Поиск ориентации (в пространстве)

      Южная центральная улица, за время моего отсутствия, несколько преобразилась. Она всё ещё было собой: дома, лавки, магазины, мощение — всё, как я помнил. Но краску на многих фасадах обновили, старые облезлые фонари заменили на подвесные — провода были натянуты тонкими ниточками между карнизами первых этажей и в центре висели светлые простенькие люстры. Идея была странная, но выглядело неожиданно свежо и симпатично. Появлялось ощущение уюта и камерности. Улица торговая, полностью пешеходная, вела к южному тракту, а откуда везли больше всего товаров, здесь же жили на постоянной основе все купцы, в чьих семьях не было действующих шиноби.       Появилось ощущение, будто я попал в скрашенное временем воспоминание. Это была родная деревня, но более чистая, опрятная и совершенно безлюдная, если не считать идущего рядом Шисуи и всех этих шныряющих теней.       В резиденции было пусто, куда ни посмотри, и тихо, как на кладбище. Даже Итачи притаился в своём кабинете так, что я не был уверен, увижу ли его, до того, как мы зашли в кабинет и наткнулись на его вечно уставшую хворую персону.       — Рад тебя видеть, Наруто-кун, — хрипло сказал он.       — Кто бы сомневался, — проговорил я вслух левую мысль, пытаясь ужиться с новым чувством.       Ощущать, что вполне себе живой человек вот-вот отправится за Грань и с трудом продолжает функционировать, когда он находится напротив тебя, говорит, мыслит, решает нетривиальные задачи по управлению и защите скрытого военного поселения, — оч-чень странно. Сбивает с толку, откровенно говоря. Я даже потерял всякое желание выёбываться.       — Выглядишь скверно, Хокаге-сама.       Итачи снисходительно улыбнулся. Явно выработал привычку и реагирует так не задумываясь. Иначе вряд ли бы получилось скрывать от первоклассных шиноби, насколько плохи его дела. А он точно скрывает.       — Оставь эти улыбочки для других. От меня не спрячешь. Так что давай мы поскорее разберёмся со всеми формальностями моего возвращения и ты пойдёшь отдыхать, Хокаге-сама.       — Не понимаю, о чём ты, — напряжённо ответил Итачи, перепуганный и не готовый к тому, что выводить на чистую воду сегодня будут не меня одного. А потом этот индивид окончательно спалился, когда бросил мимолётный взгляд в сторону Шисуи, устойчиво игнорирующего состояние Итачи и с любопытством рассматривающего меня.       Я закатил глаза, а потом попросил:       — Спрашивайте уже.       — Куда ты тюрьму Хозуки дел? — вибрирующим от едва удерживаемого восторга спросил Шисуи.       — Я?       — Нам вернули всех заключённых полгода назад, по причине невозможности найти целый, мать его, остров. Ещё и тот чудной договор испарился. Учитывая, что из всех, кто там находился, объявился только ты, я и спрашиваю, что ты сделал с островом, Узумаки?       — Оставьте при себе все необоснованные обвинения, уважаемый. Я ничего с островом не делал. Он сам утонул. Точнее, он исчез, потому что действие техники прекратилось, — сказал я, начиная плести свою паутину.       Откровенно врать было можно и даже нужно, но я не был уверен, что моих скромных мозгов хватит на то, чтобы сочинить объяснение для всей творившейся с замком чертовщины. Поэтому я решил рассказывать всё, как есть, заменяя Шинигами-штучки обычными техниками шиноби, в действии и происхождении которых я не разобрался, ввиду того, что являюсь маленьким глупым лисёнком.       — Какой техники? — уточнил Итачи.       Не удержав довольной улыбки, я ответил:       — Без понятия. Я ни хрена не понял, что там вообще происходило.       — А чего довольный такой, раз не понял ничего? И что стало с теми, кто находился в Хозуки?       — Довольный я такой, Итачи, потому что всё ещё обижен, что вы скинули на меня смерть моего достопочтенного любовника и отправили в столь гостеприимное место. Возможность поизмываться над вашим желанием всё знать и всё контролировать — неплохое начало моей бесконечно сладкой мести. И да, страдать вы будете вечность. Что же касается судьбы моих собратьев по несчастью, отвечу предельно честно и не без удовольствия: не знаю.       — Но хотя бы предположение у тебя есть? — нетерпеливо спросил Шисуи, чьи глаза снова превратились в две красные фары.       — Есть, — кивнул я.       — Какое, Наруто-кун? — устало спросил Итачи, растирая бледное лицо. От него тоже исходило слабое любопытство, но отвратительное состояние здоровья совершенно ему не содействовало.       Вспомнив о нежелании выёбываться, я ответил:       — Мертвы. Когда замок стал уходить под воду, образовалась мощная воронка. Если на острове оставался кто-то, не успевший попасть под действие техники, он наверняка утонул.       — А ты как выбрался? И почему не попал под действие техники? И что это за техника? — закидал вопросами Шисуи.       Мда. Коротким этот разговор не получится.       Инега-чан говорила, что горячий чай спасёт этот мир. Я и сам так считал, когда был простым смертным. Да и с Инегой снова пристрастился. Может, мои вкусовые рецепторы и померли, но я всё ещё мог различать текстуру и температуру. А потому решил, что надо бы срочно проспонсировать Итачи чайком.       