Мы поженимся, когда выпадет снег

Спустя неделю Мика нашёл-таки способ пробраться в хибару благословлённого господина Джара. План его был прост, даже банален. Наблюдая за жизнью безобразной хибары, юноша понял, что муж его сестры «работает» до глубокой ночи, ведь многие посетительницы всё-таки до последнего старались скрыться от лишних глаз, когда шли в его жилище. Заботливые и бдительные родители тщательно следили, чтобы сын не перетрудился, и потому завели строгий порядок. После захода солнца они впускали в ворота пять-семь женщин, которые приходили первыми, прочим же в сомнительном удовольствии отказывалось. Счастливицы — если их можно так назвать — по очереди входили в хибару, а до того обретались во дворе, пряча друг от друга глаза и подвергаясь приставаниям старика-отца благословлённого господина, который выпрашивал у них деньги на выпивку. Мика, работавший в бане, без труда разжился юбкой и платком. Прежняя хозяйка юбки голосила и ругалась, кляла вора на все лады, но отыскать пропажу так и не сумела: Мика, носивший воду из колодца в котёл, надежно спрятал этот элемент одежды в жестяное ведро, а сверху поставил второе. Женщине так и пришлось идти домой, сверкая голым задом. Никто не обратил на неё такого уж внимания — в Кавате не видят большой разницы между нагим и одетым человеком Платок юноша стянул у матери. Линма трижды приходила в баню и искала его, пытаясь помириться, вернуть сына в семью. Сначала он сбегал, якобы за водой, но на деле просто гулял и прохлаждался, пока мать не уходила восвояси. В другой раз она не стала выкликать и спрашивать о нём, а заплатила, разделась и отыскала его прямо в заполненном паром зале. Когда её горячие руки обняли юношу сзади, а обнажённое сильное тело по всей длине прижалось к его спине и ягодицам, с Микой едва не случилось то обескураживающее и глубоко интимное, что частенько бывало с ним по утрам. Поняв, что это его мать, юноша ещё больше смутился и разозлился на неё. — Возвращайся, сыночек, — шептала Линма, когда он барахтался в её объятиях, как воробей в силке. — Возвращайся, Мика… Возвращайся домой, мой дорогой мальчик… — Не лезь ко мне… Шлюха, — Мика воспользовался словечком из лексикона Ната. Вырвавшись, обернулся на мать, посмотрел, как мог осуждающе. — Уже и на меня готова прыгнуть, так?! И не показывайся мне голой, оставь меня в покое! Он, конечно, сразу пожалел о своих нелепых словах. Хорош из него моралист, когда… Словом, когда матери и так все видно. Линма и не думала смеяться, напротив, опустила взгляд на свои давно утратившие соблазнительный вид груди, приподняла их и протянула тоскливо: — А кажется, так недавно я кормила тебя своим молоком, мой маленький. Вернись к нам, сыночек, вернись! Мике оставалось только спасаться бегством. Вырвавшись из банного помещения в ту комнату, где горожане оставляли одежду, он, отдышавшись, разыскал платье матери и, силясь выплеснуть раздиравшее его негодование, разорвал от горла до пояса. Платок он тоже хотел порвать, но гнев уже остыл, а здравый смысл подсказал: это то, что нужно для его замысла.

