Fallout: Equestria. Крылья #1

ДОМ.

Здесь начало Вашего пути.

      Чувствую, как начинаю просыпаться. Сознание и окружающий мир настигает меня постепенно. Лежу на чём-то твёрдом. Видимо, на полу. Воздух сырой и влажный. Прохладно. Моё тело затекло от долгого лежания в одном положении. Хочу перевернуться на бок, но ни руки, ни ноги не слушаются. Могу только одним пальцем провести по… деревянной доске? Продолжаю лежать в неудобной в данный момент позе — на спине. Внутри меня борются два желания: распахнуть глаза и — о Боже! — как же хочется спать. Второе продолжает брать вверх надо мной до тех пор, пока по обнажённым рукам и ногам не пробегает холодный ветер. Кожа тотчас покрывается мурашками. Приоткрываю глаза, но что с открытыми, что нет, вокруг темно. Веки непроизвольно захлопываются, и я не успеваю пробудиться. Вновь погружаюсь в сон.       Второе моё пробуждение за этот — этот ли? — день более быстрое.       Открываю глаза. Надо мной деревянная крыша с какими-то тёмными пятнами. Из-за сумерек не могу внимательнее рассмотреть, что за сгустки тьмы на потолке. Чувствую запах сырости и понимаю, что тень вверху меня — это гнилая древесина.       Что я делаю в каком-то старом доме?       Приходится приложить усилия, чтобы приподняться с пола, наверняка такого же вида, как и потолок. С хриплым стоном и хрустом в локтях пытаюсь принять вертикальное положение. Моё туловище превратилось в неповоротливое, будто старушечье тело за проведённые в лежачем положении ча…       Сколько я пробыла здесь?       С этой мыслю острая боль ударяет по вискам, и я хватаюсь руками за голову, чуть не упав на спину. Зажмуриваюсь. Болит, кажется, не только у висков, но и у затылка, глаз и… и… везде! Сдавливаю голову сильнее, будто это как-то поможет. Из глаз катятся слёзы. Прижимаю ноги к себе и начинаю раскачиваться вперёд-назад, стуча запястьем по вискам. Не задумываюсь, что подобные удары могут усилить и так ужасную боль. Мне не до этого! Плачу и широко открываю рот, но пока ещё не кричу. Слезы заливаются мне в рот, а виски болезненно пульсируют.       Прошу! Перестань! Я так не могу!       Не могу!       Сама не понимаю, кого умоляю: голову, что глупо, или же какие-то Высшие Силы?       Нет, я всё-таки кричу. Кричу до такой степени, пока из моего горла не вырывается кашель. Во рту образуется что-то, я сглатываю. Из-за слёз перед глазами муть. Протираю тыльной стороной ладони дорожки от слёз на щеках, шмыгаю носом. Боль в голове не проходит, лишь немного утихает.       Мне нужно на свежий воздух.       Срочно.       Не хочу больше испытывать этот кошмар.       Чтобы встать на ноги, трачу несколько минут. Когда опираюсь на руку — та дрожит и подгибается. С ногами та же учесть. Приходится напрячься всем телом, попытаться собрать своё как тряпочка туловище и — как бы это смехотворно не казалось — просто встать!       Микро-цель сделана.       Делаю глубокий вдох-выдох и смотрю по сторонам. Я стою на бледно-светлых вытянутых квадратах — какой-то серый дневной свет пытается проникнуть в помещение через одно-единственное мизерное окошко. Вокруг меня сумерки. Всё, что могу рассмотреть, стоя посередине, — это свои ноги и слегка различимые очертания мебели: стола, кровати и чего-то большого. Шкафа, как понимаю. Медленно, переступая босыми ступнями, поворачиваюсь. Боль в голове резко усиливается, и я жмурюсь, слабо тряхнув головой. Ещё раз отметив необходимость свежего воздуха, а не запаха гнили и старости, небольшими шажочками направляюсь к очертаниям двери. Чем ближе подхожу, тем яснее могу разглядеть доски, называемые дверью. Между собой они скреплены плохо, видны щели и дыры, из которых прохладный ветер обдувает моё тело.       Но не обращаю на это внимания. Сейчас меня волнует только боль, которая не должна вернуться. Уже у самой двери мир начинает вокруг слегка кружиться и наклоняться куда-то в право. Меня накрывает небольшая паника. Буквально повисаю на хлипкой ручке двери и всем телом подаюсь вперёд, чтобы её распахнуть.       