В кабинете стояли электочайник и кулер с водой. К ним я и пошёл, начиная рассказывать нормально, с самого начала:       — Техника сложная и принадлежала самому замку. Глава Муи мог только сдерживать её. Работала она таким образом: когда в замке появлялся новый гость, он сначала начинал видеть странные сны, но их содержание быстро ускользало. При этом быт в Хозуки плавно вытекал из творящегося во снах. Постепенно сны становились ярче и утягивали гостей внутрь. День и ночь смешивались. Ночи становились длиннее и, пока гость спал, ему казалось, что проходило от нескольких дней, до десятилетий. Я видел, как люди превращались в глубоких стариков за неделю. И они искренне верили, что пробыли в Хозуки долгие годы.       Чайник закипел. Я налил кипяток в самую чистую из найденных чашку, закинул пакетик и отнёс это всё дело Итачи.       — Спасибо, — тихо кивнул он, тут же начиная незаметно греть о неё руки.       — Ты познакомился с человеком, отправленным до тебя? — спросил Шисуи.       Я уселся на диван, откинул голову назад и закрыл глаза, силясь воскресить подробности. Память вела себя так, будто всё, случившееся в Хозуки было затянувшимся вязким кошмаром.       — Да, с Шином мы успели подружиться. Сокамерниками оказались как-никак. Но он успел потерять веру на хороший исход. Решил сначала, что ему удалось передать тебе, Кудрявый, сообщение. И меня прислали его вытащить. А я разбил его надежды вдребезги.       А потом ещё и сердце, кажется.       — За несколько лет не продвинулся ни на шаг. Его можно было понять.       — Несколько лет? — уточнил Шисуи.       — Угу. Ну он так считал, — ответил я, понимая, к чему клонит Кудрявый.       — Он пробыл в Хозуки всего девять месяцев.       Я усмехнулся. Вот же досадно будет, если хотя бы одно из его многочисленных посланий сумело прорваться за пределы действия силы Ковчега и просто не успело добраться до адресата.       — Почему на тебя техника не подействовала? Из-за устойчивости к воздействию печатей? — вырвали меня из грустных размышлений вопросы Шисуи, решившего присесть рядом.       — Нет. Если ты про тюремные путы, то они работали на мне ровно также, как и на всех остальных. В них от Фуин не было ничего, — я начал расстёгивать рубашку, чтобы показать едва заметные розоватые следы, которые уже, наверно, навсегда со мной, как усики и укороченный на одну фалангу безымянный палец правой руки. — Секрет, как мне кажется, заключается в том, что я почти не спал.       — То есть ты сразу понял, в чём дело? Или тебе Шин рассказал? — Шисуи не без любопытства следил за моими действиями.       — Нет, мы оба понятия не имели, как это работает. Просто, понимаешь, нервишки шалили. Я потерял любимого человека, оказался в незнакомом месте с перекрытым доступом к чакре, где парней моего типажа встречали особенно тепло. Хотя, поначалу, хуже всего было из-за чакры. Впервые за всю жизнь мне было так неуютно в собственном теле. Вот и страдал бессонницей.       — То есть ты не спал все три года? — уточнил Шисуи.       Это заставило вздрогнуть от осознания очередного подтверждения тому, что не было меня намного дольше, чем я надеялся. Но я скрыл этот жест за мягким движением плеч, скидывая рубаху. Красные фары стали светить ниже лица, рассматривая моё тело в мельчайших подробностях. От такого внимания у меня по телу побежали мурашки и напряглись соски.       Шисуи, разумеется, заметил мою реакцию на его взгляд, но выражения лица не изменил. Только на уровне эмоций его качнуло в сторону самодовольства.       — Отчасти из-за этого я так долго возвращался.       — О том, где тебя носило, мы поговорим чуть позже, — Шисуи вдруг стал походить на жутко ревнивого парня. И меня, как главную жертву его токсичного характера, проняло. — Давай по порядку. Почему действие техники прекратилось и остров затонул?       — Это произошло не совсем из-за меня. Точнее, совсем не из-за меня. Это сделали Муи и его сын, которого когда-то давно поглотила техника замка. Муи на самом деле хотел спасти сына, но потом понял, что это невозможно. Они как-то договорились и уничтожили технику. Один — изнутри, а другой — снаружи.       — Что с ними стало?       — Муку был частью техники и с её уничтожением он тоже оказался стёрт. Муи же точно умер, но я не знаю от чего. Может, его забрала техника. Может, утонул.       — Почему ты так уверен, что он мёртв, если не видел, как он погиб? — чуть нахмурившись, спросил Шисуи.       Взгляд его был направлен в сторону стола Итачи, где тот, опустив голову на стол, спал. Я поднялся, подхватил свою потную, изношенную, выгоревшую под солнцем рубаху и подошёл к бедняге, чтобы накрыть его хоть чем-то. И куда делся плед?       — Потому что я жив и здоров. Хожу по этой бренной земле. Будь Муи жив, тюремные путы сожгли бы меня, стоило вылезти из воды.       — Не бывает контролирующих техник, способных действовать на столь большие расстояния, — с сомнением заметил Шисуи.       Вернувшись обратно на диванчик, к нему под бок, я поинтересовался:       — Тебе хочется верить, что Муи жив, потому что он, скорее всего, единственный, кто смог бы тебе ответить на все твои вопросы о замке Хозуки?       — Здесь не ты вопросы задаёшь, Наруто-кун, — резонно заметил Шисуи.       Я же не стал обижаться — и так понятно, что я прав. Но задумался, попытался разложить свои ощущения по полочкам и понять, почему Муи точно мёртв, если исключить из уравнения слова одного Ками с зачарованной монеткой.       — Техника тюремных пут работает от обратного. То есть, она, знаешь, не активирована изначально. Или же это как бы две техники и одна из них должна тебя сжечь, где бы ты ни был и что бы ни делал, а вторая не позволяет активироваться первой до тех пор, пока ты находишься рядом с Муи. Стоит тебе выйти из небольшого радиуса действия второй техники, как заработает первая. Наверно, как-то так это работает.       — Хм… — многозначительно промычал Шисуи, расслабляясь и забывая, что меня тут пытаются незаметно допрашивать. Теперь его заинтересовала моя находка-додумка и он надолго задумался.       Я же, пока мужчина смотрел почерневшим стеклянным взглядом в пол, решил изучить его ещё раз. Бледная кожа, прямой нос, гармоничные черты лица, очень тёмные, как у всех Учих глаза, тёмные же волосы. Узнаваемый представитель своего вида. Но эти кудряшки манили. Я потянулся к прядке, упавшей на лоб, мягко накрутил её на пальчик, заправил назад, но она снова упала на задумчивое лицо.       Шисуи было как-то плевать, что я с ним делаю, и я уже посмелее стал трогать его волосы, чуть царапая ногтями кожу на виске и затылке. Густые, жестковатые, но упругие и пахнут приятно. Такие кудри хрен выдерешь и потому, наверно, можно смело хвататься за них во время секса. Даже очень грубого. Даже очень…       — Что ты творишь? — сдержанно спросил Шисуи.       Я понял, что довольно сильно сжимаю его волосы на затылке и это можно было бы без труда расценить как домогательство к начальству. Наруто — плохой мальчик.       Возможно, мне и стало неловко на какую-то секунду. Но потом я вспомнил, как часто стал шутить про изнасилования и приставания с тех пор, как познакомился с некоторыми господами сильно ближе, чем хотелось. Соотнёс с тем, кто стал главным спонсором этого знакомства. Посмотрел на него — на спонсора — и без капли смущения поведал, наклонившись ближе:       — Пытаюсь представить, как буду драть твои волосы, пока ты будешь драть меня.       Шисуи нахмурился, окинул меня непонимающим взглядом, смутился, а потом быстро справился с собой и окончательно выдал себя тем, что не стал отвечать и вернул разговор изначальное русло:       — Как ты сумел выбраться с тонущего посреди океана острова?       Не удержав понимающей улыбки, я вдохнул побольше воздуха и стал вдохновенно рассказывать идиотскую сказку:       — Меня прибило ко дну океана и там, где кораллы фимиам струят сквозь сон, где дивные сны становятся кошмарами, я долго ожидал безрадостный финал, но встретил лишь счастливое спасенье.       — А если серьёзно и без попыток рифмовать?       — Выплыл как-то. Я умею притягивать пузыри воздуха с поверхности и довольно вынослив. Хотя, как понимаешь, органом мой был поизнасилован разными господами и бессонницей. Но и счастливое спасенье было. Сам я плыл недолго и хрен пойми куда. А потом меня подхватило каким-то течением, принесло на путь Риса и Трав. Прибило к какой-то рыбацкой деревушке на юге, — тут я сказочнил даже больше, чем когда рифмоплётничал. Но Шисуи схавал. Опять же, я не просто так деревню решил по кругу обойти и заходить не с севера, как было ближе всего, а с юга.       Не хватало ещё, чтобы кто-то решил наведаться в Мицукэ и поиметь среди знакомых Такэми-чан. Тогда моему дохлому инкогнито придёт полный всеобъемлющий пиз…       — Фантастическое везение, Наруто-кун, — не скрывая скепсиса, высказал своё авторитетное мнение Шисуи.       Акула почуяла кровь.       Вот только я был первым, кто стал акулой.       — Знаю, Кудрявый, — я осторожно обнял его за руку, прижимая плечо мужчины к своей обнажённой груди, а потом, вытеснив всякое кокетство, с железобетонной серьёзностью признался, — Знаю, что мне постоянно везёт. И мне страшно, что со мной станет, когда удача отвернётся от меня. Потому что кроме неё, как понимаешь, у меня ничего нет.       Шисуи мои слова задели. Он этого не показал, но, помимо спящего Итачи, в кабинете никого не было и я чувствовал его очень ярко. Он не считал, что у меня ничего нет. Но вот сейчас засомневался, задумался, перебрал в голове тысячу фактов обо мне, смыл всё лишнее, наносное. Избавился от переменных, чужих истерик, пустого хлама, неловкого молчания, бессмысленных слов, навязчивых мыслей. Он вычистил красивую картинку, оставил голые факты, вспомнил, что его, как главу Корня, привлекло во мне, одиноком сироте, чей главный талант и в самом деле — сверхъестественное везение.       Я пропал на три с половиной года, но это не стало ни для кого проблемой. Меня давно похоронили и забыли все, кто знал.       Драматизирую ли я?       У меня были друзья, был Какаши-сан, были Тсунаже-чан и Джирайя. Но, как мне сейчас кажется, друзья мои слишком юны, чтобы искажать свои жизни из-за моего ухода, а Какаши-сан, Тсунаде-чан, Джурайя-извращуга — слишком взрослые.       Да, я был важен для многих. Но у них всех было что-то важнее. После смерти Мадары, пожалуй, не осталось тех, кто ставил бы меня превыше всего.       — И в самом деле, — кивнул Шисуи и заговорил совсем о другом, — Особых талантов нет, никаких кеккей-генкаев, запас чакры средний, техники слабоваты.       Кто о чём — и все о своём.       Но тоже справедливо.       — Лучше скажи мне, Кудрявый, почему ты и твой благоверный всё ещё здесь?       — А где нам ещё быть?       — Мы же договаривались, что ты заберёшь его отсюда.       