Поиск ориентации (в пространстве)

      — Ну и иди ты на хуй!       — Уже пошла!       Это было неожиданно.       За последние пару часов я успел привыкнуть к спокойному дыханию Годжи и неравномерному потрескиванию деревянного пола. А тут такие крики. Причём первый был вполне знакомым.       Не сказать, чтобы я безошибочно определил его владельца, но круг лиц сузился всего до трёх человек: Дайтаро — старосты деревни Мицукэ и сына бессмертной Йокуи-сан; Чи-сана — деда неугомонных мальчишек Го и Чи; и старины Хенка-куна, чей голос сильно менялся в зависимости от времени суток, влажности воздуха, количества пройденных за день шагов, выпитых рюмок рисовой водки и положения звёзд на небе — проще говоря, моих когнитивных способностей не хватало, чтобы проследить взаимосвязь и научиться различать подобные нюансы.       Но, если к крикам стариков я успел привыкнуть за всё проведённое здесь время, то второй голос был не похож ни на что, слышанное мною здесь ранее: голос был женский и совсем не крикливый. Интонации сдержанные, тон повышен и всё равно в подмётки не годится тому, как научилась орать, например, тихоня и красавица Кури, жена Кацу, когда заметила, что её муженёк весьма однозначно изволит подкатывать свои яйца в мою сторону вне зависимости от обстоятельств и количества свидетелей.       Все женщины постарше имели лужёные глотки, пусть и не дарованные природой, но сделанные собственными волевыми усилиями. У этой леди голос оставался приятным даже когда она кричала.       Раздался скрип ступенек крыльца и стук сумок о проступёнки.       Одним слитным движением я поднялся с тела Годжи и, не заботясь о наготе, поспешил помочь даме с вещами. И как раз вовремя: леди — иначе не скажешь — запуталась в своём многочисленном скарбе и была близка к тому, чтобы сдаться и бросить вещи на улице, лишь бы поскорее скрыться с глаз Хенки-куна.       — Доброй ночи, позвольте вам помогу, — на ходу проговорил я, напитывая тело сен-чакрой. Мера излишней не была, потому что дамский багаж весил едва ли не как я.       — Благодарю, — чинно ответила леди, всё же унося своими силами часть вещей.       Едва дверь за моей спиной закрылась, как вещи снова оказались на полу, а женщина обернулась и, силясь рассмотреть меня в темноте, стала тихо, как бы извиняясь, говорить:       — Мне очень жаль, что я побеспокоила вас в столь поздний час, но мой дом за годы отсутствия пришёл в значительный упадок из-за крыс и сырости, а ночевать у кого-либо из своих старых знакомых я едва ли могу. Меня предупредили, что в старый дом семьи старосты поселили неких Ками, тревожить которых себе дороже, но решила, что лучше смерть, чем ещё хоть секунда в компании старых друзей. Приношу свои извинения.       — Ничего страшного. Буду рад принять ещё одного гостя, — кивнул я и представился, — Меня зовут Наруто.       — Ах, точно, — женщина встрепенулась и протянула мне свою руку, — Меня зовут Инега Акиёси. Раз мы стали невольными соседями, можно просто Инега.       Пожав нежную ухоженную руку, я стал осматривать скромное жилище, надеясь придумать, как обустроить свалившееся на меня чудо так, чтобы оно сумело почувствовать хоть каплю единения и комфорта.       Дама тоже стала осматривать комнату — одну из трёх во всём доме. И единственную прибранную. Типа прибранную. Тут её взгляд наткнулся на волшебно очерченное лунным светом полубожественное полностью обнажённое тело Годжи. Открывшаяся её взору картинка потребовала времени на осознание и любование, а потом, немало смущаясь, женщина спросила:       — Это и есть тот самый Ками, про которого так много говорят?       Кажется, она была не против поверить в существование потустороннего, глядя на это прекрасное существо.       — Нет. Это Годжи, сын мясника Кокичи. Обычный смертный, хотя Ками Такэмикадзути утверждает, что он является его смертным потомком. Я склонен верить его словам.       — Ах, вот оно как, — протянула леди, снова оборачиваясь в мою сторону.       Так уж вышло, что стоял я в густой тени самой тёмной части дома и различить хоть что-то, кроме роста, было проблематично. Инегу тоже было плохо видно, но зрение шиноби отличается резкостью, а уж с сен-чакрой… Я рассмотрел её в мельчайших подробностях.       Одета она была яркие бриджи и блузку, на шее висели крупные бусы, а в ушах — серьги в тон. Восхитительным образом, одежда между собой сочеталась безупречно и сидела идеально, делая чуть полноватую фигуру привлекательной, женственной, изящной. Волосы леди ничем не покрывала, стрижку имела короткую, цвет волос — светлый блонд. В хорошо подобранной укладке виднелся силуэт солнцезащитных очков. Глаза светлые, макияж сдержанный, ногти выкрашены бордовым лаком и на руках, и на ногах.       Одним словом, городская.       Вместо тысячи возможных вопросов, Инега задала наиболее практичный и невинный:       — Могу я остаться здесь на одну ночь? Завтра я приведу в порядок свой дом и больше докучать не стану.       — Конечно, — ответил я и вышел из тени, бессовестно светя голой задницей.       Удивить таким взрослую женщину было довольно сложно, что она и продемонстрировала, возобновив светский разговор спустя минуту моих попыток сообразить ширмочку посреди комнаты.       — Так, значит, Наруто, здесь обосновался Ками Такэмикадзути?       — Не совсем, — признал я.       Тряпка в руках была чистой и большой. Предполагалось, что это праздничная скатерть, но время было к ней немилосердно, а потому я с уверенностью в собственной безнаказанности дырявил коготком отверстия, чтобы продеть в них верёвочку, а верёвочку подвесить за карнизы на примыкающих стенах. Места, конечно, в предполагаемом уголке единения будет немного, но для сна и хранения пары вещей первой необходимости вполне достаточно. И Годжи никуда двигать не придётся. Хотя вряд ли его способно разбудить хоть что-то.       — Не совсем? — подсказала Инега.       — Ага, — кивнул я, разобравшись с креплением и начал примеряться к деревянной стойке, надеясь, что она под моим весом не треснет, а потом медленно стал присасываться к ней чакрой, перенося вес и вслушиваясь. Вроде тихо, — Он иногда заходит, но вообще предпочитает шататься по деревне и самой старой части леса. Ну, и в храме своём частенько зависает, — пояснил я.       Зацепившись чакрой под невысоким потолком, я стал привязывать верёвочку к карнизу.       — А ты…? — уточнила Инега, с удивлением следя за тем, как я, на манер паука, ползаю по стенам.       — Я — шиноби. Возвращался с миссии и как-то так получилось, что решил задержаться на время в Мицукэ. Тем более, здесь такие странные вещи происходят! — искренне признался я, заканчивая крепить верёвку уже на втором карнизе.       Бесшумно спрыгнув на пол, я отряхнул от пыли руки, упёр их в бока и позволил себе с минуту полюбоваться творением рук своих.       — Точно, — облегчённо улыбнулась Инега, тоже любуясь.       — Ты тогда размещайся пока, Инега-чан, а я откопаю футон и схожу за водой. Ты же только приехала, наверняка не прочь смыть дорожную пыль?       — Спасибо, Наруто-кун. Я даже не надеялась на такой тёплый приём, — выдохнула женщина, устало улыбаясь, постепенно расслабляясь и полностью игнорируя фривольное обращение. Обожаю таких людей.       — Ну, что ты, Инега-чан! Гостеприимство — моё второе имя, даттебайо!       — Датте… что?       — Даттебайо! — ещё громче повторил я.       Тут за спиной послышалось шевеление и нервное всхрапывание едва не проснувшегося от моих воодушевлённых воплей Годжи. Переглянувшись с Инегой, я махнул рукой и продолжил увлекательное дело по около-комфортному размещению ещё одного человека в халупке три на семь, где, к моему стыду, за две недели моего пребывания здесь чище как-то особо не стало.       Спустя четверть часа всё было готово. Инега даже успела умыться и переодеться ко сну, после чего мы в полной тишине выпили по чашечке зелёного чая и разошлись: леди за ширмочку, а я на облюбованную террасу.       Вообще, задний дворик этого дома был чуть ли не самым чудесным местом во всей деревне: построили террасу незадолго до того, как оставить дом в запустении, из-за чего она сохранила свой первозданный вид и не обросла какими-то лишними ящичками, кривыми оградками, самодельной неудобной мебелью. При том располагалась задняя часть дома на склоне и крайние столбы фундамента уходили вниз на три метра. Слева селение заканчивалось. Там находились ещё два участка, но оба успели зарасти так, что рассмотреть там остатки полуразрушившихся домиков почти невозможно. Справа жила бессмертная Йокуи-сан со своей семидесятилетней дочкой-вдовой. Соседями они сами по себе были тихими и ненавязчивыми, но даже от них меня закрывало невысокое, кривое и раскидистое грушевое дерево.       Здесь, скрытый ото всех взглядов, я проводил много времени в тишине и безделье, стараясь ни о чём не думать, а только любоваться открывающимся видом на горные хребты и древний лес, где обитал забавный голожопый народец Мориноме.       Они были Глазами Леса, а не самостоятельными духами. Появились много тысяч лет назад и даже Такэми, рассказавший о перепугавших меня до нервной икоты в первую встречу существах, был вынужден признать, что ему о них почти ничего не известно. Но это не помешало ему с ними премило ворковать и обменивать оленьи головы на стрёмную травку, которую мне было строго-настрого запрещено давать пробовать хоть кому-то, кроме себя любимого.       По спине пробежали мурашки.       Вспомнишь солнце, вот и…       — Чем обязан? — спросил я Такэми до того, как он решил явить мне свою персону.       — Приветствую, Шинигами-сама, — даже не глядя в его сторону я знал, что он сложил руки в молитвенном жесте и низко поклонился. — Вижу, вы разрешили свои недопонимания с моим смертным потомком.       — Ревнуешь?       — Разумеется, — без заминки ответил Такэми, заставляя улыбнуться и обернуться.       — Приятно знать, что чувство юмора не боится времени.       — Мало что боится времени, — не меняя вечно-серьёзного тона, ответил Ками. — Я присяду?       — Да, конечно, — кивнул я легкомысленно.       Но внутренне весь подобрался: ни за что не поверю, что у этого существа могли ножки устать стоять. Точно дело не чисто.       Ещё и приземлиться этот Белый решил вплотную ко мне. А потом потянулся к тряпке на лице и снял её, открывая бесцветное лицо с некогда прекрасными чертами, ставшими сейчас бессмысленными из-за безжизненности его внутреннего океана.       — Я пришёл просить Вас присмотреть за моим смертным потомком, носящим имя Инега, Шинигами-сама.       — Откуда у меня взялось чувство, будто ты назначаешь своими потомками всех, кто выделяется из толпы? — выдохнул я.       — Божественная кровь Такэмикадзути сохраняет силу даже спустя тысячу лет, — ответил Белый, как бы поясняя, что его потомки изначально частью толпы быть не способны.       — Ладно, присмотрю, — отмахнулся я, не считая просьбу сложной и надеясь поскорее избавится от этого стрёмного существа.       — И поговорить с ней, — добавил Такэми.       — О чём?       Вторая просьба меня удивила.       — О причинах, заставивших потомка Инегу покинуть Мицукэ.       — Отцовское сердце чувствует неладное? — попытался пошутить я.       — Можно и так сказать, — согласился Такэми.       