Miserere

«Не бывает ереси малой или ереси большой, все еретики виновны в равной степени. Их недуг может исцелить только огонь. Ересь есть ересь».

— Инквизитор Конрад фон Зиммерманн, «Послание к ревнителям веры».

      Долг. Честь. Верность.       Тысячи и тысячи раз повторялись эти слова.       На пряжке ремня каждого солдата, откуда бы он не происходил и где бы не служил.       На клинке каждого офицера, от лейтенанта и до маршала.       На входной арке каждого здания, служившего опорным пунктом любому из многочисленных орденских силовиков.       Долг. Честь. Верность.       Каждый день он напоминал себе о долге. Этим он занимался и сейчас, разглядывая карту владений Ордена — громадная, почти во всю высоту стены, каждая мелочь на карте была отмечена, каждый город и дорога, каждая деревня. На карте сохранились даже старые границы между королевствами, герцогствами, мелкими графствами и баронствами — лоскутное одеяло народов и культур, из которых состоял Орден.       «От Уэлспе на западе до Королевича на востоке, от Катаринаштадта на Майнце до великого порта Нойона у закатного моря, от Отваги в вечной мерзлоте севера, до Артуса за морем на юге, посередь песков и палящего солнца, в стране пряностей, невольников и загадок. Святой Иосиф, как нам только сберечь это все?» — он водил глазами по карте, пока его взгляд не пал на маленькую точку на карте, отмеченную как «Лескатия». Что-то кольнуло внутри — был ли это стыд? Вина? Сожаление? Страх?       «Нонсенс. Эти чувства во мне давно умерли».       Столетие минуло с того темного дня, когда Лескатия пала, и по сей день она — незаживающая рана, потерянный бриллиант из короны Верховной, возвращением которого грезят все правоверные. Он чуть прикрыл глаза, отдавшись воспоминаниям о последнем наступлении на столицу бывшего королевства.       «Дым пожарищ, вздымающийся от самого горизонта и до небес. Всепоглощающий, едкий запах гари, въевшийся даже в кожу и волосы. Чудовищный, оглушительный грохот батарей осадных орудий, бьющих залпами по стенам древнего города, превращая все то, над чем столетиями трудились их предки, а затем осквернили демоны, в пылающие руины. Крики, мучительные стоны и вопли агонии — слишком много боли, чтобы остаться в здравом рассудке. Слишком много крови, чтобы хоть когда-то от нее отмыться. Поля, испещрённые ломаными линиями траншей. Серая, покрытая кратерами и сгоревшими деревьями ничейная земля. Вечный полумрак и тусклый, фиолетовый туман порчи, от которого едва спасали защитные амулеты. Шестьдесят шесть дней осады, позорное бегство. От полного разгрома спас только принц Рупрехт с его полком Черных Кирасиров и архимаг Аэнсис».       Оторвавшись от размышлений и карты, он окинул взглядом свое убежище — рабочий кабинет инквизитора Эйно Керхонена едва ли мог похвастаться богатым убранством, а по правде говоря, он был просто–напросто наполовину пуст: одно кресло, один стол, один шкаф с делами и стойка для оружия, где ныне покоилась сабля в ножнах из черной кожи. Потухшая керосиновая лампа сиротливо стояла на подоконнике. На столе — связной аппарат, печатная машинка, забитая пепельница и кружка с остывшим чаем. Голый, серый бетон со всех сторон.       Со стены, свирепо взирал архиепископ Иосиф Вюрстбургский, будто бы даже после смерти он мог сжигать еретиков одним только взглядом. Святой отец-основатель Инквизиции не слыл добрым нравом при жизни, но и времена были суровые — темные, смутные дни, когда неожиданный удар поставил оплот правоверия на край гибели. Но Орден выстоял, во многом из-за мудрого руководства архиепископа Иосифа при немощном патриархе Пии Шестом. А выстояв, они, полные решимости не отдать врагу ни пяди земли больше, бросили всё на алтарь победы.       Страх гнал их вперёд, ненависть к захватчикам сплотила народы Ордена вместе, нужда заставляла проявлять изобретательность. Они научились лелеять страдания, мученичество отныне было высшим проявлением верности Всевышней. Колокола переплавляли на пушки, нажитые богатства знати уходили на нужды армии. Теми, кто не желал принять новый порядок, вскоре, сначала тайно, а потом и явно занялась вновь созданная Священная Инквизиция и тысячи костров разгорелись по всему Ордену в небывалой по размаху чистке. Новый порядок был жесток, но такова была цена победы над захватчиком.       «Сжечь тысячи, что бы спасти миллионы. Это твой урок нам всем, Отец? Если так, то мы его хорошо выучили», – подумал Эйно, встречая взгляд святого. — «Даже святым приходится лить кровь, но как иначе? Добрые намерения ничего не стоят без готовности пойти на жертву».       Он тяжело вздохнул, его дыхание вышло облачком пара. В кабинете всегда было холодно — даже летом, а оно в Вюрстбурге было жарким. Котельную ещё не начали топить, а значит, мягкого тепла от батареи можно было не ждать.       «Холодно, как в склепе», — инквизитор пригубил кружку и поморщился. Напиток стал совсем холодным и гадким на вкус. Он подошёл к окну, открыл его и вылил подонки на мостовую. Внизу мельтешили люди, спеша по одним им ведомым делам. С высоты третьего этажа Оплота они казались мелкими, почти как дети. Капли чая упали на чью-то широкополую шляпу и он поймал на себе гневный взгляд прохожего. Эйно быстро закрыл окно и вернулся к столу.       «Пора приниматься за работу. Но сначала…»       Он отодвинул полы плаща. Черная кожаная кобура свисала с его ремня, отяжелённая весом пистолета внутри. Эйно распахнул клапан, отстегнул страховочный шнур и положил оружие на стол. Была своя, суровая красота в изогнутой рукояти, вороненой стали и угловатых линиях крупнокалиберного пистолета. Он взял оружие за корпус, приглядевшись к гравировке. Рядом с клеймом Катаринаштадтского оружейного завода — креста заключенного в шестерню — было выгравировано название модели.       — К-83 «Милосердие», — беззвучно прочитал он. Старая модель, одна из первых поступивших в арсенал Ордена. Он покачал оружие в руках, как делал до этого сотни раз.       «Тяжелый. Надёжный. Отличная дубинка».       Он надавил на рычажок сбоку и переломил пистолет пополам. Затем вытащил из столешницы ветошь, а из кобуры — протирку. Инквизитор мысленно поблагодарил инженеров-оружейников, водя по каналу ствола тряпочкой.       