Мы поженимся, когда выпадет снег

Весной семья Джара переехала, и всей улице стало куда легче дышать. Тиллу не приняли назад на её прежнее рабочее место, но никто не попрекнул молодую женщину куском. Половина денег, заработанных за сезон, отошла наемному цирюльнику, а потому семье пришлось ещё весной потуже затянуть пояса. Их бедность стала ещё одной пикантной ноткой в гуще сплетен о Джаре: хорош благословлённый господин, жалеет грош на пропитание родни. Тот, напротив, поднял цены за свои услуги сначала вдвое, а потом и втрое. Оставаясь подле лежачей бабушки, Тилла проводила большую часть дня в усердных молитвах, и это крайне раздражало Ната. Несколько раз он сурово напомнил Тилле о том, что боги обошлись с ней не очень-то справедливо, потребовал не бормотать в углу и перестать бить поклоны, когда он дома — и та, метнув угнетённый взгляд на мать, послушалась. Нат всё более настойчиво завоевывал себе место хозяина на втором этаже цирюльни. Однажды, услышав характерное бормотание на два голоса и ставший уже привычным надрывный плач, Нат отложил тряпку, а потом прямо посреди рабочего дня поднялся наверх. Линма была занята с клиенткой, и потому не подоспела в поддержку дочери. Нат, истово ненавидевший всё, прямо и косвенно связанное с храмом, собирался заткнуть обеим рты, но то, что он услышал, оказалось вовсе не пустыми молитвами. — Перед свадьбой мама что-то порвала во мне, — Тилла старалась говорить как можно тише, но в то же время не могла шептать, ведь угасающая старуха почти совсем оглохла. — У меня шла кровь, немного вечером, и немного наутро… Мама тщательно меня вымыла, мне кажется сейчас, она как будто что-то знала. А потом Джар взял меня в храме, и крови не было… Нат сжал зубы, чувствуя, как накатывает ярость. Глупая недотраханная девчонка выдавала их с Линмой секрет. Да ведь богобоязненная карга при первой же встрече с жрецом донесёт на нелюбимую невестку и работника! Просветил же он её стерву-мать на свою голову, и вот, покатилось! По законам справедливых богов, за преступление против пирамиды закапывают в землю живьём! — Может, поэтому справедливые боги лишили меня его любви… — девчонка снова заплакала, то ли от пошатнувшийся веры в справедливость своих богов, то ли от осознания своей потери. Нат, несмотря на острую неприязнь к счастливчику-Джару, ясно понял, почему тот не спал с женой. Некрасивая дуреха, бледная моль, без умолку твердящая свои молитвы. Тилла не унаследовала животной страсти своей матери, а потому преспокойно могла бы всю жизнь провести подле евнуха. Ради таких, как она, не перестают смотреть на других женщин. Старуха тем временем заскрипела что-то в ответ. Нат не различил слов, но, судя по звуку, старая Шилна решила встать. Заплаканная Тилла помогла бабушке сползти с постели на пол, потом та с трудом поднялась на ноги, и только потом они обе увидели Ната. — Куда собралась? — с убийственным спокойствием спросил он старуху. У той дернулся сухой кадык, но в почти полностью ослепших глазах мелькнул фанатичный огонёк. Тилла, напротив, засуетилась, выдавая себя с головой. Нат стоял и смотрел, загораживая собой проход на лестницу. Он толком не мог придумать, как поступить с этим бабьим заговором, но понимал, что ни в коем случае не должен выпустить ни одну из них на улицу. Запереть? Связать? Так ведь внизу полно народу, они будут голосить, а чужеземец и так живёт в Кавате на птичьих правах, даром, что заплатил на это своими яйцами. Нат медлил, а старуха тем временем собиралась с силами. Она тоже понимала, что Линма не могла в одиночку догадаться, как устроить дочери такую судьбу. Она собиралась донести на Ната, и Гарела, всегда заступавшегося за друга перед матерью, уже не было в живых. — Ты, старая, подумай, — Нат решил воззвать к голосу разума, хоть и не слишком рассчитывал на ответ. — Подумай, что ты-то скоро отправишься к своим справедливым богам, а четверо твоих внуков ещё поживут. Жинга и Бисса ещё совсем