Моё сердце, пусть и не отцовское, но чувствительное, тоже оказалось вдруг взволновано бытовыми житейскими тайнами этой деревеньки. Кажется, последнее время я жил как-то внутри самого себя, а тут вдруг проснулся. И ощутил, как в жопе засвербило от любопытства и желания чудить. Но соглашаться просто так шло вразрез с философией шиноби и лисьей натурой, на которые так удобно спихивать все шероховатости собственного характера. Поэтому я спросил:       — И что мне за это будет?       Такэмикадзути тяжко задумался и очень долго не отвечал. Не будь он Ками, я бы решил, что старик уснул. Пришлось подсказать ему, в чём заключается его главная ценность:       — Скажем, возможно, ты проведёшь мне пару уроков по боевым искусствам?       Не сказать, чтобы мне было охота заниматься этим тяжёлым и неблагодарным делом, но в жопе свербило — раз, — и лучшего учителя, чем древний Ками Войны, представить было сложно — два. Не стоило исключать того факта, что именно это существо сможет дать лучшие советы по выживанию в бою с заведомо более сильным противником.       — Зачем Вам боевые искусства, Шинигами-сама? — удивился Такэми.       — Как «зачем»? — это же очевидно, — Надо!       Ками задумался, а потом кивнул:       — Хорошо. Я Вас научу. Но только после того, как вы разговорите Инегу, — выйдя из образа кроткого приспешника, деловито сказал Белый, накидывая на лицо шаль и легко поднимаясь.       Я же потерял на мгновение дар речи, а потом, стал громким шёпотом возмущаться:       — Что? Да как ты смеешь ставить условия мне? Самому Шинигаме-саме!       Такэми скорбно склонил голову, которой почти доставал до балок перекрытия и, положив руку на сердце, выдохнул:       — Смею с трудом, испытывая исключительно великую боль в душе, Шинигами-сама.       А потом исчез, как и давление от его присутствия.       — Вот же тролль, — выдохнул я шокировано.       Посидев и пообтекав ещё с пару минут, я понял, что оставаться с собой наедине скучно и хочется внимания, или заняться чем-нибудь, или с Годжи пообжиматься. Последний вариант отдался приятной волной по всему телу и сладкой тяжестью в яйцах. Разумеется, будить работягу и предаваться разврату в присутствии Инеги-чан я не собирался, но погреться и немного помацать спящего никто не мешал. Да и он же меня мацал, когда думал, что я сплю. Чем я лучше?       Зайдя в дом, я убедился, что все гости спят крепким младенческим сном, а потом мягко скользнул в объятия чуть поостывшего после жара Годжи. Обнюхав его потное тело и погладив роскошные плечи, я немного потёрся о его живот успевшим немного напрячься членом и заставил себя утихомириться.       К моей глубокой радости, Годжи надумал просыпаться до того, как рассвело, едва заря стала пробиваться через тёмный лес. Времени было ближе в шести утра, прохлада стелилась по полу и лежать в обнимку было очень уютно, хотя известная часть тела доставляла некий дискомфорт.       Я притворился спящим и с нетерпением ждал, как решит поступить мой гость. Разумеется, если бы он вознамерился провернуть финт с утренними приставаниями, я бы постарался остановить его до того, как шалость выйдет за возведённые моим смелым воображением рамки приличий. Всё же с нами тут леди. Пусть и спящая, но уже утренним, поверхностным сном.       Затаив дыхание, я следил за тем, как правая рука Годжи скользнула с моей поясницы ниже, огладила ягодицу, а потом замерла. И весь парень замер, кажется, вспоминая, чем закончился вчерашний день.       Теперь обе руки Годжи, едва касаясь, огладили мои бёдра, сжал и потянул в сторону, мягко перекладывая на совсем не мягкий пол.       Возмутительно.       Я открыл глаза и тут же наткнулся на его перепуганный взгляд. Оценив сполна покрасневшую, смущённую моську и сдавленной дыхание, я хрипло, с мягкой улыбкой, прошептал:       — Доброго утра.       — Доброго, — не задумываясь, выдохнул он.       Я же проскользнул взглядом от лица к шее, на которой судорожно билась жилка, восхитительным плечам, загорелой груди с затвердевшими коричневыми сосками, подрагивающим от напряжения мышцам живота, немного поплутал по узору аппетитно обтянутых кожей посветлее подвздошных артерии и вене, а потом, не скрываясь, облизал языком губы и мыслями утренний стояк окончательно засмущавшегося Годжи.       За моей спиной, где находилась ширмочка, раздался вежливый кашель.       Годжи побледнел от ужаса, а я вспомнил изначальный план, связанный с тем, что у нас там какой-то гость. Ками, как я испорчен! Хи-хи.       — Доброго утра, Инега-чан! — громко сказал я, снова заглядывая в глаза Годжи.       — Доброго утра, мальчики!       — Как спалось, Инега-чан? — спросил, не скрывая проказливой улыбки даже в голосе.       Женщина услышала это и тоже расслабилась:       — Чудесно! Я ведь готовилась, что совсем уснуть не смогу. А я не только уснула, но и выспалась замечательно, — стала уютно рассказывать и копошиться за шторочкой женщина.       Я же, лениво осмотревшись и подметив, где чья одежда валяется, потянулся, изогнулся, обхватил пальцами на ноге ткань штанов Годжи и притянул к нему. Он тоже начал собирать шмотьё, но беспорядочно и суетливо.       — Инега-чан, мы пойдём с Годжи, не будем тебе мешать, умоемся на террасе, — сказал я нескладно.       Взгляд парня тут же сфокусировался на нужной двери и он поспешил вылететь туда со скоростью пули. Я последовал за ним, подобрав на ходу его рубаху.       Вода в бочке за ночь остыла, поэтому умываться было довольно прохладно, но свежо. Первые лучики солнца задевали террасу по касательной, подсвечивая идущий от наших тел пар.       