Мы поженимся, когда выпадет снег

Нат провёл ночь, яростно мастурбируя в своей комнатке. Он не трудился вытирать сперму с одежды и простыни, а попадая на стену испытывал мрачное удовлетворение. За два часа до рассвета он плюнул на всё и решил бежать прочь, но дверь комнатушки оказалась заперта снаружи. Выбить замок, несмотря на все усилия, Нат не сумел. Как ему после объяснил сонный сторож, на границе существуют определённые правила — что-то вроде комендантского часа для всех чужестранцев, у кого ещё есть яйца. Решивший было начать новую жизнь в новой стране, пусть и такой дорогой ценой, бывший вор рвался на волю, желая бежать быстрее самого лучшего скакуна на ипподроме, только бы вырваться из проклятого места. Но если его выпустят только на рассвете, то времени на побег уже с гарантией не хватит, а значит… На рассвете замок отперли, выпустили чужестранца в отхожее место. Нат нервно оглядывался на сопровождавшего его стражника. — Я тут как бы и сам справлюсь, — заявил он, вполоборота повернувшись к вооружённому пикой евнуху. — Приказ, — безучастно пожал плечами тот. Нат плюнул, расшнуровал штаны и долго мочился в выгребную яму. После, ведомый каким-то безумным куражом, показал евнуху член с целыми и невредимыми яйцами. По головке скатилась последняя капля мочи. Нат стряхнул её. — Хотел бы такие, а? — Не-а, — ответил стражник ему в тон. — Тебе их сегодня отрежут без снега. Не хотел бы я быть сейчас на твоем месте, парень! Нат грязно выругался, направился обратно в комнатушку. Однако, дойти до лестницы ему не дали. На первом этаже чужестранца поджидал облаченный в белое жрец, а также пять вооружённых стражников с религиозными знаками на одежде и оружии. Последние без предисловий накинулись на Ната, заломили ему руки за спину и после короткой возни надели на его запястья железные кольца, соединённые цепью. Щёлкнули застёжки. — У меня есть еще три часа! — голос Ната прозвучал почти так же визгливо, как у окружавших его евнухов. — Отпустите! Три часа! Отпустите, уроды!!! — Эти часы нужны для вашей подготовки, — спокойно провозгласил жрец. Это был, безусловно, мужчина в полном смысле этого слова: из-под широких рукавов виднелись волосатые руки, а подбородок украшала клиновидная бородка. На фоне окружавших их кастратов он казался особенно статным, гармонично сложённым. — Это сделаешь ты?! — прохрипел Нат, пытаясь набрать в пересохшем рту достаточно слюны, чтобы плюнуть в лицо служителю отвратительного культа. — Нет, — беспечно откликнулся жрец, — это сделает жрец-оскопитель. Ну, пойдём. Не оборачиваясь, жрец двинулся к выходу из таможенного здания. Подгоняемый уколами пик, Нат поплёлся следом. В дверях их догнал стражник, перед которым он ещё несколько минут назад хвалился своими причиндалами. Заботливый евнух принёс единственную вещь чужеземца — полотно для кастрации. Центральная улица, вечно оживлённая, встретила ведомого под конвоем чужеземца напряжённым вниманием. Сотни глаз провожали Ната, который с каждым шагом подходил всё ближе к ступенчатой пирамиде храма. На середине пути ему отказали ноги. — Теперь тащите меня в паланкине, сволочи. У меня ещё есть яйца, слышите, вы?! — заявил он конвоирам, истерично смеясь. Те, по всей видимости, давно привыкли к возможным истерикам со стороны своих подопечных. Несколько чувствительных уколов пикой пониже спины вернули Нату возможность идти, хотя и не прибавили желания. Вот процессия достигла подножия пирамиды. Жрец, ни разу не обернувшийся за время пути, возложил обе руки на плечи обречённого, наскоро пробормотал какую-то церемонную фразу о том, что очаги проклятья должны быть выкорчеваны. Нат, поставленный на колени, вдруг резко подался вперёд, схватил зубами белую ткань жреческого одеяния. Он метил тому между ног, но слои белого шёлка не позволили ему укусить жреца за его собственные очаги проклятья. Не успел Нат понять, что промахнулся, как один из стражников ударил его по затылку, и перед глазами взорвались красно-жёлтые искры. Когда Нат пришёл в себя вокруг было темно. Его руки уже были связаны не сзади, а спереди, и вдобавок прикованы цепью к стене. Несмотря на жару, царившую на улице, ему