Спустя пару минут, Эйно посмотрел на канал ствола через дульный срез, кивнул и с щелчком вернул ствол в закрытое положение.       Инквизитор задержал взгляд на пистолете, будто бы очарованный его жестокой эстетикой.       «У каждого свой долг — свое предназначение. Орудие убийства должно убивать — какой толк от тебя, если ты не убиваешь? Скажи мне, мой немой родич — кто мы такие без нашего долга?» — лучик солнца пробился сквозь хмурое небо и упал на вороненую сталь. — «Мы — Ее меч, а меч, заброшенный в кладовую — бесполезен. Когда наш долг будет исполнен, мы, я, станем не нужны… Бесполезны». — Эйно вложил пистолет в кобуру и с облегчением почувствовал привычную тяжесть на поясе. — «Но это будет не скоро».       Он достал связку ключей из кармана плаща и отпер шкаф, вытащив оттуда последнее дело над которым он работал. Сухие цифры и две буквы на обложке — № 22-10/971/4 КД. Стороннему человеку это не сказало бы ничего, члену Инквизиции — достаточно, чтобы понять всю бесперспективность дела.        Дело месячной давности, попавшее к нему от другого инквизитора Капитул Диаболика, особенно коварной была цифра «4» — «Неподтвержденная/маловероятная демоническая активность» в их кодовом обозначении.       Он открыл дело, пролистал исписанные ровным печатным шрифтом страницы, дошел до последнего листа и снова пробежался глазами по рапорту.       «К уважаемому инквизитору Лотту… ваше благородие… сообщаю… мужик Томас из Мюллеров, доложил, что на гуляньях в честь свадьбы великого герцога Катаринаштадтского, к нему, когда он зашёл за амбар справить дела, подошёл демон в обличие женщины с рогами и покрытыми шерстью ногами, оканчивающимися копытами и предложил выпить и породниться, на что тот поднял крик и погнал демона к людям, но тот якобы обратился козой и убежал, а односельчане подняли его на смех и более хмельного тому не наливали. Кроме того, в одном из хозяйств пропала корова и две курицы, а мужик Ганс, из Беккеров, весьма уважаемого семейства, вновь видел в лесу танцующих дев… а также…» — Эйно потёр переносицу и вытащил из кармана мятую сигаретную пачку. Последний бумажный солдатик в пробковом шлеме выглядел изрядно потрепанным и страшно одиноким, словно так и напрашиваясь присоединиться к своим товарищам в пепельнице.       — Уважаемый человек без сигареты — уважаем лишь наполовину, — вспомнился ему лозунг с оборванного плаката, плавающего в луже. Он чиркнул спичкой и кончик сигареты затлел, выпуская голубоватый дымок. Эйно затянулся; дым обжёг горло, голова стала до неприятного лёгкой, тошнотворное ощущение разлилось внутри.       «И зачем я это делаю?»       Он продолжил чтение, дошел до конца рапорта и хмыкнул.       — Прошу повторно направить отряд, а лучше — одного или нескольких героев, — вслух прочитал он. — Ну да, заставишь ещё этих бездельников по деревням шляться и объяснения полуграмотных мужиков слушать.       Предыдущие поиски в районе были безуспешными, о чем говорил и сам инквизитор Лотт в одном из донесений прикрепленных к делу. Ни следов демонической энергии, ни монстров — леса были прочесаны, жители проверены и основательно допрошены, но… Ничего.       «Пустая трата времени. Никаких монстров… Или же нет? А если кто-то предупредил тварей заранее? Или же Гуго где-то ошибся и не зашёл достаточно далеко? А может, он заодно с демонами? О, сколько вероятностей! Сколько возможностей погубить себя и других! И одним росчерком пера я могу решить судьбу целой деревни… Власть ничтожная и безграничная. Очаровательно. Власть — самая сладкая и пагубная отрава, и пока сам не попробуешь — не поймёшь, почему некоторые готовы за нее рвать другим глотки».       Он достал из нагрудного кармана кителя ручку с вечными чернилами и занёс её над рапортом.       «Ну что, вершитель судеб, каков твой вердикт? Отказать, забыть об этом деле, и отдать невинные души в лапы чудищ? Одобрить и потратить наши немногочисленные силы в погоне за призраками? О, быть может, отдать приказ об огне и мече, и лишиться головы, когда весть дойдет до Него? Ах, как сложно выбрать, когда все варианты так сладки и заманчивы!»       Его рука опустилась к листу, он начал выводить какую-то фигуру, но не успел — истошный треск связного аппарата заставил его вздрогнуть. Сигарета отправилась в пепельницу. Он выругался про себя, отложил ручку и схватился за трубку.       — Проклятье… Да! Алло! Инквизитор Керхонен на линии, — крикнул он в трубку, пытаясь перекричать помехи.       — Ко мне. Сейчас, — раздался на другой стороне глубокий мужской бас. Суровый, не терпящий возражений — голос человека, привыкшего к рабской покорности от своих подчинённых — а для него, никого кроме подчинённых не существовало. У Эйно похолодело внутри.       — Есть.       Линия утонула в океане помех и он поспешно положил трубку.       «Пресветлая помилуй», — он спешно убрал дело в шкаф, вылетел из кабинета, запер дверь на ключ и помчался в сторону лестницы. Перескакивая по две ступени за раз, он преодолевал этаж за этажом, пока не оказался на самой вершине оплота — на седьмом этаже. Он постучался в железную дверь и в ней открылось окошко, откуда выглянул аколит в черной вязаной маске.       — Арсенал, — произнес он.       — Агапе.       — Входи.       Эйно нервно выдохнул, пока механика дверного замка приходила в движение.       Он шагнул внутрь, оказавшись в длинном коридоре. Голые бетонные стены, крохотные окна-бойницы. У шлюза дежурил караул из пяти человек: двое с одной стороны решеток, двое — с другой, ещё один командовал ими.       «Вот оно, убежище всемогущего повелителя Инквизиции. Человека, которого боятся по всему миру, и боятся его не меньше, чем боится мира он», — Эйно направился к караулу, сдержанно кивнув старшему.       — Эйно, — позвал тот, выпрямляясь.       — Генрих, — Эйно протянул руку, и они обменялись крепким рукопожатием, запястье к запястью. — Как ты, старик?       — Да пойдёт, а ты?       «Просто прекрасно».       — Нормально. Его Святейшество вызвал. Знаешь, что за дело?       Генрих пожал плечами, но в его взгляде промелькнула тень догадки.       — Если вызвал, значит, что-то серьёзное. Ну, ты знаешь протокол.       