Годжи подмывался робко и торопливо, поэтому я решил отвернуться от него и больше не смущать. Конечно, не такой реакции я ожидал поутру, но парня тоже можно было понять и не поскупиться, дать время всё обдумать и смириться с тем, что случившееся между нами уже стало известно третьему лицу.       А ведь он ещё не знал, что вечером, когда он начал меня целовать на крыльце, за нами наблюдали бессмертная Йокуи-сан со своей дочерью, которая та ещё болтушка.       Бедный, бедный Годжи-кун!       — Я пойду, — буркнул он.       — Угу, — кивнул я, лениво оборачиваясь и успевая заметить только мелькнувшую за углом дома спину. Постеснялся даже через дом пройти.       Я почувствовал беспокойство: как бы дело ссорой не закончилось.       С другой стороны, лучшее, что я могу сейчас сделать, — это дать ему время прийти в себя. А чтобы себя не накручивать и не свариться в собственной закипевшей энергии, нужно бы делом заняться.       — Инега-чан! Я захожу!       — Заходи, Наруто-кун, — отозвалась женщина.       — Инега-чан, какие у тебя планы на сегодня?       — Да никаких особенно нет. Думала свой дом попытаться в порядок привести. Хотя бы первый этаж. А почему тебя это интересует?       — Мне совсем нечем заняться и руки у меня растут из нужного место, так что хотел свою помощь предложить.       — Это было бы очень здорово, Наруто-кун. Помощь мне, действительно, не помешает.       — Вот и славно. Тогда давай я попробую сообразить нам завтрак, а потом сходим и оценим, как там твой дом. Это же тот, двухэтажный в конце соседней улицы?       — Да, он.       — Много работы предстоит, — довольно улыбнулся я и пошёл к соседкам, выпрашивать еды.              ***       Сближение с Инега-чан растянулось почти на целую неделю, полную приятной рутины, косых взглядов деревенских и уютных чаепитий после долгого дня. И мне это всё приносило удовольствие. Я был рад помогать женщине, имевшей плохую репутации у местных дам, заставляющую всех мужчин старше тридцати пускать слюни и блаженно вести носом при одном её появлении.       Инега успела очень много рассказать мне о себе и о своей родной деревни, где друзей у неё не осталось, а с приятелями она умудрилась повздорить ещё в вечер триумфального возвращения.       Начала она с простого и насущного. Со своих дома, семьи, происхождения:       — Ни я, ни папа, ни мама, ни дядя никогда общительностью не славились, хотя и не любить нас было не за что. Жили мирно, ни с кем не ругались, помогали, когда было нужно, в общее дело силы вкладывали. Дом этот довольно старый, но сделан на совесть ещё моей прабабкой. Я совсем маленькой была, когда она ушла, но запомнила, что женщина она была сильная. Даже знаешь… как бы так сказать, чтобы ты не понял меня неправильно?       Я чувствовал, какое слово крутилось у неё на языке, а потому, не отрываясь от складывания многочисленных тканей, которыми была заботливо укрыта мебель, подсказал:       — Демонически.       Инега перестала подметать в прихожей и подняла голову, признавая:       — Да, именно так.       Потом вернулась к делу и некоторое время молчала, чтобы продолжить извлекать для меня далёкие воспоминания из глубин памяти:       — Когда прадед и два моих деда погибли на войне, она совсем не изменилась. Не могу сказать, плакала ли она, скорбела ли. Маленькая совсем была, не старше пяти. Но жили мы по-прежнему и только когда война закончилась, а мои папа и дяди вернулись живы-здоровы, она их встретила и ушла за прадедушкой и сыновьями. Потом, пока мирное время было, тоже жили спокойно, хорошо. Даже разбогатели немного, купили землю в Касима, домик там построили для моего младшего дяди. Жили в этом огромном доме только я, мама, папа и старший дядя, который так и не женился. Вроде бы зазнобу себе нашёл, пока воевал, и ни на кого больше смотреть не мог. Ох, смотри, как уличные стулья погрызли! — удивилась Инега-чан и позволила печали на мгновение омрачить её лицо, выдав настоящий возраст. — А и Ками с ними, со стульями, — тут же решила она и улыбнулась. — Главное, дом не сгорел и не порушился. Да, Наруто?       — Да, Инега-чан. А стулья я тебе починю.       — Но сначала крышу.       — Сначала крышу, — кивнул я.       И мы пошли в пристройку, где хранились строительные материалы. Прабабка Инеги была безумно предусмотрительна и во время строительства дома закупала материалов про запас, чтобы её чадам было не только легко чинить семейное гнёздышко, но ещё и вид сохранялся цивильный.       Стены дома поросли вьюном и виноградом, закрывая окна на первом этаже непроглядной стеной, на крыше валялись ветки и прочий мусор, принесённый ураганом, краска на фасаде вся выцвела и облупилась. Но постепенно дом преображался.       Окна расконопатили, вьюн подрезали, от пыли в доме избавились, как и от наиболее пострадавшей мебели. Мышиные ходы все заделали, вытащили из кладовой и почистили ковры, подушки, пледы. Потом я полез чистить и чинить крышу, а Инега вытащила из своего багажа купленную в городе краску, чтобы зашкурить и выкрасить наличники на окнах.       Нам хватило одного дня, чтобы её старый дом сумел начать конкурировать с домом мясника, бывшим самым богатым во всей деревне. Дальнейшие изменения были не столь яркими, но постепенно преобразился весь участок. Я прокосил траву, Инега привела в порядок кусты и деревья. Отдельный день ушёл на собирание веток и шишек с участка.       