Мы поженимся, когда выпадет снег

Мика вернулся домой непривычно собранный, молчаливый. Недолеченная простуда отступилась от него, как, согласно поверьям, чума отступается от безумцев. Утром после долгих молений и разговоров со жрецами он отказался от своей невесты. В Кавате в руках у молодёжи несколько больше свободы выбора, чем в сопредельных государствах. Каждому юноше было очень важно найти именно «свою» будущую жену, а девушке именно «своего» будущего мужа — ведь их союз в будущем будет напоминать скорее крепкую дружбу, чем замужество. Вариант «стерпится — слюбится» работал в Кавате плоховато. Перед глазами Мики был пример крепкой и любящей семьи его родителей, а представить рядом с собой Сиеру после её выходки он не мог. Дни потекли за днями. Родные Сиеры сделали попытку разобраться в произошедшем, но Мика, не выдавая подробностей, стоял на своём: передумал. Как и предсказывал Нат, Сиера вывернулась из переделки, и её выходка, как и поступок чужеземца, осталась в тайне. Мать Сиеры не теряла надежду, что Мика образумится. По законам та девушка, что не нашла себе жениха в установленный срок, отправлялась служить в храм. Одна из её дочерей — сестёр Сиеры — уже носила чёрное облачение жрицы. Молодой человек, предложивший ей руку, погиб за несколько дней до обряда, а теперь подобная участь ждала и Сиеру. Да, справедливые боги всё рассудят и нагрядят девушку, что помогает оскопителям в их непростом ремесле, но всё же что случилось между молодыми?! Не лучше ли одуматься, всё же жениться, завести детей и жить, как все?! Разрыв помолвки со стороны жениха — событие редчайшее. Линма не пустила обеспокоенную женщину даже на порог, и Мика, разумеется, не внял брошенным в запертую дверь упрёкам. Соседи шептались, но никто так ничего и не узнал.

***

Теперь Мика стал больше гулять, уходил далеко из дома и бесконечно смотрел на женщин — молодых, старых, замужних, вдов, невест и тех, кто ещё не дорос. Как правило, о браке договаривались за два-три года до предполагаемой свадьбы, и расторжение помолвки за несколько месяцев до первого снега могло обернуться катастрофой. Но неведомый инстинкт, пробудившийся в Мике, властно велел ему не бросаться на первую попавшуюся девчонку, а выбирать — и выбирать тщательно. Мика удивлялся, почему раньше не замечал, как упруго колычется женская грудь, когда её обладательница взваливает на плечо коромысло с двумя вёдрами. Как обтянутые тканью бёдра при ходьбе выписывают чуть заметную восьмёрку. Днём он смотрел, а ночами обнимал свернутое рулоном одеяло и мечтал, мечтал о том, как обнимет однажды одну из тех красавиц, наводнявших его беспокойные сны. Мика унаследовал внешние черты своего отца и, одновременно, погибельные страсти своей матери. Раздираемый противоречиями, он не знал, как точно называется то, чего он ищет, но был уверен, что узнает с первого же взгляда. При первой же возможности Мика расспросил Ната о том, как могла бы пройти его последняя встреча с Сиерой, если бы у той не было на уме изувечить его. Чужеземец некоторое время журил его, сетовал, что «всех вас тут приходится просвещать» и «спасибо ещё, что бритву к горлу не приставил», но рассказал всё без утайки. За два дня скромный тихоня Мика словно стал старше на несколько лет. Выслушав Ната, он не залился краской, не потупил глаз, но и не остался равнодушен. Сны, полные полуобнажённых и обнажённых совсем женских тел, обрели ещё большую чёткость образов. Слушать его россказни о женщинах и отношениях с ними Мике было тяжело. Тяжело и… Тянуло. Нат рассказывал о женщинах такое, что не пришло бы в голову ни одному мужчине в Кавате, но именно это и приходило к Мике во сне. По его словам выходило, что за границей Кавата переспать с любимой женой — обычное дело, которое не только не возбраняется, но и даже предписывается. А помимо ласк единственной супруги есть ещё десятки или даже сотни возможностей удовлетворить похоть, да хоть бы и руками. Вероятно, Нат немало привирал о своих любовных подвигах, но Мика был покладистым слушателем и жадно глотал каждое слово. Семья всеми силами старалась найти ему невесту. Однажды отец властно приказал Мике следовать за собой и отвел его на другой конец города, где их радушно встретила и накормила какая-то незнакомая семья. Когда взорам гостей предстала девушка, Мика молча поднялся со своего места и вышел. Потенциальная невеста была слепа. Мать и отец почти каждый вечер подолгу шептались на кухне, когда вся семья уже ложилась спать. Ворочаясь в тесной душной постели, Мика слышал, как они спорят о чем-то и не сомневался, чья судьба является причиной их беспокойства. После инцидента с Сиерой Мика стал ловить себя на мысли, что он боится кастрации. Раньше операция подразумевалось само собой: ведь через это проходили все окружавшие его мужчины. Но когда он уже отведал запретный плод, пусть и не в полном объёме, когда он едва не лишился яичек из-за прихоти сумасшедшей… Обряд, через который прошёл его отец, теперь казался ему омерзительным. То, во что он верил с детства, сказки о проклятии, проповеди о смирении, неясные угрозы и запугивание — всё померкло перед осознанием, что у него могут отнять нечто очень важное. Отрезанное ножом будет не воротить, и действительно ли правда то, о чём говорят жрецы? Ведь Нат дожил до тридцати лет с яйцами, и на мир не обрушились непоправимые беды! А его соотечественники и вовсе живут с яйцами до старости и уносят их в могилу. И если правда то, что каждая девушка исходит кровью при первом соитии, тогда налицо самый отвратительный обман. Обман, но… Ради чего?!

