Вадрикон: первый посланник Бога

      Весна приходила неспешно. Дни становились длиннее, солнце вытесняло зимнюю сырость, и на деревьях уже мелькали первые листья.       В отличие от центра Рима, шумного и многолюдного, в этом пригороде было тихо. Узкие улочки, вымощенные камнем, круто поднимались вверх и спускались вниз. Мусульманский квартал казался отрезанным от остального города: здесь жили в основном семьи мигрантов, маленькие лавки торговали специями, пахло свежим хлебом и кофе. По утрам во дворах звучала арабская речь, смешиваясь с итальянской. Люди тут не задавали лишних вопросов. И это было хорошо. Потому что в Ватикане, в самом сердце католического мира, в эти дни было неспокойно.       С начала марта в церковных коридорах ходили тревожные слухи. Говорили, что Папе Иоанну Павлу II угрожает опасность, что готовится нападение. Слухи множились, но никто не мог сказать наверняка, откуда исходит угроза. Среди множества версий одна звучала особенно громко: орден Священной Звезды.       Орден никогда не был заинтересован в убийстве Папы, однако Ватикан не стал рисковать — проект по поиску утерянного апокрифа был закрыт, все исследования остановлены. Священников, занимавшихся поисками, отозвали. Для ордена это был отличный шанс — опередить Святой Престол и добраться до апокрифа первыми.       Когда Агостино связался с братом Джованни, тот подтвердил новости:       — Насколько мне известно, перевод Лучано так и не удалось интерпретировать. Теперь им занимается монсеньор Ансельмо и ещё несколько кардиналов. Но успехов у них пока нет. О Лучано никто ничего не говорит… — чуть погодя добавил он. — Все делают вид, что ничего не случилось.       Лучано же почти всё время спал. Он просыпался лишь на короткие промежутки, чтобы поесть или выпить воды. Ему помогали дойти до туалета, но даже это давалось ему с трудом. Ожоги на груди и на руке причиняли боль, хоть она уже не была такой острой, как в первые дни.       Агостино ухаживал за ним, менял повязки. Несмотря на то что он сам всё ещё был истощён, не позволял себе расслабиться. Любое промедление или ошибка в уходе за ранами могли привести к осложнениям. И он работал. Молча, сосредоточенно.       — Давление стабилизировалось, — сказал Агостино, глядя на экран тонометра. — Но пульс всё ещё слабый. Как ты себя чувствуешь?       — Слабость, — голос Лучано был немного хриплым. — И спина болит от того, что постоянно лежу.       — Это даже хорошо, — улыбнулся Агостино. — Значит, скоро начнёшь ругаться, что тебе скучно.       Лучано чуть улыбнулся краем губ.       — Сейчас будет неприятно, потерпи, — предупредил Агостино.       Он разрезал бинты хирургическими ножницами, стараясь не задеть кожу. Затем снял старую повязку с груди, делая это медленно, потому что марля кое-где прилипла. Лучано вздрогнул, но не издал ни звука. Под бинтами обнажился ожог — красный, с участками желтоватого фибрина, тонкими корочками, местами кожа выглядела влажной.       — Хорошо, инфекции нет, — заключил Агостино, внимательно осматривая повреждение. — Ткань восстанавливается.       Он смочил стерильную марлю в антисептическом растворе и провёл по краю ожога. Лучано едва заметно втянул воздух сквозь зубы.       — Жжёт?       — Чуть-чуть, — на грани слышимости ответил он.       Но Агостино видел, как его зрачки сузились от боли.       Он повторил процедуру, слегка касаясь поверхности раны, удалил остатки некротических тканей. Затем взял другую марлю, уже сухую, и промокнул воспалённое место.       — Сейчас мазь, потом наложу новый бинт, — сказал он.       Он открутил колпачок алюминиевого тюбика с заживляющей мазью, выдавил немного на палец и осторожно распределил по ожогу. Лучано чуть напрягся, мышцы его груди дрогнули.       — Потерпи, — мягко сказал Агостино, накладывая стерильную салфетку поверх раны и фиксируя её бинтом.       Потом он взялся за руку.       