Вадрикон: первый посланник Бога

      В архивах было тихо: лампы слабо жужжали, бумага шелестела. Два манускрипта, которые Лучано выдали сегодня, требовали полного погружения и концентрации. Однако и в этот раз в текстах не было ничего примечательного: опять описания будничных забот монашеского братства. Лучано почти машинально переписывал текст. С каждым днём процесс становился всё более утомительным и однообразным, а атмосфера вокруг проекта — напряжённой.       Когда работа была закончена, Лучано направился к монсеньору Ансельмо. Тот встретил Лучано, как обычно, сдержанно и прохладно. Лучано зашёл и вежливо склонил голову.       — Ваше высокопреосвященство, я бы хотел извиниться перед вами, — сказал Лучано, и глаза монсеньора округлились от удивления. — Я вёл себя неподобающе, позволил себе сомневаться в проекте. Я допустил ошибку, что начал интересоваться Вадриконом, когда отец Эмилио сказал, что это лишь бредни монахов.       Ансельмо поднял бровь, но не прервал его. Лучано продолжил, подбирая слова с особой осторожностью:       — Поэтому впредь я буду выполнять только свою работу и не позволю себе отвлекаться на вопросы, не имеющие отношения к моим обязанностям.       Монсеньор встал из-за стола и подошёл к окну, за которым дождь всё также стучал по каменной мостовой. Секунду он смотрел на внутренний двор, затем повернулся к Лучано и вполголоса, почти ласково сказал:       — Я понимаю, отец Лучано. Вы молоды, и любознательность — ваша природа. Это не прегрешение, а лишь юношеская пылкость. Благодарю вас за откровенность и за то, что нашли смирение в себе. Мы все учимся. Вы делаете свою работу хорошо, и сейчас это то, что угодно Богу.       А вечером Лучано отправился к брату Джованни, намереваясь признаться в недавней лжи. Постучавшись в деревянную дверь, он услышал голос Джованни, приглашающий войти.       — Брат Джованни, — начал Лучано, присаживаясь на стул напротив старшего монаха, — я должен вам кое-что сказать. Я ждал звонка, но не от друга, как сказал вам раньше.       Джованни медленно поднял голову, его мутные глаза вгляделись в лицо Лучано, словно сквозь дымку. Он не спешил отвечать, лишь слегка подался вперёд, показывая, что внимательно слушает.       — Это была незнакомка, художница, которую я встретил на улице. Она рисовала ангелов, и её картины привлекли моё внимание. Я хотел поговорить с ней о её ангелах.       Глаза брата Джованни слегка сузились, но выражение лица осталось невозмутимым. Он ждал продолжения, и Лучано продолжил:       — Я солгал из страха. Побоялся, что вы неправильно истолкуете мои намерения и решите, что она может интересовать меня как женщина. Но это не так. Меня интересовали её картины, её взгляд на ангелов, на веру. Но, вероятно, я оказался ей не интересен. А может, я очаровался лжеискусством, и Господь оградил меня от него.       Джованни, казалось, задумался над словами Лучано. На лице мелькнула тень беспокойства, но не осуждения. Взгляд смягчился. Лучано был рад, что его слова достигли нужного эффекта, но вместе с этим чувствовал себя виноватым за новый обман. Молчание брата Джованни и тишина комнаты только усиливали внутреннее напряжение, и руки Лучано невольно задрожали.       Брат Джованни глубоко вздохнул и мягко сказал:       — Иногда страх может побудить нас на ложь. Но ваши намерения кажутся мне искренними, отец Лучано. Помните — в стенах монастыря нет места для лжи. Ваша честность сейчас показывает, что вы на правильном пути.       На следующий день, когда Лучано пришёл в архивы, монсеньор Ансельмо встретил его с приветливой улыбкой. Лучано внутренне сжался, не зная, что это могло бы значить. Обычно Ансельмо был серьёзен, но сегодня в его взгляде было больше тепла, чем за все предыдущие дни.       — Ну что ж, отец Лучано, надеюсь, вы готовы к работе? — спросил он, всё с той же дружелюбной улыбкой.       Это было слишком неожиданно для Лучано. Куда делась былая сдержанность и формальность?       Пока монсеньор говорил, мысль кольнула сознание Лучано: возможно ли, что Джованни сообщил Ансельмо о том, как он, Лучано, признался в своих сомнениях и интересе к Софии? Может, теперь Ансельмо решил, что Лучано больше не станет задавать неудобных вопросов и копаться в тайнах?       В течение дня монсеньор несколько раз заходил в архивы и каждый раз бросал на Лучано дружелюбные взгляды. Однако эта перемена в Ансельмо одновременно вызывала у Лучано тревогу. Он думал: «А может, они заподозрили меня в чём-то? Догадались о лжи?» Теперь ему придётся быть ещё осторожнее.       Закончив работу, Лучано уже шёл по коридору архива к выходу, когда вдруг заметил отца Сильвио — одного из участников проекта. Отец Сильвио посмотрел на Лучано как-то странно — взгляд был долгим, словно он собирался что-то сказать, но не решался. Лучано, почувствовав это, остановился и, улыбнувшись, подошёл ближе.       — Добрый вечер, отец Сильвио, — обратился к нему Лучано. — Как продвигается ваша работа?       — Добрый вечер, отец Лучано, — улыбнулся тот. — Всё идёт… нормально. Столько всего ещё нужно перевести… А как у вас?       — Да, примерно так же, — ответил Лучано.       Отец Сильвио кивнул, но затем понизил голос и спросил с некоторым колебанием:       — Слушайте, а вы не замечали чего-то странного... в самом проекте?       Но прежде чем Лучано успел ответить, в дальнем конце коридора появился помощник монсеньора Ансельмо — отец Винченцо. Это был высокий священник, лет пятидесяти, с аккуратно подстриженной бородкой. Отец Винченцо считался правой рукой Ансельмо и часто следил за порядком в архиве. Его появление заставило обоих священников замолчать. Отец Винченцо кинул на них быстрый, но многозначительный взгляд.       — Добрый вечер, отцы, — голос Винченцо прозвучал холодно и деловито.       — Добрый вечер, отец Винченцо... До свидания, отец Лучано. — Отец Сильвио нервно поправил сутану и пошагал прочь.       Вечером, после трапезы, Лучано подошёл к брату Джованни и предупредил, что завтра собирается на исповедь в Санта-Мария-Маджоре, а потом хотел бы посетить несколько храмов Рима, чтобы проникнуться духом Адвента. Джованни одобрительно кивнул и благословил его.       Но теперь, лёжа на кровати в своей келье, Лучано волновался: «Как много знает Джованни? Доложит ли он и об этом Ансельмо? Может ли кто-то следить за мной завтра?»       За окном царила ночь. Ветер бился о толстые каменные стены монастыря, принося с собой эхо дождя. В темноте мысли Лучано были особенно тяжёлыми и неотступными. Он вновь и вновь представлял завтрашний день и встречу с Софией, в глубине души ощущая — после этого что-то должно проясниться.       Его сомнения переплетались с чувством вины. Он нарушил обещание — и данное Богу, и самому себе. Снова солгал брату Джованни, снова скрыл правду от Ансельмо… И в то же время его мысли возвращались к разговору с отцом Сильвио… Что, если он был не единственным, кого терзали сомнения по поводу манускриптов? Не единственным, кто ощущал гнетущую атмосферу, особенно после исчезновения отца Эмилио. Возможно, все участники проекта испытывали схожие сомнения, но никто не решался открыто об этом заговорить. Кому можно доверять?       Лучано шумно выдохнул и стал просить у Бога прощения и защиты. Он молил, чтобы его завтра не раскрыли и чтобы день прошёл без трагических происшествий. «Господи, дай мне знак, что это всё не зря», — шептал он в темноту, чувствуя, как холод ночи просачивается сквозь стены кельи.       Закрыв глаза, он ещё долго не мог уснуть, прислушиваясь к своим мыслям и дождю. Завтра могло произойти что угодно.