Нет. Не поддаётся.       Пробую ещё. Ударяюсь плечами о дверь снова и снова. Снова и снова.       Ничего. Ни-че-го!       Дверь только слегка пошатывается вперёд-назад, но не открывается полностью.       Волосы падают на моё лицо от резких движений туловищем.       Давай же! Давай!       Из моего горла вырывается злой крик. В гневе и в панике ударяю ногой по нижней части доски. От этого та ломается и царапает мне лодыжку.       Зато дверь распахивается, и я вываливаюсь наружу с вскриком и ругательством:       — Еп твою!       Издаю болезненный стон, когда со всей дури ударяюсь об твёрдую землю. Слышу звук ударяющихся об друг друга зубов, чувствую боль в челюсти и на подбородке. Ноги царапаются об порог дома, руки пачкаются. Перед глазами мелькают чёрные пятна с какими-то цветными бликами. Хочу перевернуться на бок и встать, но меня добивает дверь, которая по инерции отбивается от стены дома и летит ко мне. Получаю удар по ребру.       — Кха.       Опускаю голову на бок и пытаюсь нормализовать дыхание и прислушаться к собственному телу.       Не сломала ли я что-нибудь?       Руки? Слегка шевелю пальцами. Нет. Вроде всё хорошо.       Ноги? Просто ободрала кожу. Немного.       Рёбра? Отталкиваясь руками, поворачиваюсь на бок. Никакой сильной боли я не чувствую. По крайней мере настолько сильной боли, которая может быть характерна перелому.       Щурюсь от света вокруг меня. Нет, солнца нет. Просто пасмурный день. Холодный.       Содрогаясь от холода, сначала встаю на четвереньки, пачкая колени и сорочку, затем подползаю к косяку, который служит мне опорой. Холодный ветер заполоняет одну-единственную мизерную комнатку в доме, раздувает мою тоненькую грязно-белую сорочку, волосы, покрывает мою кожу мурашками. Дрожащими руками хватаюсь за дверь и, делая шаг за порог дома, захлопываю её. Из моего рта вырывается то ли облегчённый, то ли страдальческий вздох.       Не торопясь, разворачиваюсь спиной к доскам и, прикрыв лицо руками, скатываюсь по ним вниз. Я хочу плакать. Прижимаю затылок к двери, подтягиваю ноги к груди, обнимаю их, стараясь не задевать повреждённую кожу. Дрожу. Ветер из щелей поддувает меня. Моя губа трясётся, и по щеке скатывается слезинка, за ней вторая. Всхлипываю. В мою голову приходит осознание, что я не понимаю, что это за дом, почему я вообще здесь.       На секунду стараюсь перестать трястись от слез и холода, а просто задуматься: что я тут делаю? Это помогает мне отвлечься от желания разрыдаться. Но ненадолго.       Силюсь вспомнить, что произошло до того, как я проснулась.       Что я делала вчера? Вчера ли…       Почему я уснула на полу?       Что это за дом?       Почему я, чёрт возьми, одета в одну сорочку!       В мою голову приходят страшные мысли о маньяках и насильниках. О тех, которые заманивают людей, поят всякой дрянью и отвозят в безлюдные места.       В одном из таких мест я и оказалась, как я понимаю.       Упираю локти в ноги, голову кладу на ладони. Мои глаза широко открыты. Нет, пока я не в отчаянии. Пока что. Пока до конца не верю, что я тут одна. Любой маньяк вернётся. Любой.       А что, если это не маньяк?       Что, если я просто конченная пьяница, которая жить не может без бутылки? Тогда этим вполне объясняется моя боль в голове.       — Похмелье! — я грустно хмыкаю.       Мне становится тошно. Тошно от самой себя.       А что, если я…       Не успеваю додумать эту мысль. Она прерывается другой. В голове повторяется фраза: «А что, если я…»       А что, если я…       А что, если я…       А кто я?       Может, даже маньяк с ножом, ворвавшийся бы сейчас ко мне, испугал бы меньше, чем эти два слова. Кто я?..       …я не помню.       