Шисуи немного оттаял и решил воспользоваться возможностью пожаловаться:       — Он выставил мне ряд условий. И главное из них заключалось в том, что я должен каким-то образом уговорить Тсунаде-сан или Джирайю-сана занять должность Хокаге. С ними обоими оказалось совершенно бесполезно говорить. Первая просто послала, а второй выдал такой список условий, что проще с первой договориться. Хотя, учитывая, что одним из самых сложных к исполнению пунктов было твоё возвращение, возможно, с Джирайей получится договориться.       — Получится, — решил я. — Итачи совсем плох, так что с Джирайей я вопрос решу.       — Ты всё говоришь, что он плох, но я не понимаю, о чём ты?       Чем объяснять свои непонятные чувства, явно вызванные усиливающимися Шинигами-штучками, я предложил:       — Поговори с Тсунаде. Желательно, поставь ей такой ультиматум, чтобы у неё появилась достойная причина разгласить сведения о его состоянии. Я просто давно его не видел и мне очевидно, что он сильно поплохел. Возможно, ошибаюсь. Но ты порой носом в этом направлении, — посоветовал я.       Шисуи немного помолчал и решил:       — Мне нужно подумать. Давай сейчас лучше решим кое-что, касательно твоего рассказа. Дело в том, что я не имею права верить словам, не подтверждённым фактами. Обычно инициируется проверка и тогда легенда внешнего агента, то есть не члена Корня, должна быть подтверждена тремя фундаментальными, неопровержимыми фактами. Если расследование не приводит к этому единственно удовлетворительному результату, то внешний агент отправляется на проверку памяти. А после неё не все остаются собой. Провести расследование относительно твоего дела я не смогу, потому что все улики канули в небытие. Но и к Яманака тебя отправлять не хочется. Поэтому помоги мне найти эти фундаментальные, неопровержимые доказательства.       Думал ли я, что меня по возвращении в деревню решат отправить в эти сомнительные «подвалы Корня»? Конечно, думал. Но как-то не всерьёз. Они уже превратились в некое подобие детской сказки про демонических Ками, вылезающих из толчка и утаскивающих в канализацию всех, кто забывает смывать за собой.       Что ж, Наруто никогда не считал себя умным мальчиком.       Но Наруто был везучим. И ему повезло, что глава Корня оказался к нему благосклонен. Не уверен, что кто-то из «внешних агентов» вообще имеет представление о принципах проверки контрразведки Конохи. Так что стоит воспользоваться возможностью.       — Замок затонул и договор исчез. То есть действие техники прервалось.       — Да, — кивнул Шисуи, загибая один палец.       — У меня на теле остались следы от тюремных пут и в Хозуки я, определённо, был.       — Следы не засчитываю. Присутствие в Хозуки тоже. Эти факты имеют косвенное отношение к твоему рассказу.       — Ладно, — не стал унывать я, и тут же предложил другое, — Я знал про Шина. И ты должен был получить его тело.       — Очень хорошо. Но это всё ещё косвенное доказательство, — разочаровал меня Шисуи.       Я возмутился, но решил не скандалить. Мне и так одолжение делали. Но больше мыслей не было.       — А доказательства чему тебе вообще нужны? — спросил я, чувствуя себя ещё более глупым лисёнком.       Шисуи опустил руку с одним загнутым пальцем и задумался. Скорее всего, он и сам точно не знал. Просто полагался на интуицию и чувствовал, что что-то с моим рассказом не так.       — Сложно это признавать, но я не знаю ни единого способа доказать правоту твоего рассказа. Не с чем соотносить факты. Все твои доказательства не будут одновременно подходить под критерии фундаментальности и неопровержимости.       Меня начало потихоньку потряхивать, но я не сдавался и предложил:       — Давай я тебе отсосу, а ты сделаешь вид, что постарел и потерял хватку?       Шисуи коротко улыбнулся и снова стал серьёзным:       — Нет. Так не пойдёт.       — А тот факт, что я вернулся, разве не говорит о моей искренности? О том, что мне нечего скрывать? — не выдержал я и уже с трудом сдерживался, чтобы не переходить на крик.       — Нет, это ни о чём не говорит. Здесь твой дом.       — Где «здесь», Кудрявый? Мой дом снесли, всё имущество похерили, сорганизовали репутацию последней бляди! Ты уверен, что это место всё ещё может называться домом? — зло спросил я, чувствуя, как бессовестно слезятся глаза, как накатывает искренняя обида — совершенна несправедливая, потому что все обвинения были абсолютно верны. Я врал, как дышал, а дышал, впервые, легко, потому что вернулся в место, которое моё сердце так настойчиво считало домом.       Или я просто мазохист и самоубийца? Кто знает?       Но я точно знаю, что могу стать доктором величайшей из наук — пиздобологии. А потому давлю на больное и предлагаю:       — Я уговорю Джирайю стать Хокаге.       — Ха-ха-хахахаха, — Шисуи весело рассмеялся и спросил, — Да, ты хоть представляешь, чего он хочет взамен? — и продолжил ржать.       — Он мне задницу лизал. Буквально. Так что сторгуемся как-нибудь.       Следующим смешком Кудрявый подавился и надрывно закашлялся. Итачи стал что-то мычать сквозь сон и я поспешил вывести главу Корня в коридор. Там он всё отчаянней ухохатывался, сначала упираясь о моё плечо, а потом стёк по стене на пол, крепко обнял коленки и спрятал в них голову. Я гладил его по трясущейся спине и чувствовал, что у человека обыкновенная истерика.       