было очень холодно. Сидящий на полу Нат был полностью обнажён, а выбритая накануне мошонка оказалась вымазана какой-то жгучей дрянью. С каждой секундой зуд усиливался. Невыносимо хотелось соскоблить мазь с яиц, чем бы это ни было. Нат приподнялся, попытался повернуться и потереться пахом о каменную стену. На мгновение стало легче, но потом мошонку обдало жаром. Вероятно, в состав мази входили вино и перец. Застонав, Нат прижал пострадавшие яйца к прохладной стене. Он потерял счёт времени. Пытка неизвестностью длилась и длилась, пока не раздались шаги. Кто-то шёл издалека, оттуда, откуда сквозняк приносил запах благовоний и отзвуки песнопений. Нат сел у стены, отчаянно сжал колени, приготовившись к худшему. Вскоре вошел жрец в таком же одеянии, как тот, что сопровождал Ната к месту кастрации и которому тот едва не откусил член. В одной руке служитель культа нес фонарь, а в другой небольшой закопченый котелок. — Благословен смиряющийся, — поприветствовал Ната жрец. Тот нервно сглотнул и плотнее сжал голые ноги. — Мне нужно обработать вам мошонку, — как ни в чем ни бывало заявил пришедший и кивнул на свой котелок. — Уйди, — вырвалось у Ната. Жрец выразительно поднял брови. Выдержав для порядка паузу, он понял, что сидящий перед ним мужчина ещё не смирился до конца со своей участью. По окрику в холодную подземную комнату вошли несколько человек и силой раздвинули Нату ноги. — Не тронь! Отвали! Не трогай меня!!! — орал Нат, но жрец не спеша вымазал содержимым котелка его яйца, член, лобок и внутреннюю часть бёдер. Пальцы тщательно втирали жгучую смесь в кожу несчастного, особенное внимание уделяя мошонке. — Себе там намажь, ублюдок!!! — орал Нат, изнывая от зуда и содрогаясь от осознания того, что до кастрации остались, быть может, считанные минуты. Яйца просто невыносимо жгло. Ни слова не говоря больше, жрец вышел вместе со свитой помощников, и Нат снова остался в темноте один. В припадке истерии он забился в цепях, потом, шипя от боли, снова попытался приложить пах к стене. Через какое-то время снова появился тот же жрец со своим котелком, и всё пришлось проделать сначала. Нат почти не сопротивлялся, когда его опухшие, раскрасневшиеся яйца смазывали тем же раствором. — Не надо, — тихо попросил он. Жрец, немало уязвлённый прежними оскорблениями, бросил на него снисходительный взгляд. По щеке Ната скатилась слеза, потом ещё одна. — Не делайте этого, я уеду. Прямо сейчас уеду, отпустите меня, и я… — Тысячи юношей проходят через это, — пожал плечами жрец. — Здесь, — он покрепче перехватил обречённые яйца, — заключено проклятье. Это болезнь рода людей, очаги проклятья должны быть вырезаны. Вы пришли к нам поздно, но всё еще поправимо, и скоро поправится. Нат плакал, не слушая эту галиматью. Он понял одно: его не выпустят отсюда с яйцами. Интрижки на родине, глупая переделка с любовницей главаря, безумные минуты с Линмой — всё это больше никогда не повторится. Никогда. Когда тот же жрец явился в третий раз, Ната отконвоировали в комнату с небольшим фонтаном, струёй изливающимся из украшенной фаллическим орнаментом глиняной трубки в стене. Пленника снова приковали к железному кольцу. Жрец принялся обмывать его достоинство, то и дело набирая прохладную воду в небольшой ковшик. Зуд притупился. Вымыв и насухо вытерев пах чужеземца, жрец смазал его каким-то новым снадобьем, от которого, напротив, по коже пробежал холодок. Потом Ната провели в очередную тёмную комнату. Те, кто окружал его, хорошо знали это место. Прежде чем глаза чужестранца привыкли к темноте, это повалили, как непригодного к размножению жеребца. Оглушительно звенели цепи, захлёстывались железные кольца. Нат вырывался из последних сил, но так и не смог помешать приковать себя к креслу, очень похожему на то, в котором его накануне обслуживал цирюльник, но застеленном белой тканью для кастрации. В рот, раззявленный в истошном крике, ловко всунули прочный кожаный кляп. Потом что-то заскрежетало, и на распростёртого человека упал луч света. Вероятно, он проникал сюда через хитрую систему линз и зеркал. Голова и ступни Ната оставались в тени, но всё от коленей до груди было отлично