Мы поженимся, когда выпадет снег

Вечер прошёл в разбирательствах. Первой домой вернулась старуха Шилна, мать Гарела и бабушка Мики. Нат набросил на больного ещё одно одеяло, заодно прикрыв краем кровавые пятна на краю простыни. Ещё он вымыл пол и стёр с перегородки белесую каплю семени. Юноша так и не пришёл в себя, и старуха решила его не будить. Она присела в вязанием в своём уголке, и вскоре Нат услышал монотонное бормотание — Шилна молилась. Через пару часов объявилась Линма. Хозяйка обвела глазами разделенную перегородками комнату, по-кошачьи повела носом и немедленно почувствовала неладное. Бесшумно скользнув к сыну, Линма коснулась его лба, оправила постель. Заметив засохшую кровь, она насторожилась ещё больше, приподняла одеяло. Нат уже хромал к ней, когда Линма увидела повязку на пенисе сына. Он видел, как она переменилась в лице, побледнела. Выразительно кивнув в сторону старухи, Нат сделал Линме знак молчать. Они сошли по лестнице вниз, потом скрылись в женской части цирюльни, где хозяйничала Линма, и где в праздничный день не было ни души. Окна, надежно закрытые шторами, укрывали их от посторонних глаз. Тогда Линма схватила обеими руками плечи Ната и заглянула в лицо с немым вопросом. Он рассказал ей все, что знал о произошедшем. Линма мерила шагами свою часть семейного заведения, стиснув зубы и сжав ладони в кулаки. Окончив рассказ, Нат мрачно замолчал, гладя перед собой. Женщина бросилась наверх, пробралась к Мике и легла рядом с ним, осторожно коснулась губами щеки и лба. — Мика, — позвала она шёпотом. Больной приоткрыл измученные глаза, почти не понимая происходящего. — Мама… Дай воды… — попросил юноша слабым голосом. Мать обняла его обеими руками, чуть приподняла, положила под спину подушку. Потом Линма проворно поднялась, принесла воды и влажную тряпку, чтобы приложить к раскалённому лбу. — Мама… Нат, он… — Чщщщ, — зашипела Линма, закрывая ему рот ладонью. Старуха завозилась, подошла к закутку внука. — Как он? — каркнула Шилна. Её невестка обеспокоенно поджала губы, показывая, что дело плохо. — Надо послать Ната в храм, купить снадобье от жара, — Линма нарочно провоцировала свекровь, чтобы спровадить из дома. Заявив, что она сама принесёт всё необходимое, старуха быстро собралась и ушла. — Пописать хочешь? — спросила мать, стоило старой карге уйти. Когда Мика кивнул, она помогла ему встать и спуститься по лестнице. Нат тем временем приготовил всё для новой перевязки, но Линма попросила его немного повременить. Вздрагивая от ужаса и ненависти, она смотрела на израненную мошонку и член своего первенца. Тут заявился Гарел с дочерьми, и устроил сыну разнос. Он скептически выслушал рассказ Ната, потом мнение Линмы, потом сурово допросил самого Мику, а после вынес вердикт: сам виноват. Потрясая розгами, глава семейства долго орал на потупившего глаза парня. Что бы там ни случилось, когда пришёл Нат — разве не должен был сам Мика пресечь запретные действия?! В конце концов, Сиера не силой усадила его на постель, не связала руки и ноги. Надо было с самого начала гнать её прочь. Ведь не возмущался, когда она сосала его член! Мике семнадцать лет, он уже почти мужчина и должен отдавать себе отчёт в том, что делает. Покачиваясь, юноша принимал упрёки стоя — отец бесцеремонно вытащил больного из постели, невзирая на протест матери. Вернувшись, бабушка Мики мгновенно обо всем узнала. Вот тут уже начался визг. Истерика старой женщины, не знавшей в своей жизни мужской ласки, отзывалась резонансом на каждую подробность. Старуха требовала немедленно вести преступника в храм, чтобы оскопить ещё до свадьбы и, разумеется, без снега. Линма свирепо сверкала глазами на свекровь. Нат велел пакостной старухе заткнуться, в ответ та накинулась уже на него. Семья бесновалась вокруг Мики, как кипящее молоко в закрытом котле. Девочки, особенно старшая, плакали в дальнем уголке: возможный скандал мог помешать им благополучно выйти замуж. Неожиданно Мика сказал негромко, но очень твёрдо: — Я хочу разорвать помолвку с Сиерой. — Ещё чего? — осведомился Гарел в наступившей тишине. Мика выпрямился, угрюмо посмотрел на окружающих. — Я хочу разорвать помолвку, — повторил он. — Сиера не будет моей женой. За три года Нат успел узнать, что у юношей в Кавате нет возможности сохранить себе яйца, просто не вступая в брак. По достижении совершеннолетия все они или находили себе пару и женились, или их кастрировали без возможности единственный раз в своей жизни предаться плотской любви. Такой вариант считался позорным, да и непрактичным: тогда в семью не приходила новая работница. Разорвав помолвку, Мика рисковал не найти себе пару до первого снега. Девушек нужного возраста быстро расхватывали. Старуха снова завопила, но Мика не слушал. Он молча прошёл мимо своих родителей и Ната, повалился на постель и всем своим видом дал понять, что разговор окончен. Гарел опустил руки, взглянул на Линму. Бабушка все наседала на Мику, но сын взял её за руку и отвёл от постели больного. Обмениваясь тревожными взглядами, семья села ужинать. На робкие вопросы девочек родители отвечали односложно. Нат молча наблюдал за ними, размышляя, как мог бы помочь юноше.

