Поиск ориентации (в пространстве)

      В воцарившейся тишине шелест ослепляюще белых одежд этого Такэмикадзути несколько давил на судорожно соображающий мозг, не давая сделать вид, что ничего страшного и необычного не происходит.       Но оно происходит и почти наверняка исключительно по моей вине.       — Кто это? — тихонько пропищал детский голосок.       Плохой вопрос. Он же сам сказал, что является Ками Грома и Меча.       Почистив горло я решил задать хороший:       — Зачем ты здесь?       Белая гладкая рожа, неестественно извернув гибкую сильную шею, повернулась в мою сторону с резким порывом ветра и Ками ответил:       — Услышал зов своего смертного потомка.       Голос был размеренным, спокойным, тихо рокочущим. От него шли мурашки по всему телу, звенели напряжённые мышцы, слезились широко распахнутые глаза. От него лёгкие превращались в камень.       Оно смотрело в мою сторону, хотя глаз у него всё ещё не было.       Раздался громкий хруст и тело наполнилось чакрой до того, что губы оказались исцарапаны удлинившимися клыками, а взгляд обострился до предела, позволяя рассмотреть каждый стежок на белых одеждах Такэмикадзути, но цвета исчезли. Мир засиял серыми оттенками.       Тут же раздался шумный выдох за спиной. Только чудом я удержался от смертоносного удара, вслушиваясь в замедлившееся, как и всё вокруг, сердцебиение.       Ками меча слабо дёрнул головой и я заметил, как на лице, скрытом какой-то странной тканью, как я теперь видел, стал слабо двигаться нос.       Отпустив сломанное мною запястье Годжи, я сунул руку в печать на животе, цепляя первый попавшийся предмет, оказавшийся зачарованной монетой Первого, а потом, прижав её безымянным пальцем к ладони, выставил вперёд, отражая смертоносный тяжёлый удар огромного двуручного меча Такэмикадзути.       Сверкнуло, ослепляя так, что мне показалось, будто всё тело объял огонь. На языке остро ощущалась кровь. В районе правого виска стало расползаться ощущение пустоты, предупреждая удар.       Вслепую я извернулся, прощупывая пространство сен-чакрой, а потом, по наитию, ударил чем-то своего врага.       Его отбросило и раздался треск деревьев. Невыносимо запахло озоном, в глазах прояснилось и я стал наблюдать за тем, как неторопливо поднимается на ноги Такэмикадзути, периферийным зрением замечая мягко сияющие вокруг меня девять длинных белых лисьих хвостов.       — Кто вы? — настороженно спросил Ками.       А потом меня накрыло чувством, которого я не замечал никогда раньше, но точно признал в нём дыхание замка Хозуки.       Опасность исходила только спереди, со стороны отлетевшего на добрую сотню метров Такэмикадзути. Но позади раздались тихие шаги опасного существа. Рядом со мной, против Ками с мечом.       В правой руке я не ощущал никакой монетки. Хотя, строго говоря, не ощущал я и самой руки. Удар я каким-то чудом заблокировал, но рассчитывать на правую теперь не приходится. Чего-то такого я и ожидал, но уклониться и подставить под удар Годжи не мог. Пришлось пожертвовать неведущей рукой и, кажется, безымянным пальцем.       — А сам кем будешь, уважаемый?       Хриплый голос Первого главы Хозуки было сложно не узнать. Он подкинул вверх свою монетку, поймал её рёбрами среднего и безымянного пальцев, а потом указал ими на белого Ками, успевшего оценить своих противников и теперь не торопившегося бросаться в бой.       Пусть он и оставался наготове, но всё же я не верил в существование лучшей возможности. Поэтому подгадал, когда Ками откроет едва различимый за странной тканью рот, и рванул вперёд, доставая танто Шинигами.       Время замерло, пространство дрогнуло, на короткий миг сужаясь и будто проталкивая меня вперёд, к цели.       От рефлекторного удара Ками я ушёл по заранее спланированной траектории вниз, а потом поднырнул в ноги сильного и высокого соперника, попытался подрезать сухожилия под коленями, но только распорол летящую против ветра белую ткань.       Уйдя дальше, уклоняясь от очередного громового удара мечом, я развернулся и тут же бросился вперёд, не давая ни мгновения на осмысление. В этот раз задел, но больше удивил соперника, чем нанёс реальный вред. Новый рывок, обманный выпад, бросок танто в призрачное лицо и удар наотмашь когтями.       Из вспоротой груди потекла чёрная кровь. Мне в голову полетел меч.       Едва успев извернуться, я оттолкнулся прямо от оружия противника, ловя в воздухе своё бесценной танто. Такэмикадзути потерял баланс, запнулся об удачно подвернувшуюся ветку, чем позволил суметь почти безболезненно заблокировать его неловкий удар мечом.       Проскользнув ногой по его щеке и оседлав плечи так, что пах прижимался к шее Ками, я крепко сжал его голову бёдрами, прогнулся назад, провернулся у него сбоку, роняя на землю больше не за счёт своего веса, а его собственного. Хотя, если бы не та скорость, которую удалось выжать, вряд ли бы я сейчас сидел на его груди, вжимая в землю босыми ступнями предплечья и вовсе не безобидно вдавливая кончик смертоносного танто в белую шею.       Шаль с лица Ками сдуло и теперь я видел его вполне человеческое, если забыть о белизне, лицо. Было что-то в его взгляде, что не позволило закончить дело. Я сидел, сдавленно дышал и не шевелился, готовый ко всему.       — Я не знал, что вы — Шинигами, — тихо сказал Такэмикадзути.       Слова я его больше по движению белых губ разобрал: слишком громко звенело в голове.       — Иначе бы что? — вместо меня спросил Первый, успевший подойти и остановиться у меня за спиной.       Ками бросил короткий взгляд в сторону моего внезапного союзника, но быстро перевёл обратно, на моё лицо, и искренне ответил:       — Иначе не посмел напасть, пусть даже Вы решили бы убить моего смертного потомка.       — Потому что он Ками Смерти? — не без удивления уточнил Первый. Послышался звон монетки о воздух.       — Да.       — Неужто боишься, Белый?       Тут Ками не стал отвечать на вопрос Первого сразу, с заметным старанием подбирая слова.       — Возможно, не всем юным духам известно, но старые Боги чтут и уважают труд единственного Ками, встреча с которым обещана каждому.       — То есть не боишься? — прошептал я, замечая, что тело подо мной не было расслабленно и имело запас силы, чтобы скинуть меня в любой момент. Мне позволили вести переговоры с этой позиции.       — Нет, — ровно ответил Белый, как обозвал его Первый.       — Какую дерзкую внепространственную моль поймал Одиннадцатый, — проговорил Первый.       — Как ты узнал, кто я? Из-за танто?       — Вы увели нас троих на Грань, — ответил Ками и, выдержав паузу, мягко спросил: — Вы недавно приняли судьбу Шинигами?       — Подожди, так это вы сейчас серьёзно, мальчик? Неужели ты — Шинигами? — спросил Первый.       Я начал подниматься с груди Такэмикадзути. Получалось сложно: правая рука начала пульсировать во всех переломанных местах, коих, кажется, было слишком много для одной хиленькой конечности.       — Про какого потомка ты говорил? — решил я отвлечься от боли на разговор.       И не, рассчитав сил, оступился и чуть не рухнул обратно на Ками, но тот снова продемонстрировал свои рефлексы, поймал меня и без труда поднялся сам.       — Тот муж, которому Вы повредили руку.       — Годжи твой потомок? Но как так вышло?       — Бессмертные не лишены умения любить, — коротко отозвался Ками Грома и Меча, убирая своё пугающее оружие в ножны, где то слилось с остальной одеждой, становясь почти незаметным.       — Ясно, — выдохнул я, не совсем понимая, что мне там «ясно», и просто радуясь, что этот воин не сражался со мной серьёзно, а лишь защищался с тех пор, как я вытащил своё танто, перенёсшее все эти разборки подальше от глаз деревенских жителей.       Слизав с губ кровь, я, заодно, обвёл кончиком немного втянувшиеся клыки. Легче, но всё ещё чертовски неудобно. Из копчика торчали только четыре хвоста. На руку старался не смотреть. Пахло кровью.       — Я чрезвычайно извиняюсь, но не могли бы Вы, Шинигами-сама, вернуть нас? Здесь тени густые, — как бы оправдываясь, спросил Такэми.       — А? Да, конечно, — покивал я, задрал рубаху, прикусил её зубами и поднёс танто к животу.       И тут меня посетила мысль, что на некий минимум вопросов должен ответить ещё один индивид.       Не давая заметить моё замешательство, я снова сделал выпад, прижимая Первого к дереву и приставляя между рёбер танто — аккурат в направлении сердца.       — Ты здесь что забыл? — требовательно спросил я.       Сил на расшаркивания не было.       — Может позже поговорим? Не при свидетелях, — красные глаза сверкнули в сторону Белого Ками, старательно делающего вид, что тот никогда не видел небо и звёзды       — Говори сейчас.       — Я следую за монеткой. Не думал, что у Одиннадцатого такая выдающаяся сила воли.       — О чём ты?       — Я был уверен, что ты потянешься за монеткой в тот же момент, как окажешься в относительной безопасности. И мы сможем поговорить.       — Мне было чем голову занять помимо твоего проклятого медяка, — раздражённо отозвался я, отпуская Первого и пряча танто в печать уже без всяких сомнений.       Тут же послышались шорох травы и листьев, пение птиц, далёкий шум океана и взволнованные перешёптывания деревенских.       — Придумывать байки для местных мне сейчас не хочется, так что оставляю это на вас, — сообщил я Такэми и Первому, баюкая руку и выбираясь из подлеска.       Спустя всего пару метров зрение потеряло резкость и в темноте снова стали играть краски кроме серых. Клыки втянулись, хвосты растворились. Боль нарастала.       Опустив взгляд я с прискорбием зафиксировал отсутствие крайней фаланги безымянного пальца и неестественные изгибы плеча и предплечья. Слизав с подбородка кровь, я вышел под свет бумажных фонарей. Потом по бокам оказались две высокие фигуры неожиданных гостей обычного, казалось, праздника.       — Что же это такое творится!       — Чертовщина какая-то.       — Чего вам от нас надобно, демоны?       Подняв голову на Такэми, я постарался сделать лицо посерьёзней и с радостью сообщил:       — Не знаю, как ты это решишь, но ты заварил кашу — ты и хлебай.       Воин, осмотрев поле начавшейся брани, веско, с пониманием ответственности, кивнул и сделал несколько неторопливых шагов к толпе. Я же, ухватив Первого за чёрную ткань рукава, направился в сторону пострадавшего по моей невнимательности Годжи.       Из-за повреждения он был бледен и оттеснён толпой. Вообще его мало интересовало происходящее. Он одиноко сидел за огромным столом, пил рисовую водку и смотрел в сторону противоположную от той, где распинался Такэми.       Мы с Первым двигались бесшумно и, стоило мне опуститься на свободное место рядом с мясником, как тот вздрогнул, испуганно глянул на меня, но, различив в темноте черты, выдохнул. А потом снова замер, замечая Первого, севшего за мной.       — Руку покажи, — сказал я.       Но Годжи продолжил смотреть в сторону Первого, не шевелясь. Совсем не в себе.       Выдохнув, я сам потянулся к пострадавшей руке, и переложил её себе на бедро, силясь вспомнить всё, что учил к первому контрольному экзамену на ирьёнина, и, что успешно из памяти стёр.       — Так ты и есть смертный потомок Белого? — завёл светскую беседу Первый.       От хриплого, несколько инфернального, голоса Годжи заметно напрягся. И ничего не ответил.       А я припомнил, что в предплечье у людей обычно две кости: лучевая и локтевая. А вот запястье состоит из восьми маленьких. Хрен такие прощупаешь. Ну да ладно, сначала всё равно нужно исключить перелом костей предплечья.       Визуально рука выглядела как-то совсем по обычному, только небольшое покраснение на запястье осталось в виде отпечатка моей руки. Хотя времени то прошло с минуту максимум, учитывая, что большая часть разборок проходила на Грани и вне времени.       — Если будет больно — говори, — попросил я и стал прощупывать кости.       — Слушай, Одиннадцатый, а ты правда Шинигами? Ты поэтому так за своё танто переживал? — Первый понял, что от пьяного и шокированного смертного ему ответов пока получить не удастся.       — Да, — коротко отозвался я и перешёл на запястье.       — Тогда всё становится немного понятней. Но, мне казалось, что Ками Смерти должен быть могущественен. Способен одолеть всех и каждого без боя. Ну или хотя бы не иметь смертного тела.       — Мне недавно делегировали эти обязанности и я ещё сам ничего не понял. Поверь, меня тоже волнуют все эти вопросы. Так что лучше расскажи мне, где Ковчег Блаженства и каков его статус, — попросил я.       Нащупать каких-то смещений или место перелома не удавалось, что было хорошим знаком. Но веры мне в этом деле не было и я силой отобрал у всё ещё не отвисшего Годжи бутыль с водкой, чтобы прощупать вторую руку, в которой все кости точно должны были быть на нужных местах.       — Муи и Муку запечатали Ковчег. Сейчас он находится внутри твоей печати. Точнее, он слился с ней.       — Где Муи и Муку?       — Муи мёртв. Муку стал частью ковчега, как и все, кто был в его власти на момент закрытия замка.       — А ты? — уточнил я, уже предвидя, что ответит Первый.       — А я никогда не был в его власти.       Кажется, запястья Годжи были абсолютно одинаковые. Но хруст был, а, значит, перелом есть. Просто закрытый и без смещения. Видимые признаки, в виде гематомы и припухлости проявятся чуть позже. Значит, необходимо руку зафиксировать, чтобы хуже не стало.       — Нужны бинты и пара крепких веток, — заключил я.       — Пройдёмся?       Вместо ответа, я просто поднялся и пошёл в сторону сарая за храмом. Там деревяшек было полно. Первый двинулся следом. К моему удивлению, Годжи тоже решил ожить и, чуть пошатываясь, пошёл с нами.       — Насколько безопасно то, что Ковчег слился в печати и в ней же находится ключ?       — Не слишком. Но из всех возможных вариантов — этот лучший. Ковчег, изначально, вещь безобидная и очень полезная в быту. Меня до сих пор удивляет, что я и мои потомки умудрились начудить с ним. Смотри, это подойдёт? — Первый протянул мне добротную деревяшку.       Я принял её, покрутил в руках, испытал на изгиб и кивнул:       — Нужна ещё парочка таких.       — Хорошо, — мужчина сверкнул красными глазами в темноте сарая.       Послышался грохот и мы синхронно обернулись на рухнувшего в кучу деревянных коробок Годжи.       — А что ты в этой деревушке забыл? Это твой дом? — поинтересовался Первый, с трудом отводя внимательный взгляд с неловко пытающегося подняться Годжи. Помогать начинающему алкоголику большого стремления не было ни у кого.       — Нет, нет. Это не дом. Случайно забрёл сюда вчера. Помог дотащить крупную дичь местному старику, сегодня присоединился к подготовке праздничных гуляний. Под конец вечера местные решили поблагодарить местного Ками-покровителя и вот, что вышло, — я кивнул в стену с той стороны, где, предположительно, находился приглашённый, но нежданный гость.       — Как интересно! Я за всю свою жизнь ни одного Ками не встречал. А тут такое разнообразие. Неужели мир так сильно поменялся за то время, что я пробыл на страже Хозуки? — вдохновенно вопросил Первый, сумевший отыскать уже шесть деревяшек, чего было более, чем достаточно.       — Бинты нужно у кого-нибудь из девушек попросить, пойдём обратно, — скомандовал я и вышел под свет луны, чтобы вернуться к разговору об актуальном, но чуть менее насущном, чем перелом Годжи. — Нет, явление Ками народу дело совершенно не рядовое. Ты на Годжи посмотри, — теперь я скосил взгляд в сторону пошатавшегося обратно за нами мясника, — Как его происходящее шокировало. Мне кажется, сейчас люди готовы видеть что-то потустороннее даже менее, чем в твоё время. К тебе как обращаться-то?       — Мураи. Так меня когда-то звали.       Мы вышли из-за храма и теперь наблюдали презабавную картину: деревенские усадили Такэми в центр стола, сами обступили его со всех сторон — дети даже на стол залезли с ногами, — подкладывали ему еду и питьё и активно о чём-то расспрашивали. Учитывая, что Ками Грома и Меча выглядел отнюдь не безобидно, ситуация казалась абсурдной до головной боли.       Заставив себя оторвать взгляд от сияющего в темноте белого пятна, я выхватил в толпе Айхе и направился к ней. Всё её внимание было сконцентрировано на Ками-покровителе, а потому и она немного перепугалась, когда я привлёк её внимание прикосновением к локтю.       — Здравствуй! Здравствуйте! Я… я… — забормотала она.       — Да, здоровались уже. Я хотел спросить тебя, не найдётся ли чистых тряпок, каких не жалко на бинты пустить?       — Да, да, конечно! Сейчас принесу, — пискнула девушка, продолжая пялиться на меня огромными, широко распахнутыми, глазищами, но закончив фразу, тут же сорвалась с места, теряя на ходу плетёные башмачки. Только пятки и сверкали.       Я же глубоко вдохнул, вскользь глянул на Такэми и, стараясь не прислушиваться, что там несёт эта моль, устроился со своей странной компанией в стороне.       — А этот Белый, кажется, всё, как есть, решил выложить, — немилосердно заключил Первый, которого это ни капли не расстраивало, но в мою сторону он посматривал с любопытством, ожидая реакции.       — Ага.       — И что будешь с этим делать, Ками-сама? — с насмешкой спросил Мураи.       — Сегодня — ничего.       — А завтра?       — А завтра — это завтра.       — Вот, держите, — рядом со мной рухнула огромная стопка чистых вещей, в том числе вполне добротных, которые на бинты пускать откровенно жалко.       Поблагодарить за такую щедрость возможности мне не дали: девушка сбежала ещё до того, как я успел оценить масштаб бедствия с последствием.       Растерев левой рукой лицо, я хлопнул себя по щеке и заставил сосредоточиться на важном. Годжи растёкся полулёжа у меня под ногами, упираясь мокрой разгорячённой спиной в мои колени       Наклоняться за его рукой было болезненно, поднять тяжёлую конечность тоже оказалось задачей нетривиальной, но мы справились и приступили к ответственной миссии по фиксации запястья.       Одной рукой делать это было крайне неудобно, но ко мне с молчаливой поддержкой пришёл на помощь Мураи. Он, поняв моё состояние, решил больше ни о чём не спрашивать.       Первый фиксировал руку Годжи, придерживал палки и начало бинта, а я накручивал лоскуты ткани, фиксируя. Оборот за оборотом, крепкая, начавшая опухать, загорелая рука с мозолистой ладонью и жёсткими чёрными волосками на предплечье, стала скрываться за перевязкой.       