Вадрикон: первый посланник Бога

      В полуденном воздухе витал аромат цветущей мимозы. Солнечный свет падал на пол через окно, оставляя на терракотовой плитке бледные полосы. Лучано сидел за столом, склонившись над переведённым текстом. Верхние пуговицы его рубашки были расстёгнуты, приоткрывая бинты. На столе дымились три чашки с горячим эспрессо, наполняя комнату тёплым ароматом кофе.       Агостино сидел напротив Лучано и потирал переносицу, перечитывая текст, на который уже упало несколько капель кофе. София лежала на диване, держа на коленях блокнот и едва касаясь бумаги карандашом. Линии ложились быстро, улавливая выражения лиц обоих мужчин. Она не задумывалась о деталях — лишь стремилась запечатлеть атмосферу, игру света и тени. Карандаш ритмично царапал лист, оставляя на нём тонкие тёмные штрихи. Иногда София прикусывала губу, едва заметно морщилась, стирала лишнее кончиком пальца. Бумага была тёплой от прикосновений, а сам процесс — почти медитативным.       — Ансельмо до сих пор не смог ничего понять, — задумчиво сказал Агостино, не отрывая глаз от текста.       — А как думаете, что вообще в апокрифе такого важного? — София наклонила голову, чтобы лучше видеть его лицо. — Халид говорил, его текст давно известен. Его копии можно же найти в разных источниках. «И сказал Бог, не разделяйте имя Моё на многие имена…»       — Когда я работал над манускриптом из монастыря Санта-Кьяра в Абруцци, — подключился Лучано, — видел в нём это послание. И другое: «И сказал Я Моим пророкам: «Не стройте храмы из камня, ибо храм — в каждом сердце»…       Агостино сделал глоток кофе, прежде чем заговорить:       — Верно. Всё это — послания из Феномского апокрифа. Они предсказывают появление Писания, которое изменит ход истории… и приведёт к кровопролитию… Ордену важно найти апокриф для того, чтобы доказать, что он был написан задолго до христианства. И если Феномский апокриф действительно окажется древнее христианских текстов, это изменит основы мировых религий, особенно авраамических — иудаизма, христианства и ислама. Также есть легенда, что апокриф указывает путь к тайному знанию.       София села и потянулась за своим кофе.       — Халид и Амаль говорили, что, как только мы найдём апокриф, он приведёт нас к какому-то истинному Писанию… Никто не знает, что это. Всё так запутано.       — Даже для нас, — согласился Агостино. — В каббале есть понятие «Ор а-гануз» — это скрытый свет, который был создан Богом в первые дни сотворения мира. Этот свет открывает перед человеком всю вселенную — от края до края, позволяет связывать причины со следствиями. Он раскрывает основы мироздания. Во многих учениях есть подобный концепт: в буддизме, индуизме, иудаизме, у суфиев…       — А у христиан? — спросила София.       — И у христиан — идея духовного света. Об этом писал Иоанн: «В Нём была жизнь, и жизнь была свет человеков»…       Пока они разговаривали, Лучано сидел неподвижно. Его взгляд был прикован к листу. Он словно не слышал внешнего мира.       — Эй, с тобой всё нормально? — обратилась к нему София.       Лучано не отреагировал. София и Агостино замерли в замешательстве, и комната погрузилась в тишину — ни шороха, ни движения. Лишь солнечный свет медленно полз по полу, и пар над чашками постепенно исчезал.       Прошло несколько долгих минут, прежде чем Лучано наконец поднял голову. Он посмотрел на Агостино. Его глаза были ясными, но в них читалась странная, почти фанатичная сосредоточенность.       — Здесь нет никакой загадки, — с уверенностью заявил он. — В послании всё написано. Прямым текстом.       София отставила чашку и нахмурилась:       — Где апокриф?       — Если в послании речь о нём — да. Это Синай, — ответил Лучано. — Монастырь Святой Екатерины. Три, девятнадцать, четыре — это не просто числа. Это буквы: C, S, D: Civitas Sanctae Desertum — Священный город в пустыне. Civitas Sanctae Catharinae Desertum — город Святой Екатерины в пустыне.       — У тебя одна буква лишняя, — мягко заметила София.       — Возможно, — замешкался Лучано, — это… это какой-то шифр. Возможно, инверсия: Catharinae, Sanctae, Desertum. Но гора кроткого посланника, вершина которой названа огнём, — это точно гора Синай. Моисей, горящий куст.       — Горящий куст? — София пожала плечами.       — Неопалимая купина, — пояснил Агостино. — Бог явился Моисею в виде пылающего куста. Моисей пас овец в пустыне у подножия горы Синай, когда вдруг заметил, что куст горит, но не превращается в пепел. Подойдя ближе, он услышал голос Бога… Но, если место, где находится апокриф, гора Синай, то на её вершине стоит храм Святой Троицы, а не монастырь Святой Екатерины.       — Но храм нельзя назвать «святилищем великомученицы», — возразил Лучано. — Значит — остаётся только монастырь Святой Екатерины. Да, он не на вершине, а у подножия. Но разве это настолько важно?       — Возможно, ты прав, — согласился Агостино.       София, медленно попивая эспрессо, наблюдала за ними с лёгким прищуром.       — Да уж, — хмыкнула она. — Всё кажется таким простым… Тогда почему в Ватикане не смогли расшифровать послание?       — Думаю, они в тупике, потому что послание было адресовано брату Барзуху. Имя явно арабское, а значит, первое, о чём подумали в Ватикане, — что разгадка где-то в мире ислама. Это кажется логичным. «Гора кроткого посланника»… Кто ещё, если не Пророк Мухаммед? Есть хадисы, в которых говорится о его кротости перед Богом, его смирении и мягкости по отношению к людям. А «вершина, названная огнём»…       Агостино откинулся на спинку стула, устремив взгляд в окно, где солнечный свет заливал ветки мимозы.       — Пещера Хира на склоне горы Джабаль ан-Нур. Место, где, по преданию, архангел Джибриль явился Мухаммеду с первым откровением. Слова Аллаха сошли на него, как пламя озарили его душу.       Лучано, нахмурившись, посмотрел на Агостино:       — Откуда вы всё это знаете? Это сказал брат Джованни? Как он…       — Нет, — оборвал его Агостино, подняв ладонь. — Среди кардиналов есть член ордена. Он сообщил, что Ансельмо в замешательстве. Я тоже думал о Мухаммеде… А ещё о Франциске Ассизском. Его кротость была почти легендарной. Он говорил с птицами, исцелял прокажённых, жил в нищете ради любви к Богу. В Тоскане есть гора Ла Верна — там он получил стигматы. А ещё… в послании речь может идти о самом Иисусе. Он самый кроткий из всех. «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю»… Тогда это может быть Гора Блаженств, где Иисус произнёс Нагорную проповедь. Там, среди цветов и олив, он открыл людям истину… Но святилище великомученицы… Оно всё меняет… Всё действительно оказывается таким простым, когда читаешь не глазами, а сердцем… Иногда вера ослепляет… ослепляет настолько, что невозможно увидеть простых вещей.       Его голос звучал тихо, почти устало, словно он сам не до конца верил в то, что говорит. Слова повисли в воздухе невидимыми нитями, натянутыми между ним и Лучано.       — Прежде, чем озвучить свои версии, я хотел услышать твою. И, я думаю, ты прав, Лучано, — наконец обратился Агостино к тому. — Думаю, это Синай… Но цифры в послании… Зачем дважды давать указание на монастырь? Фразы «святилище великомученицы» было бы вполне достаточно.       — Может, — оживилась София, — тот, кто написал послание, полагал, что там ещё построят монастырь, и чтобы наверняка найти нужный, написал аббревиатуру…       Лучано неопределённо покачал головой, устремив взгляд куда-то в пространство, и в комнате вновь воцарилось молчание. София смотрела на Лучано, пытаясь понять, что он чувствует — сомнение, страх, неуверенность?       — Когда? — не выдержав гнетущей тишины, наконец спросила она, переводя взгляд на Агостино. — Когда мы туда поедем?       Она сделала акцент на «мы», показывая этим словом не только вопрос, но и решимость. Агостино внимательно посмотрел на неё, словно оценивая не её слова, а её саму, её намерения. София выдержала его пристальный взгляд, не отвела глаз.       — Если что, без Лучано я не поеду, — чуть погодя твёрдо добавила она.       Лучано вздрогнул, как если бы только что вернулся в реальность.       — Я… — замешкался он… — я…       — Сначала твои ожоги должны зажить, — вмешался Агостино. — А потом ты сам решишь, хочешь ли ехать. С нами… с орденом. Если решишься — я буду только рад.       — Конечно, конечно я поеду, — вдруг сказал он, хотя выражение его лица не изменилось — он по-прежнему был в замешательстве.       Агостино коротко кивнул и обратился к Софии:       — А как твои шрамы?       София провела пальцами по перебинтованным запястьям.       — Перестали кровоточить, — ответила она. — Но ещё не до конца зажили.       Откуда-то издалека донёсся звон велосипедного звонка. София закрыла свой блокнот, и вновь посмотрела на Лучано, потом на Агостино. Их лица были задумчивыми, отрешёнными, словно они оба всё ещё находились где-то там — в строках послания, в лабиринте метафор, ведущих к Синаю.