Бесценный приз

Приступ кашля его скрутил такой, что в глазах натурально потемнело. А когда зрение прояснилось, Цзинъянь уже волок его по коридору, закинув руку себе на плечи. — Это абсурд. Я… андроид. — Помолчи. Я в курсе, — отрезал Сяо Цзинъянь. В этом обличье Мэй Чансу был чуть выше своего старого друга, но самую малость, так что тащил тот его весьма уверенно. Он с трудом сглотнул. Горло пережало, во рту отчетливо ощущался железистый вкус крови. Что там Линь Чэнь ему говорил про кровавый кашель как намеренный диагностический симптом неполадок? Не успел он вспомнить, а вот и Чэнь, легок на помине, влез по мыслесвязи: “Ты просил не подслушивать, и я тебя не слушаю, но что, черт возьми, у тебя творится с показателями?” Можно мысленно шипеть или нет, но Мэй Чансу почувствовал себя злой разъяренной змеюкой, выплевывая по беззвучному каналу короткое: “Ты не вовремя! Нормально все!” Вслух он все-таки выдавил объяснение, сипя и делая паузы: — Не стоит… беспокоиться. Мне не может… стать плохо. Как вашему кухонному синтезатору… он не болеет. — Да заткнись ты! — ругнулся Цзинъянь, не разжимая заботливой хватки. — Болен ты или у тебя просто технический сбой, но ты не в порядке, а я не хочу, чтобы ты взорвался и забрызгал кровавыми осколками мою чистенькую гостиную. — Очень смешно, — буркнул Чансу обиженно, но действительно заткнулся, пока его не сгрузили на диван и не сунули в руки ингалятор. Стандартный, с зеленой полосой, из армейской аварийной аптечки: первая помощь при газовом отравлении. — Зачем?! —не понял он. Он же не раненый, которого вытащили из горящего отсека? — Ты говоришь как все люди, так же ешь и дышишь; значит, эта штука снимет кашель и у тебя. Мэй Чансу втянул воздух из трубки, как учили, в четыре вдоха, потом для пробы прочистил горло. Вроде порядок. Что это такое было? — Мне дальше бить тревогу и связаться с твоим крылатым приятелем или ты сам? Чем тебе помочь? — Цзинъянь смотрел на него в упор, склонившись, уперев локти в колени. Так пристально, словно что-то искал на его лице. — Да ничем. То есть незачем, я в норме, спасибо. Першение в горле за недомогание не считается. — Уверен? Хорошо. — Пожав плечами, Сяо Цзинъянь обозначил тему закрытой, выпрямился и перешел к следующей: — Выпьешь со мной? От него Мэй Чансу ожидал сейчас или предложения поработать дальше с планами, или вежливого прощания. Но тут… от удивления он попытался отговориться неубедительным: — Мне вряд ли стоит… — Я тебя не принуждаю, но не я один видел тебя раньше с рюмкой в руке, — поморщился тот. — Не люблю неправды. Его Цзинъянь никогда не был похож на угрюмца или запойного пьяницу, который чокается со своим отражением в зеркале, и его “выпьешь?” было почти равно предложению дружбы. Обиделся, значит. Как объяснял Линь Чэнь, алкоголь не был для андроида критически опасным токсином, но гематоэнцефалический барьер у него был проницаем намного сильнее, чем у человека. Дословно: “Просто потому, что нельзя получить все сразу”, — а встроить в тело компактных человеческих размеров устойчивость к радиации или сопротивляемость ряду вирусов было гораздо важнее, чем дать кукле-советнику возможность пить, не пьянея. После казуса на приеме у принца Сяня он как мог подрегулировал сопротивляемость Мэй Чансу к спиртному — но это “мог” было действительно невелико. Но сейчас отказываться от чарки Мэй Чансу и не думал. — Я просто растерялся, — ответил он как мог честно. — С антропоморфными устройствами и техническими консультантами обычно держат дистанцию, и ваше предложение меня удивило. — Твое, — отрезал Цзинъянь. — Что? — На “ты”. Это и справедливо, и мне проще. На людях, если тебе удобнее, можешь соблюдать церемонии, но наедине — к черту. Так ты выпьешь со мной? — Разве что символически, — предупредил Мэй Чансу, заранее мысленно винясь перед Линь Чэнем, который по возвращении домой наверняка будет на него неизысканно орать за нарушение пищевого режима. Хватит с него за это разноса, он не хотел вдобавок проверять, на какие глупости способен вдрызг пьяным. — Хоть