освещено. Не проронив ни слова, служители культа отступили в тень, вышли из комнатушки. Нат отчаянно забился, пытаясь вырваться, но все, кто принимал свою судьбу в этом кресле до сих пор, сделали жрецов достаточно предусмотрительными. На этот раз ждать пришлось недолго. На смену последним конвоирам появился человек в расшитом красными нитями белом балахоне. Нат сразу же понял, что это и есть тот самый оскопитель. Не подавая признаков заинтересованности, жрец развязал принесенный узелок из белой ткани, стал раскладывать свои инструменты в полосе света между ног Ната. Звякнуло железо. Подготовившись, оскопитель прочитал молитву и склонился над растянутым перед ним мужчиной. Сухие пальцы небрежно коснулись лобка, пробежались ниже, как паучьи лапы по телу связанной мухи. Нат ловил широко раздутыми ноздрями воздух вперемешку с дымом благовоний. Ладонь жреца медленно, словно с ленцой отогнула сжавшийся от ужаса пенис. Яички забились под паховую кость, и мошонка сморщилась, словно уже была пустой. Сведённые от напряжения мышцы бёдер туго выпирали, натягивая выбритую кожу. Ноги тщетно пытались сомкнуться и закрыть нежные беззащитные яички. Тёплые пальцы жреца осторожно массировали пугливые шарики, то чуть надавливая, то пытаясь пощекотать, то слегка царапая кончиками ухоженных ногтей. Нат снова забился в путах, обливаясь холодным потом, отчаянно мыча в кляп. Лицо его сделалось багровым от напряжения, из обеих ноздрей хлынула кровь. Он чувствовал каждое прикосновение к своим яичкам, в любое мгновение ожидая того, что до них дотронутся ножом. Пальцы впились в деревянные подлокотники железного кресла. Жрец не проронил ни слова, впрочем, Нат всё равно не услышал бы ничего из-за бешеного шума крови в ушах. Длительное время служитель культа массировал его пах, стараясь расслабить мышцы и излечь из-под паховой кости крупные яички. Терпение его было не безгранично, и мерные поглаживания вскоре сменились чувствительными щипками. Жертва не желала расслабляться. Нат проклинал всё на свете, бился в путах, выгибая грудь, но железное кольцо на пояснице крепко удерживало его таз на месте. Оскопитель настойчиво растягивал пальцами кожу мошонки, чуть щекотал головку бессильно обвисшего пениса. Жрец что-то сказал в темный коридор, обращаясь к кому-то, невидимому Нату. Послышались и стихли гулкие шаги, потом снова, а потом Нат увидел боковым зрением женщину в тёмном одеянии. Руки жреца выпустили мошонку, и женщина заняла его место. Нат вздрогнул, словно от сильнейшей боли, когда почувствовал головкой пениса чужое дыхание. Женщина молча лизнула сморщенную от страха плоть, взяла мягкий пенис в тёплый, влажный рот. Нат задыхался, изо всех сил стараясь сломать удерживающие его железные обручи. Ему почудилось, что новую участницу этой отвратительной экзекуции позвали для того, чтобы она попросту откусила ему мужское достоинство. Но женщина не спешила пускать в ход зубы. Немного подержав пенис во рту, она медленно выпустила его. Нат неожиданно ощутил холод мокрой от её слюны кожей и весь покрылся мурашками. Это было очень неприятно, а потому, когда кончик горячего языка снова коснулся головки, мужчина испытал почти облегчение. Женщина не спеша облизывала его достоинство по всей длине, время от времени легонько посасывая самый кончик крайней плоти. Прохладный воздух храмового подземелья, горячий влажный рот, потом снова холод и снова тепло её губ, проворный скользкий язык… Тело Ната против его воли начало отвечать на эти ласки, и вскоре старания незнакомки увенчались успехом. Сначала на стволе вялого пениса разгладились жесткие складки кожи, потом из-под крайней плоти вынырнула синевато-серая головка, с каждой минутой всё более напитывающаяся изнутри кровью. Нат уперся пятками обеих ног в камень, пытаясь податься бёдрами навстречу женским губам. Теперь будущему кастрату подумалось, что перед унизительной операцией ему позволят ещё раз извергнуть семя, и решил воспользоваться такой возможностью. На краю его зрения мелькала склонённая голова женщины, а скоро Нат увидел свой собственный стоящий колом член. Влажные губы пощитывали уздечку, а рука обхватила