Он вытянул руку, и Эйно без лишних слов вложил в неё свою тяжёлую кобуру. Генрих даже не взглянул на оружие, лишь кивнул двоим караульным.       Синхронно, как два механизма, те подошли к инквизитору. Их движения были плавными, многократно отточенными. Один тщательно обыскал карманы Эйно, другой похлопал его по бокам и ногам, проверяя на скрытое оружие.       — Чисто, — произнёс первый, отступая.       — Чисто, — эхом отозвался второй.       — Ну, удачи, — Генрих махнул рукой, отдавая приказ, и аколиты открыли первую массивную дверь.       Когда Эйно переступил порог, дверь за его спиной захлопнулась с глухим стуком. Механизм, скрытый внутри, заскрежетал, запирая проход. Глухой звук вращающихся шестерней эхом отозвался в коридоре, и воздух будто сгустился. Путь назад был отрезан.       «Ну вот и все, теперь — только вперёд».       Он прошел через шлюз и постучал в дверь кабинета.       — Входите.       Эйно набрал полную грудь воздуха и один из аколитов открыл перед ним дверь.       «Каждый визит к Магистру — как коробка с подарком на день рождения: никогда не знаешь, выйдешь ли ты оттуда живым или тебя вынесут изрешеченным».       Он переступил порог и замер. Дорогу ему преградила огромная тень. Перед ним грозно возвышался стальной монолит — бочкообразный, покрытый священными клятвами и молитвами корпус автоматона замер; его непропорционально маленькая голова на массивных плечах, с красными глазками–бусинками, смотрела прямо на него. Правая рука автоматона поднялась, раздался щелчок и крупнокалиберное многоствольные орудие зловеще завращалось.       «Интересно, останется ли от меня что-то кроме кровавого тумана?»       — Цель обнаружена, — раздалось откуда-то из глубин железной груди. — Ожидаю команды.       — Страж, отмена, — донёсся грубый, хриплый голос.       Устрашающая машина опустила оружие и неуклюже зашагала в тень.       «Ух. Ещё немного и я бы узнал ответ».       Эйно шумно выдохнул, сделал несколько шагов и опустился на одно колено.       — Живу, чтобы служить, Ваше Святейшество.       Магистр Священной Инквизиции, Лорд-Инквизитор Мордехай Калт, с лёгкостью вспорхнул со своего престола. Белоснежные одеяния зашелестели и в пару шагов он оказался рядом. Он протянул свою руку тыльной стороной ладони вверх и Эйно припал к массивному перстню на безымянном пальце.       «Сколько ни целуй эту жабу, в принцессу она не обратится».       — Встаньте.       Он поднялся — медленно, склонившись наполовину, как того требовал этикет, пока Лорд-Инквизитор устраивался на престоле.       — Ваше Святейшество…       — Инквизитор Керхонен, скажу прямо, я вызвал вас не для обмена любезностями. У нас срочное дело — маршал в отставке Фуллер погиб.       — Погиб? — задумчиво произнес Эйно.       — Маловат мой кабинет для эха, — раздраженно произнес магистр. — Да, погиб. Неделю назад, в своем поместье в Нойдорфе. Обстоятельства гибели неясны — он якобы скончался во сне.       — Так… А…       — А что в этом подозрительного? В принципе, ничего. Люди мрут все время, особенно старики как Фуллер. Но не каждый старик на седьмом десятке способен фехтовать — да еще и побеждать молодых оппонентов. К тому же, Его Величество утверждает, что они не далее чем месяц назад охотились вместе и маршал был в добром здравии, а значит, есть основания подозревать злой умысел.       «Весьма спорно, на самом деле, но некоторые мысли лучше держать при себе», — подумал Эйно, кивая. — Понял. Но почему весть об этом пришла только сейчас?       — А вот это предстоит узнать уже вам.       — Ясно.       — Отправляйтесь на рассвете в Нойдорф. Найдите виновных и принесите мне их признания. Вопросы? Вопросов нет. Выполнять.       Эйно отвесил глубокий поклон и развернулся на каблуках, быстро зашагал прочь из кабинета.       «Снова в путь. И почему нельзя было сказать это по связи? Кто-то слишком любит свою власть».       Генрих со скучающим видом встретил его на той стороне:       — Ну что?       — Отправляюсь в Нойдорф. Вспомнить бы ещё, где это.       — Хм. Недалеко. Что там стряслось?       — Фуллер скончался и Его Величество думает, что дело нечисто. Нам, конечно, держать ответ только перед Верховной, но желания короля Фроммланда приходится учитывать, сам понимаешь.       — Вот как? Странное дело для Капитул Диаболика… Ну ты уж постарайся найти виновного. Не хочу, чтобы тебя обратно в Капитул Карцери отправили.       — Знаешь, на острове Святого Томаша не так уж и плохо было, не считая вываливающихся зубов. Ну, дело житейское, — пожал он плечами.       Генрих рассмеялся и хлопнул его по плечу.       — Ты смотри, останешься без зубов — придется сидеть с Альфредом за одним столом. Ммм, овсянка каждое утро…       — Да уж. К слову, передавай старику привет, если увидишь, а мне пора.       — Удачной охоты. Эйно позволил себе слабую улыбку и зашагал обратно в кабинет.        Зайдя внутрь, он тяжело опустился в кресло и выдохнул.       «Каждый поход — как коробка с подарком… Кажется, в этом году вел я себя плохо. Ну что же, пора сделать звонок».        Он взял трубку и раскрутил ручку на боку аппарата.       — Узел связи, назовитесь.       — Керхонен, Капитул Диаболика. Барышня, соедините с казармами.       — Ожидайте.       Наконец, на другой стороне линии раздался грубый мужской голос.       — Да! Кто это?       — Инквизитор Кёрхонен. Аколиты Ши-, простите, Пайкан и Линд на службе?       — Нет, после наряда отсыпаются.       — Разбудите их и ко мне в кабинет.       — Это ещё зачем?       «Может, обойдёмся без идиотских вопросов?»       — Потому, что это мои аколиты и это мой приказ, а ещё потому, что у нас — срочное дело в Нойдорфе.       — Вы там на третьем этаже совсем сдурели?! Мне и так в караул ставить некого, а арестованных у нас меньше не становится, между прочим! Люди по двое суток подряд стоят!       «Чья это проблема, старый ты кретин?»       — Понимаю ваше негодование, но это воля магистра, а кроме того — просьба лично короля. Я надеюсь, вы не хотите чтобы Его Величество подумал, будто бы мы перестали уважать королевскую власть? К слову, король, между прочим, наш главный благодатель, а казармам, я слышал, давно нужен ремонт. Будет досадно, если они его не получат из-за вашей несговорчивости.       