***

Когда стало смеркаться, обитатели улицы, вымощенной белым мрамором, разошлись по домам. Мика отчаянно боялся двух вещей: что женские тряпки не обманут глаз прохожих, а ещё что отец или мать Джара узнают его в лицо. Как только зашло солнце, к первым двум страхам прибавилось опасение, что он не войдёт в число «счастливиц», удостоенных внимания благословлённого господина. Ожидая сумерек в подворотне, Мика всё разглядывал изысканный особняк, у которого Джар бесцеремонно отобрал беседку. Вчерашний мальчик, он размышлял о том, как чу́дно, наверное, детям этого дома играется в лабиринтах из цветущих кустов. В глубине парка он также заметил качели, на которых не менее часа сидел какой-то светлый силуэт. Мраморные статуи, изваянные, вероятно, не одну сотню лет назад, казались почти живыми. Они образовывали три скульптурные композиции: породистая собака лизала в нос смеющуюся девушку, мальчик рассматривал плод граната, сильный обнажённый мужчина боролся с демоном и, вне всякого сомнения, побеждал. Если не считать таинственного силуэта на качелях, дом казался пустым. Никто не поднимался и не спускался по парадной лестнице, разве что ненадолго показался слуга, сметавший с дорожек опавшие соцветия. Мика сидел на земле, стараясь не думать о том, что ждёт его в случае провала. Подворотня была более чем удачно расположена: укромное местечко всего в полушаге от цели. Медленно-медленно гасло небо, и когда пришло время переодеваться, Мика обвязал юбку вокруг узких бёдер прямо поверх штанов, накинул на голову и плечи материнский платок. До боли знакомый запах её волос на мгновение оглушил юношу, но потом он вспомнил, как Тилла однажды кокетничала с Джаром, пряча лицо именно за этим платком. Вспомнит ли негодяй когда-то любимую девушку, ставшую женщиной в его объятиях, а после так цинично выброшенную за ненадобностью? Вынырнув из подворотни, мститель направился к убогим воротам. У створки стоял отец Джара, собирая «входную плату». Какая-то женщина раздражённо торговалась, то и дело поглядывая по сторонам, точно опасаясь погони или слежки. Мика, стараясь держать лицо в тени платка, без слов положил в протянутую ладонь пропойцы пять монет. Разумеется, это была лишь взятка привратнику — в хибаре с женщин сдирали гораздо больше. — Ты восьмая, дорогуша, — протянул нетрезвый старик, — я тебя пущу во двор, а там сыночек как закончит, так и до тебя, может, очередь дойдёт… Свёкор Тиллы часто оглядывался на дом, вероятно, ожидая, что жена уличит его в нарушении устоявшегося распорядка. За лишние пять монет она и сама бы пустила ещё одну женщину, но старик надеялся оставить эти деньги себе в полном объёме. Не вступая в разговор, Мика юркнул за ограду, забыв подобрать юбку — та порвалась у самого подола, зацепившись за кованный крюк. Потом снова потянулись долгие часы ожидания. В хибаре стонали, ругались, плакали и снова стонали. Часто слышался резкий визгливый голос матери Джара. Мика сидел на земле, отвернувшись — ему нужно было попасть в это грязное жилище последним. Видят справедливые боги, он не хотел подслушивать, но предательские уши не упускали ни звука. Какая-то женщина назвала благословлённого господина чужим именем, а после долго плакала, когда его мать подняла её за это на смех. Зарвавшаяся баба даже требовала платить больше, если та будет впредь вспоминать своего неудачника-мужа. «Если тебя это утешит, твоя мать называла меня Гарелом, когда я её трахал. Так и выла: ещё, Гарел, ещё! Ещё!» Мика вздрогнул, как будто его ударили. Женщина вышла на крыльцо, смахивая слёзы. Интересно, а плакала ли мать, когда Нат так же унизил её? Мрази, твари, животные… Все эти женщины, они… Но ведь животные не умеют плакать. Все же… Юноша сжал в кулак уголок платка и мысленно потянулся к матери. Ему захотелось представить, что-то она сейчас делает. Наверное, шьёт, сидя на кухне, а лампа горит едва-едва, ведь запас масла на исходе, а вечером в цирюльню может нагрянуть клиент или два, и тогда потребуется свет. Мать всё ещё носит полный траур по отцу, хотя ленту можно снимать уже после первого снега. Когда пальцы касаются узкой белой полосы, её лицо искажается гримасой тоски и боли, а работника-Ната она называла Гарелом… Мика едва не был разоблачен, когда отец