Начинаю паниковать. Торопливо «лажу по памяти», пытаясь хоть что-то вспомнить, хоть что-то… моё дыхание учащается, а нижняя губа дрожит. Я раскачиваюсь вперёд-назад, слезинка капает на мою обнажённую ногу. Скорее, я уже не пытаюсь вспоминать, просто мне кажется, что я это делаю. На самом деле я паникую и реву. Сжимаю ногу пальцами, оставляя на ней красные следы и несильную боль. Мои мысли спутаны, одна за другой они пробегают в моей голове, но ни одна мне ни о чем не говорит. Всё идёт к тому, что я пьяница или, того хуже, наркоманка. Или я просто схожу с ума. Сейчас мне никто не говорит, что быть кем-то из вышеперечисленного плохо, но — знаете ли! — уж лучше быть хоть кем-нибудь, чем никем…       — Чёрт!..       Мой голос… …который, на удивление, не кажется мне незнакомым. Я даже не обращаю на него внимания. Голос как голос. Мой голос. Я его всегда слышала… во снах. в мыслях… я… Только я не знаю, кто это. …проносится по всей комнате, ветер подхватывает его и уносит в пустоту. Я сижу одна на полу. В полнейшей тишине. У меня нет ничего, даже самой себя. Не это ли самое страшное?       — Надо взять себя в руки!       Моя фраза звучит так очевидно, что кажется глупо. А ещё глупее то, что я не могу это сделать. От одной мысли по поводу моего положения я хнычу и ничего больше не делаю. Ничего.       Слёзы уже не катятся. В голове пробегает одна мысль, и я резко вытягиваю руки вперёд, рассматривая их. Стройные и бледные, с длинными, узловатыми пальцами. Обросшие ногти поломаны, а лёгкий пушок на руках встал дыбом. Мои пальцы потрясываются, и предательские слёзы вновь подступают.       Даже кольца нет. Я не замужем.       Значит муж меня не спасёт. Я пытаюсь рассмеяться от моей глупой надежды.       — Муж… хах… муж!       Мой нервный смех перерастает во всхлипы.       — Муж… муж…       Сжимаю правую руку в кулак и изо всё силы ударяю ей об пол и чуть провожу вперёд, ставя занозу себе на ребро запястья. Это приводит меня в чувства.       Надо хоть что-то сделать. Надо хотя бы попытаться разобраться в своей памяти.       Опускаю голову, позволяя волосам упасть мне на лицо. Смотрю на белоснежные, слегка вьющиеся волосики. Они достаточно длинные — кончиками щекотят мои ноги. Касаюсь подушечками пальцев пряди — она запутанная, но достаточно мягкая и шелковистая. Пытаюсь распутать её, пропуская сквозь пальцы. Кожу не больно режут волосинки, несколько остаётся на руке, когда я заканчиваю ей проводить по волосам. Тереблю их. Это немного успокаивает меня.       Может, если я узнаю себя получше, воспоминания вернуться?       Может, это моё не самое гениальное умозаключение за сегодня, но что я ещё могу?       Узнаю, что у меня есть чёлка, а у самого лица одна-единственная чёрная прядь волос.       Интересно. Очень интересно.       Громко сглатываю ком в горле, образовавшийся от недавних слёз, и продолжаю себя осматривать. Щупаю холодными пальцами лицо, щёки, пухлые губы. Спускаюсь ниже — на шею, провожу рукой по маленькой груди. Огромный вырез на тонюсенькой сорочке развратно оголяет ключицы. Касаюсь бёдер, загибая края моей одежды.       — О…       Радуюсь, когда на своём теле — на бедре чуть выше колена — нахожу татуировку в виде силуэта кота со множеством завитков рядом с ним. Сгибаю ногу и притягиваю её ближе к лицу. Прищуриваюсь, чтобы внимательнее рассмотреть рисунок. Но, к сожалению, вокруг слишком темно. Нужно подходить к окну. Нужно как можно больше найти каких-то индивидуальных знаков на своём теле. Может, по ним я что-то вспомню?       Или меня вспомнят…       Если будет кому, хах.       В других бы обстоятельствах это можно бы сосчитать за шутку.       Но пока ни чёрная прядка у лица, ни кот на бедре мне ничем не помогают.       Вновь глубоко дышу, закрываю глаза. Внутри всё дрожит от холода, которого я пыталась игнорировать под предлогом того, что есть проблемы намного важнее этой. Но сейчас, когда мои конечности заледенели, а ягодицы чуть ли не примёрзли к старым доскам, я встаю. Обнимаю себя за озябшие руки, тру их ладонями. Кожа под пальцами прохладно-приятная. По телу проходит волна дрожи. Холодный воздух давно остудил моё тело. Интенсивнее руками тру туловище, но всё без толку.       