Вадрикон: первый посланник Бога

      После вечерней трапезы в монастыре Лучано решил поговорить с братом Джованни — вдруг тот что-то слышал о загадочном ангеле Вадриконе? Постучав в тяжёлую деревянную дверь кабинета старшего монаха и получив разрешение войти, Лучано прошёл внутрь. Склонившись над фолиантом, брат Джованни сидел за столом, залитым тёплым светом лампы. Его дрожащие руки медленно перелистывали страницы.       — Брат Джованни, можно вас побеспокоить? — вежливо начал Лучано.       — Конечно, отец Лучано, — подняв голову, ответил брат Джованни и сложил руки на столе.       Лучано не стал ходить вокруг да около:       — Я изучал манускрипты, и имя одного не известного мне ангела привлекло моё внимание. Я не нашёл о нём информации в источниках церкви… Ангела зовут Вадрикон. Вы когда-нибудь слышали о нём?       Лицо брата Джованни мгновенно изменилось, будто память пробудила что-то опасное. В глазах читался испуг.       — Нет, я никогда не слышал такого имени, — сказал Джованни, но голос дрогнул.       Лучано насторожился:       — Точно не слышали? Может быть, ангел упоминался в каких-то старых текстах?       Джованни покачал головой и уже твёрже произнёс:       — Точно, отец Лучано. Это имя мне неизвестно.       Набравшись смелости, Лучано решил задать ещё один вопрос:       — А что-нибудь о безумии монахов? Мне попался манускрипт с острова Сальтио…       Джованни глубже вжался в кресло, упорно избегая зрительного контакта с Лучано.       — Безумие монахов? Это клеветнические слухи, — отмахнулся он, всем своим видом показывая, что не желает продолжать разговор, и перевёл взгляд на фолиант.       Поблагодарив брата Джованни за ответы, Лучано уже собирался покинуть его кабинет, когда вдруг вспомнил о Софии.       — Брат Джованни, мне никто не звонил сегодня?       Вопрос прозвучал неожиданно даже для самого Лучано.       — Нет, отец Лучано, — ответил брат Джованни, не поднимая головы.       Лучано кивнул и, выйдя из кабинета, направился в сторону своей кельи.       Следующие три дня Лучано провёл в тишине архивов Ватикана. Он перевёл четыре манускрипта, каждый из которых представлял собой дневники монахов: записи о распорядке дня… о том, как распределялись обязанности… размышления о святых праздниках… В первых нескольких манускриптах это было любопытно, но к третьему дню Лучано уже знал, что и завтра его будет ждать очередная однообразная хроника.       Пока Лучано продолжал работать в архивах, он дважды подходил к брату Джованни с вопросом: не звонил ли ему кто. И оба раза старший монах отвечал уверенно и с лёгким недоумением: «Нет, не звонил».       Вечером того же дня, когда Лучано закончил перевод, монсеньор Ансельмо пригласил его на разговор.       — Вызывали, ваше высокопреосвященство? — ощущая нарастающее беспокойство, спросил Лучано и прошёл в кабинет.       Монсеньор остановился рядом, скрестил руки на груди и произнёс тихо, но уверено:       — Отец Лучано, я хотел бы поговорить с вами о том, что мы здесь делаем. Всё, что касается переводов манускриптов, является строго конфиденциальным.       Взгляд монсеньора был проницательным, и Лучано сразу понял — его беседа с братом Джованни не осталась незамеченной.       — Ваше высокопреосвященство, мне просто стало любопытно, и я… я… пытался разобраться. Я… — из-за волнения речь Лучано звучала путано.       — Мы сами пока не до конца понимаем, что всё это значит, — рассудительно продолжил монсеньор. — И я хотел бы, чтобы вы осознавали, что любые разговоры о наших делах могут вызвать нежелательные последствия.       Лучано почувствовал, как по его спине пробежал холодок. Он не ожидал, что его любопытство вызовет такую реакцию.       — Такого больше не повторится, ваше высокопреосвященство, — заверил его Лучано.       Монсеньор сжал губы и кивнул.       Четвёртый день стал для Лучано особенно сложным. Как ни пытался он увлечь себя переводом, скука то и дело накатывала волной. К пятому дню усталость Лучано стала не столько физической, сколько умственной. Он начал терять концентрацию, пропускал целые предложения, потому что они были невероятно однотипными. Эти истории о монашеской жизни давили на его разум, а страницы, казалось, тянулись бесконечно.       Остальные участники проекта все эти дни также усердно занимались переводами. Но после исчезновения отца Эмилио атмосфера в архиве стала более напряжённой. Монсеньор Ансельмо, принявший на себя руководство проектом, неожиданно ввёл строгое правило, касающееся общения между переводчиками. Ансельмо считал, что информация о содержании манускриптов может оказать пагубное влияние на качество её интерпретации. Он был полон решимости предотвратить любое вмешательство извне. Поэтому участникам было строго-настрого запрещено обсуждать, какие именно тексты они переводят и какие выводы делают. Это решение вызвало замешательство и даже негодование среди участников проекта, однако всё, что им оставалось, — беспрекословно повиноваться.       