Поиск ориентации (в пространстве)

      — Здравствуй, Наруто, — медленно, почти по слогам, проговорил Шисуи, всматриваясь своими чёрными бесноватыми глазами в мой тёмный угол.       Весь в серой и не слишком тёплой одежде, немного неопрятный и вечно лохматый, спрятав руки в карманы свободных брюк, он, ещё и покачиваясь с носка на пятку, казался совсем не тем человеком, которого я видел в последний раз. Ни презрения, ни насмешки в нём не читалось, как и беспокойства, но было что-то нервное.       — В отличие от меня, для вас последние сутки были насыщены событиями, — заметил я вслух.       Мне стало немного спокойней. Первые эмоции себя исчерпали, вторые улеглись и даже последовавшая за ними апатичная усталость начала сходить на нет. Силы мыслить уже были, а сил чувствовать — не особо. Потому, вероятно, ощущение чужих эмоций и обострилось. По крайней мере, состояние кудрявого я определил верно, судя по короткой безрадостной усмешке и неловкому жесту: вытащив одну руку из кармана, он стал костяшкой указательного пальца мусолить неровную поверхность поржавевшей решётки.       — Проницательно, Наруто-кун. Ты, действительно, способный парень, — ответил он не задумываясь, находясь мыслями в другом месте или воспоминании. Только спустя пару секунд он сфокусировал взгляд на мне, спрятал руку обратно в карман и предложил, — Давай прогуляемся.       Перспектива общения с главой Корня не радовала. От неё даже как-то тоскливо стало. Но противиться возможности не было, поэтому я заставил себя не думать о внезапно накатившей неловкости и поднялся с места, тут же делая шаг к свету и представая во всей своей обнажённой красе.       Мой вид почему-то сильно удивил Шисуи. Он завис, широко раскрыв глаза с длинными пушистыми ресницами, а потом, вспомнив что-то, помотал головой и активировал печать на решётке, открывая мне путь из камеры.       — Предлагаю начать с душа.       Начало фразы отлетало от стен пещеры, а конец мягко увяз в тёплой домашней обстановке. Шуншин Шисуи был и в самом деле удивителен. Даже с пассажиром он легко и играючи сумел перенестись в место вне зоны его видимости, не сбившись с мысли и не сложив ни одной печати.       Я же несколько удивился и понял, что моего мнения никто не спрашивал, только когда кудрявый унёсся по коридору в одну из комнат.       Было темно и включением света глазастик не стал себя утруждать, но даже так мне удалось рассмотреть интерьер благодаря достаточно большому окну, за которым светила яркая, сложенная на две трети, Луна.       Стоял я своими грязными босыми ногами на приятно поскрипывающем паркете, в паре шагов лежал большой ковёр с коротким ворсом, там же простенький двухместный диван с чайным столиком, а ближайшая стена скрывалась за рядом полок, уставленных книгами, свитками и метательным оружием. Нигде не валялось случайных вещей и вообще дом казался очень прибранным, но холодный свет услужливо подсветил слои пыли на каждой горизонтальной поверхности.       Это был дом человека одинокого, часто ночующего на работе. Он сам мне так сказал с лёгкой меланхолией.       — Вот полотенце и одежда, — Учиха вернулся ко мне и протянул аккуратную тёмную стопочку.       Она умещалась в одной его широкой, с длинными пальцами, ладони, но мне пришлось перехватывать её двумя, хотя руки были грязными и делать этого не хотелось.       — Ванна там, — кудрявый кивнул мне за спину, но оборачиваться я не спешил. Захотелось воспользоваться усилившимся чутьём и разгадать его коварный замысел.       Взгляд всё ещё чёрных глаз был твёрдым, но в глуби мне отчётливо виделось сомнение. Значит, здесь свершается не замысел, а авантюра. Не сказать, чтобы от этого стало легче.       Вздохнув о своей тяжёлой судьбе, я развернулся и прошёл в указанную сторону, сразу определяя нужную дверь.       Полы в ванной оказались с подогревом и, в отличие от всего остального дома, здесь было очень тепло и светло. От такого сочетания меня мгновенно разморило и я подумал, что смогу уснуть. Впервые за полгода.       Переложив стопочку на край раковины, подцепил ногой деревянный табурет, выдвигая его на середину, снял душевую лейку, выкрутил кран с горячей водой и рухнул вниз, блаженно вытягивая по горячему кафелю ноги.       Сначала просто долго сидел и отмокал. Потом стал потихоньку смывать грязь и чёрную, вполне себе реальную, кровь убитой твари. Вода была серо-коричневой, а под всеми этими нечистотами оказалось сокрыто моё обычное, совсем не противное, вроде бы, тело. Бледная кожа была мягкой и тёплой, кости торчали не слишком сильно, частично перекрытые слабым рельефом мышц. По крайней мере, раскинутые по полу ноги казались длинными, стройными, пропорциональными и я даже как-то залюбовался на время. А потом продолжил отмываться и чуть охотней размышлять о перспективах на ближайшее будущее.       Наиболее скверным мне казался вариант, при котором меня казнят, а я не умру.       Вторым, — если казнят и всё-таки умру.       Третий по скверности и первый по глупости — попробовать сбежать. Если получится, то придётся тяжело, но скорее всего не получится.       Четвёртый вариант и хоть сколь-нибудь приличный даже сформулировать не получалось. Просто была во мне заключена какая-то сила, но я ведь почти ничего о ней не знал, а применять так тем более не мог. Не против живых точно. Вроде.       Но она, Ками её раздери, всё ещё была.       Интересно, как бы поступил на моём месте Мадара? Человек, успевший за свою жизнь разобраться с невероятным количеством безвыходных ситуаций.       Наверно, он бы точно не стал волноваться. Был бы спокоен, как скала, потому что точно знал, что решение есть и нужно только суметь увидеть его.       И всё-таки, как стар он был. Почему я этого не осознавал? Зачем спровоцировал? Ведь это именно я первый потёрся о него стояком. Какой же идиот этот Наруто.       