Нужно как-то согреться.       Смотрю по сторонам. Мой взгляд падает на одинокую кровать под грязным окном, неяркий свет из которого освещает какое-то покрывало. Направляюсь туда. Койка выглядит непрочной. От неё несёт сыростью и гнилью. Старый матрас, выцветший в полосочку, слегка скатился с основания. У изголовья до сих пор лежит подушка. Касаюсь её ладонью, наволочки нет. Подушка холодная и достаточно твёрдая. Будто пух в ней давно слежался, скомкался в одно непонятное немягкое гнездо для каких-нибудь червей. Меня передёргивает от этой догадки, и я резко убираю руку.       Мне до сих пор холодно.       Я хочу поискать какую-нибудь одежду в доме, но что-то меня останавливает. Отвращение? Боязнь жуков? Нежелание ползать по столетнему дому?       Да, да и ещё раз да.       Но не могу же я тут замёрзнуть насмерть? Что для меня важней? Страшней?       На кровати тёмно-синее покрывало. На вид оно тоненькое, погрызенное молью (а может и не только ею), с заплатками кое-где. Чистюля внутри меня вопит что есть силы и пытается уговорить меня это не делать. Но ей-то наверняка тепло быть в моей голове. Мысленно молясь, чтобы под покрывалом я не увидела никакой живности, крови или ещё чего-нибудь, стягиваю плед.       Поборов отвращение, укутываюсь. Нет, мне не становится теплее. Босые и околевшие ноги по-прежнему «несут» холод по всему телу. Я содрогаюсь и пытаюсь оценить ситуацию, в которой оказалась.       Так. Я ничего не помню. Очнулась в непонятном месте. Я даже не помню, где я! Мне ужасно холодно, и я тут, кажется, совершенно одна. Хуже же быть не может?       Мой живот предательски урчит.       Урчит громко и требовательно, будто возражает мне и моей уже не одной глупой мысли: может, я смогу обойтись без еды пару часов?       Если бы мой желудок был человеком, то завязался бы спор, где победителем буду не я.       А буду ли где-то вообще?       Последняя мысль проскальзывает в голове быстро, и я её тотчас забываю, оглядывая комнату. Рядом с большим шкафом находится стол. Он сливается с темнотой у стен, и не понятно — есть ли что-то на нём, висят ли полки над ним (с едой желательно).       Не могу понять, отчего я так уверена, что в этом давно заброшенном доме я найду пропитание.       Но надежда всегда умирает последней.       Это будет мой девиз.       Улыбаюсь от своей мысли и направляюсь к столу. Ступнями я плохо чувствую пол под ногами и щепки, которые впиваются в кожу. Касаюсь пальцами бедра — от холодного касания появляется больше мурашек и волосинки становятся дыбом.       Чем ближе подхожу, тем яснее могу разглядеть предметы на столе: две битые с налётом тарелки, нож и — как же неожиданно! — пустая зеленоватая с ободранной этикеткой бутылка из-под чего-то. Алкогольного. Скорее всего. Вздыхаю, сильнее укутываясь в противный плед. Вытягиваю шею вперёд, чтобы разглядеть то, что лежит у самой стены. Как же я радуюсь, как же мой живот громко урчит, когда я замечаю железные консервы. Тяну руку именно к ним. Их немного — всего три штучки. Две лежат друг на друге, а третья — валяется рядом. На вид не очень привлекательные, и если меня не обманывает зрение, то с ржавчиной.       Но это во всяком случае лучше, чем ничего. Это еда! Еда!       Одной рукой придерживаю плед, чтобы тот не сполз на пол, другой беру верхнюю консерву и ахаю. Какая-то частичка надежды покидает меня вместе с этим вздохом.       — Они вздутые…       Ладно, если бы совсем немного. Может, я бы не заметила. Может, я бы понадеялась, что мой организм выдержит просроченную на день-второй еду. Но до такой степени испорченную — вряд ли.       Верчу банку в руках. Вижу на ней бумажку с датой годности. Вижу, что что-то написано, но не могу различить цифры. Темно. Чернила сливаются в одно серое нечто, когда я пытаюсь напрячь зрение. Всё напрасно. Да и какой смысл разбираться в этих каракулях? Или я всерьёз сейчас думаю, что эти железные кругляши могут быть пригодны для приёма внутрь?       