бы и так. Повод такой, что очень надо. Из стенного бара Сяо Цзинъянь извлек бутылку из ударопрочного пластика. По виду, прозрачному содержимому и резкому запаху из горлышка — обычное, безвкусное, крепкое казенное байцзю, выдаваемое на флоте с пайком; не отрава и не наслаждение гурмана, но когда хочется напиться — незаменимый вариант. Он налил себе полную чарку, а Мэй Чансу — на дно, так скупо, точно лекарство про каплям отмерял. Рядом с бутылкой и чарками на стол легла коробка с зелеными рисовыми колобками, и Цзинъянь ткнул пальцем: — Круглые с бобовой пастой, овальные с острым тофу. — А до Цинмина еще далеко. Традиционный до прямолинейности выбор; грубоватые закуски по древним обрядовым рецептам, приготовленные заранее и с тщанием. Любой лянец распознавал смысл поминального угощения с первого взгляда, а Мэй Чансу, хрупкая куколка инопланетного производства, давно уже перестал притворяться наедине с союзниками, что родился не на Лян. Цзинъянь ни разу за все время — из осторожности или из суеверия? — не назвал Мэй Чансу вслух одним из выживших с “Чиянь”. Но кто еще мог бы вспомнить дату гибели флота не задумываясь — как помнил ее первее собственного имени эти три года бывший Линь Шу: во сне, в бреду и в медкапсуле? — Да, — согласился Цзинъянь односложно и прибавил: — Помянем. Крепкий алкоголь вышиб из Мэй Чансу слезы, острый тофу добавил. Он без стеснения откашлялся — уже не так надрывно, как в алтарной комнате, но что-то продолжало печь у него в груди, не отпуская. Черт его знает, что: то ли системы андроида предупреждали владельца о разбалансировке, то ли душа Линь Шу, давно свернувшаяся в комочек и затаившаяся, внезапно дала о себе знать. — В день, когда я узнал про разгром флота… я отправился к отцу во дворец, — заговорил Сяо Цзинъянь медленно. — Сразу, как услышал, но мой адъютант сперва не пустил меня. Звучит смешно: мы подрались, я в гневе отправил беднягу Ле под арест с угрозой то ли разжаловать, то ли сгноить в военной тюрьме. И поехал же во дворец, с разбитой физиономией. Но церемониймейстер Гао попросту не впустил меня в отцовские покои, сказав, что в столь неподобающем виде нельзя предстать перед государем… а если на меня было совершено покушение, тогда мне нужно вообще не в императорский дворец, а в Управление Надзора. Я провел в приемной несколько часов, потом меня просто вытолкали со словами, что “его величество чрезвычайно занят”. Всё, финиш. Мои письма с прошением о встрече до него больше не доходили, а вскоре он отправил меня почти на полгода с поручением к оборонительным станциям внешнего кольца. Даже на похороны тетушки Цзиньян не дозволил вернуться, единственной из семьи, кого отправили в последний путь с церемониями, а не сожгли в печи крематория в военной тюрьме… “Глупый отважный Буйвол…” Мэй Чансу понял вдруг, что сверлит его взглядом буквально до рези в глазах и быстро покосился в сторону. — Все всё сразу понимали, кроме меня, да? Кто-то искренне хотел меня спасти, кто-то — просто не желал попадаться под гнев императора, когда тот обрушится еще и на меня. А может, в тот день я рано сдался и упустил возможность хоть немного смягчить этот гнев, дать отцу повод усомниться в возможной ошибке и отдать приказ перепроверить? Я мучился этим вопросом все годы. Теперь-то я вижу, что ошибки не было, был злодейский умысел. Если Госбезопасность сама это организовала… да, ты упомянул, что император мог быть обманут, но ты сам-то веришь в сказки о жестоких чиновниках при добром государе? Не при моем батюшке. Да уж, Мэй Чансу тоже был хорош в умолчании о том, что не стоило произносить вслух, предоставляя собеседнику самому сложить два и два. Дядюшка-”старая сволочь” все-таки приходился Цзинъяню родным отцом. Что предполагало как общий для обоих темперамент Сяо, так и какие-то остатки сыновних чувств, несмотря ни на что. — А что случилось с адъютантом Ле? — это был, пожалуй, самый нейтральный из возможных вопросов. — Ты его видел в прошлые разы, он сейчас уже полковник, — Цзинъянь махнул рукой. — Я эмоционален