***

За летом пришла осень. В городе во множестве росли плодовые деревья. Ветви гнулись под тяжестью груш, слив и хурмы. Под каждым балконом гирляндами свисали тщательно вымытые и вывешенные на просушку плоды. Мика окончательно отбился от рук и забросил работу в бане. Несколько раз он крал и продавал скупщику украшения своей бабушки, которые та надевала в самых исключительных случаях, а потому до поры не хватилась их. Раздираемый противоречиями Мика праздно шатался по городу, поглядывая вокруг голодными мутноватыми глазами. Однажды, возвращаясь домой непростительно поздно, он увидел хромого Ната, ковылявшего по улице. Высокая фигура чужеземца, давно приевшаяся местным сплетницам, уже не вызывала того внимания, что три года назад. Догнав его, Мика пошёл рядом. — Ты откуда? — юноша задал этот вопрос только затем, чтобы не нарваться на такой же от собеседника. Нат хмыкнул. — Мыл за тебя полы, бездельник. — Что?! — Мика удивленно воззрился на хромого чужеземца. Тот пожал плечами. — Вышвырнут тебя из твоей бани, будешь отлынивать. Я сказал, до зимы буду подменять тебя иногда. — Пусть вышвырнут, — фыркнул Мика и не успел увернуться от тяжёлого подзатыльника. Уже у самой двери он искренне поблагодарил Ната и спросил: — Но почему ты мне помогаешь? Почему, Нат? Чужеземец снова усмехнулся, панибратски похлопал юношу по плечу, взъерошил волосы грубой пятернёй. — Просто ты не ублюдок, парень. Ну, как, нашел ты кого-нибудь? Мика посмурнел. Нат задал главный из тех вопросов, на которые он давно устал отвечать. — А что, ты мне кого-то присмотрел? — в тоне юноши снова появился вызов. Чужеземец хладнокровно велел не гавкать на него, а потом добавил вполголоса: — Твоя мать готова зарезать какого-нибудь парня, если тебе приглянется его невеста. Так что высунь голову из задницы и выбирай побыстрее, пока она не перебила весь район и не предложила тебе целый гарем на блюдечке. В тот вечер Мика долго смотрел на мать, хлопотавшую на кухне. Он, конечно, понимал, что Нат пошутил — но пошутил лишь наполовину. Его мать, дикая и неукротимая в минуты ярости, действительно могла убить человека ради счастья своего единственного сына. Она была очень непохожа на Гарела, отца Мики, своего мужа. Тот был гораздо мягче, рациональнее, даже безвольнее жены. В его глазах юноша никогда не видел азартного огня, которым часто переполнялся взгляд матери. Если верить Нату, всему виной послужила проклятая операция, которой подвергаются почти все мужчины в Кавате. Без конца размышляя о женщинах и наблюдая за ними, Мика сделал ошеломительное открытие: его мать была стервозна. Радость быстро переходила в ярость, спокойствие — в агрессию, крик и ругань в смех. Особенно невыносима Линма становилась ближе к тому единственному в лунный месяц дню, когда приходил её черёд идти в храм на поклон к жрецу-осеменителю. Ворочаясь допоздна в постели, Мика обнаружил, что мать ночь напролёт не спит накануне визита к священнослужителю, а после еще несколько дней бесится, срывая злость на домочадцах. — Покрываешь его? — шипела Линма, награждая Ната неприязненным взглядом без нотки благодарности. На следующий день она должна была идти к осеменителю. — Мам, я его не просил, — Мика счёл за лучшее спрятать голову