От досады я резко поднялся с места, закрыл кран, лишая себя последней радости, наскоро обтёрся и начал одеваться. Тут послышался стук в дверь — не в ванную, а в какую-то другую, далёкую и массивную. Следом прошелестели по полу шаги Шисуи, щёлкнул замок и до моего перенапряжённого слуха стали долетать голоса. Первый фразы были достаточно отчётливыми, а потом приходилось сильно напрягать слух, чтобы разобрать слова.       — Мне пришлось половину деревни обойти, чтобы найти тебя.       — Тебе было так сложно поверить, что я мог пойти в наш дом?       — Это твой дом, Шисуи.       — Нет. Наш.       — Даже не надейся разжалобить меня этим взглядом.       — Каким, Итачи?       — Взглядом побитого щенка. Теперь я знаю, что жалости ты не достоин.       — Конечно, кто угодно достоин, кроме меня!       — Шисуи. Перестань. Меня. Бесить. И лучше расскажи, какого хуя ты опять сбежал посреди разговора? — от злости голос Итачи было сложно узнать.       — Мне казалось, что мы договорили.       — Ты исчез посреди предложения.       — Потому что знал его окончание. Ты его уже раз третий говорил.       — С первого же ты не слышишь. Как и со второго.       — Я слышу.       — Не заметно.       — Я слышу. И поступаю так, как считаю нужным. Поверь, последнее, чего я желаю, это расстраивать тебя, Итачи.       — И при этом постоянно это делаешь.       — Я бы с огромным удовольствием делал ровно то, что ты мне говоришь, но приходится действовать исключительно на благо деревни, которую ты любишь больше человека, которого обещал никогда не бросать.       — Это было восемь лет назад.       — Семь.       — Первый раз — восемь. Тебе всегда всё приходилось повторять по несколько раз.       — Знаешь ли, тяжело предсказать, когда ты решишь забить на обещание. Для тебя любые клятвы, что бессмысленный лепет. Слова ради слов.       — Всё сказал?       — Нет.       — Тогда потом договоришь. Я не твои пиздострадания выслушивать пришёл.       — Ага. Разумеется. Тогда давай к делу, — легко согласился Шисуи, удивляя меня своей податливостью. Мне он казался тем ещё упёртым бараном.       — Ты должен повлиять на старейшин.       — Это ты старший сын текущего главы, а не я.       — Мы оба знаем, что мне они не доверяют, а к тебе прислушаются.       — Хм. Кажется, зря я считал, что эти старпёры ни одной умной мысли родить не способны.       — Шисуи, прошу, побудь серьёзным хоть немного и пойми, что нельзя казнить Наруто.       — А нельзя, потому что Саске обидится и ты останешься совсем один, ведь твоя драгоценная жёнушка уже полтора года как трахается с твоим же троюродным братом. Или он тебе кузеном приходится?       — Что?       — Ой, а ты не в курсе? Какая жалость, что узнал ты об этом именно так.       Несмотря на то, что понять интонации и жесты было почти невозможно, сейчас ясно слышалось, что никакого сожаления Шисуи не испытывал. Только мрачное удовлетворение, которое внезапно сменилось вселенской, осязаемой даже сквозь стены, усталостью:       — Может уже перестанешь делать вид, что тебя всё устраивает и позволишь мне сделать тебя счастливым? Как раньше.       — Как раньше никогда не будет, — после долгого молчания внезапно обречённо и не менее устало ответил Итачи.       — Я могу сделать так, что мы сможем снова быть вместе и никто не будет нам мешать. У меня всё для этого готово. Только скажи и через три дня всё вернётся на свои места.       — И сколько душ потребуется тебе для этого?       — Для этого и после — ни одной. Я не чудовище, Итачи. В отличие от твоей любимой деревни, которая только за счёт этого и может существовать.       — Выходит, главный злодей здесь я?       — Для меня так точно, — этот шёпот я сумел расслышать только благодаря чуду.       — Что ты сказал?       — Ничего. Я понял и сделаю всё возможное. Правда. А теперь, если я тебе так неприятен, уходи. Пожалуйста, Итачи.       — Опять строишь из себя жертву?       — Да, — уверенно ответил Шисуи и его голос снова был громким, как в самом начале. Вскоре послышался шелест ветра в коридоре и скрип петель.       Итачи ушёл.       Задумчивый, я медленно натянул футболку, вышел из ванной и тут же наткнулся на красные огни в конце коридора. Шисуи сидел на полу под входной дверью, глядя на меня исподлобья, будто ещё оставались сомнения, что я по каки-то причинам не стал свидетелем их с Хокаге-сама разборки.       — Ты всё слышал, — медленно произнёс он.       — Вы не слишком таились, — отозвался я, чувствуя подвох.       — Мы говорили в гостиной под активированными печатями тишины. И они на тебе не сработали.       Окинув подозрительным взглядом ковёр, из-под которого действительно исходил слабый след недавно использованных печатей, я сначала испытал недоверие. А потом, постепенно ускоряя шаг, подошёл к нему, отогнул край и начал изучать, пытаясь найти ошибку из-за которой печати могли работать некорректно.       — Когда ты успел достичь такого уровня сродства с Фуин?       Увлечённый, я не заметил, как Шисуи поднялся, прошёл к кухонной нише и начал там в одиночку квасить нечто подозрительно похожее на чистый абсент, а я успел перевернуть вверх дном всю гостиную.       — Не знаю. И пока не уверен, что тебе, Кудрявый, не показалось.       — Ладно. Это сейчас не так важно. Мне точно не показалось, а это значит, что у меня есть для тебя неплохое предложение. Вопреки уверенности Итачи, что совет Учих ласков со мной ввиду обыкновенной симпатии, на деле это только видимость, выстроенная на сложной системе из шантажа, угроз, подкупа и полупустых обещаний. Их мнение по поводу твоей дальнейшей судьбы едино, хоть Какаши и Шикаку с их ищейками сумели составить картину случившегося. Тут, понимаешь ли, вопрос личных симпатий. Ты был деду очень симпатичен. А вот дед клану очень не симпатичен. Поэтому тебя они хотят раздавить только чтобы поднасрать покойничку. А если старики что-то решили, переубедить их будет очень непросто. Проще, быстрее, а, главное, дешевле, просто весь клан вырезать. Но этого, как бы сильно ни хотелось, я сделать не могу — Итачи расстроится. Но, ввиду наличия у тебя такой редкой способности, как сродство с Фуин, смею предположить работоспособность альтернативного варианта. Но сначала мне надо обдумать его на свежую голову, поэтому сейчас мы с тобой нажрёмся до такого состояния, в котором ты даже своё имя помнить не будешь, а после я залью тебе в уши убойную дозу пиздостраданий, которые не захотел выслушать Итачи.       