и вспыльчив, что есть, то есть. Но свои ошибки признавать умею. Главное, чтобы это были такие ошибки, которые возможно исправить… Выпьем. Второй глоток байцзю показался Мэй Чансу не жгучим, а горьким. Он покрепче стиснул чарку — пальцы внезапно ослабели. — Я поклялся, что верну им справедливость и доброе имя. А хотел бы — просто вернуть, — произнес Цзинъянь, выдохнув после обжигающего глотка. — Отдал бы за это все оставшиеся мне годы, не задумываясь… Ладно, один год себе оставил бы. Просто чтобы… успеть увидеть. Он покосился задумчиво на бывшего соотечественника в оболочке ланъевского андроида и прибавил: — А ты ведь тоже отдал всю свою жизнь без остатка, а, Мэй Чансу? Говорят, эти красивые штуки не сильно долговечные. — Умеешь ты говорить приятные, жизнеутверждающие вещи, — услышал Чансу собственный голос. Что характерно, ничего подобного говорить он не собирался. Само с языка слетело. — Я такой, — мрачно хмыкнул Цзинъянь. — Зато не лгу беспрерывно, в отличие от некоторых. — Фу, как грубо. — Зато правда. — Сяо Цзинъянь демонстративно поднял руку и начал загибать пальцы по одному. — У тебя тайны на тайнах. Ты однозначно был осужден по делу “Чиянь” — но молчишь об этом и скрываешь свое имя и звание. Ты придумал и представил императору этот грандиозный обман с ланъевской куклой, выбирающей господина — в одиночку или вместе, неважно, но только не ври, что ты лишь исполнитель в этом спектакле. Тебе почему-то доверяет Нихуан, хотя обычно про типов вроде тебя говорит с презрением “бледная немочь”. Моя матушка — вот уж диво! — назвала тебя хорошим человеком и посоветовала мне на тебя полагаться, а ведь она разговаривала с тобой каких-то несколько минут на дворцовом приеме. Да и вы с твоим Линь Чэнем постоянно что-то мутите! Он потряс сомкнутым кулаком. — Да, я верю, что ты мой преданный союзник, Мэй Чансу, но во всем остальном ты врешь как дышишь! Уж прости, но никому не нравится чувствовать себя грибом. Шуточка была из грубых, армейских: “Кому же приятно, если тебя держат в темноте и скармливают всяческое дерьмо”. Как тут было удержаться от смешка: — Ладно, считай меня лживой черепахой. Я, как могу, борюсь с пороками своей натуры, но не всё же сразу. — Черт с тобой, прощаю! — великодушно махнул рукой Цзинъянь. — И вообще, почему мы меня обсуждаем? — запоздало возмутился Мэй Чансу. — Именно сейчас?! Дурацкий смех, глупая обида и застарелое горе наплывали волнами, не смешиваясь, точно вода и масло. Совсем не похоже на обычное опьянение. Надо бы Линь Чэню рассказать, он любит такие подробности. — А кого нам обсуждать с тобой — сяо Шу? Ты, — Цзинъянь ткнул в него пальцем, но не успел Мэй Чансу полностью испугаться этой догадки, как тот договорил: — знал его? Линь Шу фон Лютцова? — Кто на флоте не знал молодого командующего? — ответил он вопросом на вопрос и сам почувствовал, как отвратительно уклончиво это прозвучало. — Ты видел, как он погиб? Кто-нибудь видел? — Когда гранд-адмирал отдал приказ выжившим спасаться бегством, младший командующий должен был находиться в своем истребителе. Но… Ты же понимаешь, в пространстве царил хаос, все крейсера на тот момент были уже поражены, и радарных следов от их осколков было столько, что весь экран был рябым от меток. Крепость “Мэйлин” выцеливала их наугад, поочередно, в расчете, что хотя бы часть уничтоженного окажется спаскапсулами и москитным флотом “Чиянь”, а не мусором. Целилась беспрепятственно; сопротивляться ей было уже некому. Отдельным счастливчикам удалось уйти за гиперграницу, но чтобы даже не подбитыми — маловероятно. Один малый корвет из арьергарда, кажется, но я не уверен. Различить же гибель одного среди тысяч… Так что, нет. Его смерти я не видел. Цзинъянь выслушал это профессиональное описание бесстрастно, но на последнем слове глаза у него блеснули: — Не видел, говоришь. И спасшиеся все же были? — Мало. Младший офицерский состав и солдаты, и вряд ли знакомые тебе имена. Едва стало известно, что дома мы ходим под высшей мерой как мятежники, все выжившие постарались