Его собеседник невнятно заворчал, но в итоге сдался:       — Будь по-вашему.       — Отлично. Храни вас Всевышняя.       — И вас, инквизитор, и вас…       Эйно показалось, что он пробормотал что-то про то, как Капитул Диаболика может катится в Ад и прихватить всех чертей с собой, но он не стал обращать внимания. «Отлично. Осталось дождаться моих обормотов и можно собираться», — он вернулся к последнему делу и широким росчерком ручки вынес резолюцию: «Одобрить».       «Лучше сделать и жалеть», – решил он наконец дилемму.       Он перелистывал очередное дело, когда в дверь наконец постучали.       — Входите.       Грузная фигура в черном протиснулась в дверной проем и замерла у порога. Лысый, широкоплечий, со стеклянным взглядом из-под полуприкрытых век, его аколит походил на молодого быка.       — У нас намечается работа, Звездочет. Готов?       Аколит молча кивнул.       — Превосходно. А где твой напарник?       Звездочет пожал плечами.       — Не знаешь?       Он покачал головой, мол, «не знаю».       — Хм-м. Когда ты его в последний раз видел?       Непроницаемый взгляд стеклянных глаз. Несколько ударов сердца Звездочет просто стоял, глядя в пустоту, а затем прохрипел:       — Утром.       «Ну надо же, а я уж было подумал, что ты говорить разучился».       — И что он делал?       — Собирался.       — Куда?       Снова молчание. Снова его плечи поползли вверх и прижались к бычьей шее.       «Прям как со стеной говорить. Правда, у стены эмоций побольше».       — Понятно. Я, кажется, догадываюсь, куда этот шалопай пошел. Деньги он с собой брал?       Взгляд Звездочета приобрел некую осмысленность и он наконец посмотрел на своего наставника, а не сквозь него.       — Угу.       «Ну еще бы».       — Ясно, — Эйно вздохнул, потянулся за сигаретой и тихо ругнулся, нащупав только пустую пачку. — Пошли, поищем его, пока он все жалование не проиграл.       Инквизитор и его аколит оставили кабинет, заспешив на улицу. Дождь, едва ослабивший свой натиск, разошелся с новой силой. Тяжёлые капли дождя барабанили по крышам домов, стекая по водостокам вниз в ливнёвку.       Эйно, хмурясь, поднял воротник плаща повыше, поправил широкополую шляпу, а затем вдохнул полной грудью. Свежий воздух с нотками сырого асфальта, омраченный вонью дыма и немытых тел, принесённого ветром со стороны фабричного района.       Было что-то родное в этом запахе, в этом дыхании города.       «Улицы и подворотни, свет фонарей и гул мотокарет, вечная погоня — вот она, моя стезя. Город, Орден. Долг, честь, верность. Все, что есть. Я все еще жив».       Они шли по мостовой и люди расступались в стороны, уступая им дорогу. Их черные одеяния во все времена были вестниками беды и никто не осмеливался навлекать на себя гнев беспощадного меча правосудия Ордена. Те, кто пренебрегал благоразумным малодушием — обычно вскоре становились пеплом.       Они проходили площадь Короля Вильгельма, когда его внимание привлек шум брани. Эйно бросил взгляд в сторону звука — трое спорили, стоя у государственной молокораздачи — гвардеец из гарнизонного полка в серой шинели, хозяйка раздачи и какой-то одетый в грязную рубаху мужик:       — …Да как ты не понимаешь, нету молока! Всё! Нету!       — Ну как нет? Как нет? Я только вчера приходил и видел, как новое привозили! На опасном производстве работаю межпрочим, и-и у меня дочурке три годика, ей тоже молоко нужно!       — А я-то что сделаю? Откуда я тебе молоко возьму? Я что, на корову дойную похож или что?!       — Слушай, да ты… — мужик схватил гвардейца за грудки, тот в ответ потянулся к дубинке на поясе, но резко замер, увидев фигуры в черном. Рабочий, обратив внимание на выражение лица гвардейца, обернулся и его кулаки разжались. Хозяйка спешно забежала внутрь и закрыла дверь на ключ.       — Го-господин Инквизитор… — пролепетал рабочий. Эйно посмотрел в его глаза: жалостливый, испуганный взгляд — как у побитой собаки, ожидающей очередного удара. — Я-я… у-у меня дочь…       — Ш-ш-ш, — Эйно приложил объятый черной перчаткой палец к губам и взял рабочего за мозолистую руку. Он нашарил в кармане золотую крону и вложил её в открытую ладонь. — Иди на Беккер-штрассе и найди там лавку господина Крюгера. Он продает молоко и прочую снедь. Купи себе и дочери. Если не хватит — скажи, чтобы записал в счет господину Керхонену. Хорошо?       «Эйно Керхонен, защитник сирых и убогих. Экий оксюморон».       Рабочий стоял, открывая и закрывая рот как выброшенная на берег рыба, смотря то на монету, то на инквизитора. Как помнил Эйно, среднему рабочему платили не больше трёх золотых, так что деньги были серьезные — на один золотой можно было купить продуктов на недели вперед, включая не самое плохое мясо, не говоря уже о молоке.       «Чего ты хочешь этим добиться? Какое зло искупить? Припарка мёртвому, вот что это — жалкое, жалкое показушничество».       — Да… да, господин, спасибо, — рабочий отвесил глубокий поклон и поспешил прочь. Эйно посмотрел в сторону гвардейца, кивнул тому и, бросив взгляд на конную статую короля Вильгельма, продолжил путь.       Звездочет шел следом — кажется, в его пустых глазах появилось некое подобие эмоции — кажется, это было даже удивление.       А может, ему просто показалось — кто этого Звездочета знает? В одном Эйно не сомневался — его второй аколит сейчас в каком-нибудь злачном месте спускает на ветер честно заработанные семь золотых крон.       Подразумевалось, что жалование необходимо тратить исключительно на закупку снаряжения и оперативные расходы — их обет бессребреничества делал любой другой вариант бессмысленным и невозможным, а азартные игры и вовсе считались делом крайне скверным и греховным. Обычный человек мог заслужить за это епитимью, воин инквизиции — плеть.       Один раз второго уже учили.       Но некоторые уроки требуется повторять.       Вариантов, где нужно было искать второго не так много — все подобные злачные места были уделом мужиков, а значит и стояли в Фабричном районе.       Вот только Фабричный был страшно перенаселен, да и кабаков там была тьма.       «Куда бы я пошел, если бы хотел просадить свои деньги?» — прикидывал Эйно, уже чертя в уме план. — «Скорее всего на окраину. Чем дальше от Оплота — тем лучше».       Фабричный напоминал громадный муравейник — наспех построенные дома громоздились друг на друге, убогие бараки и дешевые ночлежки воняли нечистым духом.       Огромная, многомиллионная военная машина Ордена бесконечно требовала кормёжки – новое оружие, техника, боеприпасы, артиллерийские орудия — да хоть лопаты и кирки, и те нужны постоянно. Превращение городов в мастерские началось еще при Его Святости, Иосифе, но дало плоды уже после его смерти. Однако…       Однако, решение одной проблемы неизменно рождало две новые. Эйно едва успел увернуться, когда из окна покосившегося барака полился поток помоев. Люди на улице не обратили внимания. Все как на подбор: лица суровые, с острыми скулами и колкими взглядами. Они брели в заштопанных спецовках, давно потерявших первоначальный вид.       Поэты воспевали труд и слёзы бедняков, гнувших спины в душных цехах. Служители Всевышней благословляли их страдания, пока они, кашляя угольной пылью, ковали оружие праведников.       Суровый урок Лескатии и последовавшего за ней Очищения научил их стойкости перед лицом мучений.       «И все же, даже праведных страданий бывает слишком много», — думал Эйно, провожая взглядом девчушку в рваном платье, несущую куда-то тяжеленный холщовый мешок. Впрочем, времени на размышления было мало — работа не ждет — так что он двинулся дальше, проскальзывая мимо тяжелых грузовых мотокарет и бригад рабочих, бесконечной вереницей тащивших драгоценную сталь и уголь в прожорливые рты доменных печей. «Но на все воля Её».       Первую остановку они сделали у какого-то мелкого кабака — вывеска с кружкой над входом однозначно говорила о том, на кого эта дыра рассчитана. Он толкнул дверь и, пригибаясь, вошёл в продымленную комнату с низким потолком. Внутри было тихо и немноголюдно — смена кончалась через четыре часа, а пить перед работой решались только совсем опустившиеся — а такие очень быстро отправлялись в колонии за преступное пренебрежение своим священным долгом. Пара рабочих сидели в углу и о чем-то негромко разговаривали — Слово поучало быть сдержанным в речах и поступках. Через стол — солдат в серой шинели уплетал сосиски с горчицей, запивая их, несомненно, пивом. Тот удостоил инквизицию одним только взглядом и у Эйно не возникло желания проверить его увольнительное. Не тратя времени, он направился за стойку к кабатчику.       — Мы ищем человека. Высокий, худой, волосы длинные. Не видали такого? — начал инквизитор.       — Видали.       — Где он? — кабатчик пожал плечами и плюнул на пол.       — Черт его знает.       — Кости бросали?       — Н-нет.       — Я закрою глаза на этот грешок, но только один раз. Не лги мне, — настаивал Эйно. — Бросали или нет?       — Да, чтоб его, вытащил у меня десятку серебром и смылся.       — Так где он теперь?       — Где-то… — кабатчик неопределенно махнул рукой в сторону выхода. — Смылся ведь, паскуда, даже отыграться не дал. Небось, пошел соседей обносить.       Дальнейший опрос вряд ли принес бы больше пользы — Эйно развернулся и вышел, а прикинув примерное направление движения аколита, наугад выбрал близлежащий кабак. Народу там было уже побольше и даже хмурого вида вышибала сидел на табуретке с погнувшейся ножкой, охраняя вход. Хозяин заведения, какой-то смуглый тилеец, услышав про худого человека с длинными волосами начал махать руками и щебетать что-то на своем, изредка вспоминая пару-тройку слов на спраке — в основном ругательства.       — Изабелла! — крикнул он и из дверного проема за стойкой на мгновение высунулась голова, обвязанная белой шалью, которая тут же исчезла обратно. — Изабелла, ходи сюда! Худенькая девчушка в фартуке скорее выскользнула, чем вышла — будто бы боялась задеть дверную раму — и встала рядом с кабатчиком, уткнувшись глазами в пол. Тилеец принялся что-то объяснять ей, размахивая руками.       — Шешан шаш-абит хорполло не, шарабит ша! — сказал он и показал рукой на инквизитора.       — «Объясни этому пока мы целы, что тот ушел», — прошептал Звездочет, как-то незаметно подкравшись к наставнику.       — Где это ты тилейский выучил? — столь же тихо ответил Эйно.       — Было время.       — Простите пожалуйста, — сказала наконец тилейка, смотря в пол. — Отец говорит, что разыскиваемый вами человек уже ушел.       — Куда? — девица повернулась к кабатчику, что-то прощебетала и он пожал плечами.       — Отец говорит, что не знает.       «По-моему, он ничего не говорит».       — Точно? Вы знаете, этот человек — за весьма серьезное преступление разыскивается… — девушка передала слова инквизитора отцу и его губы вытянулись в трубочку, прежде чем он сказал два слова.       — «Старый дуб», — передала тилейка. — Он, может быть, пошел туда.       — Это через квартал, — отметил Эйно, прикидывая дорогу. — Проверим там. Тилейцы поклонились, как подобало, а инквизитор ответил сдержанным кивком. Люди вечно пытались лгать перед лицом правосудия, но наказывать их всех времени не хватало.       После «Старого дуба» они обошли ещё с добрую дюжину кабаков, таверн и прочих мест, облюбованных игроками. Не везде прием был таким же теплым, как в «Дубе», но доброе слово, как правило, настраивало беседу на нужный лад. А где не могло помочь доброе слово — помогала звонкая монета. Наконец, они практически нагнали его — хозяин последнего заведения сказал, что человек в твидовом костюме и волосами, завязанными в косичку, ушел едва ли минут десять назад.       Настойчивое предчувствие беды поселилось в его сердце ещё на подходе к следующей точке. Пронзительно ревя сиреной, мимо пронеслась гвардейская мотокарета с нанесенным на борт символом гарнизонных полков — скрещенного меча и ключа на фоне бастиона. Следом за ней — два грузовика в военных цветах, своими тяжёлыми колесами буквально выдавившие лужи с места, заливая тротуар. Армейцы спешили куда-то по своим делам, а куда — одной Богине ведомо. Во всяком случае, желания выяснять у Эйно не было.       Да и не важно это было — все они, от солдата и до маршала, были звеньями одной цепи — стрелами в одном колчане, даже не смотря на то, что гвардия, составной частью которой были гарнизонные полки, и Священная Инквизиция не всегда ладили.       