Мы поженимся, когда выпадет снег

Гарел — так звали цирюльника — жил со своей семьёй на втором этаже, прямо над своим респектабельным заведением. Когда они поднялись наверх, ноздри Ната защекотал аромат хлеба, молока, жареной птицы и специй. У обеденного стола хлопотала женщина примерно одних в чужеземцем лет. Проворная и гибкая, она каждым жестом напоминала кошку, даже в чертах лица было что-то неуловимо кошачье. Движения её были безукоризненно точны, грациозны, точно вся нерастраченная на любовные ласки страсть пошла на дела по хозяйству, но при этом ничуть не опошлилась. Замысловатым образом сплетенные косы подчеркивали статную шею и точеные плечи красавицы. — Линма, это Нат, — представил гостя цирюльник. — Поставь тарелку и для него тоже. При виде крупных, точно выложенных изнутри карим бархатом глаз, Нат почувствовал, как по хребту бегут мурашки, а ладони сжимаются в кулаки. Эта женщина никак не была создана для жизни с евнухом. В молодости Линма могла бы покорять сердца своей красотой, да и теперь ещё была весьма привлекательна, но разве кто-нибудь мог оценить это? Четыре человека за последние пятьсот лет? — Очень приятно, — голос у неё оказался певучим и звучал особенно хорошо на фоне визгливого тона мужа-евнуха. — Вы чужестранец? — После, Линма, после, — Гарел радушно усадил бывшего клиента за стол. — Нат, может быть, перейдём на «ты»? Нат согласился, с трудом отводя взгляд от подвижных бёдер Линмы. Ему стало любопытно, чувствуют ли евнухи в таких случаях ревность, но Гарел явно ничего не почувствовал. Вероятно, он так мало знал о видах отношений между мужчинами и женщинами, что попросту не заметил причин для беспокойства. Неудивительно. Линма же, не иначе как женским чутьём, догадалась о мыслях, бродивших в воспаленном мозгу Ната. Днём он думал посетить бордель, благо, деньги у него водились, но быстро осознал, что о подобных заведениях в Кавате и не слышали. Кто бы в них ходил? Теперь, глядя на роковую красоту хозяйки дома, Нат не мог не думать о том, как затащить её в постель. Нет, на родине он не был так уж слаб на передок, но здесь, накануне кастрации ему нестерпимо хотелось переспать напоследок с женщиной. Но, чёрт возьми, как это устроить? Не на столе же, не прямо во время семейного ужина! Закончив накрывать на стол, Линма встала спиной к глинобитной печке, непринуждённым жестом перебросила обе косы вперёд так, чтобы они легли на грудь, подчеркивая дивную и естественную форму высокого бюста. Платье её было перехватывачено на талии широким поясом, свободно свисающий конец которого покачивался в такт движениям бёдер. Женщина стояла, спокойно подставляя себя взгляду чужестранца. Хочешь — смотри. В дверном проёме показались любопытные детские мордашки. Гарел махнул им рукой, велел звать всех на ужин и сам визгливо — иначе он не мог — начал скликать семью к столу. Как оказалось, над цирюльней жили семеро: Гарел и Линма, четверо детей и престарелая мать евнуха. Все с готовностью накинулись на ужин, расхватали лепёшки, застучали ложками, не забывая, впрочем, таращиться во все глаза на Ната. Как ни призывал Гарел семью к порядку, гостя немедленно засыпали вопросами о его родной стране, обычаях и нравах его народа. Отвечая, Нат едва успевал есть, а стряпня Линмы исчезала со стола с невероятной быстротой. Кончилось тем, что хозяин велел жене отложить для гостя щедрую порцию на лепёшку и строго-настрого запретил домочадцам прикасаться к ней. Вскоре они уже дружески беседовали обо всём на свете, обмениваясь шутками и вспоминая весёлые истории. Линма, сидевшая рядом с мужем, время от времени бросала взгляд на гостя. Она по достоинству оценила внимание чужестранца, хоть и не торопилась терять голову. Царственный изгиб её