На шестой день монсеньор Ансельмо встретил Лучано у дверей зала, держа в руках два небольших манускрипта. На его лице не было привычного спокойствия — казалось, он хотел, чтобы Лучано как можно скорее взялся за дело.       — Вот, — сказал Ансельмо, передавая манускрипты. — Эти оба нужно перевести сегодня. Постарайтесь закончить до вечера.       Что-то в его голосе заставило Лучано насторожиться. Тон был напряжённее обычного.       Лучано машинально кивнул и взял манускрипты. Они действительно выглядели не такими уж объёмными — не больше двадцати страниц каждый. Лучано прошёл к своему столу и приступил к работе. Но уже через несколько минут его начали терзать назойливые мысли, которые постепенно переросли в подозрения: Ансельмо и вся комиссия проекта не просто занимались переводами монашеских рассказов, — они что-то искали.       Хотя Лучано старательно выполнял свои обязанности, с каждым новым днём у него укоренялась мысль: запрет на общение не случаен. Интуиция подсказывала — причина, по которой участники проекта не должны делиться информацией друг с другом, не банальная забота о чистоте эксперимента. Неужели Ансельмо знал что-то, чего не знал никто другой? Что скрывается за тенью его власти? Лучано никак не мог избавиться от чувства, что их работа — это часть чего-то более масштабного и… опасного?       Несколько раз Лучано украдкой замечал, как сам монсеньор, общаясь с участниками, избегал вопросов о содержании манускриптов, демонстрируя удивительное спокойствие. Находясь под давлением, Лучано попытался найти в своей работе хоть какое-то утешение. Он надеялся, что вскоре сможет понять, какова его роль в этом проекте и каким образом исчезновение отца Эмилио связано с новыми правилами Ансельмо.       Вечером того же дня Лучано не выдержал и снова пошёл к брату Джованни, узнать, не звонила ли София. Ансельмо, как и отец Эмилио, называли Вадрикона бреднями сумасшедших монахов, как об этих «бреднях» узнала она?       Брат Джованни, кажется, заметил перемены в настроении Лучано и прищурившись, спросил:       — А кто должен был позвонить? Чьего звонка вы ждёте?       На мгновение Лучано замер, не ожидая подобного интереса, однако ответил:       — Одного друга.       — Я обязательно сообщу, если ваш друг позвонит, отец Лучано.       После разговора с братом Джованни Лучано было бесконечно, неописуемо стыдно за то, что он солгал. Он никогда не врал, это шло вразрез с его верой. Лучано не понимал, почему обманул брата Джованни, который был так к нему добр.       В ту ночь, перед сном, Лучано долго молился в своей келье. Он просил у Бога прощения за свою ложь, за то, что предал принципы, которые были для него священными. Он искренне сокрушался и искал путь к искуплению прегрешения.       Утром Лучано проснулся по звону колоколов, призывающему монахов к молитве. Он всё ещё чувствовал себя виноватым перед Богом, поэтому пока голоса монахов сливались в единой молитве, он, сложив руки, тихо нашёптывал слова раскаяния. Лёгкий аромат ладана и терпкий запах свечного воска смешивались с древесным запахом старых скамей и икон, наполняя воздух сакральностью. Почувствовав себя немного лучше, Лучано решил сегодня же вечером признаться брату Джованни во лжи. А сейчас нужно было спешить в архивы…       Утро выдалось дождливым, крупные капли звонко барабанили по каменной брусчатке. Старые стены зданий были покрыты слизью, чёрными пятнами плесени и мхом. Глядя на них, Лучано чувствовал невыразимую грусть. В этой сырости и одряхлении было что-то неизбежно тленное, как сама жизнь, обречённая растворяться в неумолимости времени.       Лучано шёл по узким улочкам, ведущим к Ватикану, кутаясь в пальто и пряча лицо от холодного ветра под куполом зонта, когда почувствовал, будто за ним кто-то следит. Сначала он решил, что это лишь игра воображения — результат недосыпа и постоянного стресса от переводов манускриптов, но, обернувшись, заметил фигуру в сером пальто. Лучано ускорил шаг, стараясь игнорировать нарастающее беспокойство. Фигура уверенно последовала за ним.       По незнанию свернув в глухой закоулок, Лучано невольно загнал себя в ловушку. Фигура завернула следом и, подойдя ближе, сняла капюшон. Это оказалась София. Она дышала тяжело и выглядела взволнованной. Её черные волосы растрепались, а капли дождя струились по раскрасневшимся щекам.