Каждый должен был исполнять свой долг, как только он умел.       Каждый должен был знать свое место, а возвращать сбившихся с пути на праведную дорожку — было заботой священнослужителей.       Для тех, кого не могло вразумить доброе слово — всегда была готова розга в лице Инквизиции.       «А щадить розги — не любить ближнего своего».       Обогнув бригаду дорожных рабочих в грязных спецовках, они пошли переулками и подворотнями и вскоре вышли к точке. Его предчувствие подтвердилось, когда он увидел знакомую худощавую фигуру, стоящую спиной и кучку мужиков, взявшую её в полу-окружение. Жестом он приказал Звездочету остановиться и сам прильнул к стене. Пола шляпы упёрлись в холодные кирпичи и он в очередной раз пожалел, что попросил в вещевке её, а не новомодную фуражку.       — Сука ты, — выплюнул мужик, ближайший к фигуре. — Я за эти гроши знаешь как пахал?!       — Эй, эй, — мягко произнес его второй аколит, сложив руки вместе как бы в примирительном жесте, но Эйно знал, зачем тот потянулся к рукаву пиджака. — Полегче! Я же не виноват, что вы не умеете играть, милые друзья.       Мужик выругался, шагнул к аколиту и дернулся, замахиваясь. Тот, не меняя позы, будто бы просто протянул руку к работяге — настолько легким и небрежным, почти ленивым, было движение.       «Твою мать».       Аколит так же легко и небрежно вытащил нож из подбородка мужчины и тот рухнул на землю, словно какой-то невидимый стержень, державший его до этого, сломался пополам.       Кровь хлынула на размытую дождем землю.       Он вытер лезвие ножа о грязную спецовку и встал, не меняя позы.       — Эх… Да. Не подружимся мы, — насмешливо сказал худощавый человечек, тряхнув волосами, заплетенными в косичку. — Ну, голубчики, кто следующий?! Не робейте!       «Дерьмо собачье».       С легкостью, приобретенной годами практики, Эйно выхватил пистолет, заряжая на бегу патрон, возвел курок и сдавил спусковой крючок, целясь в небо. Грохот выстрела заставил мужиков припасть к земле, а его аколита — повернуться на месте. Каждый раз он стрелял — и каждый раз «Милосердие» немилосердно лягало запястье.       — СТОЯТЬ! СВЯЩЕННАЯ ИНКВИЗИЦИЯ! — рявкнул он. Мужики бросились врассыпную, оставив своего товарища истекать кровью. На худом лице аколита расплылась улыбка и он шутливо поклонился.       Веко Эйно немного дрогнули.       Он схватил человека за волосы, дернул на себя и потащил в подворотню. Разница в росте была не в пользу инквизитора, но тщательно контролируемый гнев нивелировал любое преимущество.       — Умпф! — шумно выдохнул человечек, когда его припечатали к стене. — Премного благодарен вам, наст-       — Шило, — прервал его инквизитор.       Шило.       Так звали его.       Когда-то у него было другое имя — Эйно даже смутно его помнил.       Но это уже было не важно.       Шило.       Мерзавец, подонок, разбойник.       Убийца.       Ладонь в перчатке из черной, грубой кожи с каким-то почти что пошлым шлепком впечаталась в щеку аколита. Затем ещё раз, ещё и ещё.       — О… ой…       Когда-то Шило позволил себе слишком многое — ушел без спросу из Оплота и обчистил лавку одного мелкого торговца шелками.       Не ради наживы — по существу, деньги ему были не нужны — но ради будоражащего кровь чувства риска.       Кулак инквизитора впечатался в солнечное сплетение, от чего Шило захрипел и согнулся.       — У-уф…       Второй удар пришелся в брюхо — крепкий, добротный джолт почти без замаха. Третий — снова в солнечное сплетение, выколачивая остатки воздуха из легких.       — А-а-а…       Однажды Шило позволил себе слишком многое. Тогда его простили, преподав ему важный урок послушания — розга исцеляла и не таких.       Впрочем, кажется, урок Шило усвоил лишь частично — некоторым людям вещи нужно объяснять дважды. Но любовь — суть есть терпение.       — О… от… отличный... — пролепетал Шило, когда колено инквизитора с молодецким хрустом врезалось ему в нос, — ...удар       Эйно занес руку для очередного удара, но остановился. Поучительное наказание выходило слишком похожим на гневный припадок. Нет, так дело не пойдет.       Он достал из кармана платок и протянул его аколиту.       — Шпашибо, — прогнусавил он, зажимая нос.       — Шило, будь любезен, — тихо сказал инквизитор, наклонившись к нему. — Скажи, почему ты пренебрег моими наставлениями?       — Я… — он утер нос и распрямился, на мгновение замерев и умолкнув. — Виноват, господин.       — Виноват. Это точно. Скажи, есть хоть одна причина, которая могла бы оправдать… — Эйно кивнул в сторону кабака. Где-то вдалеке уже слышался вой гвардейской сирены. — Это?       — Сто пятьдесят одна сойдет? — аколит запустил руку за пазуху и вытащил оттуда потертый кошелёк. Эйно взял его в руки, открыл, внимательно разглядывая, затем закрыл и тяжело вздохнул.       — Это взятка?       — Это наш бюджет.       Сумма была приличной — сто пятьдесят или нет, но от количества золотых монеток с профилем патриарха у Эйно зарябило в глазах.       «Проклятье, да тут небось моя годовая зарплата».       — Как ты…       — Ловкость рук и немного смекалки, - Шило подмигнул и улыбнулся, обнажая окровавленные зубы.       Шило.       Чрезвычайно полезный мерзавец, подонок и разбойник.       Каждый из них, служителей правосудия Богини в черном, был обречен нести бремя тяжелого выбора — так и сейчас, Эйно, то поглядывая на кошелек, то в сторону кабака, лихорадочно думал, бросая все аргументы за и против на чашу весов.       С одной стороны — принципы правосудия и незыблемости закона.       А с другой — его ловкая, охочая до ножа и азарта левая рука.       «Кем ты был?» — мысленно обратился к убитому инквизитор. — «Любящим отцом, любимым сыном? Трудящимся в поте лица у станка рабочим, что кормил нашу ненасытную военную машину оружием и боеприпасами? Кем бы ты ни был… Ты уже мертв. Слишком поздно для спасения. Но скольких я могу спасти, пока со мной Шило? Сколько жизней сохранит это ворованное золото?»       Иными словами, выбор стоял между возмездием за одного и благом для многих. По существу, выбора не было.       — Уходим. Быстро.