девочки, неужели хочешь оставить их без матери? — Отойди, — велела Шилна и замахнулась на него клюкой. Тилла тревожно переводила взгляд с работника на бабушку и обратно. Нат решительно шагнул вперёд, грозно навис над обеими заговорщицами. — Собрала б бельё постирать, пожрать бы приготовила, — сказал он Тилле. — Мать до седьмого пота работает, а ты сопли развесила. Я б на месте твоего мужа пораньше бы тебя выгнал. Старуха сделала попытку обойти Ната, но он нагнулся и демонстративно переставил скамейку, загораживая проход. Вероятно, Линма могла расслышать скрежет деревянных ножек по полу — женская часть цирюльни находилась у них прямо под ногами. — Иди, ложись, где лежала, — с нажимом проговорил Нат, и тут терпение старухи лопнуло. Позднее Нат понял, что попросту не мог разжалобить её сердце, напомнив о младших дочках Линмы. Между ними и бабушкой не было кровного родства. Старая Шилна шла доносить жрецам на членов своей семьи не для того, чтобы защитить честь внучки — ей двигало желание застолбить себе местечко в каватском раю. — Прочь с дороги! — каркнула Шилна и двинулась на чужеземца, переступая высохшими ногами. Тилла потянулась к ней, беспомощно глядя на Ната, но тот вдруг посторонился, накрыл ладонью холку старухи, как будто собирался взять её за шкирку. Она зашипела, попыталась вцепиться ему в лицо обломанными длинными ногтями, но Нат с силой нажал и повлек старуху к лестнице. Тилла стояла, белая, заледеневшая, закрыв рот рукой. Несколько мгновений ожесточённой борьбы, и её бабушка полетела вниз головой по деревянным ступеням. Нат медленно повернулся к молодой женщине. Тилла вытянула вперёд обе руки, попятилась, натолкнулась спиной на стену. Внизу распахивались двери, слышались шаги, голоса. Шилна умерла мгновенно — Нат был уверен в этом, потому что слышал хруст костей и видел, как карга свернула себе шею. — Если скажешь, что это я её столкнул, — очень медленно и внятно произнёс Нат. — я потяну за собой вас всех. Твою мать закопают заживо, а братику отрежут причиндалы и отправят на каторгу. А, может, и тебя закопают, ты ведь всё ещё сучка своего господина с его вшивыми яйцами. Тилла стояла неподвижно. Нат провёл рукой по лицу, отвернулся. Внизу Линма, наемный цирюльник и пара посетителей суетились вокруг неопрятной кучи темной ткани, плоти, костей, которая ещё минуту назад собиралась принести новую беду в их дом. Посылать за врачом было уже бессмысленно, но с улицы вскоре подоспели неравнодушные соседи. Кто-то побежал в общественную баню, сообщить о произошедшем Мике. Линма стремительно взбежала по ступеням, и, едва взглянув на дочь и работника, всё поняла. Нат, хромая, отошёл. Хозяйка в один прыжок оказалась возле Тиллы, ощупала, обвила горячими руками, прижала заплаканное лицо к груди. — Ничего, — шептала Линма дочери. — Не смотри, там ничего нет… Милая, любимая, моя любимая девочка… Я сделаю всё, всё-всё, моя доченька… Нат молча смотрел на двух таких непохожих женщин. Линма, обезумевшая от безмужья, теперь носилась с дочерью, как с больной. Взвинченная, она едва ли отдавала себе отчёт в том, что та едва не погубила их всех своими откровенниями. Тилла, всхлипывая, позволила обнять себя и усадить на пол. — Мама… Сплюнув, Нат двинулся вниз. Обе половины цирюльни — женскую и мужскую — заполонили зеваки, крикливые соседки, среди которых было немало весьма набожных приятельниц старухи. Почтенный возраст погибшей и её состояние здоровья позволят убедить всех, что произошёл несчастный случай, если только девчонка будет держать язык за зубами. Сквозь толпу пробивался Мика. Парень был в лёгкой рубашке и закатанных до колен штанах — так он обычно мыл полы в соседней бане, ведь до семейного ремесла его в силу возраста не допускали. — Нат! Что тут случилось? — крикнул Мика, когда увидел чужеземца. — Карга упала с лестницы, — ответил Нат. Он хотел добавить что-то ещё, но толпа уже вовсю гудела, и он решил не плодить новых подробностей.