Исключительно из желания уточнить свой статус, я вежливо поинтересовался:       — А с хуя ли я должен это делать?       Шисуи, не отвлекаясь от переливания зелёной жижи в литровые термосы, невозмутимо ответил:       — Я уже не вывожу, а у тебя просто нет выбора.       Когда два термоса оказались полностью наполнены, хотя в пятой бутылке ещё оставалось немало, Кудрявый нырнул под стойку, ловко извлекая на свет ещё два литровых термоса и три бутылки, чтобы продолжить деловито подготавливаться к, видимо, прогулке. У меня эта картинка — по большей части, своей сюрреалистичностью, — вызвала приступ безмятежного веселья, пробежавшегося по всему телу волной мурашек.       — А нас на таком количестве топлива на тот свет не унесёт? — спросил я с улыбкой.       — Без понятия. Я вообще впервые решил напиться и не знаю сколько нужно, — с обезоруживающей искренностью ответил Кудрявый.       — Ох, дерьмового собутыльника ты себе, Баран, выбрал, — прошептал я, припоминая, что мне даже от такого количества скорее всего не будет ровным счётом ничего. А вот Кудрявому завтра, если оно всё-таки настанет, придётся худо. Даже жалко его, — Ты хоть закуси прихвати. Во имя Ками морского берега, какой же пиздец.       Теперь Шисуи поднял на меня взгляд, неожиданно широко улыбаясь, а потом вернулся к своему чёрному делу. А я завис и понял, что влип, потому что образ этого учиханутого впечатался в голову одной из наиболее горячих виденных мною картинок. Кривая усмешка, ямочки на щеках, бесноватые чёрные глаза с длинными пушистыми ресницами — Мара в своём парадном земном воплощении.       До этой улыбки я как-то не задумывался о том, что Шисуи неприлично сексуален, а теперь не мог перестать мысленно облизывать крепкие мышцы рук и торчащие из-за ворота футболки ключицы.       Вывел меня из состояния парализованного созерцания грохот бутылок, кинутых Кудрявым, между делом, не глядя, в мусорку, стоявшую позади него метрах в трёх. И ведь даже не красуется. Просто таковы особенности бытовых привычек глазастиков.       Зажмурив глаза, я безуспешно постарался отыскать в себе хотя бы крохи здравого смысла, а потом меня немного тряхнуло и обдало декабрьским ветерком.       Удерживая за горлышки между пальцами одной руки четыре литровых термоса, а другой коснувшись меня на мгновение, Шисуи перенёс нашу сомнительную компанию в пустующий сквер.       Это был скромный зелёный уголок меж плотной застройки центра деревни, в котором я сам бывал редко, предпочитая выбираться на природу по-настоящему. А здесь была только одна узенькая мощёная дорожка, два ряда деревьев по бокам, за которыми виднелись каменные фасады жилых домов, и пара лавочек, на одну из которых рухнул Шисуи, тут же принимаясь отвинчивать крышки с первых двух термосов.       Он — расслабленный, широко расставивший ноги, слишком неряшливый для своего статуса. Меня же обжигало стыдом, отчаянием и отвращением.       Мотнув головой, я принял до банальности простое, но действенное, решение. Сесть рядом и смотреть на звезды. И нет, не те, что отражались в его глазах. Мне посредники не нужны, тем более такие.       — Странный ты, Наруто, — сказал Шисуи, пихнув мне термос и тут же прикладываясь к своему.       Я чувствовал на своей щеке его внимательный взгляд и потому послушно отпил, стараясь не отставать: слишком хотелось сойти за своего хотя бы за счёт зелёной феи и вытянуть все имевшиеся у Шисуи соображения по поводу всего.       — Сколько тебе сейчас лет?       — Семнадцать, — отозвался я.       — А мне двадцать шесть, — голос его звучал скорбно.       — Так ты старше Итачи?       — Да, на три года. Он довольно долго воспринимал меня своим старшим братиком, пока я не потерял контроль и не разложил его прямо у костра, когда мы возвращались с миссии. Мне было пятнадцать.       — Ого. А не рановато ли для него? — не смог не спросить я.       — Нормально. Он уже начал созревать и мне было невыносимо, что кто-то другой сорвёт этот плод. Потому что он мой. И только мой, — голос Шисуи был спокоен, но не было сомнений, что Учиха вкладывал в эти слова всего себя.       — А у него какое мнение по этому поводу?       — Тогда, в пятнадцать и вплоть до того дня четыре года назад, когда он решил прекратить наши отношения, я был уверен, что его всё устраивает. Потому что пока он мой, я — его. И только его. Потом у меня случился затяжной шок и только теперь, кажется, мозги начинают вставать на место, — тут он усмехнулся, сделал пару больших глотков, а потом, разглядывая уже немного поплывшим взглядом термос, заключил, — Знал бы, что алкоголь способен дать ответы, прибег бы к нему сильно раньше. Разум кристально чист и на любой вопрос находится такой понятный и очевидный ответ.       — Такова магия зелёной феи, — улыбнулся я, тоже отпивая из своей стремительно пустеющей тары, с некоторым удовольствием понимая, что эта ядерная дорога к просветлению мне что гладко выстриженный газон в саду родительского дома Саске-теме. Словно вода.       — А в чём подвох? — невинно спросил Шисуи.       Тут я не удержался, улыбнулся совершенно точно по-лисьи, запрокинул голову и, глядя прямо в чёрные глаза, промурлыкал:       — Завтра узнаешь.       Шисуи завис, рассматривая меня, будто видит впервые. Но застывшее на лице недоумение не помешало ему уточнить:       — То есть проблема только в похмелье?       Сразу видно человека, ни разу не страдавшего от него. Но чего-то там объяснять и доказывать дураку, что сие состояние бывает ближе к предсмертной агонии, чем к лёгкому недомоганию, я не стал. Только плечами пожал и честно, но до подлости лаконично, ответил:       — Да.       