Вадрикон: первый посланник Бога

      София проснулась посреди ночи, не понимая, что именно её разбудило. В комнате было темно, лишь полоска света на стене, отброшенная уличным фонарём, разрезала мрак. София села на кровати и прислушалась: звук доносился из спальни Лучано — приглушённый, сдавленный стон. Она накинула длинный кардиган и вышла в коридор.       Дверь в его комнату была приоткрыта, и из проёма по полу лился неяркий свет. Лучано лежал на кровати, чуть запрокинув голову. Агостино сидел на стуле рядом и сосредоточенно занимался ожогом.       — Прости, — негромко сказал он, аккуратно касаясь раны на груди Лучаго. — Я постараюсь побыстрее.       София шагнула ближе, и её сердце сжалось от увиденного. Кожу покрывали плотные тёмные корки, кое-где участки выглядели воспалёнными, с пузырями, которые Агостино осторожно вскрывал стерильным инструментом.       — Почему ему так больно? — шёпотом спросила София, приближаясь.       Агостино бросил на неё быстрый взгляд, но не прервал работу:       — Прошло не так много времени. Даже с обезболивающим боль может быть сильной. Особенно при перевязках.       Он промокнул рану стерильной салфеткой, пропитанной антисептиком. Лучано вздрогнул, стиснув зубы, но не издал ни звука.       — Повреждённые ткани ещё воспалены, — продолжил Агостино. — Внутри ожогов идёт процесс заживления, а это значит — нервные окончания очень чувствительные. Даже лёгкое прикосновение вызывает боль. А я вынужден очищать раны, чтобы не было инфекции.       София невольно поморщилась, когда лицо Лучано исказилось от боли.       — Ему больно даже после обезболивающего? — спросила она.       — Я дал ему анальгетик, — ответил Агостино, покрывая рану мазью. — Но при сильных ожогах местная анестезия не всегда спасает.       Он осторожно наложил на рану стерильную повязку и, когда Лучано приподнялся, зафиксировал её мягким бинтом.       — Сейчас приходится менять повязки раз в день. Иногда чаще, если начинается выделение экссудата. Иначе будет инфекция, а это опасно.       София вновь перевела взгляд на Лучано. Тот, откинувшись на подушку, смотрел в потолок, не моргая. Его губы были плотно сжаты, а дыхание — неровным. Она тихо подошла и, сев на край кровати, коснулась его ладони.       — Всё закончилось, — мягко сказала она. — Агостино закончил.       — Прости, если разбудил, — хрипло прошептал Лучано, посмотрев на неё.       София покачала головой и осторожно поправила подушку под его головой.       — Не извиняйся, — ответила она. — Лучше скажи, если что-то нужно.       Агостино убрал инструменты в аптечку и, поднявшись, наклонился к Софии:       — Если вдруг поднимется температура или боль усилится — разбуди меня.       Она кивнула, и Агостино, бросив последний оценивающий взгляд на Лучано, вышел из комнаты, прикрывая за собой дверь.       София осталась. Она не знала, что ещё можно сделать, но не смогла уйти. Придвинув кресло, просто села рядом и взяла Лучано за руку.       Постепенно его дыхание выровнялось, но напряжение, проступившее на лице, не уходило.       — Я посижу с тобой, — сказала она. — Пока не заснёшь.       Лучано с трудом повернул голову в её сторону. Глаза были усталыми, с проблесками боли в зрачках, но в глубине светилась мягкая благодарность.       — Спасибо, — прошептал он. — За то, что рядом.       София фыркнула и попыталась разрядить атмосферу:       — А куда я денусь? Кажется, нам ещё и апокриф придётся искать вместе, раз без моих царапин не обойтись.       Губ Лучано коснулась слабая улыбка, а потом выражение его лица снова сделалось серьёзным.       — Надеюсь, нам хотя бы не придётся ехать в Гат… — вздохнув, пробормотала София. — То послание, которое ты перевёл, что в нём?       — Там… — тихо начал Лучано, — …где древние законы высечены не рукой человека… а природой… и место это… скрыто за покровом пустынных ветров…       — Замечательно… — протянула София. — Знаешь, мне правда жаль, что твои идеалы разрушены. Ну… ты наверное думал, в Ватикане служат Богу, а там одна сплошная нечисть…       Лучано заметно напрягся, но ничего не ответил. На некоторое время повисло молчание. София видела, как Лучано постепенно расслабляется, но его глаза так и не закрывались.       — Хочешь, почитаю тебе что-нибудь? — вдруг предложила она, глядя на книжную полку на стене: Библия, Коран, Трипитака, Бхагавадгита, трактат «Дао Дэ Цзин»… — А, ну конечно, — криво усмехнулась она. — Очевидно, в этом доме нет ничего, кроме священных писаний. Но если хочешь, я почитаю тебе Библию. Какое Евангелие у тебя любимое?       Лучано негромко рассмеялся и тут же поморщился от боли, попросив воды. София подошла к столу, взяла графин и, налив полстакана, протянула Лучано.       — Спасибо, — допив всё до дна, шепнул он, возвращая стакан.       Прошло несколько минут, прежде чем лицо Лучано вновь немного расслабилось, а веки опустились.       — Расскажи что-нибудь доброе… — чуть слышно прошептал он.       София кинула взгляд на окно, за которым над соседской крышей висела луна, затем снова посмотрела на Лучано и тихо, будто боясь спугнуть покой, который наконец начал его окутывать, заговорила:       — Есть одна арабская легенда о Лунной богине. Она влюбилась в смертного мужчину, который заблудился в пустыне. Когда он оказался на грани смерти из-за жары и жажды, богиня спустилась с неба, чтобы спасти его. Напоила водой, вернула к жизни… Но за спасение он должен был провести всю свою жизнь в пустыне, странствуя под светом Лунной богини. Он стал бессмертным путником, который всегда оставался под её защитой.       Пальцы Софии невольно коснулись покрывала рядом с рукой Лучано, но она тут же убрала их, будто обожглась. Лучано открыл глаза, и их взгляды встретились. Он невесело улыбнулся и прошептал:       — Звучит как наказание.       София покачала головой:       — Или как вечная любовь. Она же всегда освещала ему путь, защищала от бурь. Может, он и не хотел уходить из-под её света.       Они опять замолчали, и тишина в комнате наполнилась чем-то неуловимым. Тёплый свет лампы очерчивал контуры плеч Лучано, его руки, грудь… Сердце Софии внезапно забилось быстрее, и она тут же отвела взгляд, стараясь не выдать свою напряжённость.       — Слушай, а ничего, что я теперь вижу тебя почти голым? — вопрос прозвучал мягко, но с привычной ноткой сарказма. — Когда-то ты чуть не сбежал, когда я просто попросила показать символы.       Лучано открыл глаза и, вяло улыбнувшись, повернул голову к Софии:       — Тебя это беспокоит? — изогнув бровь, спросил он, и впервые в его голосе послышался отголосок издёвки.       — Нет, с чего бы, — фыркнула она, пытаясь разрядить напряжение.       Лучано вновь вяло улыбнулся, и его глаза начали медленно закрываться.       Тусклый свет фонарей рябил на стёклах, а луна, казалось, так и застыла над соседским домом. В комнате царила почти абсолютная тишина, которую нарушали лишь редкие, неровные вдохи Лучано. Он уже спал, но его лицо не расслабилось полностью — боль по-прежнему проступала, не отпускала даже во сне. Лоб морщился, губы иногда подрагивали, будто он пытался подавить стон.       София смотрела на него, чувствуя странную, щемящую нежность. И вдруг, совершенно инстинктивно, она начала петь. Тихо, едва слышно:       — Нэни нэни, жак эннум…       Когда-то, очень давно, эту колыбельную ей пела Амаль. София не знала весь текст, помнила только припев.       — Оммак амра у бук нжум… Уэнта тмира фи аржун… Уа хвэй'итэ бахрэ'тум… Йе эхлиль фи авэль юм… Эннэс куль ла тарэ'ильу…       Она пела и еле заметно покачивалась, словно сама себя укачивала голосом. Лучано даже задышал чуть ровнее. И хотя его лицо расслабилось, София всё равно продолжала тихо напевать, боясь, что боль к нему вернётся, как только она замолчит. Она не знала, кем была для него в этот момент. Но знала, что не уйдёт, пока он не заснёт по-настоящему. Пока ночь не укроет его своей тишиной, а луна — своим светом.