Умею же я застать людей в сложные для них моменты. Вот и сейчас, я чувствовал, что Шисуи уже согласился всем сердцем и страшно ненавидел себя, что предаёт свои принципы и, как следствие, деревню ради призрачного шанса на мимолётное счастье. Сначала я хотел молчать, чтобы не спугнуть редкую метаморфозу, превращающую фанатичного трудоголика в человека. Но истерика не прекращалась, а утро вступало в свои права. На первом этаже слышалось несмелое копошение клерков. Было уже пора отпускать несчастных АНБУ-шников спать, будить Итачи и заниматься обычной бумажной рутиной.       — Я не понимаю, что ты чувствуешь, Кудрявый. Но мне известно, как важен для тебя Итачи. И мне тяжело видеть, что человек подобный тебе — исключительно умный, сильный, талантливый, безжалостный, — не нашёл способа совершить единственный важный поступок. Ты закопался в мелочах и забыл, что жизнь конечна и нельзя тратить её на глупости.       — Счастье деревни — не глупости. Не для него, — всхлипывая, заметил Шисуи.       — Счастье деревни — это эфемерная, выдуманная его ебанутым мозгом хтонь. Потому что у деревни нет никакого коллективного разума, который можно было бы осчастливить, потому что в ней живёт множество людей и у каждого своё понятие счастья. Твой возлюбленный, Шисуи, — полный имбецил. Ты должен был понять это ещё лет десять назад. Вытрахать из него всё это дерьмо, поговорить раз сто пятьдесят, а потом забрать отсюда, нахуй, построить домик мечты, трахаться, как кролики, пиздеть обо всём подряд и быть счастливыми абсолютно большую часть времени. Но так сложилось, Кудрявый, что ты тоже полный имбецил. Потому что ты всё это время знал, как следует поступить. И ни хрена не делал!       — Я старался уважать его чувства, — зло ответил Шисуи, — Так поступают нормальные люди, когда действительно любят.       Усмехнувшись, я едко и вкрадчиво проговорил:       — Сходи к Тсунаде. Сделай вид, что знаешь, как всё хуёво. Спроси, сколько ему осталось при самом положительном исходе. Осознай эту цифру. А потом подумай ещё раз, есть ли у тебя время уважать его чувства.       Лицо Шисуи оставалось упрямым. Но на эмоциональном — его обида разрасталась. И я, склонившись к нему вплотную, падая на колени, ненавидя себя за эти откровенные непродуманные, но чистосердечные манипуляции, добавил:       — Особенно учитывая то, как долго он не уважал твои.       Стена треснула прямо поперёк расширившихся зрачков Шисуи. Он вдруг стал выглядеть одновременно жалким и опасным. Он улыбнулся, щуря красные глаза. Медленно поднялся, отпихивая меня на пару шагов назад. Сказал:       — Мы с тобой ещё не закончили.       И исчез в вихре Шуншина.       Я постоял, попялился на пустое место перед собой и скорчил рожу, сам не зная от чего именно. Одно понятно точно, даттебайо. Жить мне пока негде и не на что. Ещё и последнюю рубаху забрали. За ней-то я и решил вернуться в кабинет Хокаге.       Естественно, без стука.       Внутри всё ещё был только Итачи и тот спал.       Прикрыв за собой дверь, я подошёл вплотную, обогнув стол, положил руку на тощую спину Хокаге и погладил его, надеясь разбудить мягко.       Сон шиноби чуток. Сон отличных шиноби — незаметен. Но Итачи уснул тяжёлым сном и просыпался тяжело, медленно, болезненно. Его тело банально не вывозило. И куда сильнее, чем моё бутылку в заднице. Поэтому я не мог его ни в чём винить и только жалел, что вернулся через три с половиной года, а не полтора, когда ещё можно было что-то сделать. Хотя, не много ли я на себя беру? Это всё ещё чужой человек. К тому же взрослый и умный, в отличие от некоторых. Он способен о себе позаботиться. Или нет, но знает, что ему надо.       Поняв, что меня готовы слушать, я сообщил:       — У меня нет денег и негде жить. От Шисуи я, отбился на время.       — Деньги и жильё выдадут в течение трёх суток. На урегулирование требуется время…       — Я понял, забей, — перебил я, понимая, что Итачи начинает наговаривать стандартные фразы. А у меня потребность простая, — Просто, чисто по-дружески, денег одолжи.       — А, да, — ответил он и завис. Потом запоздало потянулся к карману на брюках и отыскал свой скучный старый кожаный кошелёк, перебрал тонкими пальцами внушительное количество купюр, вяло спросил, не поднимая взгляда, — Сколько нужно?       Смотря на что, даттебайо. Если получится найти, у кого переночевать по старой дружбе, то немного. Чисто купить бесполезный, но чуть более привычный для наших краёв шмот. А, если не получится, то… да то же самое. Спать — не сплю. Есть — не ем. Можно и на сорок четвёртом перекантоваться.       В голове Итачи происходили похожие подсчёты, без поправочки на мои Шинигами-штучки, конечно. Он уже готовился отстегнуть мне с полмиллиона рё, как я сказал:       — Хватит пяти тысяч.       — На что? — поинтересовался он.       — На рамен, — тут же придумал я.       На самом деле — на пару БУ-шных шмоток.       — А потом что?       — Ками, да сниму кого-нибудь. Ну или напрошусь в гости к Иноичи или ещё кому, — ответил я.       — Держи, — твердо сказал Итачи, протягивая мне кошелёк.       — Что? А ты как планируешь жить, Хокаге-сама?       — Да, я не помню, когда в последний раз у меня кто-то деньги брал. Забирай, — мужчина побледнел, зажмурился, а потом зашёлся в приступе надрывного кашля.       Его почти рвало, но руку он не отпускал, пока я кошелёк не забрал. Положив руку ему обратно на спину, я стал активно тереть, пытаясь согреть. Было неприятно чувствовать под его разгорячённой кожей остро выступающие позвонки. На язык просились всякие тупые фразы, по типу: «совсем ты плох стал, Итачи» или «в гроб краше кладут, Хокаге-сама» — но я удержался, прикусив язык.       