И вернулся к созерцанию звёзд.       — Хм. Любопытная вещь. Но давай поговорим немного о твоей личной жизни.       — Ну, давай, — кивнул я.       Мне было не сложно и даже полезно, особенно учитывая, что мозг моего собеседника вскоре превратится в кипящий котелок, услужливо выпаривающий любые связные воспоминания.       — Ты реально трахался с дедом?       — Да. Разве тебе ещё не донесли об этом? — не удержался я от ответного вопроса.       — Донесли. Но одно дело — механический пересказ со стороны и строчки в отчёте. Совсем другое — рассказ очевидца.       — Что-то мне в твоём голосе, Кудрявый, слышится веселье, — решив повозмущаться для порядка, прохладно заметил я, зачем-то поворачивая голову в его сторону.       Непозволительно быстро захмелевший для его комплекции Шисуи пьяно улыбнулся, склонился ко мне, почти обнимая одной рукой, и стал воодушевлённо рассказывать:       — Ты затрахал до смерти самого Мадару. Легендарного Учиху! Этого даже сам Бог Шиноби Хаширама Сенджу не сумел. А ты взял, — губы Кудрявого стали ещё ближе, вынуждая меня отвернуться, чтобы не наткнуться на них случайно, и следующие слова опалили щёку, — И затрахал. Это что же ты с ним такое вытворял? Расскажешь? Или лучше покажешь?       Уха обожгло влажное прикосновение языка.       Первой мыслью было забить на всё и наслаждаться.       Второй, из-за которой я ощутимо дёрнулся, — свалить подальше и в это дерьмо не лезть.       Третьей, наиболее здравой, заставившей меня блаженно потянуться и сжать пальцами удачно подвернувшееся бедро Шисуи, — это может быть очередная проверка.       Кудрявый широко облизал шею, пальцами направил мою голову в удобное ему положение и поцеловал в губы.       Слюняво, совершенно неумело, как целовался я в свой первый поход в дом удовольствий, до того, как многоопытные и многомудрые объяснили мне, как правильно.       Из глубин предательского тела вырвался смешок.       Шисуи тут же отстранился и его взгляд, в меру уверенно, поймал мой в поисках пояснений. Даже Ирука-сенсей вспомнился. У того такой же бывал взгляд, но трезвей, конечно, а потом ещё этот общеизвестный учительский подъёб, мохровее небось даже самой профессии «учитель»: «над чем это ты там смеёшься, Узумаки? Давай, расскажи классу и мы тоже посмеёмся». Ну а я, приютский недокормыш, не понимающий ни хре-на, всегда отвечал.       — Целуешься как третьеклашка. А я вообще-то большего ожидал от совратителя малолетних.       — А ты, значит, профессионал, каких поискать? — безмятежно, старательно пряча обиду, спросил Шисуи.       — Ну, из одного деда я так душу высосал, — ответил я, чем вернул собеседнику былое приподнятое настроение.       Но сам почувствовал горечь на языке. Мерзкое чувство царапало внутренности и я был очень благодарен, что Шисуи в этот момент не видел моего лица.       — Ой, да ну тебя нахер! — Кудрявый отстранился и даже немного отодвинулся.       Тот бок, к которому он прижимался, сразу стало холодить. Учитывая, что сделав ещё несколько глотков, заставивших Шисуи поморщиться, тот снова прижался ко мне, приобнимая, — не я один успел пригреться. Хотя мне в этом потребности было меньше, чем ему. Одеты мы были одинаково — в его футболки и брюки. Но моё тело всё же сильно отличалось, особенно теперь, когда я успел восстановить вытянутую существом энергию. Я не нуждался в тепле физически.       — Так значит, я плохо целуюсь? — уже с практическим интересом спросил Шисуи.       — Ага. Даже странно.       — Ничего странного. Я ни с кем этого не делал, кроме Итачи. Как и он. Ну, до того, как женился, конечно.       — Подожди-ка. Я правильно понимаю, что последние четыре года ты вообще ни с кем не был? Даже не целовался?       — Нет. Я никогда никого, кроме него не хотел, — Шисуи посмотрел мне в глаза и с некоторой неуверенностью признался, — Мне казалось, что это правильно. Делать такое, целоваться, нужно только с тем, кого любишь. А я во всём мире его одного… в отличие от него. Тебе это кажется глупостью?       — Глупостью? — эхом повторил я, нахмурился, а потом принялся рассуждать вслух, — Если и любить кого-то, то лучше одного. Чтобы всем сердцем. Даже если в ответ нельзя надеяться на крохотное местечко в душе возлюбленной. Или же нет? Невозможно получить что-то взамен способна обозлить. Наверно. Я не знаю, если честно, какого это иметь возможность безнаказанно целовать ту, что по-настоящему в сердце. По крайней мере, мне кажется, что однолюб и одноёб — понятия не взаимосвязанные. Можно заниматься сексом со многими, но любовью… не знаю, — под конец голос охрип.       От Шисуи же исходила ощутимая волна возбуждения — вовсе не сексуального, — я физически ощущал, что мои слова сильно задели его и он хочет задать вопрос, но не уверен, стоит ли. Его хватило на пару секунд, а потом он проникновенно спросил:       — То есть Мадару ты не любил?       На меня будто гору уронили.       Потому что я его не просто любил. Я его всё ещё люблю. В чём же тогда дело, почему в голове от слова «любовь» возникает образ девушки с розовыми волосами и больше никого? Неужели дело в привычке? Или же запретный плод сладок? Слаще, чем другие? Почему так?       — Я не знаю. Отстань, — ответил я недружелюбно и попытался отпихнуть от себя эту пьяную тушу, но она, эта туша, в качестве акта неповиновения, навалилась на меня ещё сильнее.       — Ну хоть скажи, кто эта твоя загадочная «она»?       — Тоже мне тайна. Все знают, что я ещё со времён академии без ума от Сакуры-чан.       Теперь Шисуи отстранился от меня, словно я смертельно болен и при этом страшно заразен. Некоторое время он сохранял нейтральное выражение на лице, а потом заржал, скатываясь с лавочки на чуть припорошенную снегом дорожку.       Реакция, очевидно, была чрезмерна.       Решив, что сие есть результат нервного перенапряжение из-за тяжёлой работы и неразберихи в личной жизни, я принял решение никак не участвовать, а только наблюдать, чтобы этот учиханутый баран не помер.       