в песок. Нат махнул рукой. — А ты что? — мать схватила сына за оба уха, заставила посмотреть себе в глаза. Мика видел, как раздуваются ноздри, как поджимаются уголки губ, украшенных тонкими морщинами. — От тебя воняет рыбой! На какие деньги ты покупаешь на улице?! — Отец дал. — Врёшь! — Линма резко ударила его по уху. — Стащил запасные бритвы и продал! Думаешь, я не заметила?! Она хлестала Мику полотенцем по щекам и плечам, обзывая последними словами, рыча и подвывая одновременно. Нат спокойно сидел рядом, зачерпывал ложкой крупяную кашу с мясом и ел. Нетронутая порция Мики ждала своего часа на столе. Мать дважды выгоняла его из-за стола и дважды возвращала. Взбешённая Линма задела локтём перегородку, за которой скрывалось её узкое ложе, соседствующее через такую же перегородку с постелью её мужа. Наконец, Нат наелся, отодвинул свою тарелку и решил-таки вмешаться в семейную сцену. — Когда уже Гарел вернётся и уймёт тебя, а? Линма замахнулась и на него, но тут на кухню вошла бабушка Мики. Скандалы, ставшие обычным делом по вечерам на их уютной кухне, наполовину развлекали, наполовину коробили её. — Проклятье, — скрипела старуха, — надо было жениться годом раньше, я говорила! Вон что с ним делается, это всё из-за проклятия… Она имела ввиду то чёрное зло, которое, согласно древнему учению, подавляющее большинство мужчин носят в мошонке. Бабушка никогда не лелеяла надежды, что её внук пройдёт каверзное испытание и сохранит себе яйца. — Тебя не хватало, — буркнул Нат, становясь между ней и Микой. Чужеземец, вероятно, действительно носил в мошонке проклятье до того, как его оскопили — во всяком случае, суеверная бабушка Мики так утверждала. Нат никого не любил, не заводил близкую дружбу. Даже с Гарелом держался холодно и диковато, а уж отец Мики умел расположить к себе кого угодно. Женщин Нат не любил вдвойне и мог при помощи едких слов вылить ушат дерьма на ни в чем не повинную перед ним даму. Он не часто пользовался этим своим талантом, иначе бы быстро вылетел из цирюльни, но те, кто знал его поближе, согласились бы, что характер у него прескверный. Мика, от долгих прогулок ставший склонным к философии, пришёл к мысли, что Нат в принципе не представляет себе, будто бы женщину можно уважать. Ведь для любви необходимо уважение — а Нат считал, что это не главное. Чужеземец, лишённый возможности испытывать влечение, не мог уже научиться жить в согласии с собой и окружающими. Линма ткнула непутевого сына носом в тарелку и деятельно включилась в перебранку. Мика молча ел, не вслушиваясь. Зачем? Дурную весть принёс один из многочисленных друзей его отца. В пылу ссоры на кухне, взрослые не сразу услышали стукив дверь, а когда различили его, отправили одну из трёх дочерей узнать, в чём дело. Она спускалась со второго этажа по тёмной лестнице, старуха наседала на Ната, брызжа слюной, мать ходила из стороны в сторону, а Мика наяву грезил обнаженными женскими телами. Осточертевшая всем свара и неустроенность еще минуту казались невыносимыми, а после померкли перед лицом новой, неожиданной и страшной беды. Симпатягу-Гарела, приветливого и радушного, всеми уважаемого мужчину, самого известного цирюльника на их улице, отца Мики убила копытом лошадь стражника.