***

Тем же вечером и следующим днём, и днём после цирюльню не оставляли в покое служители культа и их представители. Сначала явились жрецы, сопровождаемые свитой из богобоязненных старух, чтобы заняться бренным телом умершей. Немногим позже пришли и те, кому предписано было разобраться в произошедшем. Под пристальным взглядом горящих глаз матери, Тилла пролепетала, что старуха сама упала с лестницы, подтверждая слова Ната. Ищейки не искали бы улики так рьяно, но речь шла об опальных родственниках благословлённого господина — и зависть толкала их пощипать нервы этой семье. Нат кожей ощущал, как в душах евнухов едким болотцем стоит один-единственный вопрос: а чем вы лучше нас? Почему в вашей семье появилась благословлённая справедливыми богами пара? Труп возложили на обеденный стол. Когда несколькими месяцами ранее на нем же лежал Гарел, Линма сутки стояла на коленях у его ног, завывая и покачиваясь. Её и сейчас приставили молиться за упокой души свекрови, но женщина вскоре нашла способ отвертеться от этой части обряда, перепоручив молитвы какой-то старухе. Нат две ночи спал на кресле, где ему когда-то выбрили мошонку. Наверху распевали молитвенные гимны и разбрызгивали благовонную воду, жгли пахучие свечи. Не в силах преодолеть гадливость, он подменял Мику в бане, лишь бы оказаться подальше от белых мантий и монотонного бормотания. Мике, впрочем, тоже не хотелось оказаться со всем этим лицом к лицу, и он выдумывал различные отговорки и отмазки, чтобы держаться в стороне от дома. Помимо прочих явилась Сиера, непривычно высокая и статная в чёрном платье жрицы. Поигрывая покрытым мелкими кисточками поясом, бывшая невеста Мики разъяснила его матери — самого юноши, благо, не было дома — что смерть родственницы, случившаяся до летней мистерии, не освобождает того от необходимости расстаться с яйцами без испытания. Разумеется, если он не найдёт себе невесту. Линма выслушала молодую жрицу, которая минувшей зимой могла стать её невесткой, не скрывая вызова на дне горящих глаз. Линма не спускала глаз со старшей дочери. Очень скоро она дозналась у Ната, что всё-таки произошло, и теперь тщательно следила, чтобы Тилла ни с кем не оставалась наедине. Молодая женщина истово молилась за умершую бабушку, и собравшиеся вокруг последнего ложа старухи никак не могли упрекнуть её в слабости веры. Младшие сестры, которые после гибели отца лишились беззаботного детства, прижимались друг к другу за плетёной перегородкой. Наконец, старуху похоронили, и от её фанатичной веры остался лишь слабеющий с каждым днём запах благовоний. Нат вернулся в свой закуток наверху, а Линма выбросила матрас, на котором ранее спала её свекровь. В доме стало просторнее, но и в то же время стал заметнее убогий быт: семья стояла на пороге голода. Одна за другой исчезали сколько-либо ценные вещи, корзина с продуктами опустела на треть, и в ней уже нельзя было увидеть дорогих ранних яблок и сушёной хурмы. Вечерами хозяйка подолгу шила, подгоняя рубашки склонного к полноте Гарела к поджарой фигуре Мики, прилаживала обрезки ткани к платьям девочек. Однажды Линма попыталась обменять пряжку пояса на бутыль фонарного масла, и едва не подралась с соседкой: та со скрипом согласилась дать ей половину бутыли, ссылаясь на то, что их семье уже достаточно повезло. … Злой дух погибели, казалось, поселился в перегороженной плетеными ширмами комнате на втором этаже цирюльни. Не прошло и месяца с похорон старухи, как повесилась Тилла. Так и не найдя себе работу, она коротала дни в постели, не смея уже бормотать свои молитвы. Ната она боялась, а Мику, казалось, не замечала. По ночам мать приходила к ней, ложилась рядом и долго-долго шептала что-то ей на ухо, согревая теплом своего тела. Мика и Нат, бывало, подолгу беседовали в темноте на кухне, а младшие девочки спали, измотанные за день. Итак, вечером в самой середине весны семья нашла безутешную Тиллу в петле. Молодая женщина, бледная, холодная, немного не доставала ногами дощатого пола. Линма, исподволь предчувствовавшая такой итог, в безумии металась по комнате, завывая. Мика оцепенел рядом с Натом, и чужеземец чувствовал, как юноша передёргивается то ли от ужаса, то ли от гадливости.