Но погода стояла прекрасная и Инега не скупилась на рассказы:       — Ко мне в деревне относились хорошо, пока папа был жив. Он у меня был красавец. Не такой высокий и статный, как Кокичи, но девицы, даже молодые, на него смотрели с обожанием. Потом началась война и я, если честно, очень испугалась. Дядя мой отправился сразу, но потом был второй призыв и нужно было отправить кого-то ещё. Так вышло, что в нашей деревне служить всегда шли люди из моей семьи и семьи Кокичи. А тут вызвался Хенка. Он меня сильно удивил. Мне никогда не казалось, что он может оказаться таким смелым и добровольно пойти воевать. Я даже хотела его проводить, но мама захворала и подруга моя единственная, Айю-чан, сказала, что съездит и попрощается за нас обеих. Не думала я тогда, что дома окажется опасней, чем на фронте. Я со своей семьёй осталась здесь, в Мицукэ. А, по итогу, когда всё, наконец, закончилось — осталась одна. И никакой безопасности здесь я не чувствовала. Представь, Наруто-кун: в родном доме, как на иголках.       Инега резко замолчала и мне потребовалось время, чтобы вылезти из калейдоскопа её чувств и воспоминаний, прислушаться и понять, что по спине бродят мурашки.       Мне не нужно было отслеживать направление взгляда Инеги: я и сам прекрасно чувствовал, куда стоит смотреть. В сотне метров, на границе с тёмным лесом, стоял неестественно вытянутый белый силуэт.       Прочистив горло, я поднял руку, чтобы приветственно помахать, и крикнул:       — Вечерочка, Такэми-чан! Чего стоишь, как не родной? Иди к нам. Тут и на тебя работёнка найдётся.       Силуэт ещё постоял, качнулся, а потом очутился рядом с нами. Инега-чан испуганно выдохнула и боялась даже моргнуть. Я её в этом чувстве понимал прекрасно, но продолжал делать вид, что всё в полном порядке.       — Скорострел ты, Такэми-чан. Давай познакомлю вас. Итак, Инега-чан, знакомься: это Ками вашей деревни, Такэмикадзути-чан, — представил я, согласно этикету, сначала мужчину женщине, а потом подошёл к своей милой леди, приобнял её за плечи для поддержки, и представил уже её, — Такэми-чан, это Инега Акиёси.       — Рад приветствовать вас, Шинигами-сама, — подлец сложил руки в молитвенном жесте и поклонился сначала мне, а потом, едва кивнув, поприветствовал почти-дочурку, — Рад иметь честь познакомиться с тобой, Инега. Да будет тебе известно, что твой род происходит от меня и, как своего потомка, отныне я буду оберегать тебя, если позволишь?       Закатив глаза, я заметил:       — Мог бы и раньше подойти познакомиться. А то Инега-чан уже с неделю как делала вид, что верит мне, каждый раз, когда я упоминал тебя. Злодей.       — Виноват, Шинигами-сама. И готов принять смерть от вашей руки, — переиграл меня подлец.       Инега, словно я был самым страшным существом на планете, медленно повернула голову в мою сторону, ожидая услышать, что всё происходящее либо шутка, либо плод её разболевшегося воображения.       — Вот вроде бы взрослый бессмертный, постарше всех нас вместе взятых будешь, а ведёшь себя, как… не важно. Вон, видишь там ствол дерева лежит?       Ками кивнул.       — Унеси куда-нибудь с участка вместе со своей сиятельной персоной.       — Почему?       — Голова от тебя болит, вот почему.       Я, не без ужаса, заметил, как от злости расширились ноздри Такэми и неприязненно скривился рот под волшебной тканью. Но он чинно кивнул на прощание и исчез вместе с немаленькой такой деревяшкой, которую я планировал буксировать ввосьмером, как минимум.       Давление исчезло, но голова разболелась только сильнее.       — Ками, говоришь? — прошептала Инега.       — Ага.       — А ты…       — Ну да, приходится души переправлять через грань. А вообще я парень милый и весёлый.       Инега немного подумала, забывая моргать, а потом вынесла неожиданный вердикт:       — Мне надо выпить.       Если такая женщина говорит тебе, что надо выпить, то выпить, определённо, надо.       — А что надо выпить? — спросил я, прикидывая, у кого можно было бы попросить и сколько.       — Пока не знаю. Пойдём в погреб, посмотрим, — женщина направилась в сторону дома.       — Так у тебя всё есть?       — Папа пить не любил, но женщины в нашей семье всегда имели слабость к алкоголю. Ему оставалось только обеспечивать нас чем-то более приличным, чем самопальная рисовая водка и сливовое вино.       — Не думаю, что в них есть что-то плохое.       — Я тоже, пожалуй. Но папа считал иначе и сейчас это как нельзя кстати.       — С этим не поспоришь, — кивнул я, сворачивая ковёр в гостиной.       Люк в погреб поддался с трудом и изнутри тут же стало раздаваться нервное попискивание десятка-другого грызунов.       — Две бутылки бери сразу, — распорядилась Инега-чан, осознав масштаб предстоящих работ.       Спустившись и дав зрению привыкнуть, я уточнил:       — Две бутылки чего?       — А что есть?       — Айраг, архи… эрготоу, — начал перечислять я.       — Бери эрготоу.       — Две бутылки? — грустно уточнил я.       — Две, — решительно подтвердила Инега.       Тяжело вздохнув и весело улыбнувшись, я выбрал две самые симпатичные мне бутылки и легко выбрался на белый свет.       Мы насобирали по первому этажу подушек и покрывал, уселись за низкий столик, распечатали обе бутылки и леди, делая вид, что мы соблюдаем приличия, налила каждого напитка в две рюмки, после чего залпом выпила обе и налила по третьей и четвёртой и снова выпила обе, закашлявшись только на последней, оставляя один глоток.       — Как-то неприятно в мои годы узнавать, что я потомок Ками Такэмикадзути, от которого ощущается энергетика существа способного убить кого-угодно одним взглядом, — выдохнула Инега.       — Разве ты не ощущала на протяжении всей своей жизни, что отличаешься от других? Что ты особенная? — осторожно поинтересовался я, чувствуя, что мой долг уже не столько в том, чтобы раскрыть подробности смерти родителей леди, сколько в необходимости обелить имя бедного Такэмикадзути.       Всё же, парень он неплохой. Как бы странно это ни звучало.       — Мне казалось, что я странная, а не особенная, Наруто-кун. Да и не о том у меня болит, Не здесь, в родительском доме.       Инега раскраснелась.       На голодный желудок, после целого дня физической работы на свежем воздухе алкоголь сработал быстро.       — Могу я тебе кое-что рассказать, Наруто?       — Конечно, — кивнул я.       — Это неприятная история, — предупредила она.       Я почувствовал, как побежали мурашки по спине. Мне стало противно от контекста, но было по-настоящему важно выслушать вежливую, комфортную и позитивную Инегу-чан. Мне хотелось позволить ей стать печальной, стать человеком, который хранит в сердце столько же боли, сколько любви к миру демонстрирует.       Моё лицо само потеряло понимающую улыбку. Я физически ощущал, как взгляд тяжелеет и сереет.       — Мне доводилось знать неприятные истории. Возможно, я пойму тебя больше, чем ты надеешься.       Инега-чан кивнула, вздохнула, наполнила рюмки, осушила одну и, чем закусывать, решила рассказывать:       — Началась Вторая Мировая, затяжная, непростая. Впервые в сознательной жизни мне приходилось считать рис и беспокоиться, что еды не хватит на зиму. Всё боялась и забывала, как хорошо, что папа смог остаться со мной, что мама выздоровела. Потом линия фронта сдвинулась, один сезон было совсем тихо. А потом пришли резервные войска, собранные из простых работяг. Некоторые из них были подлецами и война помогла им заразить этим даже хороших мужчин. Они были настроены идти напролом и брать всё, что они хотели.       Вокруг нашей деревни расположилась армия в три тысячи голов. Они раскопали три поля сверх двух, что у нас были, провели телеграф, замостили обе улицы, выследили и убили стаю волков, что успела причинить Мицукэ немало бед. И они вели себя сдержанно поначалу. Засматривались, конечно, бахвалились, приставали, но невинно.       Меня папа сразу, стоило ему один раз заметить, как один солдат со шрамом на щеке ко мне пристаёт, запер дома и заставил спать в подполе. Том самом, — кивнула она, когда я посмотрел в сторону скрученного ковра, подтверждая мысль.       — Ты сейчас очень красивая, Инега-чан. А тогда была ещё и пугающе юна… — заметил я, уже предчувствуя, куда история должна пойти.       — Да, не сказать, чтобы юна. Мне уже исполнилось двадцать. Но понимать — нет, я ничего не понимала. Пыталась спорить, а потом заметила, что папа стал совсем хмурый. Пока я в погребе сидела, солдаты почувствовали свободу и стали насильничать. Нескольких своих подруг я с тех пор не видела. Наверняка они их… до смерти. Понимаешь?       — Понимаю, — кивнул я, чувствуя всё больший дискомфорт от незримого присутствия Такэмикадзути.       — Я тоже поняла и стала сидеть тихо. Но тот, со шрамом на щеке. Он меня запомнил и приходил домой. Родители отнекивались, говорили, что дома нет. А я удивлялась тому, каким страшным голосом может говорить мой папа. Долго так продолжаться не могло, но продолжалось. А потом они пришли и были такими злыми, что лучше бы меня никто не прятал и отдал им раньше. Не помню точно, как разговор складывался. Помню только, что кто-то из знакомых разболтал, где меня прячут.       — Неужели одну только тебя так прятали?       — Да, нет. Но других так родители не защищали. У других детей было много и одну дочь могли отдать. Та же Айю-чан успела даже родить от одного из солдат. А меня родители до последнего защищали. И пока они были живы, я была в полной безопасности. Но они погибли, защищая меня, мою честь, мою жизнь. Тот солдат со шрамом на щеке лишил меня невинности в этой самой комнате, заставляя смотреть на окровавленные тела мамы и папы. Когда всё закончилось и войска отозвали, ни у одной из девушек, девочек, женщин, мальчиков и даже некоторых парней не осталось ни капли достоинства. Мы были опустошены и ненавидели себя. Мы тогда стали похожи, как никогда. Но именно тогда меня решили отвергнуть. У всех будто случился приступ забвения. Они забыли, что со всеми нами сделали солдаты, как они насиловали и унижали. Они решили оставить в истории только тех, кто погиб, и меня. Они убили всех детей, рождённых от солдат, принесли в жертву в храме.       — Такэмикадзути, — выдохнул я.       — Других здесь нет, Наруто. И прости за эти неприятные мысли. Мне казалось, я их заперла, стёрла. Потому и решила вернуться домой. Кажется, времени мало что подвластно.       — И что ты чувствуешь сейчас?       — Не знаю, Наруто-чан. Мне обидно, пожалуй. Если я потомок целого Ками, то почему он не защитил меня и мою семью? Почему принял кровавую жертву от тех, кто выжил меня из собственного дома?       — Не думаю, что принял, — отозвался я.       — Что?       — Не думаю, что Такэмикадзути принял кровавую жертву, Инега-чан. Он любит козье молоко и полынь. Вряд ли смерть и кровь могли пробудить его. Да и в этот раз он явился, когда ощутил моё присутствие рядом со своим смертным потомком Годжи.       — Так их семейка тоже? Это не слишком удивляет. А ведь я была когда-то влюблена в Кокичи.       — Даже так?       — Да. Мы должны были пожениться, — ответила Инега и наполнила обе рюмки из одной бутыли.       — Могу понять твою печаль. Он хорош. А как хорош его сын, — блаженно протянул я.       