высокой шеи не портили даже первые морщины, а улыбка, тронувшая не знавшие поцелуев губы, была властной и призывной, но ни на гран не заискивающей. — Нат? — переспросила девочка лет семи, узнав имя чужестранца. Потом добавила, прыская от смеха. — На нашем языке это значит орешек! — В вашем языке едва ли орешек означает то же самое, что в нашем, — буркнул Нат, снова вспомнив о предстоящем на следующий день. Линма наградила его внимательным кошачьим взглядом, быстро глянула на мужа. Тот незаметно, но утвердительно кивнул ей. У них было четверо детей: трое девочек и парнишка лет четырнадцати. Поначалу Нат не питал иллюзий о том, кто на самом деле является их отцом, но дружное семейство и тут его приятно удивило. Старший мальчик, сидевший рядом с Натом, был явственно похож на Гарела и ещё больше на свою бабушку. Переводя взгляд с одного на другого, чужеземец всё больше укреплялся в мысли о том, что в этой семье случилось невозможное. На одной лавке с плодами насилия сидело дитя любви, зачатое молодыми супругами не иначе как в их первую и, увы, последнюю брачную ночь. Нат снова вспомнил о том, что ему предстоит, поперхнулся куском моркови и закашлялся. — Время, — напомнила старуха, помогая Линме собирать грязные тарелки. Нат подивился невероятному контрасту этих женщин. Свекровь хозяйки была сухой, в лице и во всем облике её было что-то жёсткое, воронье. Старая дева с самого рождения, излишне набожная, если судить по полоскам ткани с выдержками из писания, украшавшим её пояс, рукава, воротник и тщательно уложенные седые волосы. Такая без колебаний однажды проводила сына на кастрацию, а, быть может, и не одного. Рядом с ней кошачья грация Линмы, её хищные жесты и страстные изгибы тела казались ещё более прекрасными в своей естественной манере. Такая женщина… И живёт со скопцом?! Как же это могло случиться?! Сколько здесь ещё таких?! — Нат, — Гарел жестом велел матери обождать, — пойдёшь ко мне работать? Линма, отошедшая к шкафу в дальнем углу, хищно сверкнула глазами в темноте. — Ты можешь жить с нами, пока не встанешь на ноги. Мне нужен помощник в цирюльне. — Твои клиенты так легко пойдут к незнакомому мастеру?! — Нат вспомнил, как нелегко было доверить брадобрею самую уязвимую часть тела. Ткань штанов непривычно касалась выбритой кожи. В ответ Гарел широко усмехнулся, покачал головой и погрозил пальцем. — Я не это имею ввиду. Будешь точить бритвы, составлять очерёдность клиентов, мыть пол. Линма, ты бы доверила ему точить свои инструменты? Нат удивлённо взглянул на хозяйку. Неужели она тоже занимаемся бритьём мужских яиц перед кастрацией?! Но цирюльник опроверг его догадку, пояснив: — Линма бреет девушек перед свадьбой. Так что, любимая? Жена цирюльника кивнула, не сводя глаз с кандидата в помощники. Потом медленно улыбнулась и беспечно добавила: — Наш прошлый помощник переехал вместе с семьёй, а когда выпадет снег мы просто не справимся своими силами. — Дело не только в этом, — голосом дельца продолжил Гарел. — Ты, Нат, очень бросаешься в глаза. Дня не пройдёт, как весь город узнает, что ты работаешь у нас. Спорю на что угодно, к нам будут заходить попросту из любопытства, а между делом, глядишь и… Супруги одновременно сделали несколько жестов руками, словно держали бритвы и ножницы, потом искренне улыбнулись друг другу, сдерживая смех. Старуха увела детей, чтобы не мешали серьёзному разговору, что-то бормоча о том, что так они опоздают. После притягательные глаза Линмы и дружелюбные глаза Гарела обратились на Ната. — Согласен? Разумеется, Нат принял их предложение. Не в его положении было сейчас отказываться от работы, а тем более от крыши над головой и стола. Когда новый работник и хозяин цирюльни ударили по рукам, старуха снова