Мармеладный дом

            

***

Пиджак на ее хрупких плечах действует как красная тряпка на быка. Я зол, нет, я просто в бешенстве. Она держится за него так, будто он — единственная опора на всем чертовом острове. И какого хрена Алекс вообще поперся за ней? — Эвтида, не хотели бы вы работать у меня, с моим сыном? Убью его, клянусь, убью. Закопаю, брошу в океан или просто пристрелю — неважно, он перешел запретную черту, он хочет мое. Смотрю только на Эвтиду и отрицательно мотаю головой. Пусть только ее прелестный рот произнесет хоть слово, она увидит каким я могу быть. Соблазнительные губы растягиваются в хитрой ухмылке и уже только за это я готов рвать и метать. — Хотела бы. Твое право, но, красивая, зря ты это сказала. Сейчас этот пижон заплатит за твою беспечность. Шаг вперед, удар прямо в челюсть, он улыбается, сплевывая кровь на светлый песок, а она отшатывается в испуге, кутаясь в этом гребаном пиджаке. И лучше бы ей уйти, когда я закончу с этим, потому что одного только мордобоя мне будет мало. Если Алекс прекрасно знал на что шел, то Эва нет, но я покажу. Он захотел ее себе и это не считая того, что мудак пытается копать под меня, думая, что я ничего не знаю. Хватаю его за плечо, кулак впечатывается в глазницу, будет синяк. Белок покрывается алой сосудистой сеткой, лопаются капилляры, этого недостаточно. Александр наконец-то решает вступить в неравный бой, бросившись на меня с разбега, но я уступил ему дорогу, отойдя в сторону и пнул ногой в спину так, что он нехило приложился лицом об песок. Урок усвоен? Стоит проверить. Наклоняюсь и переворачиваю его тело, окольцевав горло, подаюсь еще ближе, цежу каждое слово: — Я напомню. Мое — это только мое. Еще раз и ты труп. Теперь беги. Брезгливо отпускаю шею, поднимаюсь, он отползает, затем встает на ноги, улыбается.. чертов идиот. Завтра от его бизнеса ничего не останется и тогда веселье закончится. А если и этого будет мало, то тогда он отправится вслед за Киллианом и Ашем. От этих двоих даже костей не осталось, они исчезли, испарились. Пижон плетется к дому, я поворачиваюсь, дышу тяжело, но не от драки, а от всепоглощающей ярости и дикой ревности. А виновница застыла на месте, в глазах плещется страх, а пиджак все еще здесь, ее пальцы комкают ткань, натягивают на тело. Так не пойдет. Делаю шаг вперед, Эвтида два назад, еще шаг, она пятится, а потом срывается на бег. Серьезно? Ладно, чокнутая, давай поиграем в догонялки, тем более мы оба знаем кто победит. Мне не требуется прикладывать много усилий, чтобы настигнуть ее уже через несколько секунд. Хватаю за предплечье, резко разворачивая девушку к себе лицом. Срываю бесячий пиджак и откидываю на песок, а она вырывается так яростно, будто от этого зависит ее жизнь. — Пусти! Прижимаю, стискиваю, впечатываю в себя. Я сейчас совсем не настроен играть. — Куда же ты? Думала, что сможешь безнаказанно провоцировать меня? — Это не провокация! Я предупреждала, что уйду! Что на нее нашло? Этим вопросом необходимо заняться, но чуть позже. Она никуда и никогда не уйдет, я не позволю. — Хватит, Эвтида. Забрасываю брыкающуюся на плечо, а в спину тут же вонзаются длинные ногти, но я не обращаю на это никакого внимания, и продолжаю идти к зеленым, густым зарослям. В доме нам сейчас делать нечего. Опускаю крикунью на землю, зажимая между собой и толстым стволом дерева, а в изумрудных глазах пылает такой неистовый огонь, что кажется, он способен сжечь весь остров и меня вместе с ним. Хотя я уже давно горю в нем. — Зачем ты избил Александра? Что значит это «твое»? Я не вещь, Амен! — А я никогда и не считал тебя вещью, но что ты хотела? Решила там что-то в своей прелестной голове и поверила, что я отпущу тебя? Тем более в руки Александра? — А я что, пленница?! Не имею права уволиться?! Нет, скорее это я твой пленник, глупая фея. При одном только взгляде на твои губы, в моей голове образуется пустой радиоэфир. Я не могу больше ни о чем думать, когда вижу тебя, когда знаю какая ты на самом деле. Тебе требовался укротитель и не смей отрицать этого. Я мог бы сказать ей.. но вместо этого она услышит лишь: — Нет, не имеешь. Эвтида, наверное, сейчас вспыхнет от