Джара толкнул его в плечо. — Твоя очередь! — старику хотелось отработать щедрую взятку. Как знать, может, не скупая на подачки бабёнка придёт ещё и даст не меньше. Нельзя такую оставлять без сладкого куска. Но, пока мнимая женщина, дрожа, поднималась с земли, по ступеням проворно взбежала другая. Никто не хотел часами сидеть в темном и грязном дворе, мучая своим отсутствием собственную семью. Едва ли мужья и более-менее взрослые дети пребывали в неведении, где могут пропадать эти женщины. Отец Джара недолго пожурил переодетого Мику за нерасторопность, потом отошёл на своё обычное место: колченогий табурет у ворот. Старик часто прикалывался к горлышку бутылки. Мика отвлечённо подумал, что предприимчивое семейство могло бы предусмотреть несколько стульев для ожидающих, как это было заведено в цирюльне его семьи. Наверное, они тоже глубоко презирали посетительниц, считали их животными, скотом. Справедливо… А ведь не зря Нат всегда презирал женщин. Разве можно уважать их после этого? Знал, значит, как устроена жизнь. Чтобы не нарваться на старика ещё раз, Мика обошёл хибару. Ступать приходилось очень осторожно: в темноте можно было напороться на обломки старой мебели, мусор, доски, разбросанные инструменты и поднять шум. Незадачливый убийца тысячу раз представлял, что войдёт в хибару, сбросит платок и скажет Джару прямо в лицо: «Ты помнишь мою сестру? Она повесилась, когда ты вышвырнул её!». Но ведь в доме безвылазно сидит его мать, она поднимет крик, позовёт на помощь. Если Мика и победит — а ведь Джар совсем не слабак и будет драться за свою жизнь — то он не сможет избежать поимки. В хибаре горит лампа, мать Джара опознает его, и тогда ему конец. В лучшем случае его ждёт виселица. Как ни был Мика зол и потрясен, как ни жаль ему было погубленной сестры, а умирать вслед за ней он вовсе не собирался. Юноша стоял на тёмном дворе, мучительно размышляя, как бы спровадить бдительную мать Джара из дому. Они с мужем умело поделили обязанности и, вероятно, задумай Джар в один прекрасный день бросить своё мерзкое ремесло, родители принудили бы его продолжать. Наконец, Мика решил спрятаться и подождать, пока ночной приём завершится, а Джар и его родители уснут. Тогда он прокрадется внутрь и перережет мерзавцу глотку. Конечно, не удастся сообщить ему о гибели сестры… Но пусть Тилла всё сама ему расскажет после смерти. Они ведь встретятся, тогда и наговорятся всласть. В тёмной груде хлама виднелся сломанный стол, который, по всей видимости, хотели распилить и пустить на дрова. Юноша пролез под него на четвереньках, затих, пристроил ноги под кучей гнилого сена. В темноте он был абсолютно незаметен. Если кто-то и хватится, вспомнит, что была восьмая клиентка, так решат, она что не дождалась очереди и ушла. В хибаре, завывая, стонала третья за ночь женщина. — Дерек! — послышалось чужое имя, а после циничный смех. Мика закусил губу, стараясь сдержать слёзы. В носу щипало, и к глазам накатывала волна жара. Не хватало только разреветься, как эти… Эти мрази. И мама… Мама. Мика закрыл глаза и представил себе мать как мог более подробно. Заныли плечи, так захотелось, чтобы бесконечно любимая, единственная, одна-единственная на свете, она прямо сейчас обняла его, погладила по голове, как маленького. Что бы она ни сделала, она… Любит своего непутёвого сыночка, и никто и никогда не полюбит Мику так, как его мама. Только бы… — Мама, — мысленно говорил ей Мика, — мамочка, мама, любимая… Я обязательно вернусь к тебе, обязательно, я обещаю. Я… Просто я не могу иначе, ты понимаешь, мама? Всё наладится. Я накажу, я убью всех, кто так нас обидел, а потом мы будем жить с тобой долго-долго. Жингу и Биссу отдадим замуж, а я, может, ещё женюсь, а даже если и нет, мы будем жить с тобой ещё много-много лет. Я вернусь, буду работать с утра до ночи, у нас и деньги появятся, и не помрём, будем жить, мама… Мамочка, мы больше никогда не будем это всё вспоминать, никогда, я обещаю… Мама… Озябшие ноги согрелись под кучей сена. Кутаясь в платок своей матери, затаившийся в темноте Мика сам не заметил, как провалился в сон. Вероятно, призрак Тиллы пытался пробудить юношу, когда пришло время мстить, но справедливые боги не дали ей нарушить тревожный сон бедового старшего брата.