Становилось влажно и запахи леса постепенно скрадывали жирные мясные ароматы, давая возможность сделать вид, что всё случившееся было просто каким-то нездоровым сном.       — Теперь твоя очередь, — сказал Мураи, когда я осторожно переложил руку забывшегося пьяным сном Годжи со своих коленей вниз, на его.       — М?       — Твоя рука, откровенно говоря, нуждается в первой помощи куда сильнее, — пояснил Первый.       Его когтистые руки потянулись к моей правой, которая очень неприятно пульсировала и всё ещё имела пару неестественных изгибов — куда бы они делись? На мгновение подняв взгляд и заметив спокойную решимость во взгляде Мураи, я подхватил со скамейки оставшуюся не у дел палочку и зажал зубами, готовясь испытать все прелести возвращения костей в естественное состояние.       Повернувшись так, чтобы Первому было удобнее, я сжал свободной рукой ткань штанов и постарался отвлечься на звёзды.       Было больно пока рука просто покоилась. Очень больно, когда её касались. И нереально больно, когда начали вправлять кости.       Начал Мураи с плеча, тут же фиксируя свой успех последней из оставшихся деревяшек. Потом долго возился с предплечьем. За это время я успел пропотеть насквозь, перекусить палку, наградить Годжи парой синяков на так удачно попавшемся мне под здоровую руку плече и принять ответственное решение обзавестись обезболивающим.       — Ты там скоро уже? — проскулил я и вскрикнул от очередного этапа лечения.       — Почти всё, — соврал Первый.       Когда было действительно «всё» сил у меня не было даже, чтобы говорить. Поэтому, когда этот бес пошёл искать ещё дощечек, чтобы зафиксировать предплечье, я не стал его останавливать и просто начал втягивать природную чакру.       Хуже всего было первые пятнадцать минут, потом боль стала приходить волнами и были даже короткие мгновения, когда удавалось спокойно вдохнуть. Постепенно кости и мышцы восстанавливались.       Придя в себя, я сначала заметил, что Первый сидит совсем рядом, приобнимая, чтобы я, видимо, не дёргался и не тревожил руку, бывшую замотанной от плеча до самых пальцев, ещё и примотанной к корпусу. Добротная шина, но уже совершенно бесполезная.       — Спасибо, Мураи, — шепнул я, вместо всего прочего, что вертелось на языке.       — Всегда рад помочь, Наруто, — кивнул этот бесоватый тип, а потом стал тихо рассказывать, — Этот Ками и в самом деле выложил деревенским всё и обо всех. Рассказал и про тебя и про меня. Он считает, что я Ками. Наверно, он прав. Не человек же? Да и давно не человек, надо признать. Ещё местные выделили нам один из заброшенных домов. Там уже лет семь никто не живёт. Но я, если позволишь, предпочёл бы вернуться в печать. Держи, — он передал мне свою зачарованную монетку, сияющую и золотом, и серебром, и медью одновременно. — Выпускай меня иногда, хорошо?       — Зачем?       — Мне же тоже иногда поболтать хочется, — возмутился Первый.       — Нет. Зачем ты хочешь в печать? — я не без труда скинул его руку, выпрямился и посмотрел в лицо с алыми глазищами.       — Белый правильно заметил: я не человек. Место Ками рядом с его якорем, его бедой и его счастьем. Моё — около ковчега. Мне неспокойно.       — Как это всё странно, — пробормотал я и, не желая долго расшаркиваться, занырнул рукой под рубаху и положил монетку в печать.       На лавочке остались только я и сладко посапыващий Годжи. Зарывшись рукой в его густые влажные от пота волосы, я стал поглаживать его, присматриваясь к оставшимся за столом людям, коих осталось совсем немного: всю малышню и женщин разогнали по домам. Да и мужчин семь. И те, частично спали, уткнувшись красными носами в столешницу. Только старик Хенка продолжал размахивать своей рюмкой, приговаривая:       — Вот это я понимаю — мясо! Не зайчатина, не оленина поганая, а нормальное жирное хрючево! Вкус совсем другой, не то что у этих травоядных.       И никто не пытался ему возразить, что мясо ничем не отличается от оленьего, потому что это и есть оленина. Никто не вспомнил, что кабаны тоже не мясом питаются.       Немного до Полуночи за Хенкой пришла Айю-чан и увела его домой. Только тогда Белый Ками поднялся из-за стола, подошёл к нам, легко закинул своего отнюдь не маленького смертного потомка на плечо и предложил:       — Давай отнесём его в доверенный нам дом. Пусть проспится.       Я кивнул, поднялся с лавки и мы неторопливо, рассматривая скромную деревеньку, направились вниз по улице.                     ***       Две недели спустя              — Откровенно говоря, я надеялся, что ты не будешь вытаскивать меня из печати ради подобного, — пробубнил Мураи.       — И это исключительно твои проблемы, друг, — с наслаждением протянул я, делая ещё одну затяжку какой-то забористой гадости, подаренной народом Мориноме.       Она сильно горчила на языке и не давала даже толики того эффекта, что была способна оказать на любого, кроме меня, но вкус и запах были совершенно прекрасны, а этот кислотно-оранжевый дым… ммм…       — Раз я тебе друг, Наруто-чан, то почему ты заставляешь меня страдать? — не выдержал, наконец, Мураи.       Отбросив в сторону канаты, он распрямился, упёр руки в бока и уставился на меня своими красными глазищами. Кожа самопровозглашённого Ками Гокуро но Хако была такой же белой, как и у Ками Такэмикадзути. Помимо этого, они были схожи чернотой крови и неестественной втянутостью тел. Рост обоих был ближе к двум с половиной метрам, что заставляло даже таких великанов, как Кокичи и Годжи, чувствовать себя рядом с ними некомфортно.       По итогу, местные поначалу даже путали двух Ками между собой, несмотря на все различия и даже своеобразную антагонистичность образов: Такэми был белый с ног до головы и чернела лишь макушка, а Мураи — весь в чёрном, с шёлковым плащом волос.       В моих же глазах они не могли быть перепутаны даже в пространстве, где не существует света и звуков. Где нет никакой материи.       Мураи не был человеком, но он был знаком и понятен, как может быть знаком и понятен мудрый наставник или любой старик. То есть он, конечно, другой. Но его существование и общение с ним не кажется чем-то особенным.       