улететь как можно дальше от Лян и по большей части потеряли связи друг с другом. — Но ты же уцелел!.. - Он выжидательно приподнял ладони, приглашая ответить. — Незаслуженное, невероятное везение плюс благодеяние моих друзей с Ланъя, — безжалостно отрезал Мэй Чансу. Ни словом, кстати, не солгал. — И как ты думаешь, стал бы я залезать в эту оболочку, если бы мог ходить на своих ногах? Цзинъянь покатал пустую чарку по столу и вдруг заметил: — А интересная у тебя оболочка. С виду такая хрупкая орхидея, требующая ухода и заботы. Изысканная, болезненная… и ядовитая. — А вот сейчас обидно было! Детская присказка сама сорвалась с языка. В молодости ядовитой змеюкой они на два голоса честили пятого принца. Сейчас Мэй Чансу, конечно, научился жалить насмерть куда эффективнее Сяо Цзинхуаня, но сравнение все равно не льстило. Цзинъянь только поднял бровь, глядя на него очень внимательно. — Я тебе комплимент хотел сделать. — Чему именно? — буркнул Мэй Чансу. Ему было почему-то неловко. — Что на складе было, в то и одели. Тогда лучше Линь Чэня копниме… комплиментируй. — Твой Линь Чэнь мне не нравится, уж извини. “А если он сейчас прибавит, что нравлюсь именно я, надо будет вырубить его прямым в челюсть, а затем связаться с Линь Чэнем и сообщить, что от этилового спирта у меня галлюцинации. Цзинъянь, подкатывающий к сервисному модулю; такого просто не бывает”. Сяо Цзинъянь, не подозревающий о близкой опасности, снова приподнял еще и не ополовиненную бутылку: — Тебе добавить? Я-то выпью, откровенничать на трезвую голову у меня плохо получается. — Разве что символически. — Мэй Чансу внезапно хихикнул, прекрасно осознавая, что ни андроидам, ни хитроумным советникам хихикать не пристало. — Если еще выпью я — тебе очень быстро станет не с кем откровенничать. — Не завидуй, меня тоже слишком надолго не хватит. “Пить не пьянея” — это миф, знаю по большому личному опыту. Гм, ну да. В юности Сяо Цзинъянь наравне с прочими попадал в переделки, когда надирался сверх меры. Но перепить его могла даже Нихуан, дева на десяток килограмм его легче, за что она однажды перекрестила его из просто Буйвола в буйвола водяного. Сейчас тот снова опрокинул чарку, скорчив такую гримасу, с какой разве что невкусное лекарство принимать. Румянец на его щеках уже выделялся резким пятном, но речь пока оставалась внятной. — Не веришь? А если скажу, что первый месяц после той катастрофы я почти не помню? Невыносимо было гонять по кругу одни и те же вопросы без единого ответа, вот я и стал глушить их алкоголем. И некому было отобрать у меня бутылку: в этой чертовой дальней инспекции на станции “Сифаншань” я был выше всех по званию и знатности. Жалкое было зрелище, знаю. Неудивительно, что отец тогда записал меня в аутсайдеры в гонке за трон — и это, в конечном итоге, спасло мою жизнь после казни старшего брата. На щеках Цзинъяня блеснули дорожки слез. Нынешний суровый генерал еще подростком был сентиментален — а если кто-нибудь посмел бы его за это в то время дразнить, то получил бы сперва кулаком в ухо, а потом разъяснение, что именно таковы были мужчины древних времен. И не подкопаешься. — Гм, — выдавил Мэй Чансу. Ничего осмысленнее на ум не приходило, да и не нужно было. Цзинъянь упрямо продолжал: — Когда сяо Шу погиб… мой мир раскололся. Я думал о нем постоянно, до сих пор. Мне раз от разу снилось, что он спасся — или что приходит ко мне, хоть он и погиб. В последнем таком сне, не поверишь, мы с ним поругались. Он убеждал меня, что все прекрасно, раз он живет в моем сердце и присматривает за мной с небес, а я на него орал: “В сердце? С небес? Гуя с два! Я хочу, чтобы ты жил в этом мире, и никак иначе!” Если бы я раньше узнал, что случищ… случившееся было не ошибкой, а злодеянием — да гори весь этот мир синим пламенем! И вот теперь… Сяо Цзинъянь махнул рукой и отхлебнул прямо из бутылки, с преувеличенной осторожностью поставил ее на стол и бескостной фигурой растекся по дивану, зажмурившись. А потом и вовсе задышал тихо, безвольно открыв рот — алкоголь все-таки его