основание, двигая кожу то вверх, то вниз. Нат прерывисто вздохнул, и вдруг почувствовал, как вокруг его мошонки обвилась петля. Бешено рванувшись, пленник лишь ещё туже затянул верёвку. Напряженный член метался из стороны в сторону, бил его по бёдрам и по лобку, но яйца уже попались в ловушку и не могли нырнуть обратно в своё убежище. Женщина снова наклонилась над его пахом, напоследок поцеловала оба яичка, стянутых шелковой нитью. Нат истошно мычал, бешено вращая глазами. Незнакомка, выполнив свою задачу, двинулась прочь, а на её место снова встал жрец. Священнослужитель тщательно перематывал верёвкой мошонку, разделяя яички Ната, подвязывая их к двум железным колечкам, вделанным в кресло. Нат бился об изголовье затылком, но кожаная подушка не давала ему навредить себе. Жрец натянул растяжки так, словно хотел оторвать мошонку, не прибегая к помощи ножа. Нат взвыл от боли, обливаясь потом и слезами. Мучитель отстранился, впервые взглянул в глаза жертвы. Полулежащий на кресле смотрел на него жалко и умоляюще. Туго стянутые яйца, обернутые кожей мошонки, медленно чернели. Обычно именно в этот момент на пах возлагают несколько горстей снега, чтобы приступить к оскоплению, как только яички оненеют. Когда они, окровавленные, выскакивают из надреза на белое, кажется, что это разбитые куриные яйца вылили на муку. На долю Ната не выпало даже такого скромного счастья, как кастрация на снегу. Жрец тщательно промыл его мошонку прохладной водой, потом показал несчастному маленький ножик, похожий изгибом на половинку луны. Несколько щелчков по обречённым яйцам, и жрец приступил к тому, через что проходят большинство мужчин Кавата. Нат почувствовал холод стали беззащитной мошонкой, потом кончик ножа проник сквозь кожу до середины одного яичка, разрезал ниже. В ту же секунду несчастный ощутил такую боль, что у него помутилось сознание. Невыносимая мука вдруг окончилась, потому что жрец резким движением надавил на перетянутую мошонку и отсёк выскочившее из пореза яичко. Нат лежал на кресле, обмякший и безвольный после перенесённого страдания. Хлопотавший между его ног мучитель тем временем останавливал кровь, зашивал порез. Игла впивалась в нежную кожу, но Нат уже не считал это болью после того, что ему пришлось только что испытать. Бездумно пялясь в потолок, он вдруг ощутил, как жрец снова принялся ощупывать его мошонку и с ужасом вспомнил, что у каждого мужчины по два яичка. Пытка должна была повториться снова, и она повторилась. Вечером, пошатываясь и хромая, Нат выбрался на воздух. Гарел, как и обещал, ждал его на ступенях храма. Предприимчивый новый друг сумел раздобыть телегу, на которую заботливо набросал сена, чтобы только что кастрированный Нат мог прилечь на неё. Не говоря ни слова, цирюльник отвёз его к себе домой, с большим трудом втащил по лестнице на второй этаж. Линма встретила их на крыльце, бледная, с темными мешками под её притягательными карими глазами. Когда Ната устроили в его закутке, хозяйка пришла к несчастному с горшком заваренных, а после остуженных листьев, что дал ему на сдачу торговец полотном. Её заботливые руки осторожно расшнуровали ширинку, стянули с Ната штаны. Гарел стоял в дверях, но едва ли он пришёл из соображений ревности. В Кавате мужская нагота никого не смущает: большинству нечего прятать, а те, у кого ещё что-то осталось, смело выставляют своё богатство напоказ. Линма сокрушённо смотрела на то, что осталось от мужчины, овладевшего ей накануне. В её глазах, обращенных на убитое мужское достоинство, было столько боли, что самый искусный художник не смог бы передать этого на портрете, а самый искусный актер — на сцене. Она уже видела свежие раны под основанием пениса своего возлюбленного, а теперь, когда её могучей страсти на несколько минут дали крошечную лазейку, мимолётный любовник также остался без яиц. Нат вздрогнул и закричал от боли, когда её рука очень осторожно опустила прохладный мокрый лист на его рану. Линма положила ладонь ему на грудь, зашептала что-то, успокаивая. Подошёл Гарел, тоже сказал несколько слов, но Нат не слышал их. Обмякнув, кастрированный чужестранец отвернулся к стене и горько заплакал.