Ваша святость, — сказал инквизитор и удивился тому, насколько резко прозвучало это вежливое обращение. — Убийство лорда Фуллера. Бойня в Уэлспе. Вы правда считаете, что у вас есть право тратить мое время сейчас?       — Разве я его трачу? — осведомился священник. — Вы хотели услышать мой рассказ, не так ли?       — Полагаю, вы неправильно меня поняли. Мне нужны факты. Материал, с которым можно работать. Не нравоучения и теп более не бесполезный трёп, — Эйно подошёл к священнику настолько близко, что мог разглядеть швы на церковном одеянии. — Вы меня поняли? Или мне для доходчивости взять инструменты? — Шиллер замер, и, не поворачиваясь, ответил, — Вы что, будете меня пытать за… такую мелочь?       — Да.       — Вот как… Хорошо, — плечи священника опустились и он все же соизволил развернуться. — Каждый мой день начинается одинаково: уборка, дрова, кухня. После утренней молитвы я отлучился и вернулся в храм к полуденной службе. После же я находился здесь до вечерней молитвы, но вот уже после неё — ко мне обратилась госпожа Кирк, сообщив, что лорд Джон скончался. Я немедля отправился в особняк Его Высокопревосходительства, где омыл его тело и сослужил заупокойную.        — В каком часу?       — На закате, коли память моя верна.       — В каком состоянии находилось тело? Раны, необычный цвет кожи? — священник помотал головой. — Воистину, Его Высокопревосходительство был праведником, ибо останки его были совершенно не тронуты разложением, члена теплы, а лицо — застыло в блаженном смирении.        — Я же сказал, мне... погодите, — Эйно озадаченно нахмурился. — Он скончался утром, если не вообще ночью. А вы пришли в особняк перед закатом.       — Да, все верно, — лицо отца Шиллера оставалось невозмутимым. — Что-то не так?       — И тело Фуллера было все ещё теплым? А конечности хорошо гнулись?       — Да-с, тело Его Высокопревосходительства оставалось податливым и мягким.       — Пульс проверяли? Дыхание?        — Я не сведущ в этом деле, но, однако, дыхания я не слышал, — инквизитор вынул блокнот, оставил запись и глубоко задумался.       «Такая странная, необычная деталь… И никто о ней мне не сообщил?» — он оторвал взгляд от блокнота и уставился на священника. — «О каких ещё нюансах мне забыли сообщить?»       — Что было дальше?       — Тело, накрытое священным покровом, было оставлено в доме. А когда все слезы были пролиты и прощальные слова сказаны, на следующий же день, рано утром, гроб с телом Его Высокопревосходительства был предан земле. Да-с, это, воистину, великая трагедия — смерть такого славного государственного мужа, чьи подвиги известны всякому от Уэлспле до Артуса... Не меньшей трагедией, конечно, было и то, что домочадцы и близкие не смогли даже в последний раз взглянуть в лицо своего любимого хозяина.       — Почему?       — Господин Милтон настоял на похоронах в закрытом гробу. Воистину, велика боль скорбящего сердца.       «Ещё одна странность. Так что же скрывает гроб маршала?» — ещё одна запись, ещё один долгий взгляд на блокнот. Эйно закусил ручку, раздумывая, и наконец сказал. — Сейчас исход девятого дня. Вы пойдете отпевать лорда Джона на кладбище?       — Да, таков обычай. Вы желаете присоединиться? — инквизитор кивнул. Он задал ещё несколько общих вопросов и удовлетворившись полученной информацией, зашагал прочь.       — Ваша святость, — сказал Эйно, стоя уже на пороге.       — Что-то ещё, брат?       — Захватите с собой лопату.