Ожог на предплечье выглядел хуже. Кожа здесь была тоньше, и повреждение оказалось глубже. Края всё ещё оставались воспалёнными, хотя уже не такими красными, как в первые дни. Лучано смотрел в сторону, крепко сжимая пальцами край простыни.       — Готов? — спросил Агостино.       Тот коротко кивнул.       Снятие старого бинта далось тяжелее — марля прилипла к ране, и когда Агостино начал её осторожно отлеплять, Лучано невольно дёрнулся, шумно выдохнул через нос.       — Потерпи. Ещё немного, — тихо сказал Агостино.       Резким, но точным движением он убрал повязку полностью. Кожа под ней выглядела натянутой, местами розовой, местами всё ещё повреждённой. Он проделал ту же процедуру: антисептик, обработка, мазь.       Когда он закончил, Лучано молча прикрыл глаза, уронив голову на подушку.       — Всё, — сказал Агостино. — Теперь отдыхать.       Вечером тишину дома нарушил телефонный звонок. Агостино, сжимая трубку, слушал низкий, чуть глуховатый голос отца Пио.       — Ситуация накаляется, — без лишних предисловий сообщил он. — В Ватикане усиливают охрану, но никто толком не знает, кто готовит покушение на Папу, и готовит ли вообще. Одно могу сказать точно: некоторым кардиналам выгодно обвинить в этом орден. Нужно быть очень осторожными.       Агостино коротко кивнул, хотя отец Пио этого не видел.       — Мы осторожны, — ответил он.       — Надеюсь, — в голосе отца Пио послышалась усталость. — Я свяжусь, если узнаю что-то ещё.       Разговор прервался. Агостино положил трубку и задержался на мгновение, всматриваясь в окно, за которым сгущались сумерки. Потом развернулся к отцу Бьяджо, читающему в кресле газету, и твёрдо сказал:       — Вы должны вернуться домой.       Тот удивлённо поднял голову.       — Почему?       Агостино говорил спокойно:       — Не нужно, чтобы пошли слухи, что отец Бьяджо, приехавший в Рим, тоже бесследно пропал.       Бьяджо промолчал.       — Лучано в надёжных руках. Я обещаю, что позабочусь о нём. А вы должны вернуться домой. Скажите его близким, что всё хорошо. А остальным… — он посмотрел Бьяджо прямо в глаза, — что не знаете, где он.       Бьяджо сжал губы.       — Это похоже на трусость.       — Нет, это похоже на здравый смысл, — возразил Агостино.       Некоторое время они молчали. Потом Бьяджо кивнул.       — Хорошо.       — Вас проводят двое наших. До самого дома. Чтобы с вами ничего не случилось.       — Я понял.       — Орден собирает материалы против монсеньора Ансельмо, — продолжил Агостино. — Когда придёт время, мы соберём трибунал и оспорим все решения. Разберёмся, на каком основании Лучано лишили сана, и не было ли там ошибок. А они были. Правда восторжествует, отец.       Бьяджо ничего не ответил, только коротко кивнул.       Перед уходом он зашёл в комнату Лучано. Тот не спал, хотя его глаза были полуприкрыты.       — Я уезжаю, — как есть сказал Бьяджо.       Лучано чуть приподнялся на локте.       — Уже? Почему?       — Так будет лучше. В Ватикане неспокойно… — ответил Бьяджо. — Я буду звонить каждый день. Если тебе что-то понадобится — проси, не стесняйся.       — Спасибо, — тихо произнёс Лучано. — Если сможете… найдите слова утешения для моих родителей.       Бьяджо сжал его запястье.       — Всё будет хорошо, мальчик мой. Обещаю.       Они молча посмотрели друг на друга, потом Бьяджо отпустил его руку, благословил на прощание, поднялся и вышел.       Вечер пах весной. Высокое небо окрасилось в тёплые оттенки розового и лилового, где-то вдалеке лаяли собаки, а на улицах слышался гул приглушённых голосов.       Отец Бьяджо только шагнул за порог, когда заметил Софию. Она быстрым шагом направлялась к дверям. Её тёмные волосы были слегка растрёпаны, а на губах играла лёгкая улыбка.       Отец Бьяджо тепло ей улыбнулся.       — Сегодня ты поздно, дочка.       София чуть склонила голову, улыбаясь в ответ.       — Были дела, — ответила она, а потом, заметив дорожную сумку в его руке, нахмурилась. — Вы уезжаете?       — Да. Так будет правильно. Отец Агостино тебе всё объяснит.