***

Ранним утром Мика решительно встал на ноги и направился в храм, чтобы отказаться от предстоящей свадьбы. Ему не хотелось оставаться женихом Сиеры даже на пару часов. Мать пыталась остановить его — один день ничего не решает, а жар у бедняги ещё не прошёл, но тот отверг все увещевания. Непривычно молчаливый Гарел пошёл вместе с ним, а следом увязалась старуха. Мужская часть цирюльни была закрыта, и одиночные клиенты лишь напрасно толкали массивную дверь. Линма наскоро разогнала дочерей из дома: старшая отправилась на швейную мануфактуру, а младшим мать поручила пойти к знакомым, старого-настрого запретив болтать. Нат невозмутимо мыл полы в цирюльне, отжимая тряпку в наполовину полном водой ведре. Хозяйка проследовала в своё царство, где каждый день подравнивала женщинам чёлки, а зимой выбривала невестам промежность. Мужской и женский залы разделены были стенкой, в которой имелась узкая дверь. Клиенты обоих полов могли попасть внутрь через разные входы, а хозяева и их работник свободно перемещались внутри и также могли подняться по лестнице в жилую часть дома. — Нат, — позвала Линма, гремя железом. Её бывший любовник всегда избегал разговаривать с ней. Они редко оставались наедине, и тогда Линма пыталась вытянуть из него хоть слово о произошедшем между ними накануне его кастрации, но Нат упрямо сжимал зубы и отворачивался. Не откликнулся он и сейчас. Линма позвала настойчивее. В голосе её было раздражение. — Я сколько раз говорила, не клади щётку к бритвам! Тут все засыпано волосами, иди и вымой всё, слышишь! Нат подошёл, вытирая мокрые руки о рубашку. Когда он миновал дверь, разделяющую две части цирюльни, Линма набросилась на него и молниеносно приставила к горлу лезвие бритвы. — Говори, — она рычала, тесня Ната к стене. Свободной рукой женщина сначала уперлась ему в грудь, потом скользнула по животу, и вдруг Линма прижалась к мужчине всем своим сильным, горячим телом. Её неутолённая страсть скользила в каждом движении, а хищные глаза горели диким огнём, — говори!!! — Чего тебе? — Нат почувствовал, что лезвие порезало кожу, но он не дёрнулся. — Как обойти таинство? У меня не шла кровь, когда ты… Ты… Она замялась, бесясь ещё больше от того, что не могла подобрать нужное слово. В языке Ната существовали десятки способов назвать произошедшее тогда между ними: безликие официальные, ласковые, возвышенные, шутливые, пошлые, непристойные. Линма, мать четырёх детей, даже не знала, каким словом называют их безумный поступок. Нат издевательски выждал минуту, а потом произнёс, сощурившись: — Просто ты недотраханная течная сука, вот и всё. Линма не поняла, что он сказал. Нат повторил медленно и внятно, а потом неспешно объяснил, что это значит. Женщина оскалилась, ещё сильнее напирая бритвой на его кадык. Она держала лезвие плашмя, и рука её не дрожала — не зря Линма много лет проработала в цирюльне. Страстное лицо исказила гримаса боли, ненависти и жажды. — Вот и трахни меня, — она нащупала вялый член за грубой тканью его штанов. — Давай, прямо сейчас. Нат резко оттолкнул её руку, сжимавшую бритву. Линма потеряла равновесие, но, падая на пол, успела наотмашь резануть бывшего любовника по груди. Разъяренный Нат пинком выбил оружие у неё из рук, потом наклонился, поднял женщину на руки и понёс наверх. Рыча, как дикий зверь, она вырывалась и царапалась, кусала его плечи, шею, пыталась упереться ногами и опрокинуть с лестницы. Нат был много сильнее Гарела, с которым Линма, порой, дралась, не поделив обязанности по хозяйству. Его руки крепко сжимали женское тело, истосковавшееся по страсти. Затащив хозяйку на второй этаж, он грубо бросил её на пол. Перекатившись на спину, Линма вскочила на четвереньки снова бросилась на Ната, царапнула наотмашь ногтями по лицу, пытаясь попасть по глазам. Он перехватил её за стянутые в две тугие косы волосы, а потом ударил всей спиной о кухонный шкаф. Полетели на пол глиняные кружки, стаканы, столовые приборы. Нат навис над женщиной, хрипло дыша, а потом протянул свободную руку и взял с полки деревянный половник. — Вот, — он поднял отшлифованную от постоянного использования ручку вертикально. Потом извлёк из стоявшей на полу корзинки два куриных яйца, положил в чашу половника для большего сходства. — Вот это вам всем нужно, слышишь? Всем вашим недотраханным каватским