Закинув ногу на ногу, я сделал пару глотков своего отвара полыни, запрокинул голову и вернулся к созерцанию звёзд. Иногда на лицо падали снежинки, за ногу дёргал задыхающийся от непрекращающейся истерики Шисуи, а в груди что-то болезненно сжималось.       Было неприятно осознавать, насколько сложными и непонятными могут быть чувства. В один момент ты любишь кого-то всем сердцем, а потом даже не вспоминаешь, пока кто-то не напомнит. А в мыслях может крутиться один и тот же образ, скорее всего не имеющий ничего общего с реальным человеком даже в момент своего зарождения. Некая идея, в которую нельзя долго всматриваться, недостижимый идеал, существующий взамен достижимым, самопровозглашённый Ками со своим кривым алтарём, поставленным на место такого же, не менее надуманного, но кем-то другим.       Умение отрекаться от бесценного, забывать высеченное в камне, насмехаться над по-настоящему важными вещами — это гибкость или незрелость? Сила или слабость? Чувственность или безразличие?       — Теперь понятно, почему Саске решил жениться именно на ней, — тяжело дыша сказал чуть успокоившийся Шисуи, поднимаясь на колени, чтобы чуть подползти ко мне и усесться прямо на землю, обнимая сильными руками мои ноги. — Слушай, а тебе дед ничего не говорил по его поводу?       — Например? — ровно уточнил я.       — Ну, знаешь, что-то про привязанности, про наши клановые особенности? — осторожно намекнул Кудрявый.       — Ну, он говорил, что все Учихи — самовлюблённые ебанатики с дерьмом в башке.       — Я не об этом. Хотя обидно.       — Оттого и обидно, что правда.       — Наверно. Но я спрашивал про одноёбство.       — Однолюбство? — поправил я.       — И про него тоже. Дед же не мог не рассказать?       — Не мог, — кивнул я, решая перестать ломать комедию.       — Так что он тебе про Саске говорил?       — Сначала, что у Саске есть три человека.       — А потом? — Шисуи от нетерпения начало потряхивать, что сделало его непозволительно похожим на собаку.       — А потом, что только один.       Кудрявый криво улыбнулся, вжался щекой мне в бедро и, очевидно, зная ответ, спросил:       — И кто же это?       — Тот, на кого я ставил в последнюю очередь.       — Как и я, Наруто. Я до последнего списывал странности его поведения на особенности характера, но вся эта история с Сакурой заставила меня копнуть немного глубже. Понимаешь, Наруто, он ведь выбрал для своего замысла её не из-за наличия хоть какой-то симпатии — она ему в лучшем случае безразлична, — а именно потому, что ты её так сильно любишь. Ему было важно лишить вас возможности сблизиться.       — Что? Но какой в этом смысл? Сакура-чан всё-равно никогда не посмотрела бы в мою сторону.       — Неужели у тебя проблемы с самооценкой? — искренне удивился Шисуи.       — Нет, Кудрявый. Никаких проблем. Я прекрасно знаю, кто я есть.       Или кем был и должен оставаться.       — То есть ты знаешь, что рядом с тобой становится необъяснимо спокойно, что с тобой хочется разделить все свои секреты, что тебя хочется защитить?       — Ты пьян.       — Да. И мне это нравится. Мне впервые за долгие годы не страшно.       — Так ты из пугливых?       Шисуи потёрся щекой о моё колено, резко превращаясь из собаки в сонного кота, а потом ответил, потягиваясь за третьим, пока полным термосом:       — Просто у меня много поводов для беспокойства. Особенно сейчас, когда я не уверен, что мой план сработает и тебя не казнят.       Подождав, пока Шисуи утолит свою неуёмную жажду, а потом, уткнувшись мне в пах, начнёт жадно вдыхать, пытаясь заглушить горечь, я задал вполне уместный вопрос:       — Но разве это не тот расклад, на который ты рассчитывал?       — Да, кажется, было такое дело. Ещё сутки назад я был уверен, что психов вроде тебя нельзя держать в личном составе и даже почти почувствовал радость, что ты сам себе могилу вырыл и гроб сколотил. Но потом мне довелось пообщаться с Итачи. Точнее, мы ругались с Итачи, когда к нему в кабинет ворвался Саске и я, наконец, понял, что дело вовсе не в огромной братской любви. Итачи достаточно сильный, чтобы принимать тяжёлые решения на благо своей любимой деревни. Вот только он понял куда раньше меня и, скорее всего, всех остальных, чего на самом деле стоит бояться.       — И чего же? — спросил я, что-то предполагая, но ничего не понимая.       — Так. Ладно. Думаю, я достаточно пьян, чтобы рассказать об этом. Дело в том, что ввиду немалого сходства характеров, я, как никто другой, понимаю, как устроен младший братец моего Воронёнка. И мне совершенно очевидно, что если тебя казнят в деревне, а не, допустим, на миссии убьют, то этот уёбок не просто обидится на своего ненаглядного аники. Он его уничтожит.       — И ты это позволишь? — скептично уточнил я.       — Разумеется, нет. Поэтому сначала он убьёт меня.       — Ты так уверен, что мелкий Учиха сможет одолеть сначала Мерцающего Шисуи, а потом и Шаринган Итачи?       — Он не мелкий, Наруто. Потому что видел твою смерть. И потом ты не раз заставлял его ронять кровавые слёзы. А ещё он, в отличие от меня, на самом деле очень симпатичен клановым старейшинам. И не только. Все знают, что Саске станет следующим главой. Потому что они уже его выбрали.       Шисуи рассуждал об этом не столько с уверенность, сколько со скукой, размахивая термосом, из которого порой вылетали ярко-зелёные капли. Для него это невероятное будущее являлось чуть ли не свершившимся сценарием. А мне было как-то слишком сложно представить, что кто-то из моих сверстников уже может вести борьбу за власть или что-то такое. А Шисуи это просто знал:       — … вот сейчас он женится на Сакуре, та родит ему наследника или наследницу и наш герой станет обладать всем необходимым, чтобы окончательно забрать власть у так презираемого им отца. Заручившись безоговорочной поддержкой клана, Саске начнёт борьбу за власть над деревней. И никто ему не помешает. Меня он подставит или убьёт. С другими договорится, а, с кем не выйдет, — подставит или убьёт. Воронёнка же он сначала подставит, чтобы сместить, а потом ещё и убьёт. Став полноправным главой деревни, он проделает всё то же самое со страной, между делом подставив или убив свою супругу, — загибая пальцы, мерно перечислял Шисуи список дел моего старого друга так, будто это был список покупок.       — Зачем ему это всё? — шокировано спросил я.       — Чтобы оказаться на вершине. Овдовевший и собравший в своих руках всю полноту власти, он создаст всю необходимую правовую базу для того, чтобы сделать тебя полностью своим, — Шисуи скорбно и сочувствующе смотрел на меня из-под своих роскошных ресниц, сохраняя предельную серьёзность.       Я же тоже смотрел на него некоторое время, потом резко и достаточно сильно пнул, отталкивая подальше и сокрушённо заключил, что:       — Все самые нелепые теории заговоров точно были придуманы нажравшимися контрразведчиками. Тебе лечиться надо, Баран. Или хотя бы не пить так много за раз.       — Ты мне не веришь, — прохныкал Шисуи, разлёгшийся на холодной земле в позе звезды.       Я решил проверить его второй термос и с ужасом понял, что тот почти пуст. Учитывая, что унесло его после пары глотков, сейчас этот кадр должен был находиться в полном неадеквате. Если, конечно, ранее не притворялся. Хотя два литра абсента кого-угодно в могилу сведут.       — Эй, Кудрявый, ты как себя чувствуешь?       — Нрмально.       — А попробуй подняться, — ласково предложил я, снова закидывая ногу на ногу.       Понаблюдав с минуту за не шевелящимся Учихой, я уточнил:       — Так ты будешь пытаться подняться?       — Я птаюс. Не видно чтли?       — Увы, — выдохнул я, вставая и уже мысленно примеряясь, с какой бы стороны к этой туше подобраться.       В лежачем положении он не казался слишком большим, но я решил не обнадёживать себя и потянул природную чакру, которой должно было оказаться достаточно, чтобы я справился с предстоящим мне делом.       Вздохнув свободно в последний раз, я ухватил Кудрявого за запястье, встал так, чтобы его стопы упирались мне в голени и потянул на себя, усаживая. Пьянь тут же стала заваливаться набок, но я был к этому готов и быстро поднырнул под его корпус, обхватил одной рукой за поясницу, а другой собрал в горсть штанину на колене и стал подниматься. Тут главное на выдохе и работая ногами, а не спиной.       Выпрямившись и поймав равновесие, я чуть постоял, давая тушке под действием гравитации растечься по мне наиболее эргономичным образом. Потом сделал первый неуверенный шаг, второй, подхватил с лавочки термосы — два в свободной руке, один подмышкой, третий в зубах, — и поплёлся вверх по улице в сторону резиденции Хокаге, надеясь обнаружить там виновника этой безобразно-тухлой попойки.       По пути мне иногда попадались люди, но, в основном, гражданские. А вот на выходе из сквера наткнулся на дежурившего там учиханутого полицейского. Разумеется, это была страсть с первого взгляда — в его читались азарт и предвкушение, а моём паника и неловкость. В неконтролируемом жесте, пытаясь спрятать свою ношу, я положил ладонь Шисуи на попу, а руку с бутылками завёл за спину.       — Доброго вечера, — широко улыбнулся полицейский, провожая своими красными глазёнками каждый мой жест.       — Агха, — кивнул я.       Глаза мужчины почернели, улыбка стала ещё ласковей и он потянулся, чтобы вытащить у меня из зубов термос:       — Вы же позволите?       А куда я денусь? Пришлось челюсти разжать, а потом с волнением наблюдать, что же обнаружит сей господин в пустой таре.       — Ох. Судя по запаху, здесь был крепкий алкоголь. Не хотелось бы быть поспешным в выводах, но неужели вы со своим собеседником, — тут он красноречиво кивнул на спрятанную за моей ладошкой попу, — Изволили выпивать в сквере?       Говорил он неторопливо, едва ли не по слогам, чрезвычайно вежливо и даже почти сострадательно. Я невольно подхватил этот тон и так же неторопливо произнёс первое, что пришло в голову:       — Это был не я.       — Что не вы?       — Не я распивал спиртное. Я просто мимо проходил.       Полицейский понимающе кивнул, не тая насмешки, а я вспомнил, что вообще-то трезв и несу на себе не абы кого, а потому перешёл на деловой тон и, с чувством собственного достоинства, стал затирать:       — Решил вечером по парку пройтись. Смотрю, в снегу кто-то лежит и не шевелится. Я подошёл, попытался разбудить, привести в чувства. Но безрезультатно. Там же рядом, на лавочке, обнаружились эти термосы в количестве четырёх штук. Тогда я понял, что разбудить скорее всего не выйдет и решил сам отнести этого господина.       — И куда отнести? — всё ещё с улыбкой, но уже не такой всезнающей, спросил полицейский.       — В резиденцию.       — А почему не в больницу?       — Ох, ну вы понимаете, это же не абы кто, — заговорщицким шёпотом проговорил я, начиная бегать взглядом по улице, как бы ища лишних свидетелей. — Вы сами взгляните и всё поймёте, господин.       Мужчина глянул на меня с некоторым подозрением, а потом обошёл, присел позади и присмотрелся к лицу моей ноши.       — Какого Ками лысого? Это гендзюцу? Быть такого не может, чтобы Шисуи-сама нажрался, — запричитал полицейский.       — Вот и я так сначала подумал. А потом решил, что лучше мне его в резиденцию отнести, чтобы там уже наверняка и разобрались.       — Это верно. А то странное дело, — напряжённо проговорил Учиха.       А меня что-то задело в его меняющемся взгляде и я зачем-то сказал:       — Раз такой важный человек себе подобное позволяет, значит, быть может, грядут спокойные времена?       Осознав мои слова, полицейский улыбнулся, но теперь искренне и со здравой долей скепсиса ответил:       — Было бы неплохо, окажись оно так.       Распрощавшись с ним, я двинулся дальше. По пути встретились ещё пара Учих при форме, но они уже не подходили — только провожали краснеющими любопытствующими глазками.       