***

      Весь остальной день пролетел в работе с делами — письма, рапорты, доклады, постановления и приказы — самая скучная и самая постоянная часть работы инквизитора. Он посчитал: сейчас в его обороте находилось шестнадцать дел, одно из которых было готово к сдаче в архив — преступник и его сообщница были схвачены, казнены, а семья преступника депортирована в колонию — а по ещё трём был выписан приказ об аресте, который оставалось только исполнить. Остальные двенадцать? Нужно работать дальше — допрашивать, искать, внедрять агентуру. Все требовало его внимания.       «Да только как тут все успеть? Разорваться надвое? А разорвусь надвое — спросят, почему не вчетверо».        Выделил он время и на подготовку, собрав небольшой запас лекарств, провианта, чистой воды, не забыв и про порошок–реагент — естественный детектор демонической энергии — а так же защитный амулет. Столкновение с демоном он оценивал как маловероятное, но плох тот инквизитор, что не готовится ко всему.       О наступившем вечере он вспомнил только когда за окном зажглись городские фонари, а о голоде — только когда желудок болезненно свело. Он полез в карман за сигаретой, но обнаружил только пустую пачку. Эйно раздосадовано смял её и решил, что на сегодня работы хватит, направившись в свою квартиру.

***

      Солнце, едва поднявшись за горизонтом, вскоре скрылось за тяжёлыми свинцовыми облаками и вой заводских сирен возвестил начало нового дня. Ноги несли Эйно в сторону Оплота и он остановился лишь для того, что бы зайти в табачную лавку, где разменял золотую крону на десять серебряков, один из которых сразу ушел в пользу нескольких пачек сигарет, коробка спичек и бензиновой зажигалки.       Войдя в Оплот, он сразу зашёл в арсенал, где получил под роспись патроны россыпью, затем заглянул в кладовую и забрал оттуда саквояж с инструментами и дорожную сумку с заготовленными припасами.       Когда все было готово, он вышел на задний двор, где его уже ждали трое у мотокареты — две фигуры в черном и одна — в гражданском. Эйно кивнул своим аколитам.       — Я уже почти заскучал, — промурлыкал Шило, отсалютовав. Эйно окинул его взглядом: худой и вытянутый, с длинными, тонкими конечностями, будто он и не человек вовсе, а прямоходящий каракурт. Волосы он заплёл в небрежный пучок на макушке.       — С кого начнем?       — Придержи пока свой нож, Шило, до этого мы ещё успеем дойти.       — Конечно, как пожелаете, наставник… — кажется, Шило улыбался под маской. Звездочёт, уставившийся бессмысленным взглядом вверх, даже не обратил внимания на Эйно.       Форма у обоих аколитов была одинаково черной, а лица — скрыты тканевыми полумасками, но на этом их схожесть и заканчивалась — во всей Инквизиции, пожалуй, сложнее было бы найти двух более отличающихся людей.       Третий член их команды, Пьер — лескатиец, сын тех, кто смог вырваться из павшего королевства — с хмурым видом выпускал дым, зажав в зубах сигарету. Его навощенные усы торчали вверх, а на лысой голове покоилась кепка-восьмиклинка.       — Все готовы? Все взяли, ничего не забыли? — справился Эйно.       — Пожалуй, ещё парочка ножей не помешала бы, — хихикнул Шило. — Они никогда лишними не бывают.       — Куда тебе ещё? И так небось дюжину тащишь. Ладно… По местам.       Они загрузились в черную, массивную мотокарету с высоким профилем и затемнёнными стеклами. Эйно устроился на переднем сидении и скрестил руки на груди. Пьер достал из багажника рычаг, ввел его в радиатор и несколько раз прокрутил. Двигатель взревел и дрожь прошла по карете.       Рычаг вернулся в багажник, а лескатиец занял место за рулём.       — Поехали.       — Алонси, — они тронулись с места и вскоре выехали через ворота. Дежуривший там аколит хлопнул мотокарету по багажнику на удачу, на что Пьер посигналил через клаксон. Они выехали на улицу и мотокарета помчалась вперёд.       — Пьер, сколько мы в пути будем?       — Пару часов, может и меньше.       — Достаточно, — Эйно надвинул широкополую шляпу на глаза и распростёрся в сидении. Дорога предстояла не близкая, а посему, можно было и вздремнуть. Он погрузился в неглубокий сон без сновидений, пока Пьер вел их одному ему ведомой дорогой.