свалил. Мэй Чансу смотрел на него с бесстрастным лицом и сухими глазами. Хотя хотелось орать, утирать кулаком отсутствующие слезы, трясти его за плечи — все то, что было под строжайшим, самому себе им положенным “нельзя”. Но, к несчастью, в алкогольном тумане он не до конца помнил, почему он все это себе запретил: крики и плач Линь Чэнь в его оболочку встроил, пользуйся — не хочу. “Что хочу… что не хочу… А пошло оно все!” Он сделал то, что давным-давно хотел: наклонился и поцеловал спящего в губы. Раз Буйвол уже забылся пьяным сном — значит, не вспомнит или просто не поймет, был этот поцелуй наяву или ему приснился. Это было как приземлиться с полупустыми аварийными баллонами и, содрав шлем, глотнуть сладкого планетного воздуха. Как зайти в кромешной темноте в собственную комнату и не глядя рухнуть в любимое кресло. Как… В это мгновение Цзинъянь обхватил его за шею, притянул к себе и выдохнул в губы: “Сяо Шу…” Мэй Чансу закаменел и попытался дернуться, но любящий захват Сяо Цзинъяня оставался таким же прочным и грамотным, видимо, даже в полной отключке. Ланъевский советник — не охранный дроид, и шансов вырваться у него не было. — Вы не… ты… я не… — жалко забормотал он. Помнил же, что нельзя было этого делать, идиот! Быть пьяной заменой… себе самому, вот же гуй подгорный. Ни за что! — Сяо Шу, успокойся. — Сяо Цзинъянь открыл глаза и посмотрел на него если не трезвым, то осмысленным взглядом. — Это же я. Иди ко мне. Он всего-то притянул Мэй Чансу ближе и провел языком по его губам — нежно, почти сдержанно, но так знакомо, что тщательно укрепляемые им остатки пьяного самоконтроля разлетелись вдребезги. Цзинъянь буквально засосал его в этот поцелуй с силой, какую не ждешь от пьяного товарища, только что дремавшего на диване. Они двое, соревнуясь в энтузиазме, вжимались друг в друга ртом, прикусывали губы, вылизывали друг друга изнутри. сталкивались языками, мычали бессловесно и восторженно, за одну секунду испытывая все ощущения поочередно — от горяче-возбуждающего до неудобно-щекотного. Зря Мэй Чансу раньше грешил на изделие Линь Чэня и сетовал, что заперт в несовершенной механической оболочке. И поцелуй в этом искусственном теле ощущался настоящим поцелуем, и сердце билось как бешеное, и эндорфины вырабатывались вовсю — ну и прочие, гм, системы реагировали, как им положено. Цзинъянь вцепился ему в плечи и одним рывком перевернул, подгреб под себя для полной уверенности и продолжал восхитительно и так привычно терзать его губами. Вдобавок в этом положении он смог освободить руки — и их, соответственно, распустить. Но куда там неискушенному военному на ощупь разобраться с завязками ханьфу — это вам не стандартный лифчик с дамы сердца сдергивать. Линь Чэнь со своими костюмерами постарался, конструируя для бывшего солдата похожие на настоящую древность, но сидящие крепко и не сбивающиеся ни при каких при движениях наряды. Пришлось буквально прикрикнуть на друга, не желавшего его отпускать, и вывернуться из четырех слоев шелка самому. Цзинъянь не посрамил воинской выучки, раздевшись за те же полминуты, и они на мгновение замерли, пожирая друг друга взглядом. О, Мэй Чансу было на что посмотреть. На голого, разгоряченного, с налившимся членом, полностью возбужденного Буйвола — как они там раньше шутили, “разгон до трехсот километров в час за четырнадцать секунд”? К счастью, он не успел подумать, насколько несовершенно выглядит рядом с ним сам, потому что Цзинъянь низко простонал: “Краси-и-ивый…” — и снова втиснул его в диван всем собой, давая почувствовать каждый изгиб своего тела. Выпуклости — особо. Пальцы скользили по телу, сжимали, мяли, впивались; губы оставляли отметины всюду, куда дотягивались; и они двое, как глупые подростки, терлись друг о друга, выгибаясь и подаваясь бедрами навстречу. Потом столкнулись руками в паху, и хватило совсем немного подрочить оба члена вместе переплетенными пальцами, чтобы кончить: Цзинъянь — первым, а потом в несколько привычных движений довел до оргазма и его. Потом они лежали и просто