***

      Замерев на горизонте, солнце, в последний раз согрев землю своими тёплыми лучами, ушло за горизонт. Фонари Нойдорфа зажглись почти синхронно, прогоняя тьму с улиц маленького военного городка. С начала времен длился этот цикл - ночь сменялась днем, день - ночью и так до скончания времен, на протяжении тысяч лет - и все эти тысячелетия, ночь была смертью - временем, когда оживали кошмары и по земле бродили чудовища, охотясь на тех, кто в своем безумии решал бросить тьме вызов.       Мало что поменялось с тех времен - годы шли, государства, народы и культуры возникали и обращались в пыль раньше, чем рука летописца успевала запечатлеть память о них на пергаменте, а монстры и люди сражались без жалости и пощады в тысячах битв по всему миру. Вот и сейчас, в эпоху, когда, казалось бы, не осталось неисследованных уголков мира, а орденские ученые вот-вот найдут тот самый рычаг, коим перевернут мир - люди, как и в седую старь, с наступлением темноты прятались в домах, запирая двери на тяжелые засовы и держа оружие под рукой. Сколько бы тысячелетий не прошло, как бы не шагнул далеко прогресс - человек навсегда останется дикарём в пещере, жмущимся поближе к костру, ибо лишь его дрожащий огонек мог провести сквозь ночную тьму.       Отряд в черном расселся вокруг керосиновой лампы - свет в гостевом доме отчего-то резко пропал, а пока хозяин достучится до электриков - может и вся ночь пройти, а дела инквизиции отлагательств не терпят. Дневная работа инквизитора и аколитов подвергалась тщательному анализу и собиралась воедино. Эйно, выслушав доклад Шило о поведении горничной и её хозяина, изрядно озадачился раскрывшимися странностями. Снятый крестик в кармане, непонятный амулет и звуковой феномен в комнате горничной сразу подняли её на первое место в списке подозреваемых. Однако, это все плохо вязалось с тем поведением, что она демонстрировала на публике. Прежде чем принять решение, Эйно решил изучить остальные улики — он пробежался глазами сначала по протоколу осмотра тела маршала, а затем по результатам из лаборатории.       Яда в бисквитах и чае не оказалось, равно как и следов демонической энергии, о чем он, впрочем, и так догадывался. Более интересным оказалось содержимое флакончика с "лекарством" - как выяснилось, это был простейший физраствор из двух компонентов. Ни яд, ни лекарство - в сути своей, пустышка.       «Похоже, в список преступлений доктора Шмидта пора включать шарлатанство. Или нет - Всевышняя его знает, быть может, что настоящее лекарство и подменили. Вот только зачем?» — он потер виски и поморщился. Отсутствие сна, полпачки крепких сигарет и дюжина кружек гадкого кофе, больше похожего на разведенную в кипятке грязь — в голове звенело как после удара кувалдой.       — А здесь что не так? — странностей в протоколе он на первый взгляд не заметил, да и на второй тоже, потому протянул бумагу обратно.       — Наставник, глядите, вот тут, — Шило ткнул пальцем в лист, повернув его к инквизитору. — Написано: "Причина смерти: острая сердечная недостаточность", но, как наш милый друг это узнал? Вскрытия-то не было.       — Вскрытия не было, — Эйно кивнул. — Но не нужно быть судебным медиком, чтобы сделать предложение, основываясь на болезни маршала.        «Впрочем, учитывая, чем его лечил Шмидт — странно, что он не умер раньше… Ну, это не считая того, что речь идет о, прости Всемилосердная, "Кровавом Джоне, лескатийском мяснике", чьей смерти желал каждый проклятый монстр в этом проклятом мире».       — Что ещё?       — Вот здесь, видите? — палец аколита спустился ниже.        — Приблизительное время смерти — шесть часов утра… Ложе тела — чистое… — Эйно хмыкнул, уловив ход мыслей аколита. — Он мог посчитать ненужным указывать такие физиологические подробности. А вот время смерти… Есть кое-что, что сказал мне Шиллер. Кое-что важное. Скажи, ты опросил Мартина?       — Ам… — аколит растерянно посмотрел на наставника.       — Понятно, — он посмотрел на часы. — У нас ещё есть время до полуночи.       — Почему до полуночи?       — Увидишь. Придется немного покопать. Ну, а сейчас… Нанесем визит господину фельдшеру.       К вящему неудовольствию Эйно, чуть не вылившемуся в очередной синяк у Шила, их ждало разочарование — сонный медбрат поведал им, что Мартин ещё днём резко собрался и уехал на своей мотокарете в город, а насколько и зачем — объяснить не удосужился. Вернувшись в гостевой дом в скверном расположении духа, Эйно снова взглянул на часы: до назначенного времени было ещё далеко, а ничего полезного он сейчас сделать не мог. Инквизитор попробовал уснуть, но сон, обычно приходивший легко и быстро, на этот раз совершенно не шел. Он ворочался, переворачивал подушку так и этак, пытался лечь поудобнее, но в конце концов сдался — несмотря на усталость, уснуть не выходило.       Спустившись из комнаты вниз, инквизитор вышел на крыльцо и закурил в одиночестве, наслаждаясь вечерней свежестью. Не в пример Вюрстбургу, в Нойдорфе царила такая тишина, что он мог даже услышать потрескивание тлеющего табака. Он докурил одну, полез в карман за следующей, но вместо сигаретной пачки, неожиданно для себя нащупал сложенный лист бумаги. На нем все так же красовался загадочный рисунок с полустертыми линиями, только теперь, когда одни только далекие звезды освещали переплетения геометрических форм, Эйно показалось, будто бы линии во внешней окружности складываются не в фигуры, но в чудовищные треугольные зубы, вцепившиеся в солнечный крест. Инквизитор помотал головой и, поборов желание поджечь листок сигаретой, убрал его обратно в карман.       «Нужно будет показать это колдуну. Если я не сожгу его раньше, конечно. Листок, а не колдуна».       Бросив окурок в кусты, инквизитор вернулся в их временное убежище. Шило, сидевший спиной к двери, принялся что-то поспешно прятать, когда раздался скрип петель. Эйно вдохнул застоявшийся воздух и поморщился — в комнате витал какой-то приторно-сладкий, удушливый аромат, показавшийся ему смутно знакомым.       — Верховная побери, у нас тут что, благовониями комнату обкурили? — приглядевшись, он заметил как один из брючных карманов Шило странно топорщится.       — Не думаю, что ты рад меня видеть, так что спрошу сразу: что ты украл на этот раз?       — Я... Э-э-э... — Шило одарил его взглядом остекленевших глаз, заморгал и принялся яростно мотать головой из стороны в сторону. — Никак нет...       — Что — никак нет? — Эйно щёлкнул пару раз пальцами перед лицом аколита, затем отвесил ему пощечину. Огонька разума в глазах бывшего разбойника так и не зажглось.       — Друэлла побери, ты что, опиумом обкурился?! Звездочёт! Звездочёт!!!       — Наставник? — аколит высунулся из-за дверного косяка наполовину.       — Что тут произошло, пока меня не было?       — Не могу знать, я снаружи стерёг, — для убедительности он даже пожал плечами.       — Проклятье... — Эйно запустил руку в карман непутёвого аколита и извлёк на свет стеклянный флакончик. — Это ещё что?       В голове инквизитора быстро созрела догадка. Чтобы подтвердить её, он откупорил флакончик, держа его на расстоянии вытянутой руки. Аромат ударил незамедлительно и с такой силой, что у него подкосились ноги. Едва удержавшись в состоянии стояния, он тут же закупорил флакон обратно и закашлялся.       — Какого... Кха! — инквизитор схватился за защитный амулет. Тусклое мерцание магического кристалла сообщило о присутствии демонической энергии вокруг. — Твою мать, Звездочёт! Хватай этого осла и тащи его наружу!       Он схватил аколита за шиворот, вытащил его в коридор и захлопнул за собой дверь. Пока Звездочёт взваливал на плечи своего непутёвого собрата, Эйно подпёр входную дверь скамьёй. Сообразив, что распространение демонической мерзости это не остановит, он пулей умчался вниз, где, найдя хозяина, потребовал немедленно эвакуировать всех постояльцев. Тот в ответ посмотрел с плохо скрываемым недовольством, но возражать не стал. Он потратил ещё почти час, чтобы объяснить гостям, почему им нужно немедленно покинуть теплые постели и отправиться искать другое место для постоя посреди ночи. И если бы взглядом можно было убивать, то Эйно умер бы прямо там на месте.       Шило, тем временем, в себя приходить упорно отказывался, а ведьмин час неуклонно приближался. Подумав, не стоит ли ему расстрелять допустившего очередной промах аколита, он все же отбросил этот вариант.       — Зараза, — процедил инквизитор, в очередной раз посмотрев на часы. — Нам пора. Хватай лопату и этого кретина не забудь. Авось очнётся.       «Или нет. Тогда прямо там и закопаем». ***       Могила маршала оказалась совсем не маршальской — обыкновенный солнечный крест из дерева в центр которого была прибита табличка, да земляная насыпь. Пока Шило приходил в себя, сидя под деревом, Эйно и Звездочёт усердно работали лопатами. Отец Шиллер даже и пытаться противиться эксгумации не стал, и просто равнодушно наблюдал за процессом.       Копать одной рукой оказалось делом почти невозможным, а в купе с усталостью, от которой мышцы были что свинцовые, превращало весь процесс в изощрённую пытку. Тем не менее, горсть за горстью, земля постепенно уходила. Наконец, лопата Звездочета ударилась об что-то твердое.       — Кажется, оно. Поднажмем.       Вскоре из земли показался гроб из черного полированного дерева. Эйно спрыгнул вниз и попытался его открыть, но обнаружил, что крышка гроба накрепко заколочена. Им пришлось потратить ещё добрые полчаса на то, чтобы отыскать ломик.       — Вскрывать? — сказал Звездочёт, держась за лом обеими руками.       — Вскрывать, — он вставил лом в зазор между крышкой и гробом, с силой надавил и та стала постепенно приподниматься, но вскоре треснула, так что завершать вскрытие пришлось уже точным пинком инквизитору, и открывшаяся картина заставила его выругаться. Гроб был совершенно пуст.       — Как это понимать? — сказал он, обратившись к священнику. — Где чёртово тело?!       — Очевидно, его здесь нет, — отметил отец Шиллер и пожал плечами.       — Но гроб же заколочен… Какого… Ор-р-ргх, — раздражённо выдохнул Эйно и заскрипел зубами. От лихорадочных соображений его отвлёк внезапно застонавший Шило. Он подскочил к аколиту и к счастью, на этот раз ему удалось разглядеть проблеск разума в голубых глазах.       — Ой… Что вы… Наставник? — сказал Шило, рассеянно хлопая ресницами, когда Эйно принялся его тормошить. — Где это мы?       — Флакон. Где ты взял этот чертов флакон с этой дрянью? Ну? Быстрее!       — Флак- А-а… У горничной он был, — Эйно отпустил грудки аколита, обнажил пистолет, переломил, проверяя наличие патрона и, закрыв пистолет, взвёл курок. Он переглянулся со Звездочетом и кивнул.       — Огонь на усмотрение.