появилась в дверях. На её лице было нарастающее раздражение. — Время, — ещё раз напомнила она. Гарел виновато улыбнулся. — Сегодня ночная служба на храмовой площади. Мы должны идти прямо сейчас. Жаль, что… — Время! — старуха была неумолима. Линма, не глядя на Ната, выскользнула из кухни, легко сбежала по ступеням вниз. Гарел положил мясистую ладонь на плечо нового работника, серьёзно посмотрел ему в глаза. — Я заберу тебя завтра от храмовых ворот. Удачи, и… — он снова вспомнил, что удачи желать бесполезно, замялся, но, не придумав ничего лучше, добавил, — удачи! — Спасибо, — вздохнул Нат, истово желая, чтобы этот вечер никогда не кончался. Хозяин проводил его до дверей, наскоро попрощался. Нат побрёл прочь, ощущая ночную прохладу кожей выбритой мошонки. Уйти далеко ему, однако, не пришлось. За поворотом улицы Нат вдруг вспомнил, что оставил в цирюльне полотно для кастрации, купленное им днём за баснословные деньги. Нат бросился бежать в обратном направлении, расталкивая стекавшихся к храмовой площади каватцев. Он надеялся, что семейство ещё не успело уйти на богослужение и запереть дверь. Очередной стражник заставил его показать удостоверение беженца, но, отчего-то не удовлетворившись, а может, просто полюбопыствовав, заставил чужестранца расшнуровать ширинку и дать пощупать пока целые и невредимые яйца. Нат слишком торопился, чтобы должным образом покоробиться таким досмотром, а потому очередное унижение снёс сравнительно легко. Дверь цирюльни оказалась заперта, а широкие окна закрыты изнутри темными полотнищами. Нат постучал, потом постучал громче. Уже поворачиваясь, чтобы уходить, он вдруг услышал лёгкий щелчок замка. В тёмном проёме стояла Линма, невидимая с улицы. Нат мгновенно понял всё, и даже больше, чем она могла бы сказать ему словами. Тело его отреагировало молниеносно, и, шагая в темноту цирюльни, он уже чувствовал упругую тяжесть между ног. Линма обвилась вокруг него всем телом, бесстрашно и хищно, не забыв между тем запереть дверь на деревянный засов. Он повалил её на пол, одной рукой спуская штаны. Линма обеими руками обхватила его шею, согнула в колене ноги. Её юбка, задираясь, обнажила совершенной формы голени, белоснежные, точно вырезанные из полированной слоновой кости бёдра. Нат жадно впился поцелуем в её губы, стиснул скрытую под тканью грудь и коснулся напряжённой плотью её промежности. Женщина была не просто мокрой — она текла, изливая столько густой любовной влаги, сколько скопилось за годы воздержания. Жаждущий плоти мужской член нырнул в её лоно, заходил взад и вперёд, и Нат не остановился бы даже под угрозой смерти. Линма царапала ногтями его шею, извиваясь под ним, закрыв глаза. Она отдавалась ему со всей своей страстью, отвечала на торопливые поцелуи, обволакивала Ната своим телом. Его страсть была лишь похотью обречённого, который через десять часов должен был лишиться яичек, но Линма неистово упивалась соитием. Сдерживая стоны, она впилась острыми, как у ласки, зубами в плечо любовника. Её лоно стало вдруг горячим, ещё более влажным, а наслаждение, испытываемое Натом, удесятерилось. За несколько секунд до того, как он довёл её до пика наслаждения, она вдруг простонала: — Да! Гарел, ещё немного! Да-а-а… И закатила глаза, сжимая ногами бедра любовника. Всё её тело пульсировало, расслабленное, удовлетворенное, и вместе с тем всё ещё голодное. Нат кончил, повалился рядом с Линмой на холодный пол. Тяжело дыша, привлек её к себе. Женщина проворно вспрыгнула на него сверху, нанизалась на ещё не опавший член и выгнулась, как тугой лук. Нат запустил обе руки ей под юбку, крепко перехватил упругие ягодицы. Она не умела заниматься любовью, и он никогда не считал себя героем в этом вопросе, но еще никогда