Дождался, пока кашель стихнет и пошёл делать ещё чаю. Пока вода кипятилась, Итачи натягивал на себя образ здорового человека, портя всё попыткой плотнее натянуть на себя мою плешивую потную рубаху.       — А плед где?       — Не здесь, — коротко ответил Итачи.       По эмоциям я понял, что судьба у него была незавидная. У пледа то есть.       — Понял, не лезу. Держи чаёк, а я пошёл. Мне тогда через три дня зайти? И куда? В бухгалтерию?       — Ко мне. Я ворона пришлю. Раньше не надо. Он, к слову, по тебе скучал.       Поставив чай на стол перед Итачи, я соблазнительно изогнулся и заметил:       — А меня все разумные животные обожают.       Хокаге-сама дураком не был, шутку выкупил, вяло, но искренне, рассмеялся и сказал:       — Иди уже. Сейчас в деревне много твоих друзей. Саске и Сакура сейчас живут в том доме, где жили наши родители. Навести их.       Спрашивать, что за прошедшие годы стало с Микото-чан и Фугаку-саном, я постеснялся. Просто принял информацию к сведению и, так как не имел мыслей касательно того, чем стоит заняться в ближайшие дни, решил прислушаться к совету и направился из резиденции Хокаге прямиком к кварталу Учих.       Люди на улице всё же появились. Да и квартал Учих, успевший за время моего отсутствия переползти ближе к резиденции, традициям не изменял. Главная улица мощена серым камнем, дома все построены в старом традиционном стиле страны Огня, много дерева, много воздуха, много красивых садов. На некоторых домах сохранились подпалины. От их вида чернело на сердце и я думал, что, возможно, слишком рано решил прийти сюда.       Более того, была крайне высока вероятность, что я так надолго завис в Мицукэ не в попытке справиться с переживаниями, связанными с замком. Возможно, дело в этом месте.       Жизнь играет в классики, где каждый квадрат — это моя больная мозоль. А мне остаётся только делать вид, будто не больно. Ну, или отрубать конечности.       Показался дом Мадары и я замер на время. Меня не отпускала какая-то мысль.       Он выглядел заброшенным: краска облезла, часть сёдзи покосились после урагана, на крыше валялись листья и ветки, а растения в саду, частично, померли и, частично, пустились в бурный рост, портя ту идеальную гармонию, что кропотливо создавал Хаширама.       Точно.       Растения.       Вряд ли Мадара и его клан сильно утруждали себя уходом за садом экстраординарного Сенджу. Он просто был и не менял своего вида, потому что Хаширама пожелал, чтобы в доме его человека навсегда сохранялось что-то неизменное.       Учитывая, какие истории рассказывал Мадара о Хашираме, было сложно поверить, что Первый Хокаге действительно любил величайшего из Учих. И мои додумки показались романтическими бреднями, вызванными слишком тесным общением с Шисуи и Итачи.       Но мне вдруг показалось, что я помню, как этот сад всегда сохранял свою красоту. Даже когда я, будучи дитём малым, просиживал в доме Саске-теме четверть жизни, настойчиво делая вид, что Микото-чан и моя мама тоже. Возможно, я прав в своих сопливых догадках. И тогда жаль, что я Мадаре не мог их донести. Хотя он же был самым настоящим гением и должен был всё понимать.       Я почти успокоился, а потом чуть не умер от мысли, что он не мог знать, что сад умрёт вместе с ним.       К слову о садах. Не желая разреветься посреди улицы я перевёл взгляд на маленькую девочку лет трёх, что старательно высаживала на соседнем участке какие-то саженцы, а теперь неотрывно пялилась на меня своими чёрными учиховскими глазами. Учитывая, что садоводством она занималась на участке того дома, куда меня направил целый Хокаге-сама, я не сдержал ответного удивления и тоже стал пялиться на девочку так, будто детей никогда не видел. А ведь я видел! И даже нянчил, пока генином был.       Девочка, заметив моё внимание, вся надулась, забавно потрепала чёрные хвостики и вышла за низкую калитку на улицу, спрашивая серьёзным писклявым голоском:       — Ты кто такой? Я тебя здесь раньше не видела!       — А ты кто? — спросил я, приседая на корточки и тараща глаза в искреннем удивлении, потому что сие существо было и Саске, и Сакурой, и дитём трёхлетнем одновременно.       — Меня зовут Сарада Учиха, — не растерялась девочка.       Я же вдумчиво кивнул, принимая информацию и записывая её имя на черепушке.       — Мою маму зовут Сакура Учиха. Моего папу зовут Саске Учиха. Я живу в квартале Учиха. Однажды я стану хокаге, как мой дядя — Итачи Учиха.       — Как много Учих, — заметил я.       — Не могу не согласиться, — не без труда, но с полным пониманием смысла сказанного, выговорило дитё. И повторило свой вопрос, — А ты кто такой?       — Я Наруто.       Девочка глубокомысленно кивнула, как бы показывая, что этим всё сказано. Но после разбила иллюзию новым вопросом:       — А что ты тут делаешь?       — Хокаге Итачи сказал, чтобы я проведал твоих родителей. Я был на длительной миссии и мы давно не виделись.       — Ладно. И как зовут моих родителей? — решила устроить проверку дитятко, сложив пухлые, перепачканные в земле, ручки на груди.       — Сакура Учиха и Итачи Учиха, — ответил я, кладя ладошки себе на колени.       — Допустим, — кивнула девочка и задала следующий вопрос, куда более сложный, — А чем докажешь, что тебя сюда оджи-сан позвал?       