Как же глупо.       Тяжело вздыхая, оставляю еду на столе и иду к кровати. Силы во мне пока есть и их нужно копить. Не знаю зачем. Это похоже на какой-то инстинкт, который помогает мне выживать.       Инстинкт. Хах…       Надеясь, что под матрасом не поселились какие-нибудь жуки, сажусь.       Интересно, боюсь ли я всяких мелких тварей?       А являюсь ли я тварью? Чего я боюсь? А чего нет? Может, высоты? Темноты? Воды?..       Ёрзаю ягодицами, продвигаюсь на центр кровати. Подтягиваю ступни к себе, чтобы те скрылись под пледом. Руками растираю пальцы ног и смотрю в окошко. Видимость ужасная. На стекле налёт и птичий помёт. Ну или что это такое. Я не желаю вдаваться в подробности. За окном различаю только белые пятна снега, грязи и дороги. Может, сейчас поздняя осень?       Может…       Может, осень для меня что-то значила?       Значила…       Но всё же… кто я?       Что я помню о себе?       Волосинки на голове слегка развиваются на маленьком ветерке, который попадает в дом — если он таковым является — из щёлки под окном. Мой взгляд устремлён на земляную широкую тропинку за окном.       Кто-нибудь. Хоть кто-нибудь… Ну не могу же я быть тут одна?       Одна без путной одежды и воспоминаний о себе…       Не могу же я тут так взять и…       Умереть? Мысли о скорой… нет! Я не могу же! Нет! Это неправильно! Как я могу взять и… и…       Кожа на моём лице стягивается от недавно высохших слёз. Реветь я перестала резко. Просто, видимо, выплакивала весть запас слёз в своём организме. Сижу вдоль окна, обнимаю себя. Утешаю и кутаюсь в плед. Я немного согрелась, но пальцы рук и ног до сих пор прохладные. Смотрю в окно. Меня раздражает плохая видимость, и я провожу ладонью по окну. Но вспоминаю, что так уже делала несколько минут назад, и это помогло очистить окно от грязи и какого-то налёта совсем на немного. «Ни на сколько», — я бы сказала.       Вздыхаю и отворачиваюсь. Теперь комната мне кажется более тёмной из-за того, что я долго смотрела в окно, где царствует осенний и, как мне кажется, светлый день. А может уже и вечер. Как бы я не вглядываясь, кроме крохотных снежинок, падающих с серого неба и таящих сразу, как соприкоснутся с землёй, и очертания углов двух соседних домов я не смогла увидеть. Теперь же мой взгляд направлен в никуда.       Ловлю себя на мысли, что совсем не думаю, что мне делать дальше. В последнее время я только плачу о моём ужасном положении, о собственной слабости и о приближающейся смерти. Всё это меня одновременно пугает, расстраивает и бесит. Вечный вопрос, который я себе задаю: «А что же я могу ещё сделать?» теперь кажется мне вопросом слабой и маленькой девочки. Я же не такая!       Хотя, откуда я знаю?       Хочу кушать. Моё тело слабеет.       Ложусь на кровать, завернувшись одеялом по шею. Может, мои действия глупы. В столь холодное время года, с риском замёрзнуть заживо я просто лежу и ничего не делаю. Наперекор своим же страхам жду приближающееся смерти.       А что я ещё могу?       Опять этот вопрос! Я раздражаюсь от самой себя.       Какая я всё-таки слабачка!       Голод всё сильнее. Руки, до того обессиленные, стали ещё слабее, живот, кажется, уменьшился раза в два, а рёбра стали заметнее. Или это всего лишь игра света и теней?       В мою память пробивается откуда-то слышанная давно фраза: когда спишь, есть не хочется. Это звучит как правда. Может, стоит послушаться? Не зря же именно сейчас я вспомнила это? Мы ведь можем спасать себя на подсознательном уровне? Да?       Инстинкты. Я усмехаюсь уже с закрытыми глазами.       Живот урчит громче и требовательнее. Мысленно заставляю себя не обращать на это внимания и просто уснуть. Проснусь. Всё будет хорошо. Меня найдут и спасут. Да. Всё будет хорошо. Я буду жить. Я буду жить. — Я буду жить, — проговариваю я эту фразу, открывая глаза. Сил остаётся всё меньше. Вновь пытаюсь уснуть. Вновь урчит живот. Вновь холод сочится под плед, сорочку. Силы покидают меня, а память не приходит. Всё идёт как-то странно и противоречит друг другу. Все мои действия необдуманные и совершенно глупы.       