он не предавался похотливой страсти с такой жадностью. Линма живым маятником раскачивалась взад и вперёд, обрушиваясь на мужчину градом жадных ласк, изливая себя до дна и наполняясь до краёв. Нат ненадолго позволил ей оседлать себя, а потом перекатился с ней по полу и навалился сверху, снова кончил и снова овладел её горячей тугой плотью. Длинные косы двумя плетьми хлестнули по полу у самого его виска, и Нат разорвал ворот женского платья, добрался губами до стоявших торчком грудей. Затвердевший сосок нырнул ему в рот, а сильное женское тело в руках выгнулось дугой. — Гарел, — шептала Линма в темноте, прижимая его голову к себе. — Гарел… Любимый… Озверевшая от сдерживаемого много лет желания, она пласталась под чужим мужчиной, которого знала всего лишь пару часов, и при этом не изменила тому, кого полюбила пятнадцать лет назад. Её погибельная красота заставила того рискнуть яйцами — и потерять их, обрекая молодых влюблённых на странную, противоестественную жизнь подле друг друга. Да, внутри неё исходил семенем стоящий колом член чужеземца, но в кромешной тьме, на полу цирюльни, среди мелких, сбритых с чужой мошонки волосков с ней был её возлюбленный, отец её первенца. — Я не он, Линма, — шепнул Нат, не вполне разобравшийся пока в их отношениях. Женщина зажала ему рот узкой ладонью, запрещая вырывать себя из сладостной неги. Другой рукой она торопливо ощупала его член и яйца, разбухшие и отяжелевшие после их спонтанной близости. — Вот каково оно… — Линма потерлась о его естество влажными половыми губами. — У тебя четверо детей, — усмехнулся Нат, целуя её. — Конечно, ты знаешь, каково оно. — Не-е-ет, — хищно выдохнула Линма. Нат овладел ей, понимая, что тратить время на разговоры не в его интересах. — Когда я прихожу в храм, никто не коснётся меня, не обнимет и не… А-а-ах! Он закрыл ей рот поцелуем, и на смену словам пришло хриплое дыхание, едва сдерживаемые стоны. Нат кончал быстро, но разгорячённой до последнего предела Линме было нужно совсем немного, чтобы дойти до оргазма. — В храме мне просовывают это, — её рука снова сжала мужское достоинство, — через дырку в ширме. Раз в месяц мне бросают член, как палку собаке! В её голосе было презрение и была ненависть. Нат, лежа на полу, тискал рукой её нагие горячие груди через разорванный ворот. Линма поцеловала его, почувствовав щекой пьяную улыбку удовлетворенного мужчины. — Однажды я пронесу в храм бритву, — сказала Линма маниакально, — и пройдусь лезвием по их членам за то, что они делают с нашими мужчинами… Со всеми нами! Её слова заставили Ната вернуться к реальности. Вспомнился рассказ Гарела о том, что именно Линма держала его пенис, когда бедняге отрезали яйца. Оттолкнув её руки от своего достоинства, он отстранился, встал, подтянул штаны и тщательно зашнуровал ширинку. Линма проворно поднялась, снова прильнула к нему. Никто из них не знал, что следует говорить в таких случаях, но женщина догадалась, чем задела своего любовника. Впрочем, обоим было так хорошо, что мимолётная обида была мгновенно позабыта. — Нам надо уходить, — торопливо зашептала Линма. — Я выпущу тебя через дверь женской цирюльни. Сейчас никто тебя не увидит, иди в таможенный дом по набережной, и… Её рука пошарила в темноте и подняла с пола измятую бумажку. Нат понял, что это его удостоверение беженца. В пылу страсти он выронил его из кармана, а после оно оказалось под их телами, и теперь на левом верхнем его углу, точно печать, красовалась крупная капля спермы. Линма взяла Ната за руку, проворно обошла в темноте кресло, где тому выбрили пах, открыла какую-то новую дверь, потянула любовника за собой. Уже выпуская его на улицу, снова обвила руками шею и впилась в губы последним, самым жадным поцелуем.