тварям, и особенно тебе. Линма встала у печки, жадно глядя на Ната. Евнух приладил половник к паху, сделал характерное движение бёдрами. Шаг, и деревянный кончик уткнулся ей ниже живота. — Крепко стоит, да? Он хотел было перехватить орудие поудобнее, но из-за неловкого движения оба яйца выпали на пол и разбились. — Ой, — красноречиво произнёс Нат, наступая ногой на мутновато-желтую жижу. — Ну и ничего, мы и без них обойдёмся. Вскинув подбородок, женщина ждала, что будет дальше. Нат повертел половник ещё немного, а потом швырнул на замаранный пол, кивнул Линме. — На вот. Подними и трахни себя сама. Они помолчали, сверля друг друга ненавидящими взглядами. Наконец, Нат отступился, хромая, отошёл к столу. Линма, угадав его желание, взяла последний уцелевший стакан и, встав на цыпочки, достала бутыль креплёного вина. Разбавив водой, поднесла работнику. Нат залпом выпил. — Каждая девчонка, — начал он мрачно, — рождается у́же, чем надо. Когда она первый раз с парнем, она рвётся, потом заживает, и всё у неё как надо. — И Гарел… — Линма села, где стояла. На мгновение она вернулась на восемнадцать лет назад: сырая темнота храмовых подземелий, объятия возлюбленного, его влажный шёпот, его ласки и боль, а потом свет, унизительный осмотр, оскопитель и перетянутые до черноты яйца Гарела. Её Гарела. Взгляд его измученных глаз, в которых тает последний осколок вожделения, его боль. Две раны под основанием пениса. Она порвалась и зажила, но он… — И Гарел, — подтвердил Нат, гадливо хмыкнув, наблюдая её реакцию. — И Мика, если он не согласится идти под нож прямо сегодня. Линма вскочила, принялась мерить шагами разгромленную кухню. Она металась из стороны в сторону, точно стараясь вырваться из клетки. Так просто и так подло, такой невыносимо отвратительный обман, тысячи изувеченных мужчин и её Гарел, и её Мика… — Я думаю, они кастрировали не только ваших парней, — заметил Нат спокойным тоном. — С тобой они сделали то же самое. Только твоему Гарелу тебя уже не хочется, а ты видишь в каждом столбе его член. Линма резко обернулась, снова оскалилась. Потом вдруг подняла с пола половник, уставилась на него, точно видела впервые в жизни. — А это? Это сгодится? — прошептала она, пронзенная неожиданной догадкой. Нат сразу понял, о чём она спрашивает. — Сгодится. Засунуть, чтобы пошла кровь — и больше не пойдёт. — Тилла, — с губ Линмы слетело имя старшей дочери. Нат кивнул, подтверждая. — Будешь брить её перед свадьбой, не забудь поиметь какой-нибудь палкой. Намажь только маслом или жиром, чтоб лучше вошло, и сойдёт. — Сволочи… — прошептала Линма, обнимая себя руками. Волосы у неё снова стояли дыбом, а притягательные глаза метали молнии. — Почему сраведливые боги прощают им это?! — Ты ещё надеешься на своих справедливых богов? — цинично удивился Нат. — А впрочем, всё справедливо: пошла кровь — давай яйца. Шла же у тебя, верно? — Господа в паланкинах передают этот секрет из поколения в поколение, — прошептала женщина, раскачиваясь из стороны в сторону. Нат презрительно скривил губы. Линма прижала половник к груди, сжала так, что побелели костяшки пальцев. — Сволочи… Сволочи!!! Она ещё некоторое время металась. Так Линма выпускала пар, если её что-то бесило. — Послушай, — её лицо вдруг осветилось медленной хищной улыбкой. Работник посмотрел на неё снисходительно. Линма подсела к нему на лавку, обняла, закрыв глаза. Её нос уткнулся ему в шею. — Мы сможем сделать жизнь детей, наших детей счастливее, чем жили мы… Есть надежда… Мы не дадим храмовым подонкам изувечить их, Гарел… — Меня зовут Нат, — мрачно отозвался мужчина, отталкивая её руки. Линма улыбалась, всё ещё оглаживая его плечи, грудь, живот, бёдра. Дикая, необученная правилам кокетлива, ведомая лишь страстью, она словно хотела вылепить из евнуха своего возлюбленного, как лепят фигурки из глины. Её плоть требовала мужских объятий, её тело покрывалось мурашками от возбуждения, а бёдра раздвинулись, словно сидящий подле неё мог неведомым образом овладеть ею. Это было странно и дико, но Нат понимал, что за чёрным безумием этой женщины скрывалась любовь. Такой была любовь каватской женщины: извращенно-возвышенная, перегоревшая от фанатичной верности. Линма умела мечтать, умела видеть сны и даже спустя годы не желала расставаться с мечтой о счастье быть со своим Гарелом.