***

      Вечер был тихим и прохладным, а площадь Короля Вильгельма, обычно пустынная в этот час, лишь изредка оживлялась шагами редких патрулей гвардии. Уилл, нервно сжимая в ладони карманные часы, снова посмотрел на циферблат: десять ровно. Розы всё не было. Это было странно. Она всегда приходила первой, порой даже за полчаса. Её пунктуальность в делах, касающихся его, всегда поражала, а теперь… где она?       Пока он пытался подавить нарастающее беспокойство, перед глазами всплыла её улыбка — теплая, искренняя, сияющая. От одного воспоминания о ней он невольно улыбнулся сам. Эти их ночные прогулки под звёздами были его самым любимым временем.       Они встретились на первом году учёбы. Ему, сыну обычного фермера, поступление в Вюрстбургский Королевский колледж изящных искусств и архитектуры казалось чудом. Но упорный труд и настойчивость сделали своё дело. Всё прошлое лето он готовился, учился, чертил до боли в запястьях, пока наконец не сдал вступительные экзамены с впечатляющим результатом.       Тяжёлый труд оправдался, когда он сдал вступительный экзамен на девяносто шесть из ста, став третьим лучшим на своем потоке. Тогда же он встретил её. Совершенно случайно, на праздновании после экзаменов — она училась на факультете живописи, но праздновали в колледже вместе. Светлые кудри, голубые глаза, жемчуг белоснежных зубов, лёгкая улыбка и безграничная способность восхищаться миром — кажется, он полюбил её с первого взгляда. Каждое мгновение, проведенное вместе, было для него ценнее золота. В самые темные дни, она была рядом, делая их чуть светлее. Когда матушка скончалась, лишь она пришла утешить его печали.       Их первая близость раскрыла ему правду: Роза была суккубом, скрывавшей свою чудовищную сущность от окружающих при помощи магического амулета.       Это открытие шокировало его, но не оттолкнуло. В её объятиях разрушились догмы, которые вдалбливали в его голову орденские священники. Она говорила о свободе и счастье, которых лишены люди под тиранией Ордена. Он решил, что как только закончит учёбу, они уедут туда, где никто не запретит им быть вместе.       А пока… Они планировали съехаться, возможно, арендовать вместе комнату побольше, а может и переехать к ней — жить одному в своей ветхой комнатушке на окраине Уилл не хотел.       Едва уловимый сладкий аромат её духов вырвал Уилла из раздумий. Он обернулся, чувствуя, как тревоги растворяются. Роза, обняв его сзади, мягко прошептала:       — Милый, прости, я сегодня задержалась, — прошептала она ему на ухо, сжимая в объятиях. — Со всей этой подготовкой к выставке совсем не остаётся времени…       — Прощу, — он наклонил голову чуть вбок и назад, и его сердце забилось быстрее, когда любимое лицо оказалось напротив. — За поцелуй.       Розе не нужно было говорить дважды. Она закрыла глаза, её подбородок подался вперёд в недвусмысленном жесте и Уилл радостно ответил на поцелуй, чувствуя соприкосновение их губ. Роза целовалась страстно, жадно, их языки встретились, а дыхание стало глубоким и тяжелым. Через несколько драгоценных мгновений, их губы расстались. Они замерли, обнявшись, делясь теплом и чувствами, пока тихий вечер вокруг уступал мирной ночи.       Наконец, ласковый голос Розы нарушил тишину.       — Ну что, прогуляемся под ночным небом, любимый?       Он хотел ответить, но осекся, когда почувствовал, как она нежно провела пальцами по его волосам. Уилл кивнул, улыбаясь, их пальцы переплелись и они пошли по опустевшей улице, под светом фонарей и далёких звёзд.        — Так что за выставка? — справился он, скорее из желания услышать её голос, чем из любви к живописи.       — Ах, ну… Наш факультет каждый год презентует работы учеников перед всякими благородными задницами.       — О? Интересно.       — Ищем покровителей, говорят. Мне так до этого дела нет, у меня есть ты, — сказала Роза и улыбнулась. — Но я все-равно поучаствую.        — Но зачем?       — Представлять, как перекосится рожа какого-нибудь напыщенного орденского аристократа, когда он узнает что картину в его гостиной нарисовала суккуба, — ответила она с озорной улыбкой.       — Да их точно удар хватит, — засмеялся он. — А ты когда-нибудь писала для знати?       — Хм… — Роза на мгновение задумалась, поджав губы. — Было дело, однажды. Когда через Лескатию проезжала, встретила там на улице леди Друэллу.       — И, как всегда, вовсе не такую, какой её представляют наши «святые отцы»? — перебил он с кривой усмешкой. — Не завтракает младенцами, я прав?       — Уж тебе-то объяснять не нужно, — её смех прозвучал легко, но чуть неуверенно. — Но она действительно оказалась весьма любезной. Поговорила со мной, а как узнала, что я художница… точнее, учусь быть ею… или пытаюсь… В общем, неважно! Узнав, попросила нарисовать её портрет.       — И как получилось?       — Ох… честно говоря, один из самых слабых моих рисунков, — призналась Роза с лёгким смущением. — Но ей понравилось. Даже награду предложила, но я отказалась.       — Здорово! — восхитился Уилл, но его лицо тут же омрачилось. — Эх…       — Что случилось?       — Да так… Завидую лескатийцам. Им не приходится бояться, что за ними явится Инквизиция только из-за того, что они полюбили «не того, кого следует». Ты только подумай: запрещать любовь! Ну не безумие ли?       — Уилл, — она провела по его щеке ладонью. — Не расстраивайся. Скоро мы уедем отсюда.       Он остановился и посмотрел на неё серьёзно.       — А если не уедем? Если попробуем изменить что-то здесь? — Роза удивленно подняла тонкую бровь.       — Но… Как нам тогда жить? Вечно скрываться?       — Нет. Я хотел, хм, собрать небольшой кружок единомышленников. Сейчас нас двое, но есть и другие, я уверен... Нужно только поискать.       — Кружок… — Роза приложила палец к губам и посмотрела на небо, о чем-то глубоко задумавшись. — Знаешь, звучит очень опасно… И очень романтично — отважные, юные герои противостоят тирании дряхлых стариков, которые запрещают им любить, — она звонко рассмеялась, и этот смех был ярче любой мелодии. — Ну как? Звучит как сюжет для романа? Я думаю, дома бы его на выходе из типографии расхватали бы.        — О да, — рассмеялся и он.        — Кстати, я тут завела пару подруг в городе... А ещё, на факультете есть милая девушка, которая никак не осмелится признаться своему любимому. Я дала ей несколько советов... И чуть-чуть своей энергии.       — Ух ты. Так значит, кружку быть?       — Кружку быть, — согласилась она и снова поцеловала его. Как-то незаметно для них самих, они пришли к двухэтажному дому из красного кирпича с одинокой яблоней у порога, где Роза снимала комнату.  Они поднялись на второй этаж, Роза открыла заветную дверь с номером шесть и потянула Уилла за собой. Она подошла к окну и закрыла шторы, и что в ту страстную ночь происходило за ними — одним лишь звездам ведомо. Им, да штабс-сержанту Штерну этажом ниже, что проснулся поутру весьма раздраженным и долго жаловался хозяйке дома на буйных соседей сверху.