***

Его разбудил петушиный крик. Мика открыл глаза и не сразу понял, где находится. Однако, расслышав голос Джара — семья негодяя, по всей видимости, завтракала в своем жилище — он разом всё вспомнил. Ошарашенный юноша почувствовал почти стыд: труженник-Джар, уснувший, должно быть, перед самым рассветом, встал ранёшенько, а он, бездельничавший весь день накануне, проспал. Так невероятно глупо и так… Джар собственной персоной вышел во двор, потянулся, сплюнул на землю и проследовал в отхожее место. Мика скрипнул зубами в своём укрытии. Хорош мститель: напялил женскую юбку, платок, а потом так нелепо проспал! Да его же поднимут на смех, надают тумаков и с позором вышвырнут! Явилась мысль, что он может настичь обидчика прямо сейчас, пока тот не подтянул штаны, но Мике не хватило духу. Да ведь уже день, через ограду всё видно! Мика понял, что безнадёжно упустил шанс убить Джара этим утром. Изловив по просьбе матери курицу, муж его сестры отрубил ей голову и принялся сливать кровь. Поглощенный этим занятием, он до поры не видел Мику, но стоит семье озаботиться вопросом дров… Надо было срочно что-то придумать. Вблизи хибары не спрятаться, через убогие ворота уже не выйти незамеченным. Жидкий забор из горбыля отделял грязный двор от ухоженного парка. В дальней от улицы части, как раз за хибарой, граница между владениями была еще недостроена. Не хватало нескольких досок, и был проход, но куда?! Мике было не до рассуждений. Накануне он сделал вывод, что в огромном особняке людей не намного больше, чем в соседней хибаре, но зато имеется роскошный парк с тысячей укромных уголков, где он сможет переждать день, а ночью вернуться и закончить начатое. Улучив момент, юноша проворно выскользнул из своего укрытия — при свете дня это сделать было проще, чем в кромешной тьме — и, подобрав юбку, юркнул к пролому.

***

Утро и первую половину дня Мика провёл в отдалённом закутке, более-менее надёжно спрятавшись от глаз прохожих и обитателей особняка. Те, как назло, основательно взялись за дела по хозяйству. Две служанки принесли с рынка продуктов, и вскоре по парку поплыл аромат свежего хлеба, супа, томленого в горшочках мяса. Юноше оставалось только сглатывать слюну, ведь он уже давно ничего не ел, и тем более не ел досыта. В лабиринте, еще накануне примеченном Микой, резвились детишки. Сначала он подумал, что это отпрыски благородного семейства, что владело особняком, но, понаблюдав за ними, понял, они произошли от служанок и безымянных осеменителей, к которым те ходили раз в месяц на поклон. У ворот — настоящих ворот, кованных из чугуна — прохаживался охранник. Также объявился садовник, принялся стричь кусты, а другой слуга следовал за ним, подбирая ветки и листья. Приблизившись в хибире, оба переглянулись, обменялись шутками и прыснули со смеху. Мика, издалека рассматривавший их, понял по неуклюжим фигурам, что оба они, как и охранник — евнухи. Ближе к полудню кухарка окликнула их, приглашая обедать. Мике было страшно, но вместе с тем всё же мучительно любопытно узнать, каков же всё-таки из себя хозяин этого особняка. И сколько, чёрт возьми, — Мика подцепил ругательство Ната, и пока не отучился так выражаться — сколько же у него женщин? Интересно, он тоже берёт с них деньги? Нат, помнится, хлёстко называл Джара шлюхой в штанах. Вспоминать о потерянном друге, превратившемся во врага, было мучительно больно, но, маясь от бездействия, Мика то и