Я буквально закапываю себя под землю. Добровольно. Лёжа здесь и ожидая… чего?       Только сейчас я понимаю, что никто за мной не придёт. Не на кого надеется. Я одна. Всё время, проведённое в этом гнилом доме, я где-то в глубине души надеялась, что хоть какие-то люди появляться.       Но никто не приходит.       Или я недостаточно жду? Недостаточно много времени прошло? Но у меня нет этого времени. Я не знаю, насколько хватит человека, если тот не ест. Сейчас, умирая от голода, надежда гаснет.       Я буду жить.       В этой фразе никак нет слов «меня спасут». Я просто буду жить. А как именно и сколько — зависит от меня.       Я хочу жить.       Я встаю с кровати. Перед глазами тут же всплывают темные пятна, меня качает из стороны в сторону. Опираюсь руками о спинку кровати. Пятна проходят, но лёгкое головокружение и слабость — нет.       Сама удивляюсь резкому появлению своей мотивации и сил. Или любовь к жизни, пусть даже к той, которую ты не помнишь, делает чудо?       Плед скатывается по моим бёдрам на пол, и я делаю по нему несколько шагов. Плана в моей голове нет, есть только слепое желание. К столу, думаю, смысла идти нет. Ничего я там не найду, поэтому направляюсь к большому шкафу.       Его дверцы приоткрыты, а одна слетела с верхней петли. Кажется, вот-вот кто-нибудь изнутри толкнёт поломанную створку, кто-нибудь выпрыгнет на меня.       Но бабаек не существует, — успокаиваю я свой страх перед несуществующей мистической нечистью. Но крысы-то вполне реальны.       У маленькой, шарикообразной ручки шкафа моя рука замирает. Я прислушиваюсь, пытаюсь уловить какое-нибудь шуршание внутри, но, вроде, всё тихо. С тихим скрипом открываю дверцу. Та задевает другую — ломанную — и мне приходится их придержать руками, чтобы не отпали. В шкафу на деревянных плечиках висит огромная мужская куртка. Удивляюсь, что она именно висит, а не валяется. Обычно в таких домах всё в беспорядке, а здесь будто хозяин вышел на несколько минут, оставив лишь посуду на столе и не заправленную кровать. Может, он хотел вернуться и закончить дела, но что-то прогулка его затянулась.       Я сжимаю в руке плотный рукав куртки. Ещё раз окидываю недоверчивым взглядом чужую одежду и, отметив важность моих действий, стягиваю её с вешалки. Меня потянула вниз тяжесть куртки, и я хватаю её второй рукой. Рваная подкладка, оторванные пуговицы, заплатки и потёртости.       А что ещё я хотела?       Вздыхаю и засовываю руку в рукав. Кожу окутывает холодная ткань, на плечи наваливается вся тяжесть куртки. Я буквально тону в вонючей и грязной ткани. Низ куртки задевает мои бёдра, а рукава целиком скрывают пальцы. Эта куртка явно принадлежала какому-то большому мужчине. Да и не только она. Дом наверняка тоже его.       Будет весело, если он вернётся.       А ещё веселее, если это будет какой-нибудь охотник. Нетрезвый. И с ружьём. Или маньяк… наркоман.       Меня смешит последняя мысль, которая в моей голове звучит до того смешно, что я и не понимаю всего ужаса и серьёзности.       Пытаюсь застегнуть бегунок, но, когда я его тяну, тот не проходит и пятнадцати сантиметров. Просто застревает. Дёргаю, но это не приводит ни к чему. Только теперь бегунок оказывается у меня в ладони. Гневно кидаю его на пол. Тот подпрыгивает и падает меж досок под пол.       Засовываю руки в карманы. Ничего не нахожу, кроме огромной дырки, которая позволяет мне коснуться скомкавшегося наполнителя. Как ожидаемо. Смотрю на дно шкафа, которое теперь не скрыто курткой. Нахожу там ботинки.       О, как же мне не хочется их не то, чтобы одевать, — трогать! От одной мысли, что их носил большой мужик на своих потных ногах, меня передёргивает. Но что мне ещё остаётся? Я же хочу жить. И желательно не босой на улице.       