Такэми не был ни человеком, ни стариком, ни мудрецом, ни наставником. Он пах вечностью и древностью сравнимой с алмазами. Пах тоской, неподъёмной, как гранитная надгробная плита. Ощущался океаном до того, как в нём зародилась жизнь. Не тем, что у нас. Совсем не тем.       И всё же нечто общее у двух этих Ками было: каким-то чудесным образом, они оба были передо мной в долгу.       Такэми сказал, что только благодаря Шинигами первые Ками сумели обрести покой и снять с себя свои тяжёлые ноши.       Мураи же, глядящий на меня сейчас с претензией, не мог не чувствовать благодарность за мою помощь в закрытие ковчега и соглашался выполнять тяжёлую работу, стоило мне ненавязчиво обратить внимание на свою перебинтованную без всякой надобности руку.       — Это, — первый обличительно ткнул пальцем в мою пострадавшую конечность, — Заслуга Белого. Вот пусть он эти чёртовы пни и выкорчёвывает.       От избытка чувств, Ками пнул канат, которым выше обозначенные пни обвязывались.       — Такэмикадзути уже расчистил два соседних поля, — сообщил я.       — Ну и хватит уже на эту деревеньку!       — Местные хотят торговлю наладить. А для этого продукты на продажу нужны.       — Наруто-кун, а тебе не кажется, что раз этого местные хотят, то местным и стоит этим заниматься? Или ты решил тут до скончания веков обосноваться?       — А если и так? — с широкой улыбкой спросил я.       Красные глаза Мураи округлились и посветлели до нежно-розового, выражая глубину свалившегося на него удручающего осознания.       По спине пробежались мурашки и я обернулся в нужную сторону ещё до того, как Ками Грома и Меча, а по простому — Войны, — решил показаться перед нами. В свете дня его белые одежды не слепили так сильно, но видок всё ещё оставался специфический. Двигающаяся статуя самому себе. Кошмар.       — Кого я вижу! Его Великолепие Членовредитель изволили явить свою ослепительную персону простым бессмертным.       — Приветствую уважаемых Ками Гокуро но Хако и Шинигами, — сложив руки в молитвенном жесте, поклонился Такэми.       — И тебе не хворать, — вяло отозвался я, стараясь дышать хотя бы через раз.       — Не могу не заметить, Шинигами-сама, что моё присутствие гнетёт Вашу душу во многом потому, что Вы даёте власть Вашей лисьей натуре.       — За кого ты себя держишь, моль, что думаешь, будто твоё присутствие может навевать что-то кроме скуки? — возмутился Мураи, вынул из земли стоящую рядом лопату и направил её в сторону Белого Ками.       Возможностей для конфликтов было не так много, но раньше Такэми на них внимания не обращал. Я был уверен, он и сейчас проглотит это не моргнув. Но он моргнул. И сказал, обращаясь ко мне, но глядя сквозь свою магическую вуаль на Мураи:       — Чтобы подавить противную мне на уровне инстинктов сущность демонической лисицы и перестать чувствовать этот дискомфорт, было бы, как мне кажется, весьма полезно, раскрыть этому юному несмышлёному духу небольшую тайну касательно Вашей регенерации.       Холод в голове стал переползать на корни волос, заставляя те то ли выпадать, то ли седеть. Искренняя вера в то, что Мураи не догадается о смысле сказанного была сначала потревожена демонстративным взглядом несуществующих глаз Такэми на мою а-ля сломанную-переломанную руку, и уничтожена озадаченным со стороны Мураи.       Пару секунд стояла относительная тишина, разбавленная надрывным гарканьем особенно немелодичной коростели.       — Ты серьёзно? — спросил Мураи, оскорблённый в лучших чувствах.       Я же, будучи человеком достаточно эмпатичным, сразу понял, что дело — дрянь, — и лучшее, что я могу сделать — промолчать.       Сделав нейтральное выражение лица, чтобы Мураи сумел без зазрений совести на меня поорать, я поднял на него взгляд и приготовился к худшему.       — То есть всё это время, ты делал вид, что не можешь и пальцем пошевелить, чтобы что? Я делал всё это, — он обвёл широким жестом большое поле, где успел собственноручно срубить с пять десятков деревьев и выкорчевать две трети оставшихся пней, — Потому что тебе было лень?       Я продолжил держать нейтральную мину.       — Или, нет, подожди. Конечно, разумеется, — разгневанный голос Мураи обратился сладким ядом и он с наслаждением протянул, — Тебе просто скучно. Не с кем, блять, поговорить! На всю деревню один приличный одинокий человек и тот тебя избегает, как узнал, что ты Шинигами. Вот ты ко мне и полез. Плевать, что мне тут хуёво, что мне надо сторожить ковчег, что я в гробу видал всю эту возню с грязью и потому всю жизнь выбирал железо. Ты, Наруто-чан, эгоистичная, хренобогоугодная, нетраханная пиздострадалица! Я смертельно обижен и требую не трогать меня ближайшие два месяца, — в меня со скоростью арбалетного болта прилетела зачарованная монетка.       Поймал я её правой рукой, так как в левой был богический косячок. На это Мураи скривился на манер куриной задницы, потеряв всякую благопристойность.       Не желая портить отношения с ками ещё больше, я потянулся к краю рубашки, обнажая печать, и, когда монетка уже почти коснулась кожи, Мураи изволил дать совет:       — Иди и потрахайся уже хоть с кем-то, а то меня утомило делать вид, что я не замечаю, как у тебя кровь не в те места приливает по пово…       Монетка оказалась в животе и излишне болтливый Ками вместе с ней.       Тщательно расправив перепачканную во всём подряд, частично, да, в сперме, рубашку, я несмело поднял бегающий взгляд на неотрывно следящего за мной Такэми. Тот долго молчал и рассматривал меня, мучительно вдумчиво проворачивая в своей необъятно-древней голове слишком приземлённые мысли, выдавая по итогу совет, который, как и все прочие, произнесённые его сокрытыми вуалью губами, следовало принимать за единственно верное направление действий:       — Этот бесхвостый юнец прав. Тебе стоит поговорить с моим смертным потомком и склонить его к акту божественного единения.       Чувствуя, как щёки неконтролируемо выжигает стыдом, я заметил:       — Он меня избегает. Кажется, я ему неприятен.       — Не без этого, — к моему ужасу, согласился Ками. — Однако не приемлет он исключительно твоей сути. Физическая оболочка ему приятна.       — Неужели? — скрывая смущение, уточнил я.       — Безусловно, Шинигами-сама. Мне ли не знать, каковы вкусы моих потомков, — продолжил увещевать Такэми.       Я же, будучи, видимо, в первую очередь, лисом, а, во вторую — эмпатом, — заметил, весь потенциал раскрытой мне истины. И, внутренне содрогаясь от собственного вопроса и всем сердцем надеясь на отказ, спросил:       — Тогда, быть может, ты и сам не против меня трахнуть?       Такэмикадзути помолчал пару секунд, рассматривая меня, натягивая нить тишины до предела, а потом порвал её пугающей фразой:       — Воздержусь до поры до времени.       После чего отвернулся и чинно удалился в сторону развилки, где располагался его храм.       Почти не моргая я следил за удаляющимся белым силуэтом, проклинал тех ками, что заставили меня предложить подобное, и благодарил прочих, воздержавших этот безжизненный океан от согласия.              ***       Спустя два дня              Он отлично смотрелся в руке.       Толстый, продолговатый, ровный, твёрдый.       Покачивающийся в такт шагам.       Спелый не по годам.       Он отлично смотрелся в руке Айхе. Она растила его половину зимы и половину весны, заботливо поливая, пряча от мороза, переставляя под солнечный свет, удобряя почву. Никто всерьёз не ожидал, что Айхе сумеет вырастить такой огромный, толстый, сочный дайкон к тому моменту, когда другие его даже ещё не успеют засеять.       Я же, в отличие от большинства, всерьёз не ожидал совсем другого, а именно того, что у меня встанет от наблюдения за уносимым от меня невинным корнеплодом.       Я чуть отклонился назад, а потом уверенно двинулся вперёд, набирая неплохой разгон и врезаясь в деревянный столб энгавы лбом. Это было больно до того, что свело челюсти, но проблему, разумеется, такая мелочь не решала.       Поднявшись с места, я поплёлся вслед за Айхе, которая слишком громко обсуждала с маменькой, как сильно устаёт на полях Годжи-кун. Я был с дамами согласен, Годжи-кун уставал на расчищенных Ками Войны полях сильно. Но куда сильнее уставала женская половина селения, наблюдая за истекающим потом полуголым Годжи-куном. Тяжёлая женская доля не избежала и меня, как бы скверно это не звучало. Тем болезненнее ощущались многотысячевесные взгляды сквозь белую маску Такэмикадзути.       Я уже пару раз порывался из Мицукэ съебаться, но перед глазами всегда появлялся светлый образ Годжи и я ничего не мог с собой поделать — отправлялся дрочить и фрустрировать. Что-то не давало мне покоя и я, пугаясь и не веря самому себе, предполагал, что влюбился всерьёз во второй раз за всю свою жизнь.       Меня уже не слишком удивляло, что после волевой и очаровательной Сакуры, шёл волевой и очаровательный Годжи. Но шокировало то, что среди всех волевых и очаровательных людей, моё сердце решило выбрать именно этого человека. Обычного деревенского мясника.       Сложно сказать, конечно, сердцем ли выбирал, но думать о нём было совершенно упоительно. Он стал наваждением или я сам сделал его таковым? Это было необычно, куда более вдумчиво, чем с Сакурой. С другой стороны, мне самому уже не восемь и даже не двенадцать. Даже не шестнадцать.       Хотя я всё ещё маленький безмозглый дурачок Наруто.       Я уже подходил к полю, где трудился секс-символ местного значения, по самую головку нижнего центра занятый тяжкими думами, когда раздался неразборчивый крик. Замерев, я напитал тело сен-чакрой, замер, прислушался…       И чуть, блять, не оглох от радостного вопля какой-то бабки:       — Инега приехала! Инега-чан здесь!       — Что?       — Неужели?       — Какое счастье!       — Какая радость!       — Что эта шлюха старая тут забыла?       — Ками благословил этот день!       Мнения, определённо, разделились.       Кто такая Инега я лично не помнил. Хотя отношение приветствующих заставило заподозрить, что женщина эта уже в возрасте и весьма достойная. Но, так уж вышло, что мозг мой был занят мыслями совершенно другой плоскости и мог только восторженно просчитывать, как количество свидетелей уменьшалось в геометрической прогрессии.       Красная спина Годжи виднелась на дальнем крае поля, откуда воплей о приезде некой Инеги он слышать никак не мог. Шёл я к нему неторопливо, обходя поле по краю, чтобы не примять подготовленную и отдыхающую перед посадками землю.       Я много думал и представлял, как подойду к этому особенному для меня человеку. Я боялся показать слишком много. Боялся, что он испугается, кем стал для меня, каким сильным наваждением. Я сам этого боялся и себя боялся. Это не было нормально или привычно.       Но когда всё было нормально?       Когда трахался с Мадарой?       От одной мысли стало тошно.       Когда готовился к первому проходному экзамену на ирьёнина?       Пришлось задержать дыхание, чтобы не сблевануть.       Когда отправлялся на миссию с Иноичи-саном?       Которую из, блять!       Плохие мысли.       — У тебя спина обгорела, — сказал.       Годжи уронил грабли, которыми старательно рыхлил комья земли. Я проследил широкую циркульную кривую, по которой они упали в мягкую, словно пух, землю. Годжи хорошо умел с землёй работать. Я не знал, что она может выглядеть так.       — Ох, здравствуйте, я Вас не заметил, простите, — пробормотал парень, склоняя голову и стыдливо переминая пальцы за спиной.       — Мне казалось, мы общаемся без формальностей.       — Это было раньше. До того, как Вы раскрыли, кем являетесь, Шинигами-сама, — мою должность в мире духов он выдохнул с заметным трепетом.       — А что изменилось? — спросил я и постарался сделать взгляд искренне вопрошающим, но, подозреваю, получился маниакальный. Маньячный.       — Ну, как же…       Тишина затянулась. Ответа ожидать было бессмысленно, но кое-что я осознал. Этот человек сделает всё, что я порошу. Не звучи в моей голове слова Белого Ками о симпатиях его потомков, я бы ушёл. Не стал использовать. Но мне подумалось, что моё единоличное решение может стать отличным поводом, чтобы мы оба получили свою долю удовольствия и счастья.       — У тебя спина обгорела. Нужно обработать. Ты позволишь мне это сделать?       