***

— Это моя вина, — горестно сказала Линма поздно вечером, когда заплаканные девочки уже спали. Мика и Нат, собранные на своеобразный семейный совет, мрачно молчали. — Я убила её своими руками, — прошептала хозяйка, обескровленная отчаянием. — Я сделала это с ней… И она была несчастна по моей вине. Моя бедная девочка… — Это сделал подонок-Джар, — глухо пробормотал Нат. — Она была чертовски холодной сукой, да еще полоумной вечно молящейся дурой, но и он звезд с неба не хватал. — Ты ни при чём, мама! Её убили женщины! — вдруг тонко, по-мальчишески вставил слово Мика. Обведя лихорадочным взором мать и работника, он порывисто вскочил со своего места, замер у стола. Грудь его взволнованно вздымалась и опадала. Едва справившись с дыханием, Мика продолжил. — Женщины! Почти каждая наша соседка была с ним, даже жёны моих одногодок! Почему они не оставили их в покое?! Почему они полезли к нему в постель и испоганили им семью?! Нат и Линма молчали. Мика уже не мог остановиться. Он ходил из стороны в сторону, несдержанно жестикулируя, сам того не замечая, говорил всё громче и громче: — Неужели надо было изменять своим мужьям?! Я видел, как они дуреют рядом с ним! Почему они превратились в животных?! Мама, Нат, но ведь они озверели! Это было… — Мика сглотнул, поморщился, — так грязно… Сверкая глазами на манер своей матери, Мика обнял Линму за плечи, заглянул ей в лицо. — Мама, — произнёс он с чувством. — Ты ведь любила моего отца, больше жизни любила его… Ты ведь никогда бы не пошла с таким, как Джар, правда?! Ты ведь не зверь, не животное, мама! Линме не хватило самообладания на то, чтобы скрыть пробежавшую по лицу тень. Мика заметил это мгновенно, и его короткие волосы встали дыбом. Его мать беспомощно посмотрела на Ната через плечо сына. Мика обернулся и вперился изумленным взглядом в того, кого считал другом. — Я трахнул её в тот день, когда пришёл к вам бриться, — не стал отпираться Нат. Мика открыл рот, потом попятился, закрывая лицо руками. — Но ты… Ты ведь тогда… — юноша прижался спиной к глиняной печке, глядя на Ната широко распахнутыми неверящими глазами. — Я тогда ещё был с яйцами, — добавил чужеземец, равнодушный к его чувствам. — Твой папаша побрил меня, накормил и надавал советов, пригласил на работу, а потом вы все пошли молиться. Тогда я её и трахнул. — Нет… — Мика в отчаянии замотал головой. Всё полетело под откос: полгода назад погиб его горячо любимый и бесконечно уважаемый отец, потом в его доме произошло убийство, а после самоубийство, но еще раньше, тремя годами раньше… Измена. Кажется, это называется так. — Всё это правда, — Нат повернулся к Мике вполоборота. — Ты, сопляк, уже взрослый парень, должен понимать, как устроена жизнь. Вот так она и устроена. — Отец считал тебя своим другом! — жалобно взвыл Мика, все ещё надеясь проснуться и узнать, что все произошедшее было лишь кошмарным сном. Линма переводила горящие глаза с одного на другого. — А я отымел его стерву-жену, — спокойно парировал Нат. — Она была совсем не против, чтоб ты знал. Не против была, да? Последние слова он адресовал безмолвной Линме. Подавшись вперёд, она горячо зашипела: — Нет, Гарел, перестань! Ты мучаешь нашего сына! — Меня зовут Нат, — привычно поправил её работник. А после цинично добавил для Мики. — Если тебя это утешит, то она называла меня Гарелом, когда я её трахал. Так и выла: «Ещё, Гарел, ещё, ещё!». Я отымел её на полу в цирюльне, а будь у вас нормальная кровать, мы бы с ней её сломали, так она прыгала у меня на члене! Нат тоже уже не мог остановиться. Задетый за живое, он делал неприличные жесты, вспоминал самые детальные подробности своего последнего соития с женщиной и вываливал их на Мику. — Твоя мать — течная сучка, горячая, с отменными вкусными сиськами, — безжалостно говорил прямо он ему в лицо. — Чуть не оторвала мне член, так мы с ней трахались. Я много шлюх перетрахал на родине, но твоя мать горячее их всех вместе взятых! Если бы мне не оттяпали яйца, я бы трахал её каждый день! Этот подонок Джар мало понимает, о, да! Будь у меня яйца, я бы днями и ночами напролет трахал твою мать!!! — Замолчи! — шипела Линма, нависая над сидящим на скамейке Натом. Работник сплюнул и процедил сквозь зубы: — Каждый день вижу тебя голой, пускаю слюни, да только палка не стоит… А как было б здорово ещё разок так отыметь тебя! — Нат порывисто схватил её за локоть, потом вцепился грубой рукой в волосы, но здесь же отпустил. Линма, тяжело дыша разинутым в оскале ртом, обернулась на Мику. Тот стоял, красный, как рак, зажав ладонями уши. — Гарел! Прекрати! — Меня, зовут Нат!!! — заорал чужеземец, не заботясь о том, чтобы не разбудить девочек. Не в силах больше выносить происходящее, Мика кузнечиком прыгнул на лестницу, соскользнул вниз и, как был, выскочил за дверь, на улицу, на воздух. Вслед ему нёсся умоляющий крик матери, так отвратительно предавшей его отца, а ещё хриплая ругань чужеземца и плач проснувшихся младших сестёр. Мика бежал всё быстрее и быстрее, пока не миновал безлюдную в такой поздний час улицу и не вылетел на храмовую площадь. Только там он остановился, бросился на землю и принялся биться о неё головой, тщетно надеясь стереть из памяти гадкие слова Ната. Где-то распахнулось окошко, чей-то голос грязно выругался, но Мика уже ничего не понимал. Замерев на земле, он снизу вверх взглянул на черную пирамиду. — Справедливые боги, — прошептали разбитые о камни мостовой губы, — что же вы с нами сделали?