Из всех возможных вариантов, в голову пришёл самый простой. Я вытащил из-за пояса штанов кошелёк, плюхнулся задницей прямо на землю и протянул вещдок своей почти-подруге.       Девочка потрёпанную диковинку приняла и покрутила в руках, делая вид, что наверняка знает, что это такое. Потом кошелёк случайно расстегнулся и на землю высыпалось пару монет. Мы тут же стали их ловить.       — Смотри, какая прыткая! — сказал я, указывая на покатившуюся через всю улицу монетку в сто рё.       — Я её догоню! — воинственно ответила девочка.       А я вдруг задержал дыхание, ощущая, блять, пиздецки въедливый взгляд.       Подсчитывая секунды до смерти, я обернулся и увидел стоящую на крыльце родительского дома Саске-теме Сакуру-чан. Она ещё с пару мгновений была крайне недовольна тем, что какой-то проходимец в дырявых штанах смеет общаться с её дочерью, не боясь ни Небес, ни Ками, ни — что хуже всего — лично её.       Но она не успела и слова сказать. Её рот остался приоткрытым, а лицо расслабилось. В глазах заплескалось неверие и осознание. Она осторожно спросила:       — Наруто?       Её волшебный голос срывался от волнения, её грудь замерла, как замерло дыхание. Необыкновенные зелёные глаза смотрели и не верили, нежно-розовые волосы трепетали на ветру, тонкие брови нахмурились, покрывая морщинками высокий умный лоб. Я вспомнил, что некогда считал себя гетеро. Осознал, что всё ещё таю, когда вижу свою первую любовь, у которой не только маленькая копия Саске-дураске растёт, но ещё и живот характерно так округлён.       — Поймала, Наруто-кун! — радостно сообщила мне Сарада и побежала навстречу, запинаясь о вторую попавшуюся неровность.       Я даже не успел оторвать своего взгляда от Сакуры-чан, когда мои руки уже успели поймать падающую нежными детскими коленками на твёрдую кладку Сараду-чан.       — Ой! — воскликнуло чудо.       — Ничего. Я тебя поймал. Но важнее другое. Монетка от нас не сбежала, Сарада-чан! — восторженно сказал я девочке, чувствуя необъяснимый ужас.       — Угу, — засмущалась девочка, но буквально через секунду заметила маму и закричала своим звонким детским голоском, — Ой, мама! К тебе и к папе пришёл Наруто-кун! Он очень хороший, поэтому его надо пригласить в гости!       — Да, — коротко ответила Сакура-чан.       — Мама согласна, так что пошли, Наруто! — девочка выбралась из моих объятий, запихнула монетку в бумажник Итачи, схватила меня за руку — правую — заметила, что с пальцем что-то не так, но придержала любопытство и потянула к дому, — Ну, чего ты такой тяжёлый! — возмутилось дитё.       Пришлось подняться с задницы и послушно пойти туда, куда ведут. А вели туда, где спокойствием не пахло. Я чувствовал, что внутри дома, помимо уже встреченных Сакуры и Сарады, находился Саске. Его чакру было чертовски сложно спутать с чьей-то ещё.       — Ну, чего ты такой медленный, Наруто? — возмутилась Сарада.       — Прости, — сказал я и поднял голову, переводя взгляд от маленькой пухлой ручки, сжимающей мою, на, сжимающую в кулаки убийственные пальчики, Сакуру-чан.       Мы с моей спутницей медленно поднялись по ступенькам и, проходя мимо её мамы, я бросил неловкое:       — Привет, Сакура-чан.       — Привет, Наруто-кун, — ответила она, не задумываясь.       А потом Сарада завела меня в дом и стала рассказывать:       — Здесь у нас прихожая. Здесь нужно разуться и аккуратно поставить свою обувь. Я могу тебе помочь, — девочка запоздало заметила, что я был босой.       Тюремные тапки доблестно затонули в океане, а деревенские лапти моих методов передвижения не выдерживали. Лапки у меня, разумеется, были не слишком чистые. Но Сарада и это стерпела. Только попросила подождать, пока она сама разуется. Отпустила мою руку и я, наконец, смог выпрямиться.       Тут же встречаясь взглядом с Сакурой-чан.       Она въедливо всматривалась в моё лицо, ища подвох, но не находя.       — Я пойду, позову Саске, — сказала она и попыталась протиснуться в узкой прихожей между мной и Сарадой, выбирая наиболее выгодную позицию, то есть такую, чтобы её живот оказывался над мелкой, а не упирался в меня.       Беременность сделала с Сакурой странное — она стала неуклюжей и начала заваливаться назад, когда Сарада резко выпрямилась, оповещая:       — Я сняла обувь!       Сакура упала в мои осторожные объятия и испуганно выдохнула. Тут же подорвалась, ударившись ногой о порог между прихожей и коридором, но не обратила на это внимания и поспешила вверх по лестнице, придерживая живот.       — Теперь пойдём на кухню. Давай руку, чтобы не заблудился, — девочка протянула мне свою ладошку и я не придумал ничего, кроме как протянуть свою в ответ. И плевать, что этот дом мне известен не меньше, чем ей. — Смотри, это я нарисовала, — девочка показала на стену, где раньше висели семейные фото понятных мне Учих.       Там должны были быть Фугаку-сан, Микото-чан, милашка-Итачи и Саске-теме. Никак не рисунки дочери моей возлюбленной и лучшего друга.       — Тебе нравится? — спросила девочка.       Я сначала раскрыл губы в дежурной, отточенной до каждой микроморщинки, улыбке, и только после этого обернулся и посмотрел на ребёнка.       — Очень красиво, Сарада-чан. У тебя настоящий талант, даттебайо! — заметил я, хотя совсем не осознал, чего она там успела нарисовать такого важного.       — Это ты ещё не видел, какой я умею виноград лепить из глины, — проговорила девочка смущённо.       А я порадовался, что хоть кто-то в этой деревне ещё верит в мою игру. Я то себя с самого детства за великого актёра почитал. Или нет? Ничего уже не помню. Девочка, ты заставляешь меня сомневаться.       — А здесь у нас столовая. Проходи, выбирай любое место, — обведя помещение широким жестом, предложила девочка.       Я неохотно поднял взгляд, припоминая, как имел удовольствие здесь кушать в последний раз. И, как вовремя меня спас Мадара.       Здесь был стол из тёмной древесины на восемь персон, стулья — не дзабутоны, — шкаф с резными деталями из тёмного дерева и стеклянными дверцами, за которыми стояли роскошные столовые приборы.       — Красиво здесь, — проговорил я, не видя особых отличий.       — У меня красивый дом, — справедливо заметила девочка и усадила меня за один из стульев. Сама же подошла к оглавлению стола, где стоял её особенный, детский стульчик.       Я всё надеялся услышать скрип ступенек, но его не было. Будто мы с моей новой знакомой остались одни в доме. Будто на втором этаже переговаривались шёпотом, чтобы я не услышал.       Внутри что-то зашевелилось. Возможно, моя наиболее разумная, лисья часть. Она заставила спросить:       — А где твои бабушка и дедушка?       — Они живут в своём доме, — тут же ответила девочка.       Я тут же понял, что она про родителей Сакуры говорит.       — Нет, я про других. Тех, что жили здесь.       — Не знаю таких, — тут же ответила девочка.       Вот теперь на втором этаже раздалось копошение. Оно и понятно: ответы животрепещущие, пусть вопросов не слышно.       — Как же так? — притворно удивился я. — Вот есть же у тебя мама и папа, верно?       — Есть, — кивнула девочка.       — И у твоей мамы есть мама и папа?       — Да, есть. Но в другом доме.       — Получается, у папы тоже должны быть мама и папа? — спросил я неторопливо, слыша лёгкие шаги по ступенькам и не надеясь на ответ.       Дитя задумалось, а у меня шею сдавило от этого чёрного взгляда. Я медленно обернулся и имел счастье увидеть Саске. На нём были только чёрные свободные пижамные штаны, сквозь которые отлично просматривались очертания опадающего утреннего стояка. Бледная мускулистая грудь замерла, показывая, что кое-кто задержал дыхание.       — Добе? — спросил он.       Всё такой же нереально красивый, но повзрослевший. Потерявший где-то на своём жизненном пути подростковую кукольность, успевший стать молодым мужчиной. По-утреннему растрёпанная утиная жопа — на месте. Красные глаза на месте. Это сверхъестественная способность быть грациозным, идеальным в любой ситуации — на месте. Идиотское обращение — на месте.       — Я, Теме.       Красные глаза ходили по телу, застывая раз за разом на усиках, отпечатках от тюремных пут, несколько укоротившемся безымянном пальце на правой руке. А ещё на глазах, на губах, на ключицах, на животе и уползших слишком низко штанах.       — Ах, папа спустился! — обрадовалась Сарада и бросилась к нему, утыкаясь лицом в бедро, обнимая за ногу.       Папа не отреагировал. Даже не положил руки на голову малютки, хотя так и просилось. Он смотрел на меня, не моргая.       — Опять ты позволил кому-то себя ранить, добе.       — Боюсь, я был беспомощен. Как ребёнок, — ответил я скорбно.       — Ты совсем не меняешься.       Я не мог убрать дежурную улыбку с лица — потому что было дико неловко. Быть может, если вытащить из уравнения ребёнка… всё равно хуйня выходит.       — Папа, а где твои папа и мама? — громко спросила девочка.       Лицо Саске скривилось. Стало очевидно, что отвечать на этот вопрос он не планировал, как минимум, сегодня. Он попытался отпихнуть девочку от своей ноги, избавиться от неё хотя бы на время разговора.       Мне поплохело от того, как Саске ведёт себя с Сарадой. Из-за возросшего раздражения в красных глазах, я даже успел испугаться, что он её оттолкнёт. Но очень вовремя появилась Сакура. Она подхватила дочь на руки и легко подняла, почти укладывая на свой выпуклый живот. В её глазах мелькнуло похожее на моё опасение и это окончательно испортило настроение.       Это всё с самого начала казалось плохой идеей.       — Я, пожалуй, пойду, — сказал я, поднимаясь.       Все успели понять, что я очень не вовремя появился. Сакура отшатнулась от меня, когда я решил выйти из столовой в коридор. Даже Сарада теперь спрятала личико в маминой шее, посматривая на меня с опаской.       — Наруто, подожди.       Я замер у двери.       — Многие из наших знакомых сейчас не на миссиях. Давай я приглашу их в наш бар? Пообщаемся.       Познакомимся, блять.       Я обернулся, солнечно улыбнулся и кивнул.       — Отлично! Тогда давай в семь. Хорошо?       — Хорошо, Сакура-чан, — ответил я, не чувствуя желания приходить ни в семь, ни в восемь, никогда.       Но, выйдя за дверь, услышав, как Сарада громко крикнула мне вдогонку слова прощания, я решил, что прийти надо. Только прежде имеет смысл разобраться с этими тремя годами.       На ходу я прикоснулся к пояснице и, не нащупав бумажника Итачи, решил, что лучший план, — затаиться в Лесу Смерти.       — Быть может мою тушку облюбует какая змейка, сожрёт не подавившись, и не придётся ни с кем общаться, — пробормотал я, игнорируя любопытствующие взгляды жителей квартала Учиха.       Не видала Коноха великовозрастных оборванцев, подобных мне. Хоть где-то успех, даттебайо!