возмущения, а я — от нее. — Ты совсем рехнулся? Я свободна, я вольна делать то, что захочу! — И ты хочешь Александра? Сжимаю ткань ее платья на тонкой талии почти до треска, стискиваю челюсти, злюсь, ревную. Но если говорить откровенно, от ее ответа зависит только одно — либо Эва будет стоять на коленях, либо я. — Может, и хочу. — Wie sie möchten, Eva. Перехожу на немецкий, потому что знаю о ее маленькой слабости и так же знаю, что это сработает. Как и всегда. А еще у меня плавятся мозги от самого этого знания и от столь выраженных реакций на мой немецкий. — Давай-ка, teuer , на колени. Эвтида шумно и часто дышит, но продолжает уничтожать меня воинственным взором, что, к сведению, тоже ужасно заводит меня. — Серьезно? Хочешь, чтобы я.. нет! — Да. Прямо сейчас. Я не знаю что ты там себе напридумывала, но ты не уйдешь отсюда пока не возьмешь мой член в свой красивый рот. — Психопат! — Чокнутая. Подаюсь вперед и принимаюсь истязать ее горячий рот, языком сразу внутрь, по-хозяйски. Она снова кусается, но едва ли ее острые зубы смогут остановить меня. Строптивая, необузданная, и желающая меня так же сильно, как и я ее. Изящные ладони комкают и сминают рубашку, но не отталкивают, а притягивают еще ближе. Сколько противоречий. Эва говорит одно, а делает совсем противоположное и в этом вся она. Моя. Я увлечен, я влюблен, я зависим. Зависим, как законченный наркоман от дозы героина, как заядлый адреналиньщик от острых ощущений. Если бы Эвтида только знала о том, насколько сильно я заболел ею, но я не болтаю, а делаю. Вместо тысячи слащавых слов: подарки, поцелуи, секс. Черт побери, секс с ней это нечто неземное, космическое, непредсказуемое. Готов трахать ее часами, днями, неделями. Привязать к кровати — и брать, и брать, и брать. Только она оказалась равной мне во всем: темпераменте, страсти, игре. И как же мне отпустить ее? Да ни за что. Разрываю безумный поцелуй и смотрю в потемневшие от желания омуты, ловлю загнанное дыхание, впитываю его, поглощаю. — Читай по губам. Я. Тебя. Никогда. Не отпущу. И она читает, безошибочно распознает то, что я вкладываю в эти слова, а потом опускается на колени, цепляясь пальцами за мой торс, словно львица, играющаяся со своей добычей. Руки быстро расправляются со всеми возможными преградами, тянут вниз брюки вместе с бельем, и наконец обхватывают напряженный член. Он твердеет еще сильнее, дергается, а я упираюсь одной ладонью о дерево, второй же стягиваю ее длинные мягкие волосы, побуждая начать. До безумия хочу ее губы на своем члене и получаю желаемое. Эва ласкает скользким языком головку, оттягивая плоть, раскрывает ее, чтобы мокро пройтись по всей окружности, а сама безотрывно смотрит на меня снизу вверх, с вызовом и так нахально. Она злится на меня, а я на нее, но когда ее рот здесь, то я готов забыть обо всем и забыться. — Ты сейчас чертовски сексуальна. Как и в любой другой день, момент, секунду. Но это.. это что-то особенное. Она особенная. Неважно где, когда или как — главное, с кем. Эвтида толкается глубже, стараясь полностью насадиться на мой стояк и от этого я не сдерживаю низкого хриплого стона и придвигаю ее голову еще ближе к паху, потому что зверею от вида этой женщины, стоящей на коленях и нацепившей на себя все мои подарки, которые так ей идут. Но это именно тот случай, когда человек украшает вещи, а не наоборот. Скольжение ускоряется, я нетерпеливо двигаю тазом, порыкивая от острых ощущений, которыми щедро одаривает ее восхитительный язычок. А девушка стонет, закатывая глаза и я понимаю, что ей нравится то, какую исключительную власть она имеет надо мной. Эва осознает это даже слишком хорошо. Наконец, финальные движения и я наполняю ее горячий рот спермой, стиснув челюсти до побеления губ, а она с огромным наслаждением глотает все до последней капли. Затем окончательно отстраняется, ухмыляясь так, будто бы только что победила в какой-то хитроумной игре, известной именно ей одной. Но дело в том, что сейчас мы не играем. Эвтида возвращает белье и застегивает брюки, после чего медленно поднимается и наклоняется ближе. — Не думай, что это что-то меняет. Я все равно уйду. — Подожди, ты решила, что на