дело возвращался мыслями и к чужеземцу. А будь у него яйца, что же, он бы тоже использовал их, как Джар? «Будь у меня яйца, я бы дни и ночи напролёт трахал твою мать!!!» Кажется, Нат сказал именно так. Мика затруднялся ответить на вопрос, какой вид разврата был для него более непереносим. Пообещав себе, что Нат заплатит за всё, что сделал с его семьёй, юноша продолжил наблюдение. Мику всё более одолевала жажда. Он пытался жевать сочные стебли травы, попробовал лист куста, в котором прятался, но тот оказался таким горьким, что стало только хуже. Молитвы справедливым богам мало помогали — не будут же они устраивать дождь в прекрасный погожий денёк, чтобы напоить такого закоренелого грешника, как без пяти минут убийца. Яркую юбку и платок Мика снял, сложил и убрал за пазуху. От голода и жажды у Мики плавали пятна перед глазами. Неподалёку от его укрытия защёлкали ножницы — садовник и его помощник приближались, рискуя обнаружить его. О том, чтобы открыться, попытался что-то объяснить, разумеется, не могло идти и речи. Мика потихоньку выбрался, перебежал лужайку и спрятался за стволом векового дуба. Высматривая хоть сколько-нибудь надежное укрытие, Мика вдруг услышал деликатное поступивание по древесной коре прямо у себя над головой и, обмирая от страха, поднял глаза. Вопреки ожиданиям, незадачливый убийца пока ещё не был обнаружен. На высоте чуть больше его роста на дереве покачивалась кормушка для птиц. Мика сглотнул вязкую слюну: в плошке была горсть разномастных зёрнышек, щедро политых водой. Осторожно поднявшись, Мика по-кошачьи подпрыгнул, сцапал кормушку и, снова спрятавшись за дерево, принялся вытряхивать содержимое себе в глотку. Не успел юноша покончить с непрезентабельным перекусом, как услышал новый стук. Уже отупевший от страха, но всё ещё очень голодный, он подумал, что поблизости, вероятно, есть еще кормушка. Облизывая пшено с потрескавшихся губ, Мика совершенно неожиданно встретился взглядом… С невысокой белокожей женщиной, которая, выронив из тонких рук книгу, смотрела на него с нескрываемым испугом в распахнутых глазах. Нет. С девушкой. Мика разом рассмотрел характерный для незамужних покрой светлого платья, узкий поясок и храмовую ленточку в волосах — знак сосватанной невесты. Мысли юноши скакали, как обезумевший маятник. За несколько секунд неловкого молчания он едва не решился броситься на неё и убить, убежать, упасть перед ней на колени и умолять его не выдавать, залезть на дерево, рвануться к дому Джара и зарезать того при свете дня или… Однако, не успел Мика даже пошевелиться, как на плечо ему опустилась твёрдая и сильная рука. Вздрогнув всем телом, юноша скосил глаза и увидел великолепный камзол, чёрную, слегка тронутую сединой бороду, суровые вопрошающие глаза. «Если украдёшь хоть пуговицу, тебе отрубят руки, не посмотрят, чей ты родственник». Мика разжал пальцы, уронил опустошённую кормушку. Тот, кто держал его плечо, ничего не спрашивал. Он мог вообще с ним не разговаривать, мог кликнуть слуг, чтобы они вышвырнули незваного гостя из его имения и сдали в руки правосудия. Решив во что бы по ни стало опередить грозного хозяина, Мика пискнул неожиданно высоким, совсем мальчишеским голосом: — Я не вор! — А кто же ты? — тон у хозяина поместья был низкий, глубокий, так непохожий на голоса отца Мики и прочих мужчин, когда-то изувеченных в пирамиде. Юноша не придумал ничего лучшего, как выпалить правду. — Я — убийца.