На первом этаже резиденции было довольно людно, но общая задолбанность достигла достаточной степени, чтобы на меня особого внимания не обращали. А вот на верхнем этаже не было — на первый взгляд — ни души. Тихо и темно. Но я чувствовал, что в кабинете хокаге есть один человек и чуйка кивала, что это именно тот, кто мне нужен.       Повезло.       Дверь в кабинет была прикрыта и я слабо толкнул её ногой. Внутри тоже оказалось темно — только настольная лампа горела, освещая сгорбившуюся над документами фигуру Итачи. Тот поднял на меня взгляд, хотел что-то спросить, но, увидев тело и будто сердцем узнав по одному лишь попцу своего ненаглядного, закрыл рот и снова склонился над документами, стараясь ни лицом, ни голосом не выдать охвативших его ревности и волнения:       — Что случилось?       — Ничего особенно. Нажрался.       — Он? Он же не пьёт.       — Боюсь, теперь пьёт. Хотя поутру наверняка начнёт заверять, что больше ни капли.       — Понятно, — напряжённо произнёс Итачи, хотя понятно ему всё же не было. — А сюда ты его зачем притащил?       — Пили в парке. А где его дом я не знаю.       — Вот как? — Итачи всё же отложил в сторону бумаги, поднялся с места и подошёл ко мне. — И сколько он выпил?       — Два, — коротко отозвался я.       — Два коктейля? — удивился Итачи.       — Два литра, — сразу поправил я.       Начавший веселиться Хокаге тут же насторожился и напряжённо уточнил:       — Два литра чего?       Сделав лицо максимально нейтральным, я ответил:       — Два литра абсента.       — Ох, — растерянно выдохнул Итачи.       Вроде реакция была положительной и я решил, что моя нелёгкая миссия будет завершена, но Хокаге-сама беспомощно спросил:       — И что же с ним делать?       Чёрные глаза Итачи с глубокими тенями под ними выражали полное отсутствие понимания, что следует делать с перепившим шиноби, обрекая этим мою совесть тяжёлой ношей.       — Сейчас его надо положить набок. Если очнётся в ближайшее время — заставить проблеваться, потом дать сорбент и снова уложить спать. Утром обезболивающее, тёплое питьё, витамин С, кефир.       Итачи кивал одними глазами, словно болванчик, убеждая меня, что придётся расхлёбывать эту кашу самостоятельно.       — Короче, мы займём твой диванчик?       — Разумеется, Наруто-кун. Располагайтесь, — ответил Итачи и тут же вернулся на своё место даже виду не подав, что хочет мне помочь.       Сдув со лба чёлку, я прошёл к диванчику, скинул туда тело и рухнул следом, едва не расположив свой зад на лице Кудрявого — что было бы минимально позволительной местью с моей стороны. И всё же сдержался. После недолгих трепыханий моё тело с комфортом расположилось на диване, а голова Учихи на моих коленях. Потом я даже соизволил дотянуться до пледа и накрыть этого болезного.       Теперь оставалось только ждать в уютной темноте, когда Кудрявому приспичит заблевать мне ноги.       Прикрыв глаза и откинув голову назад, я вдруг растворился в накрывшем уюте и даже мысли никакие в голову не шли, кроме банальных, на тему случившегося. Потом меня ещё одолели тяжёлые думы про проблемы алкоголизма и одноразовых чрезмерных возлияний.       На мысли: «вот есть люди пьющие редко и никогда в одиночестве. То есть разумно, без крайностей. Итачи, например… » — послышался отчётливый булькающий звук. Подобно гончей, почуявшей след, я принюхался и по очереди открыл глаза, тут же ловя смущённый взгляд преступника.       Итачи, сидя за своим столом, втихаря, решив что я сплю, приложился к полупустой бутылке виски.       Громко сглотнув слюну, Хокаге пугливо приложился к горлышку вновь и сделал пару робких глотков, но, поняв, что орать и отнимать никто не будет, стал хлестать, как водицу. Живительную. А я со всё большим офигиванием следил, как янтарная жидкость до последней капли покинула бутылку.       Впечатав опустевшую стеклотару в столешницу, Итачи поднялся с места и довольно уверенной походкой приблизился к дивану, чтобы усесться рядом со мной, прямо на причинное место пьяного тела.       — Да, я выпил! — громко сказал Итачи и, для пущей убедительности врезал кулаком сбоку от себя, то есть по животу Шисуи, который слабо скривился во сне, а потом обхватил руками бёдра своей сладкой ноши.       — Хорошо, — кивнул я, старательно стирая с рожи всякие эмоции, кроме поддержки и понимания, хотя чувствовал себя попавшим в какое-то странное измерение, где всё работает по неизвестным мне законам.       А может я сплю?       — А пил я из-за этого придурка!       — Да, он же в говно, — усмехнулся полупроснувшийся Шисуи.       Я же запоздало прикрыл ему рот ладошкой и прошептал:       — Ты тоже, так что заткнись.       — Вот именно. Я не с тобой разговариваю, а с Наруто.       Моей ладони коснулся язык, но вида я не подал. Только другой сжал кудрявую волосню.       — Так вот, он же вообще слушать не умеет. И так всегда было. Но сначала я думал, он же старше, он же лучше знает. Мудак!       — Да что ты говоришь? Какой кошмар! — возмутился я и чуть дёрнулся, оттого, что теперь кожу ладони ощутимо сжимали зубы. Только бы он сейчас блевать не надумал. Ни один из них.       — Вот! Вот! — победно воскликнул Итачи, даже приподнимаясь с места, чтобы потом снова плюхнуться на пах Шисуи, который, кажется, получал от этого ничем не передаваемое удовольствие. — Вот ты меня понимаешь, Наруто!       — Конечно, понимаю, — закивал я.       — Ой, да заткнись ты, — огрызнулся Итачи, закидывая ногу на ногу и с видом светской львицы начиная вещать о наболевшем, — Во-первых, он никогда не хочел трахаться тогда же, когда и я!       Шисуи ради слова в свою защиту даже перестал мацать колено Итачи, чтобы сдвинуть на секунду мою руку и громко заметить:       — Да потому что этот кролик постоянно хочет трахаться! Я столько не могу! У меня же и другие дел… — запоздало, но мне удалось его снова заткнуть. Рука Шисуи вернулась на колено Итачи.       — Во-вторых! — начиная кипеть, продолжил Итачи, — У него на всё найдётся отговорка!       Тут Шисуи тоже было, что возразить, но уже не так сильно, чтобы перестать тискать Воронёнка.       — И, в-третьих, то, о чём я и сам недавно узнал, хотя догадывался давно! Он целуется, как третьеклашка!       Тут я сам от греха подальше решил свою конечность пощадить и дал выговориться второй стороне, о чём мгновенно пожалел.       — Да вы оба сговорились? Чего вам не нравится, как я целуюсь?       — Да потому что ты слюни пускаешь и просто бьёшься губами, как баран! И, погоди… — Итачи резко затих, перевёл расфокусированный взгляд с Шисуи на меня и обратно, а потом догадался, — Ты тоже с Наруто целовался, кобелина?       А вот Шисуи сходу понял:       — Что значит «тоже», Воронёнок? — елейным голосом спросил он.       — А то и значит, — дерзко ответил Итачи и, для большей убедительности, поёрзал.       Я закрыл глаза, посильнее вжался в спинку дивана и максимально скрыл своё присутствие, молясь, чтобы эти двое просто забыли про моё существование.       — Итачи… — каким-то чудесным образом Шисуи сумел это имя прорычать.       — М? — безразлично бросил Хокаге.       Моим коленям резко стало легче, а потом послышался грохот. Для верности, я ещё и уши заткнул, старательно абстрагируясь от этого порочного мира. Но даже так мне не повезло расслышать:       — Не буду я с тобой целоваться!       После чего, в последний миг, успел соскользнуть с дивана вниз.       Как бы интересно мне не было понаблюдать за соитием двух высокопоставленных Учих, я всё же решил поберечь нервы и выползти за дверь. Благо, долгое воздержание с обеих сторон и несколько смертельных доз алкоголя в каждом сделали сей процесс не только безобразно громким, но и коротким. Через три минуты, молясь всем известным Ками и собственному пупу, я вполз на четвереньках обратно.       Развалившись на диване, частично в одежде, частично в порванной одежде, с вялыми достоинствами наружу, двое взрослых людей, не впив ни капли алкоголя и не выкурив ни одной сигареты, сидели — один на другом — и допивали абсент из четвёртого термоса.       — Скверное решение, господа, — похоронным голосом сообщил я.       — Да в горле что-то пересохло, — отмахнулся Шисуи.       — Завтра ты познаешь, как опасно подобное легкомыслие.       — Ты мне угрожаешь? — по-пьяному набычился этот идиот.       — Не я.       — Ну тогда ладно, — тут же успокоился он, укладывая поудобней резко обессилевшего и начавшего кемарить Итачи.       Сам он тоже быстро стал отрубаться, а я испугался, что после такого у них может начаться белочка и всё же решил остаться, пока не придёт хоть кто-то, кому можно будет передать этих двоих.       Устроившись на краю дивана, я довольно быстро оказался подмят в общую смердящую спермой и алкашкой кучу. Послышался голос Итачи:       — Ну, понимаешь, у неё грудь и голос такой, что у меня сразу мигрень начинается.       — Не, не понимаю.       — И не говори. Какой извращенец вообще придумал заниматься сексом с девушками?       — Не знаю, — выдохнул я, предвкушая очень длинную ночь.       Но мироздание сжалилось надо мной, позволяя довольно легко погрузиться в глубокую медитацию, из которой меня вывело чужое удивление. Если бы не эмпатия, я бы ни за что не сумел обнаружить появление нового человека — так мастерски он скрывал своё присутствие.       Выбравшись из сплетения рук ног и прочих непечатных членов, напоминая себе, что секс был близко, но участия я в нём всё же не принимал, подавил крохи стыда и я уверенно позвал:       — Эй, ты там, спустись. Переговорить надо.       Спустя секунду сомнения, передо мной появился парень в маске. Повыше меня на голову, но такой же тощий и бледный. Ещё и с голым животом.       — Тебя как зовут? — сразу спросил я, чтобы установить контакт.       Молчание.       — Так ладно. Ты из этих, а вам вроде не положено трепаться. Тогда скажи, а кто я ты знаешь?       Молчание.       — Да я не с претензией. Мне просто с собственным статусом очень надо разобраться.       Молчание.       — Так. Нахрена ты спустился, раз ни сказать, ни сделать ничего не можешь? Ещё и пузо голое, а за окном тем временем конец декабря, модник херов. Ты мне хотя бы жестами объясни, зачем тебе маска, если тебя любой по твоему блядскому пупочку узнает, кретин?       В этот раз АНБУшник не промолчал и ответил, как я и предложил — жестом. Его оттопыренный средний палец звучал чрезвычайно красноречиво.       Выдохнув и решив, что это, пожалуй, заслуженно: нечего доёбываться — я решил попробоваться объяснить ситуацию:       — Мне бы желательно незаметно переместиться отсюда в мою камеру. Боюсь, если очнувшись, Кудрявый увидит меня в первые несколько часов — непременно убьёт.       — А это вариант! — раздалось с дивана нечто отдалённо напоминающее человеческий голос.       — Если ты убьёшь его, то я убью тебя, — этот был двойником первого.       — В очередь, Воронёнок. И кстати, если у меня есть возможность выбрать способ собственной казни, я бы хотел чтобы ты задушил меня. Своими бёдрами.       — Ками-сама! — выдохнули мы одновременно с парнем в маске, благодаря чему мне удалось неплохо расслышать и запомнить его голос.       — Что-то ты слишком болтливый для человека выжравшего два литра абсента, — раздражённо пробормотал Итачи.       — Это потому что у меня прекрасное настроение. Я очнулся с тобой в одной постели и ни помню ничего из творимой мной вчера хуйни. Разве не в этом счастье, Воронёнок?       Примечательно, что помимо голосов, никаких признаков жизни с их стороны заметить было невозможно. Не уверен, дышали ли они вообще.       — Эй, как там тебя? — спросил Шисуи у моего молчаливого собеседника.       — Сай, Шисуи-сан, — тут же отозвался он.       — Так, Сай, проводи Наруто до камеры. Так чтобы его никто не видел, — приказал глава Корня.       Сай кивнул, достал свиток и кисточку, нарисовал кривую птичку, а потом взял и оживил её. Доставка меня в камеру оказалась делом быстрым, а, стоило решётке за моей спиной захлопнуться, как я снова остался совсем один, не вполне уверенный, было ли то, что было.