этом все? О, нет, детка, ты ошиблась. Посмеиваюсь над ее наивностью и теперь настала моя очередь опуститься на колени. Для нее и только для нее. Да, плевать на наказания, я просто хочу сделать это. Давно мечтал и грезил о такой возможности. Эва внимательно следит за мной, а пленительная улыбка исчезает с ее безупречного лица, когда я веду ладонь от щиколотки до бедра, задирая платье. Прохожусь губами, языком, зубами по нежной коже, и в конце концов накрываю ртом влажное лоно через тонкую преграду в виде ее белья. Она стонет, ерзает, вплетает кисти в мои волосы, которые то с силой сжимает, то отпускает. А я с ума схожу от этого вкуса и неповторимого запаха, но стринги все же мешают обласкать ее как следует. Отстраняюсь, стягиваю их, кладу к себе в карман, снова раздвигаю и поднимаю полы наряда и набрасываюсь на мокрую промежность. Эвтида расставляет ноги шире, позволяя мне с жадностью вылизывать ее. Она всегда такая отзывчивая, такая до невозможности притягательная в своем первобытном желании, что просто сносит мне крышу. Каждый раз. Всегда. Довожу ее до пика, не подключая пальцы, она протяжно и громко стонет, впиваясь ногтями в кожу головы. Продолжаю двигать языком до тех пор, пока ее тело не перестает содрогаться, а лоно сокращаться. Смотрю снизу вверх на раскрасневшееся блаженное лицо и думаю, что нет женщины прекраснее, чем она. Хочу ее снова. Плоть уже жаждет оказаться внутри, помня насколько в ней было хорошо, узко, горячо. Встаю с колен и подхватываю Эвтиду, прижимая спиной к стволу дерева, длинные ноги скрещиваются позади, ладони стискивают рубашку, а мои губы уже атакуют ее тонкую шею, оставляя на той новые отметины. С ней невозможно по-другому, да она и не хочет, чтобы было по-другому. Даже в этом мы с ней чертовски подходим друг другу. Удерживая легкое податливое тело одной рукой, спускаю брюки вместе с бельем и принимаюсь скользить между мягких нежных складок, а тихие стоны снова ласкают мой слух. Люблю ее голос таким еще больше. Это противоестественно — быть такой идеальной во всем, даже в недостатках. Хотя и они превратились в достоинства. Д-а-а, я крепко увяз в ней. Терпение заканчивается и я направляю себя внутрь тугой промежности: быстро, не церемонясь. Сразу набираю бешеный темп и наконец затыкаю ее красивый рот своим языком, чтобы Эва не смогла даже дышать. Ловлю сладострастные стоны, сжимая бедра до синяков, а она выгибается мне навстречу, будто желает быть еще ближе. Я убью за нее любого. Я уже убил. Я плохой человек и она догадывается об этом, и наверное, поэтому пытается сбежать. Но проблема в том, что уже поздно давать заднюю. Она — моя. Это непреложное правило, аксиома, это истина, с которой невозможно спорить. Мое имя, произносимое ею в полубреду экстаза сквозь голодный поцелуй вынуждает начать буквально втрахивать ее в несчастный ствол дерева, наверняка царапая бархатную кожу на спине, но Эвтида любит именно так. Чтобы до ссадин, синяков, чтобы до сладкой боли. И это подтверждается ее скорым оргазмом: мышцы плотно обхватывают мой член, хаотично сжимаясь на нем с такой силой, что я тут же следую за ней, долго и протяжно кончая. Ее имя звучит молитвой на моих губах. Эва.. Эва.. Эвтида. Упираюсь лбом в изгиб ее шеи, перевожу дыхание, а изящные пальцы перебирают мои короткие пряди, дарят ласку, успокаивают. Наверное, разговор неизбежен. Но я, черт возьми, не могу ее потерять. Зачем она все так усложняет? Что сподвигло ее начать искать ответы? Должно быть, все началось с записки. Гребаная горничная! Уверен, если бы не эта деталь, то Эва не стала бы копаться во всей этой грязи, однако сейчас мы имеем то, что имеем. Я чувственно целую искусанные губы, попутно опуская ее на землю, натягиваю брюки, обнимаю за талию, прижимая к себе. Позже мы отстраняемся, соприкасаясь лбами, долго стоим так. Ее глаза закрыты, а я смотрю и запоминаю, чтобы запрятать это мгновение куда-то глубоко, чтобы оно осталось со мной. — И что теперь, Амен? Ее обволакивающий шепот напоминает, что Эвтида все еще не успокоилась, ей необходимо получить ответы. Тяжело выдыхаю и с трудом произношу: — Теперь я расскажу тебе все, но только когда мы вернемся домой.