Вадрикон: первый посланник Бога

      Воскресный вечер растворялся в небе вместе с последними лучами солнца. София ждала новой встречи с Халидом и Амаль, но её сердце замерло на мгновение, когда они появились на пороге. Агостино открыл им дверь, и Амаль вошла первой. На ней было пальто песочного цвета, а длинные чёрные волосы с проседью свободно спадали на плечи. Лучано невольно удивился, увидев, что она не носит платка. Халид шагнул следом — высокий, с аккуратно подстриженной бородкой и пронзительным взглядом. Они улыбнулись — светло, искренне, так, как улыбаются люди, не обременённые ни страхом, ни злобой, — и прошли в гостиную, где уже был накрыт стол. На деревянной поверхности стояли тарелки с закусками и вином, пахнущим ягодами и солнцем.       Лучано полагал, что ему будет тяжело общаться с этими людьми. Он ожидал, что разговоры о вере разделят их, что взгляды не совпадут, но всё вышло иначе. Халид и Амаль оказались людьми удивительного света. Они не говорили ни об исламе, ни о Христе — только о Боге, единой силе.       — София, конечно, тобой недовольна, — с улыбкой заметила Амаль, повернувшись к Лучано.       — София многим недовольна, — негромко ответил тот, сдерживая улыбку.       София закатила глаза, но ничего не сказала, делая вид, что изучает кольца на своих пальцах.       — Но в чём-то мы тебя понимаем, — подхватил Халид. Он говорил неторопливо, как если бы взвешивал каждое слово: — Если ты в тот момент почувствовал, что именно так правильно… Если ты просил Бога указать путь, и он указал… Значит, это было частью твоего пути.       Лучано дважды кивнул. Он действительно просил. И ему действительно ответили. Пусть София этого и не понимала.       — Феномские символы на твоей груди, — сказала Амаль, — тому подтверждение. В конце концов, ты перевёл надпись. Никто не знает, сколько времени ушло бы у ордена или у Ватикана. И смогли бы её перевести вообще…       — Вы знаете, что это за язык? — спросил Лучано.       — Феномский… — ответил Халид. — Но это не один язык. В разные эпохи, в разных странах — его писали по-разному: иногда просто буквами разных алфавитов, где каждая буква несла смысл слова или фразы. Иногда — словами, которые обретали смысл при правильном произнесении. Однако никто точно не знает, почему орден назвал его «феномским».       — Возможно, он произошёл от слова «феномен», — улыбнулась Амаль. — Потому что это не просто язык, а способ передачи тайной информации.       — Именно, — кивнул Агостино, который до этого молча слушал разговор.       София провела пальцем по краю бокала, украдкой взглянув на Лучано — тот сидел, чуть ссутулившись, одной рукой держа бокал с вином, другой — опираясь на подлокотник. Его движения были осторожными: раны давали о себе знать.       — У ордена есть догадки, — продолжил Агостино. — Разрозненные переводы. Обрывки смыслов… Сложно изучать язык, который и не язык вовсе, а подобие шифра.       Он отщипнул от грозди винограда одну ягоду и закинул себе в рот.       — Но твой перевод, Лучано… — Агостино поднял глаза, и в его взгляде сверкнуло что-то, похожее на искру надежды. — В нём есть не только метафоры, намекающие на скрытые знания. Впервые там сказано: где.       София налила себе ещё вина и обвела взглядом присутствующих.       — Где находится апокриф? Или как найти истинный? — спросила она.       — Надеемся речь об обоих, — ответил Халид. В его голосе не было ни ликования, ни уверенности. Скорее сдержанность, граничащая с осторожностью.       Тишина, повисшая после этих слов, была тяжёлой. Лучано аккуратно пошевелился в кресле, и его кольнуло острой болью. Он не подал виду, хотя София заметила, как его пальцы чуть сильнее сжали бокал.       — Расскажите об ордене, — вновь обратился он ко всем сразу. — У ордена есть… офис? Храм или место для собраний, или…       Халид с улыбкой покачал головой.       — Орден — это не культ и не секта, — сказал он. — Таким его пытается представить Ватикан. Но мы не признаём организованную религию, иерархию, не строим храмов. Их и так слишком много.       Амаль тепло улыбнулась, взглянув на мужа, а затем перевела взгляд на Лучано:       — Ты читал Евангелие от Фомы?       — Да, — кивнул тот, — но церковь его отвергла.       — А кто есть «церковь»?.. — задумчиво спросил Агостино, покручивая бокал в руке.       — Тогда ты помнишь слова Иисуса: «Разруби дерево — и я там, подними камень — и ты найдёшь меня», — продолжила Амаль.       — Так говорил и Лука: «Царствие Божие внутрь вас есть»… — добавил Лучано.       — Именно. — Халид сделал глоток вина. — Мы верим, что для общения с Богом не нужны стены. Люди веками строили храмы, превращая их в центры власти, а не веры. Мы собираемся в домах друг друга. Или в местах, где можно быть ближе к сотворённому, а не созданному человеком — у моря, в горах, в лесах.       Лучано кивнул. Он знал, что многие ранние христиане верили в подобное. Собирались в домах, в катакомбах, вдали от сооружений и иерархий.       — А как же… — он помедлил, подбирая слова, — передача знаний? У вас же должны быть записи, документы…       — Мы придерживаемся устной традиции, — сказал Халид.       Лучано удивлённо вскинул брови, но Амаль уточнила:       — Не полностью.       — Для действительно важных сообщений мы используем феномский язык, — пояснил Халид. — Но только для передачи смысла, а не хранения. Орден не оставляет следов. Мы не прячемся, мы — не организуемся.       Лучано откинулся на спинку кресла, стараясь не задеть перевязанную руку. Он посмотрел на Софию, потом снова перевёл взгляд на Халида.       — София говорила, что в ордене только мужчины. Почему так?       Халид заметно удивился, а потом покачал головой:       — Это не так.       София нахмурилась:       — Но я же помню…       — Ты была ребёнком, — мягко заметила Амаль. — Могла неверно понять или запомнить.       Халид отпил немного вина и задумался.       — Хотя… В каком-то смысле ты права, — сказал он Софии. — Лет двадцать назад в ордене действительно почти не было женщин. Символы, которые появляются на коже, долгое время считали знаком священнослужителей. Их носили те, кто уже был посвящён. Монахи, священники, раввины, имамы, буддийские ламы, зороастрийские маги, индуистские свами, даосские наставники, шаманы тенгрианства, суфийские дервиши, коптские абуны, синтоистские каннуси… и многие, многие, многие другие… — Он ненадолго замолчал, а потом продолжил: — Эти люди знали свою веру. Они прошли через испытания, сомнения… Но их сердца остались с Богом. Они были сильны в духе и разуме, знали, что ищут, и потому в глубоких молитвах или медитациях им являлся Вадрикон. Кто-то его звал душой природы, кто-то — искрой космоса. А женщинам… — Халид вернулся к изначальному вопросу Лучано, — всегда приходилось нелегко. Всегда.       Он посмотрел на жену, и его взгляд потускнел.       — Мужчину, к которому пришло видение… в некоторых местах, в некоторые времена могли даже назвать пророком. К нему прислушивались, его слова обсуждали. Но женщина… Женщина, говорящая, что видела то, что недоступно другим, всегда вызывала страх. А страх порождает жестокость.       Лучано заметил, как София напряглась.       — В средние века инквизиция не церемонилась, — продолжил Халид. — Если женщина знала больше, чем должна, если видела что-то, что не могли объяснить священники — её сжигали. Или бросали в воду со связанными руками, чтобы проверить, утонет ли. Если тонула — значит, была невиновна, но мертва. Если выплывала — значит, ведьма, и её ждала казнь.       — Позже стало не лучше, — негромко добавила Амаль. Позже женщин считали одержимыми. Проводили обряды экзорцизма, но когда понимали, что это бесполезно… убивали — подселяли в них демонов.       Лучано некоторое время сидел молча, обдумывая услышанное, а потом, заметив, как помрачнела София, решил сменить тему:       — А как орден получил своё название? Почему зовётся орденом Священной Звезды?       Халид кинул взгляд на Агостино:       — Ты ответь, брат. Ты переводил то послание.       Агостино поднял голову и медленно заговорил:       — Орден назван так из-за одного пророчества. В конце XVIII века в Египте, в руинах безымянного храма неподалёку от Фив нашли один манускрипт. Он был записан на узкой полосе обработанного папируса — но не обычного. Поверхность была тёмной, вымоченной в смоле. Символы на папирусе показывались при определённом угле света. Это те же феномские символы, что проявляются на коже: древнеегипетские иероглифы и арамейские буквы. Послание гласило: «Когда звезда коснётся неба и земли, путь будет явлен»… — Агостино налил себе ещё вина и продолжил рассказ: — Долгое время никто не мог понять, что это значит. Одни считали, что речь идёт об астрономическом явлении, другие — что это метафора, указывающая на человека, связанного и с божественным, и с земным миром. И хотя смысл пророчества до конца так и не был раскрыт, название ордена появилось именно тогда.       Вечер тёк спокойно: разговоры сменялись, вино медленно убывало из бокалов, а свечи на столе догорали, оставляя в воздухе тонкий аромат воска. Лучано слушал истории Агостино и Халида с Амаль и всё сильнее чувствовал, что среди этих людей он не просто гость. Пока он боялся признаться даже самому себе: может, орден — его новый дом? Может, ему встретились эти люди не просто так?       Когда пришло время прощаться, они обнялись на пороге, обменявшись поцелуями и обещаниями встретиться вновь.       Стоило Халиду с Амаль уйти, а двери закрыться, как дом погрузился в тишину. Но она продлилась недолго: спустя несколько минут её нарушил телефонный звонок. Звук был неожиданным, и все инстинктивно напряглись.       — Может, не стоило распускать охрану? — София спросила Агостино, глядя на того с беспокойством.       — Всё в порядке. Улицу патрулируют наши люди, — ответил он и, подойдя к телефону, поднял трубку: — Слушаю.       Через мгновение его лицо смягчилось.       — Лучано, это отец Бьяджо, хочет тебя слышать.       Лучано сообщил отцу Бьяджо о своём самочувствие, поинтересовался, всё ли в порядке у самого отца, и затем на некоторое время замолчал, прижимая трубку к уху. А потом его голос стал мягче: — Мам, со мной всё хорошо… Да, обещаю… Всё нормально…       Он говорил тихо, почти шёпотом, но в этих словах было столько нежности, что София невольно почувствовала, как сжимается её сердце. Она обменялась взглядом с Агостино, и они молча вышли из комнаты.       Поднимаясь по лестнице, София ещё раз оглянулась вниз — Лучано уже сидел в кресле, в полумраке, держась за трубку обеими руками, словно боясь, что тонкая ниточка, связывающая его с домом, оборвётся.