Песни мэллорна. Сборник историй.

К светилу, восход которого сейчас приветствовали радостными, торжественными гимнами синдар, сам Келеборн до сих пор не мог привыкнуть. Все детство и юность его над головой сияли лишь звезды. Когда же много лет назад впервые на небосклон неспешно и величаво выплыл гигантский золотой шар, столь щедро изливающий тепло на исстрадавшуюся землю, душа Келеборна запела. Еще один, очередной праздник Врат Лета был в самом разгаре. Уже смолкли песни, и музыка полилась, готовая позвать, увлечь за собой тех, кто захочет за ней последовать. Светившиеся среди крон огоньки постепенно гасли, уступая звенящему, радостному напору утра. И сердце Келеборна вновь пело, однако на этот раз он никак не мог понять, что было тому причиной — то ли восход Анора, то ли блеск глаз прекрасной дочери Арафинвэ, стоявшей сейчас рядом и улыбавшейся ему. — Потанцуешь со мной? — спросил он Галадриэль, не в силах скрыть волнение. За все те месяцы, что они были знакомы, он видел отважную леди нолдор разной — с копьем в руках, загоняющей вепря, в мужской одежде, соревнующейся с воинами, и неизменно восхищался ею. Однако в те минуты, когда она, окутанная прозрачно-серебристыми лучами Итиля, принималась танцевать, дыхание самого Келеборна перехватывало, а сердце взволнованно колотилось в груди, грозя вырваться на свободу. Вот и сейчас он глядел с восторгом на свою прекрасную подругу, не в силах отвести взора. Он приглашающе подал руку, ожидая ответа, и дочь Арафинвэ, вложив в нее свои пальцы, ответила: — С удовольствием. Мелодия полилась веселей и звонче, сама напоминая в эту минуту говорливый юный ручей. Келеборн смотрел в глаза Галадриэль, забыв, что только что намеревался сделать, и чувство, рожденное чарующим, неповторимым блеском ее серых глаз, рвалось из груди, грозя выплеснуться и затопить поляну, где проходило празднество, а следом за ней весь Дориат. — Как ты прекрасна, — прошептал Келеборн, не в силах сдержаться. — Ни разу в жизни не видел я никого, кто мог бы сравниться с тобой красотой и величием. Галадриэль промолчала, лишь улыбнулась чуть-чуть лукаво, да взгляд ее скользнул по поляне, на один короткий миг задержавшись на Лютиэн. Затем она вновь посмотрела на Келеборна, и на лице ее, подобно чистому утреннему рассвету, отразилась нежность. — Позволь, я, — начал было он и замолчал, не зная, как выразить словами то, что чувствовали сейчас его душа и сердце. Чуть приоткрытые губы Галадриэль манили, и тогда Келеборн, не думая более ни о чем, провел ладонью бережно по лицу девы. Склонившись, он задержался на одно мгновение, давая возможность дочери Арафинвэ отстраниться, если она того захочет, однако та подалась вперед и с нежностью обвила его шею руками. Тогда Келеборн закончил движение и, заключив любимую в объятия, поцеловал. «Любимая», — слово это билось в его груди, вместе с током крови растекаясь по венам. Оно не обжигало, но дарило тепло и ласку. Совсем как пальцы Галадриэль, запутавшиеся в его волосах. — Любимая, — прошептал он вслух. — Да, мельдо? — срывающимся, жарким шепотом ответила дева. — Давай сбежим, — предложил он. Составлять компанию празднующим, поддерживать беседы, что-то делать и о чем-то думать было выше его сил. Здесь и сейчас все время Арды и вся ее жизнь сосредоточились для него в глазах Галадриэль, и он никого, кроме нее, не желал видеть. — Давай, — ответила та с видимой охотой, и Келеборн, взяв любимую за руку, скользнул сквозь толпу. Они пришли к реке, к тому месту, где в зарослях рогоза, поблескивая в лучах Анора белоснежным боком, была привязана лодка. «Так вот она какая, любовь, — размышлял Келеборн, помогая деве устроиться на носу и садясь на весла. — Когда открываешь ей, наконец, свое сердце, то кажется, будто хмель, смешавшись с бурлящей, подобно фонтану, радостью, гуляет по венам, а счастье кажется столь сильным, что больно дышать». — Я люблю тебя, — прошептал он, ловя ответный нежный взгляд дочери Арафинвэ. — Я это давно по няла, — ответила она и, подавшись вперед, провела пальцем по его скуле и губам. — Я тоже тебя люблю. Келеборн… Фэа нья… — Что это значит? — полюбопытствовал он. — Это на квенья, — ответила она. — Душа моя. Не в силах сдержать порыв, он отложил весла и заключил свою прекрасную возлюбленную в объятия. Уста ее, ее теплое и ласковое дыхание теперь казались ему самым сладким и волнующим из всего, что ему доводилось когда-либо переживать. Он увлек Галадриэль за собой и лег на дно лодки, прижав деву к груди. Она устроилась на его плече, и суденышко, не сдерживаемое более ничем, поплыло по течению. Над их головами проплывали золотящиеся в рассветных лучах ветки ив, слышался плеск рыбешек. Шевелиться не хотелось, и Келеборн всем сердцем ощущал единение их фэар и музыку сердец, звучащую в унисон. Галадриэль приподнялась на локте и, глядя на него сверху вниз, принялась обводить пальцем черты его лица. — Научишь меня квенья? — спросил вдруг Келеборн. — Зачем? — удивилась Артанис. — Тингол ведь запретил язык моего народа в Белерианде. — Хочу быть твоим мужем, — порывисто ответил он. — Я люблю тебя, Артанис, дочь Арафинвэ, самая мужественная и прекрасная из живущих дев. И я хочу понимать язык той, кого люблю. Согласна ли ты стать мне женой? Он замолчал в волнении, глядя на возлюбленную во все глаза, и лучи Анора, золотясь в ее волосах, делали их еще прекраснее, хотя это и казалось невозможным. — Галадриэль, — наконец заговорила она, по-прежнему лежа на груди Келеборна и не сводя с него своих ясных глаз. — Я приняла дарованное тобой имя и с радостью приму тебя самого. С недавних пор это мое самое горячее желание. Я буду твоей. С минуту Келеборн молчал, не в силах справиться с дыханием, а после хриплым голосом спросил: — Как будет на квенья «любимая»? — «Мелиссэ», — ответила она. — А любимый — «мельдо». — Мелиссэ, — прошептал он неторопливо, смакуя, пробуя слово на вкус. Рука его легла на бедро Галадриэль, а губы сами собой потянулись к манящим устам девы. Лодка мягко ткнулась в прибрежные заросли, но влюбленные не заметили этого. Келеборн мягко опрокинул Галадриэль на спину и вновь принялся целовать, прерываясь лишь для того, чтобы перевести дыхание. Она с жаром отвечала, и даже птицы в ветвях умолкли, чтобы не потревожить их. Домой в Менегрот они много позже шли пешком, не торопясь и выбирая самые длинные дорожки.