Ботинки то ли без стелек, то ли та скаталась в начало сапога. Ступни царапает подошва, а длинные шнурки, которые я с трудом зашнуровала почти неповоротливыми пальцами, волочатся рядом с сапогами. Они высокие, и закрывают почти всю ногу от края сорочки до пятки.       Возможно, мне нужно ещё поискать штаны, но, чёрт бы всё побрал, я же не одену ношенные штаны на абсолютно обнажённое тело! Я ещё не готова к такому. Я же не дикарка какая-нибудь.       Хотя сейчас так не скажешь. Наверняка со стороны я выгляжу также, как и чувствовала себя с самого начала — пьяница, бомж и наркоманка.       Мне б ещё синяк под глаз и бутылку в руки. Вместо флага.       Могу же я сама себя рассмешить всё-такие! Хах.       Аккуратно прикрываю дверцы шкафа и отхожу, шаркая ботинками, чтобы те не слетели с моих ног.       Как же я могла сделать то, чего всей душой не хотела буквально недавно? Как же я могла одеть эту грязь на себя? Как же я могла вообще думать о подобном?       Отчаявшиеся люди и впрямь могут сделать чудные вещи.       В моей голове до сих пор нет никакого плана. Даже идеи. Я голодная, холодная и собираюсь куда-то идти, не задумываясь обо всех трудностях и дальнейших действиях.       Мне всего лишь нужно найти людей.       Раз есть дом, то есть и люди, верно?       Уже хочу идти к злополучному выходу, но мой взгляд упал на стол.       Нет. Я же не хочу это сделать, верно?       Нет. Нет-нет-нет.       Закатываю глаза, будто меня кто-то вынуждает, а не я сама так решила, и иду к столу. Лучше бы мне экономить силы — ходить мне всё сложнее — но что, если в критической ситуации мне нужна будет еда, чтобы добраться до ближайшей больницы или дома? И я буду точно уверена, что меня вылечат от отравления?       Какая же глупая надежда.       Но помирать — дак сытой.       Хлопаю себя по карманам курки, определяя сколько консерв могу с собой взять. Поместится по одной в каждый, если я захочу ещё что-нибудь положить или согреть руки. Но в последнем я вряд ли буду нуждаться. В рукавах можно прекрасно спрятать ладони. Поэтому делаю вывод и занимаю левый карман двумя консервами. Может, последняя тоже кого-нибудь спасёт?       Или наоборот… не спасёт…       Ещё раз осматриваю стол — ну мало ли я чего-то не заметила. Нет. Всё как и было. Ничего нового: посуда, мусор, консерва (только одна теперь) и ножик. Тупой и маленький. Какой от него толк? Им только тараканов давить, да воздух рассекать.

НОЖ

Кухонный нож. Для боя не особо годится.

      Всё же почему-то я кладу холодное лезвие в свой карман. Мелькает страх, что ножик прорежет карман и выпадет или ранит меня, но, вспомнив о плотности ткани и острости ножа (не то, чтобы совсем нулевой, но и не до дырки в толстенной куртке), страх пропадает также быстро, как и появляется.       Накидываю широкий капюшон на голову. Тот закрывает моё лицо почти полностью. Мне приходится приподнять подбородок, чтобы видеть, куда иду. Запахиваю куртку, придерживая её на животе руками. Запястья полностью скрыты рукавами, сорочка смешно собралась вокруг икр.       До сих пор не верю в реальность своих намерений, что просто возьму и выйду. Пойду, даже не зная куда и зачем.       Меня что-то тянет. Безумие, видимо. Я просто схожу с ума.       Ноги шаркают к двери.       Берусь за ручку.       Я должна жить.       Я хочу жить.       Я буду жить.       Я творец своего счастья.       Улыбаюсь, чуть ли не смеюсь от резко вспомнившейся фразы. Нет, она правдива, но вряд ли уместна в данной ситуации.       На это раз дверь открывается легче, а холодный ветер не дует мне в лицо. Делаю шаг, переступая порог. Оборачиваюсь, бросая последний взгляд на холодную комнатку, которая теперь выглядит ещё темнее и меньше, накидываю капюшон на голову и…       Делаю второй шаг, третий, уходя всё дальше по снежно-грязной дороге и позволяя снежинкам падать на мои плечи, а ветру дуть мне в лицо.       Дверь в дом оставляю открытой.       Сил вернуться и закрыть нет.       Я постепенно угасаю.