Парень поднял голову, разомкнул руки, спрятанные за спиной. Расправил плечи, давая насладиться красотой своего тела — немного божественного, как оказалось. Мой взгляд не мог не обласкать эту красоту. Мозг не мог не представить, как охуительно будет ощутить вес этого тела на себе.       — Вы приглашаете меня к себе? — осторожно уточнил парень.       Я поднял расфокусированный и поплывший от жары взгляд на его лицо, не скрывая ни капли эмоций, открыто демонстрируя, что ни капли не лучше деревенских девиц, откровенно пускающих на него слюни.       Мясник не был образован. Он не читал умных книг. Он не читал глупых. Он не умеет читать: ему это не нужно.       Мясник умеет разделывать дичь. Он может вспахать поле площадью в пару десятков гектар. У него сверхъестественно прекрасное тело и это естественно.       У Годжи мозги на месте, а я сам книгой не являюсь, поэтому меня он прочитал без труда. Только поверить всё никак не мог. Хотя согласиться ему это не помешало:       — Хорошо.       Я кивнул и мы побрели в сторону деревни, по краю этого огромного поля — одного из трёх дополнительных, подготовленных к новому сезону. Теперь их всего пять.       — Слышал, ты планируешь жениться на Айхе, — сказал я, разрушая тишину.       Годжи тяжело вздохнул, собираясь с мыслями.       Я не торопил.       Обстоятельства, в которых я об этом узнал, говорили сами за себя. Это был подслушанный и очень пьяный разговор между Кокичи и Хенкой. Старики едва ли не лобызались от восторга, когда придумали-таки, как им можно породниться. Любимых деточек, разумеется, никто не спрашивал.       — У меня не так много вариантов, — ответил Годжи.       И немного удивил.       Я думал, он сейчас начнёт отнекиваться, скажет, что его заставили, словом, опровергнет слухи.       Стал задувать свежий ветер. Застрекотали цикады.       — Айхе тоже голову теряет и не может складно говорить, но мне известно, на что она способна. Она вырастила дайкон зимой! Другие могут только краснеть, да заикаться! Разве с ними будет мне жизнь? — эмоционально спросил уставший после долгого дня в поле Годжи.       — Это зависит от того, какое внутреннее состояние ты приравниваешь к жизни, — ответил я и сам глубоко задумался.       Ведь, чем отличаемся я и он?       Тем, что я читать умею? И прочитал с две сотни умных книг?       Или тем, что я был близок к смерти не один раз?       Мы всё же люди и вопросы у нас одни. Я мечтал о состоятельной счастливой жизни. Как и он мечтал. Но взрослость беспощадна. Она не спрашивает, что есть счастье, что есть достаток. Она спрашивает:       — Что есть жизнь?       — Не знаю, — отозвался Годжи, понуро склонив голову.       Но я чувствовал в его эмоциях подъём: он чувствовал куда больше, чем говорил. Только стеснялся отчего-то.       Я обернулся, солнечно улыбнулся, протянул к нему руку, пока никто не видит, он своей объял мою в ответ, и мы пошли так в оранжевом закатном свете по золотящейся земли. Стрекот цикад казался оглушительным.       — Мне кажется, что жизнь — это такое состояние души, при котором ты чувствуешь, что отдаёшь миру не больше, чем получаешь, — сказал я.       Дальше долго сохранялась тишина. Мы успели покинуть поле, спуститься вниз по улице, дойти до того места, где находился мой новый дом. Мы даже переступили границу условного забора — такого же условного, как и всякий забор здесь.       — Но ведь Айхе способна даровать новую жизнь, — вдруг сказал Годжи.       И я его понял.       Никогда меня не беспокоил вопрос продолжения рода. Я сам стремился просто выжить, но и это было частью базовых человеческих инстинктов.       Они же обычно диктуют стремление к размножению, к продолжению рода. Или как-то так это работает?       — Тогда, возможно, пусть лучше она обработает тебе спину? — мягко, без капли обиды спросил я.       Мне вдруг показалось, что Годжи должен был уйти в этот момент. Оставить меня одного и начать строить свою «жизнь». Но его рука действовала против хвалёных инстинктов. Он схватил меня за запястье, достаточно крепко, чтобы заставить замереть и прислушаться:       — К Айхе я всегда успею. Или будет ни то ни сё?       — Будет нормально, — ответил я, не задумываясь.       Годжи потянул сильнее, заставляя обернуться. Я не мог не отметить, что пара старушек сидели рядом на лавке и неотрывно следили за нами. Но это казалось не важным: меня коснулись чужие горячие губы и мне приходилось вставать на мысочки и задирать голову, чтобы поймать их своими.       Это было подобно глотку колодезной воды после очередной безобразной попойки. Слишком приятно, невозможно.       — Мне кажется, я люблю тебя, — судорожно выдохнул я между поцелуями и расплакался, как девица.       — Ничего не говори, — попросил Годжи на вдохе, а на выдохе снова поцеловал, заталкивая свой язык в мой рот и меня в мой дом, сбивая пятки о ступеньки крыльца — мы вскоре утонули в темноте.       Годжи был слишком горячим, у него был жар от долгой работы и солнечных ожогов.       — Ты что-то про спину говорил?       — Какую спину? — непонятливо уточнил я.       — Не важно, — ответил Годжи и снова вернулся к поцелуям.       Он был хорошим мальчиком. Он не умел целоваться по-взрослому. Зато обнимал божественно-крепко, не давая вдохнуть.       В темноте домика звучали моё сдавленное дыхание, скрип половиц, звонкие поцелуи и, ками, это было бы смешно, если бы не было так хорошо.       — Где у тебя спальня?       — Какая спальня? — непонятливо уточнил я.       — Не важно, — ответил Годжи и теперь его губы, проскользнув в опасной близости от моих, задели подбородок, остановились на шее.       Может, он не умел целоваться, но, Ками-сама, как приятно он сжимал тело своими сильными руками.       — Сними, — попросил я.       — Что?       — Что угодно. Сними.       — Хорошо.       Он оторвался от меня, стянул с меня рубашку и с себя штаны с бельём, становясь совершенно обнажённым.       Повеяло сквозняком и я поспешил притянуть Годжи к себе. Так близко, что ему оставалось только вжимать меня в пол сильнее, искупляя нужду, глупо ласково целовать и шептать:       — Я так боюсь, что ты исчезнешь.       — Я останусь, — отвечал я.       — Не останешься, — отвечал он.       И вжимался бёдрами особенно сильно, до боли придавливая пах, высекая вскрик. Я с наслаждением провел череду царапин на его обожжённой солнцем спине. Он не заметил.       — Чего ты хочешь от меня?       — Всего, — ответил я.       Он замер. Отстранил распухшие губы от моей шеи и повторил вопрос:       — Чего ты хочешь от меня?       — Я хочу тебя внутри, вокруг, так долго, как сможешь, Годжи.       — Хорошо.       Он отстранился, чтобы стянуть с меня штаны и бельё. Теперь мы оба были обнажены и он не знал, что делать. Я протянул руки, в сторону его шеи, до которой не доставал. Он склонился ниже, позволяя обхватить, притянуть ближе, уронить на себя, придавить к тонкому татами.       — Опусти руку вниз, — подсказал я.       Годжи, стараясь быть отличным любовником, очертил своими чудесными шершавыми пальцами мои шею, грудь, рёбра, живот, пах — везде вызывая мурашки. Он огладил мой член дрожащими от волнения пальцами, задел мошонку.       — Дальше, — подсказал я.       — Ещё дальше?       — Да.       Чужие пальцы добрались до нужного места и замерли у входа.       Годжи вжал всю ладонь между моих ягодиц, чуть отстранился и как-то страдальчески уточнил:       — Ты хочешь так?       — Да.       — Разве это нормально?       — Нет. Но со мной можно. Со мной можно всё, — успокоил я.       Только бы не пускать в голову плохие мысли. Не пускать.       — Мне страшно, — вдруг сказал Годжи совершенно искренне.       Я оторвал руку от его разгорячённого плеча и положил ему на щёку.       «Тогда не надо» — подумал я.       — Тогда не бойся, — сказал я и улыбнулся, вспоминая издевательский смех, бутылки, удары и едкое «киса».       Только «кисой» не зови, умоляю.       — Что мне нужно делать?       — Дай мне отсосать твои пальцы.       — Что? — недоуменно спросил Годжи.       Чем объяснять, я предпочёл схватить его за руку, поднести её ближе к лицу и обхватить пальцы губами. Зрачки напротив расширились, заполняя радужку до края, ноздри раздулись, вдыхая больше воздуха. Я втянул пальцы глубже и коснулся подушечек языком.       Годжи не удержался и стал проталкивать пальцы глубже, насколько возможно. И все три железы стали выделять слюну на максимум, заполняя рот, выталкивая капли по краю губ, привлекая своим безобразно-пошлым блеском взгляд Годжи.       — Я в раю?       Я мог только обвести его пальцы языком, улыбнуться и игриво прикусить. Он вытащил пальцы, внимательно рассмотрел их в тусклом свете, перевёл взгляд на меня и с пьяной от возбуждения кривой улыбкой спросил:       — Туда?       — Ага, — ответил я, так же пьяно улыбаясь.       Теперь он опускал руку не касаясь меня, чтобы не потерять ни капли смазки, пока не достиг промежности. А потом надавил. И в голове развернулась череда лишних мыслей:       Первый раз, когда я был под кайфом.       Второй, когда искал приключений.       Третий, когда искал утешения у какого-то говнюка.       Четвёртый, когда искал утешения у Джирайи.       Пятый, когда хотел научиться делать минет.       Шестой, когда, кажется, полюбил.       Седьмой, когда хотел отвлечься.       Восьмой, когда меня не спрашивали.       Внутри меня уже было что-то привычное. Я понимал, почему гнался за этим чувством:       — Глубже, Годжи! — простонал я.       — Так?       — Да!       Блять, да всё не так!       — Но ты плачешь, Наруто-кун.       — Это от наслаждения.       Кто-нибудь, скажите ему остановиться. Я не могу. Он играет на моей совести. Он меня использует. Он меня насилует.       — Мне так не кажется, Наруто.       Я поднял взгляд к тем глазам, которые должны были заметить. Иначе я бы его не выбрал.       — Прости, — прошептал я.       — Ты ни в чём не виноват, — ответил Годжи.       Его влажные пальцы с отвратительным звуком вышли из моего тела и он попытался заглушить его неумелым глупым поцелуем. Он такой хороший.       Я скользнул рукой по его груди, оглаживая пресс, медленно обхватывая руками основание члена. Он был мокрый, толстый и твердый, то есть идеальный.       — Ты прекрасен, я люблю тебя, — выдохнул я.       — Что? — сдавленно простонал Годжи.       — Говорю, кричи в голос. Всё равно никто не услышит.       — Тогда и ты кричи в голос.       Я увидел его раскрасневшееся, полное блаженства лицо, его широкие алые от солнечных ожогов плечи, объёмные влажные кудри волос и густые брови, роняющие непроглядные тени на вечно внимательные глаза. Пухлые губы, едва способного радоваться простой судьбе человека, достойного чего-угодно более кого-либо.       Сильно и широко надрачивая Годжи, я толкался пахом в его бедро, крепко вжатое в промежность и просто тёк, пока взгляд не поплыл от накатывающего оргазма. Я отпустил член Годжи и сжал свой двумя руками, оттягивая мошонку, кончая протяжно и почти теряя сознание от долгожданной близости.       Годжи же выпрямился, отстраняясь, позволяя прохладному воздуху холодить моё мокрое тело. Он въедливо рассматривал меня, сжимая одной рукой бедро, заставляя раскрыться сильнее и показать всего себя, а второй быстро дрочил себе, выплескивая сперму ещё с минуту, после того, как его самого настиг оргазм. Выдавив последние капли, он неловко, задыхаясь, опустился рядом со мной, чуть придавив, из-за чего я сдавленно крякнул и рассмеялся.       Немного откатившись, он сам начал смеяться и, рискуя умереть от нехватки кислорода, выдавил сквозь громкий хохот:       — Я думал, на лягушку упал и прибил дурную. Думал, сейчас придётся её трупик от пола оттирать. А это ты! Не знал, что Ками Смерти способны издавать такие звуки.       Ржали мы ещё минут пятнадцать, то затихая, то снова разрывая тишину гоготом, но усталость взяла своё, растекаясь по телу чудесной негой. Годжи притянул меня к себе, укладывая сверху, словно бы использовал меня вместо одеяла для себя, а себя — вместо футона для меня.       По телу гуляла сен-чакра и я решил притвориться спящим, чтобы не тревожить Годжи. Но парень долго не засыпал, тоже лежал тихонько, не шевелясь. А потом, видимо, решив, что я уснул, потянулся рукой к моему лицу и стал оглаживать подрагивающими шершавыми пальцами шрамы на щеках.       Забавно.       А ведь мне показалось, что он на них совсем никакого внимания не обратил. А тут, выходит, не трогал потому, что боялся обидеть.