Инега хихикнула, но быстро вернула себе скорбный вид, вспомнив что-то, и добавила подробностей:       — Кокичи в молодости был красив настолько, что я потом за всю жизнь, даже живя в городе и путешествуя по северным провинциям, никогда не встречала кого-то столь же прекрасного телом. Благо, не душой. Потому что поступил он со мной отвратительно, — мягко, относительно своих эмоций, высказала Инега. — Уже после того, как отозвали резерв, но до того, как вернулись наши солдаты — Хенка и мой дядя Иней, — в деревне началась смута. Все со всеми ругались, ссорились. Айю меня видеть не желала. А я была совсем одна и решила сходить к Кокичи. Он всегда был хорошим парнем. Говорил со мной, обнимал, прятал от всего мира. И не скрывал, что любит, несмотря на случившееся. А потом до нас дошла новость, что со страной Молнии, нашей бывшего родиной, подписан Мир. И скоро все солдаты вернутся домой, — Инега снова выпила, но теперь не всю рюмку, а только треть. Взгляд её стал стеклянным, — Кокичи был рад возвращению Хенки, хотя со стороны мне никогда не казалось, что они столь близки. Скорее даже наоборот. Ненавидели друг друга. Вечно ругались. Но Кокичи, казалось, был рад его возвращению больше всего на свете. Или дело было в алкоголе. Он был на эмоциях и совершенно невменяемый. Я пыталась его успокоить, да только раззадорила. От чужаков ещё можно было не ждать ничего хорошего. Но от близкого, почти родного человека… — лицо Инеги исказилось отвращением.       Она упала лицом в стол и замерла в своей печали.       А у меня дыхание перехватило от давления злости Такэми. Я сжал рукой край стола, готовясь потерять сознание от нехватки кислорода. А потом резко отпустило. Ками свалил по своим делам, отпуская мои лёгкие.       От облегчения я всхлипнул, а потом понял, что и сам плачу. И не столько из-за прошедшего мимо воздействия древнего Ками. Проблема была расчленена и закопана по отдельности на глубине в полтора метра под плотной чёрной землёй. Лично мной.       Она прорастала сорняками, губя всякие чистые цветы.       Она пустила такие корни, которые нельзя вырвать без боли.       Она же заставила меня думать, откровенно говоря, что проще жить с этим и страдать, чем пытаться лечить. Выкорчёвывать, как те пни на новых полях.       Но я молод. Я ни хрена не знаю, верно? И у меня есть возможность спросить.       Поднявшись с места, я обошёл стол и несмело опустился рядом с Инега-чан. Она ещё подрагивала и плакала. Я опустил свою руку ей на спину, стараясь лишь греть, но не давить и, тем более, придавливать. Она подняла голову, посмотрела на меня красными глазами и тут же начала пытаться привести себя в порядок, улыбнуться, извиниться. Я это прервал своим очень тяжёлым — неподъёмным — вопросом:       — Как можно справиться с тем, что тебя трогали без твоего согласия?       — Кто-то трогал тебя без твоего согласия? — переспросила Инега-чан, чуть выпрямляясь.       — Как можно справиться с тем, что тебя использовали без твоего согласия?       Теперь Инега-чан выпрямилась в полный рост, демонстрируя, что она этого не приемлет, что, хоть она и женщина, но выше меня, сильнее, старше и готова убить всех моих врагов.       — Наруто-кун, кто-то посмел тебя «использовать»? — она выделила последнее слово не только тоном, но и тем, что положила мне на плечи свою мягкую гибкую руку.       В её глазах сверкнула неуверенность. Меня её Ками назвал целым Шинигами, но она не верила, она сомневалась, но уже понимала меня больше всех на свете.       Я посмотрел ей в глаза и спросил:       — Что делать, если тебя изнасиловали?       Сердце захотело сбежать, как и я. Поэтому я опустил взгляд на стол, уставился на переплетение своих тонкий, белых рук и продолжил:       — Что делать, если тебя трогали везде, били, называли «кисой», насиловали по кругу, вставляли бутылку, а потом находили совесть извиняться? Что делать, Инега-чан? — всхлипнул я, окончательно расклеиваясь.       Она притянула меня к себе в объятия, положила мягкую ладонь на голову, уткнула лицом в свою мягкую ароматную грудь и заговорила:       — Они ничего не значат. Они — грязь. Это как наступить в коровью лепёшку — неприятно, но жить можно. Можно не упоминать, не вспоминать, не беспокоиться об этом. Главное — наполнять себя чувствами, испытывать любовь, желать добра и получать его. Но для этого нужно находить нужных людей. Не похожих на старых, которые придумали тебе пороки и презирают, пусть и не показывают этого. Пусть это будут новые люди. Они не знают тебя, ты знаешь, чего хочешь от них, они любят тебя за твой свет. Они дарят свет в ответ и ты поглощаешь его, словно водоворот, заполняя эту дыру. Но она, Наруто-кун, никогда не исчезнет. Никогда не станет меньше.       — Но можно сказаться дурачком, — я некрасиво всхлипнул, — И сделать вид, — опять, — Что я ничего не помню.       — Что не было плохого. Что мир желает тебе добра, — продолжила Инега-чан.       И я понял её.       Пусть это не было решением, но я понял, что в моём случае, такой подход позволит решить большую часть проблемы. Я умею быть забывчивым и безмятежным. Способен чувствовать любовь этого мира. Может, не ко мне конкретно, но к себе самому точно. А это поучительно и этого достаточно.       С этим придётся работать. И потребуется время. Но я справлюсь. Как всегда справлялся.       — Инега-чан, давай я уложу тебя спать?       — Незнадавай, — ответила она.              ***       — Зачем тебе это? — Такэми задрал подбородок, глядя свысока, и завёл свой огромный меч за спину, прогибаясь назад под его весом.       — Умение защитить себя? Ты серьёзно не понимаешь, зачем? Ты!       Такэми, в порыве раздражения, стянул со своего лица ткань, отбросил её в сторону, дёрнул головой и проговорил вслух одному ему понятные истины:       — Из нас двоих только ты по-настоящему бессмертен. И это чувствует каждый, кто вообще способен чувствовать. Так от кого ты хочешь защищаться этими глупыми трюками?       Он взмахнул мечом, описывая широкий круг, не меняя при этом позы и выражения лица, как бы напоминая, что меч — часть его тела. Как хочу, так и кручу. И плевать, что отдельные Ками его в жизни даже с места сдвинуть не смогут. Позёр, сраный.       — Из нас двоих, только я могу умереть от руки простого смертного. И это видит каждый, у кого есть глаза. И тебя ещё удивляет, почему я не хочу, чтобы мне ломал кости каждый встречный?       Такэми сохранил нейтральное выражение лица, но молчал долго, переваривая и готовя ответ:       — Я слишком стар, чтобы понять твои проблемы, Шинигами-сама, но, раз ты настаиваешь, давай попробуем сделать из тебя воина. Хотя я всё ещё не понимаю, зачем так мучиться уже бессмертной сущности.       Эти слова заставили меня в очередной раз дрогнуть. Мало того, что присутствие этого чурбана заставляло меня испытывать ужас и дискомфорт, так ещё и эта его уверенность в моём эфемерном бессмертии бесила.       — Атакуй меня. Так быстро, сильно и искусно, как только можешь, — приказал Такэмикадзути.       И всё ещё не меняя позы, изогнутой, казалось, чтобы было легче удерживать за спиной огромный меч, он поднял его в сторону прямой рукой без всякого усилия и резко развернул лезвием в сторону моей головы.       Я напитал тело чакрой, сен-чакрой. Дал всем своим хвостам раскрыться и впервые о\рассмотрел их. В чёрно-белом зрении они горели белым пламенем и походили не на оружие, а на роскошное украшение для всяких неприличных игр. Они завораживали даже меня, их владельца. Правда, видел я их второй раз за всю жизнь. А разглядывал впервые.       Нет, против такой красоты приёма нет, решил я и обернулся к Такэми, который продолжал удерживать меч параллельно земле и со скукой рассматривал мои очаровательные хвостики. Возможно, его напугают мои брутальные звериные коготки?       Воздух показался сладким, как чай с сахаром. Сосновые иголки за спиной Ками Войны едва двигались, почти зависнув в воздухе. Он смотрел на меня не моргая, но взгляд оставался цепким.       Было слишком очевидно, что он видит и даже предвидит всё. Его скепсис стал ясен. Но мои потребности не изменились. Я знал, что плох. И знал, что могу стать лучше. Поэтому бросился вперёд, изогнулся змеёй, уходя от первого удара мечом, и весь сжался, когда Ками войны, сгруппировавшись, повернулся вокруг своей оси, отходя на шаг, а потом взмахнул своим мечом с такой силой, что даже, несмотря на то, что он остановил его в паре десяткой сантиметров от моего лица, меня сбило ударной волной в сторону, как и все близкорастущие деревья.       Этот удар был странный. Мало того, что его не состоялось, так ещё и ощущался он так, будто ударили меня везде, кроме самых важных мест. Подняться не получалось, тренировка казалась оконченной.       — У тебя есть скорость. Возможно, после долгих тренировок, проявится искуссность. Но силы не будет никогда. Готов работать с этим? — спросил Такэми.       — Не ко мне вопрос. К тебе.       Я успел встать на ноги и приготовиться снова атаковать этого высокомерного козла.       — Выносливость и упёртость на месте, — кивнул он, будто бы удовлетворяясь этим сполна, — Мне убрать меч или оставить?       — Как тебе удобней, — ответил я, не задумываясь.       А потом дёрнул головой, откидывая снова отросшую чёлку и заметил одну удивительную гнусность, которая была изначально прекрасна, но так извращена жизнью:       — Да я ведь тебе и в самом деле нравлюсь.       Такэми отвёл взгляд и сказал:       — В моё время у лисиц не бывало больше пяти хвостов.       Так лисиц у него было много?       И я перенял действительно особенную силу?       Удобно.       Вспоминая всё, чему учил Джирайя, помня, что я своего рода принцесса Тэма, которая, вопреки сценарию, Наруками любила, начал наступление, не забывая в комплект к хвостам отрастить ещё и волосы.       — То есть ты не знаешь, как сражаться с подобными мне? — мягко спросил я и добавил, — Или же ещё не решил, нужно ли сражаться?       Такэмикадзути следил слишком внимательно за движениями моих плеч и бёдер, а потом замер чёрными глазами на улыбающемся клыкастом лице, не испугался, прикипел, позволил подойти вплотную, обнять, пусть было боязно и слишком высоко тянуться. Но моя когтистая рука пощекотала его шею, как его кинжал пустил мне кровь между лопаток.       — Ау. Больно, — я надул губы, стремясь не выходить из образа.       — Это был хороший приём, — сдержанно ответил Такэми, но кинжал от моей спины не убрал.       — И всё же не всегда враг способен оценить мою обворожительность. Нужны ещё приёмы.       — Не представляю, что ещё способно уберечь тебя более этого.       — А что насчёт моей способности замечать врагов до того, как они заметят меня?       — А ты способен на подобное?       — Да! Неужели ты не заметил, что я всегда здороваюсь с тобой до того, как ты приблизишься достаточно, чтобы начать давить этой своей энергией? — удивился я, чувствуя некоторую радость от того, что Такэмикадзути глупее меня.       Но от того повеяло — на короткое мгновение — неловкостью и я понял, что ошибался и сильно.       — Ты не замечал меня лишь до тех пор, пока я не позволял себя заметить.       — Так значит, ты мог слышать те разговоры, которые тебе не предназначались, — понял я и попытался отстраниться, наплевав на кинжал, оставляющий царапину на спине и, что хуже, единственной рубашке. — Это хуже, чем просто подслушивать, Такэми-чан, — заметил я, отходя на пару шагов.       Ками не менял ни позы, ни взгляда. Он был статуей самому себе, безжизненным океаном, топью, цунами, водоворотом, прибивающим к морскому дну. Ему было плевать на мои глупые чувства восемнадцатилетки и этого оказалось достаточно, чтобы проебать первое занятие и уйти заниматься другими важными делами. Например, красить свежевыпеленные уличные лежаки для Инега-чан.