дышали. — Фу, ну и натворили мы беспорядка, — проговорил Мэй Чансу. То ли это было про запутанный клубок из умолчаний, подозрений и прямого вранья, то ли про сперму, подсыхающую на коже. Цзинъянь предпочел истолковать все по-простому и кинул ему свою футболку — вытереться. Молча, но на его физиономии играла такая блаженная улыбка, что и слов не требовалось. Мудрый человек не стал бы встревать с вопросами и нарушать это блаженное состояние. Но Мэй Чансу не выдержал. — Но как ты меня узнал?! — Аналитик, право слово, — фыркнул Цзинъянь беззлобно. — До всего-то тебе нужно докопаться, все узнать в деталях. — Не издевайся. Я, конечно, виноват перед тобой — но не настолько, чтобы заслужить смерть от любопытства. — Ну вот и язык начал его потихоньку слушаться, и связные предложения — получаться. И Цзинъянь не стал вредничать. — Ну… всего понемногу. — Он поднял руку, утвердив локоть на кровати, и принялся загибать пальцы. — Словечки твои привычные иногда проскальзывали, это раз. Про обиженный гриб, про зарево от горящих задниц, про “обидно было”; знаю, у тебя на них монополии нет, но все же. По поместью ты ходил уверенно и отлично знал, что где должно быть, включая технические зоны; и шиши, кстати, при входе за ухом трепал. А в кабинете сразу выбрал свое прежнее кресло. Это два. Что в военных делах разбираешься - это ладно, сразу было ясно, что ты из спасшихся с “Чиянь”, причем из старших офицеров, близких к командованию. Но вот старик Чжоу обмолвился, что ты его уговорил на правах давнего ученика — а ведь Чжоу Сюаньцин вообще не преподавал в Военной Академии, с ним только те диспуты были, что устраивала для нас всех старшая принцесса, твоя матушка. Это три… — Три “может быть”. — Мэй Чансу внезапно зевнул, расслабленный после хорошего секса, как мятая тряпочка. — Ничего не доказывает. — Твоя правда. Но очередной грош в копилку, это да. Еще один - что Нихуан тебе доверяет с самого начала, хотя обычно про гражданских типов вроде тебя говорит с презрением “бледная немочь”. Ты, выходит, ей сказал, а мне нет? — Не сказал, честное слово. Но о чем она сама догадалась, я не знаю и спрашивать не хочу. — Ну добро, а то я уже и взревновать готов был. — Цзинъянь поймал его ладонь и быстрым движением поднес к своим губам, он и пискнуть не успел. — А еще ты со мной постоянно флиртовал, черепахин сын! И не то, чтобы открыто соблазнял с холодной головой, а так… кокетничал будто нечаянно, потом вспоминал, смущался и чопорно возвращался к разговорам о деле. Ну если подумать, тебя же готовили в советники, холодный разум, все такое. Не будь у тебя въевшихся человеческих привычек, стал бы ты сбиваться на флирт? А со мной некому флиртовать, кроме тебя, сяо Шу. — Как-то я плох в маскировке, — согласился Мэй Чансу. Прямо смешно, как плох. Видно, остальные люди и вовсе клинически ненаблюдательны, раз его до сих пор не разоблачили. Хотя… у него внезапно возникли сомнения насчет дядюшки князя Цзи. — Есть такое. Так что крепко подозревал я тебя уже пару недель, но сегодня точно уверился. Сразу в алтарной комнате, и потом, когда мы пили. — Подозревал — и не сказал. Почему? Обиделся? — Было стыдно в эту минуту смотреть Цзинъяню в глаза, так что он поудобней устроил голову у него на груди. От его кожи все еще пахло потом и сексом. Самый успокаивающий запах. — Стоило бы! — Цзинъянь тяжело вздохнул, и Мэй Чансу почувствовал этот вздох щекой. — Сначала да, обиделся. Как это так, именно мне ты не веришь и от меня прячешься? А потом подумал хорошенько и решил, что раз ты не хочешь мне признаваться — должны быть причины. И пообещал себе накрепко: ты не говоришь — и я не проболтаюсь. К пленным и тяжелораненым друзьям с приставаниями не лезут и допросов с очными ставками им не устраивают, вот так-то. Откуда мне знать, что ты именно чувствуешь, что ощущаешь, как крепко заперт в этом своем… протезе, сколько тебе еще жить осталось, в конце концов. Мэй Чансу вздохнул в ответ. Молча. — Но уж прости, — бодро договорил Цзинъянь, — сегодня ты сам, всё сам! И поцеловал его снова.