Бездомный снаряд

      Миша проснулся, когда Антон ещё был дома. Мужчина понял это по запаху сосисок. Ксюша ненавидела сосиски, поэтому никогда их не готовила. А Миша как раз вчера днём купил себе сосисок, чтобы поесть вечером. Только вот не срослось с готовкой — за Сашей надо было ехать. Потом разговор, неясные глупые решения, поездка к себе, убийство ёбаного чеха, опять разговор и поцелуй. Их первый поцелуй. Робкий, неумелый. Но такой сладкий, что внутри при воспоминании все сладко крутило, словно Миша был влюбленным подростком. Будто впервые такое. Первая влюблённость, первый поцелуй. Странное, но до безумия приятное ощущение. Жаль только мимолётное, потому что после поцелуя и горящих гордостью глаз Саши, были пожелания смерти Мише и испуганный взгляд.       А потом Саша убежал. И вряд ли они когда-нибудь ещё пересекутся.       От этого за грудной клеткой образовалась холодная пустота. Что Миша потерял его. Потерял Саню, жизненные ориентиры, вообще все в жизни. И теперь потихоньку терял себя.       Антон зашёл к Мише с кружкой воды и пакетиком какого-то порошка. Не здоровался, ничем не интересовался. Вошёл, поймал воспалённый взгляд Миши, сел на край кровати, открыл пакетик и высыпал в кружку, после чего помешал его ложкой и молча протянул товарищу, наверняка не терпя возражений. А у Михаила не было сил противиться и что-то выяснять. Он привстал, взял кружку и залпом выпил её, вновь ощущая такую благодарность к Антону, что глаза защипало, а в горле встал горький ком слез и слов, которые он не мог высказать. Антон был единственным его другом, который делал подобное. Он вообще был единственным, кто проявлял такую заботу и волнение к Мише.       — Как себя чувствуешь? — нарушил тишину Антон и взглянул на Михаила.       И чтобы звучать уверенно и твердо, Мише пришлось сглотнуть ком в горле.       — Жив еще, как видишь, — болезненно улыбнулся Михаил, прекрасно чувствуя, как подрагивают его губы из-за простого желания выплеснуть душащие его эмоции наружу. Но рядом Антон — нельзя. И в целом нельзя. Вчерашней истерики хватило. Не по-мужски это, надо держать себя в руках.       — Голова болит?       Миша покачал ей, точно понимая, что не болит. И вспомнил, от чего она прошла ночью.       — Нет. Но… помассируешь ее? — хмыкнул тихо, и Антон нахмурился.       — Зачем, если она не болит? — спросил он удивленно, не спуская с Миши своего жгучего взгляда карих, почти черных глаз       Миша стер ухмылку с губ. Шутка не удалась. Да и шутка ли? Приятно ведь было. Тепла хотелось, заботы. А Антон сейчас удостоверится, что Миша не собирается умирать, и домой уйдет. Как пить дать уйдет. И вроде правильно сделает. Но все, что у Михаила останется тогда — это одиночество и гниющая внутри него боль, что умирая, рождала новую.       И она рвалась наружу, разрывая грудную клетку. Вытекала слезами, драла горло, давила изнутри, заставляла Мишу до боли в пальцах комкать под собой одеяло, чтобы отвлечься, скинуть напряжение. Но облегчения не приходило. Миша смотрел в потолок, ощущал на себе пристальный взгляд товарища и уже не мог дышать через нос. Он забит. Забит из-за душащих его слез. От разочарования от жизни, сломанных ожиданий и мечт. Отсутствие целей, отсутствие родных и близких людей рядом, понимания и безопасности — только добивали. Ничего хорошего в жизни просто нет. Это сплошная боль. Агония.       И, шмыгнув, наконец, носом, Миша понял, что желание вскрыться внутри него далеко не наигранное. Он не драматизировал. Он хотел умереть.       Ладонь, что легла на обнаженное плечо, отвлекла на несколько секунд, заставив удивиться и испугаться.       — Что случилось, Миш? — тихо и вкрадчиво спросил Антон, пытаясь поймать воспаленный взгляд мужчины.       Заметил… Антон заметил эту чертову слабость. Слёзы. И как их не заметить — они застыли в глазах. И от этого было нестерпимо стыдно, хотя Антон точно не раз видел Мишу в слезах. Что на его дне рождении, что вчера. Но когда Миша истерил, он не думал о них. Сейчас же, на трезвую голову, хотелось под землю провалиться от своего жалкого состояния и слез. Сейчас не было истерики, сейчас были только опустошающее одиночество и сломанные мечты.       — Да всё нормально. Ща встану, очухаюсь, — сказал Миша наигранно спокойно и отмахнулся от Антона. Будто его состояние — ерунда. Хотя все внутри вопило, что эти вопросы друга нужны, его забота нужна, пусть он не уходит. Но каждый такой болезненный вопль глушил сам Миша. — Иди домой.       — Ты уверен, что тебе нормально, Мих? — не отступал Антон, так и не убрав ладони с плеча товарища.       Миша поджал губы и до боли закусил их, чтобы молчать. Хватит с него ночи, он уже достаточно наговорил Антону. Но также хотелось продолжить говорить, но уже о другом. Например, о парне, который ушел и был важен Мише.       — Я не нормально, — признался он хрипло и сглотнул очередной ком. Опять шмыгнул носом и закрыл глаза. — Но с тебя хватит уже, — хмыкнул и открыл глаза, собрав немного сил, чтобы быть хоть недолго собой нормальным. И кажется это были последние силы, который он накопил за время сна. — Спасибо, что ночью приехал и убрался. Ты вообще не должен был.       — Миш, ну хва…       — А теперь иди домой. Мне надо… — вздохнул и нахмурился, даже не зная, а что ему надо сделать? Что он будет делать после того, как товарищ покинет его? — Дела делать мне надо, — сказал хмуро и кое-как сел на постели, заставляя Антона наконец убрать руку с его плеча.       — Не скажешь, да? — спокойно и холодно спросил брюнет и поднялся с края, вставая рядом с кроватью.       Миша вяло покачал головой. О чем говорить? О Сане? О желании сдохнуть? Об ощущении абсолютной пустоты и одиночеств? Михаил ощущал себя окурком, который кинули на асфальт и затоптали. Использованный, рваный презик в чужой сперме. Мусор. Тот, который лежит на свалке, гниет и воняет. Ничтожество, которое просто не должно было появляться на этот свет. Он ведь ошибка. Так мать говорила. Бездарь и ошибка.       — Ладно, — вздохнул Антон. — С тобой бесполезно спорить. Звони, хорошо? Я приеду. Сегодня выходной.       Миша кивнул и кинул серую улыбку другу.       — Давай провожу.       Антон не спорил. Кивнул и пошел в прихожую.       — Я тебе таблеток купил с утра. На столе лежат.       — Сколько стоят?       — Миллион, — хмуро ответил Антон и принялся обуваться.       — Тох, блядь…       Антон выпрямился и, снова положив ладонь на плечо Миши, покачал головой.       — Считай, зарплата за то, что будешь меня натаскивать на спарринги, — улыбнулся он и убрал руку. Надел второй кроссовок, забрал с комода рядом ключи от машины и открыл дверь. А Миша и забыл, что Тоха без пяти минут элита. — Можешь еще эмоционально меня пошатать, но тут я уж хуй знает, как.       — Спроси у кого оттуда, — кинул он устало и привалился плечом к стене между туалетом и ванной, где однажды пьяным прижимал Ксюшу.       Ксюша…       — Так мне и ответят, ага, — не переставал улыбаться Антон, стоя с открытой дверью. — Пока, Мих. Береги себя. Ты мне нужен…       Сердце на миг отзывчиво екнуло, но быстро замерло.       — Найдешь еще кого попросить поспарринговать тебя, — закатил глаза Миша и прошел к двери, чтобы закрыть ее на замок, когда Антон уйдет.       — Я не про подготовку, — качнул головой товарищ. — Ты мне в целом нужен…       Ком в горле опять перекрыл доступ кислороду и словам.       Сука.       Антон ушел. Миша закрыл за ним дверь, обернулся к пустой квартире, и ощутил финальный аккорд опустошения. Не было ни мыслей, ни сожалений, ни боли, ни радости. Только пустота, будто кто-то всунул внутрь него огромную губку, и она всосала в себя все, что делало его живым человеком, оставляя только функционал организма. И все, что Миша делал, сидя на одном месте, это смотрел в одну точку и медленно дышал. Минуту, десять, час. И только звонок мобильного телефона смог немного вывести Михаила из этого состояния.       Наверняка звонила Ксюша. Интересовалась, где муж, как муж и когда он соизволит приехать, ведь он обещал. День дома провести, дела доделать, а потом к ее родителям на пару неделек: с ее отцом порыбачить, о детях поговорить, о будущем, время вместе провести. Зато потом Михаил волен делать, что хочет. Свой остаток отпуска. Но что-то подсказывало Мише, что он не будет волен делать то, что он хочет. Такова жизнь. Если женщина отпускает восвояси и обещает в дальнейшем быть без претензий к мужу, значит, врет. Значит, они точно будут, как только мужчина расслабится и сделает то, что хочет, но то, что не понравится жене. Миша проходил.       Телефон затих после трех попыток дозвониться до абонента.       Миша встал с места, тяжелой поступью прошел в комнату, поднял телефон с дивана и действительно, увидел три пропущенных звонка от контакта «Ксюшка». И пока Миша смотрел на буквы, выписывающие имя жены, телефон завибрировал в руке, а потом громко пиликнул, оповещая об одном новом сообщении от того же контакта.       Два нажатия на кнопки телефона, и вот Михаил читал сообщение, продолжая ничего не чувствовать.       «Миш, ну ты где там? Уже обед, а ты обещал в обед приехать. Перезвони, соня»       Всегда вопросы с нотками претензий. А если Миша за рулем и не может ответить? А если попал в аварию? А если сдох? Вот просто сдох, даже неважно как. Интересно, на его могиле тоже будет недовольство? Например, почему он так рано умер и не предупредил об этом жену. Почему вообще посмел оставить ее с ребенком одну? Почему службу покинул, почему насиловал и убивал. Подонок. Скорее всего это слово будет звучать возле его могилы. Подонок и трус.       Выронив телефон, Миша сел на диван и оббежал пустым взглядом комнату, которая после ночного учиненного бардака выглядела убранной. Столик стоял, кресло тоже, на полу ни щепок, ни стекла, склеенные фотографии лежали возле альбома, что лежал на краю дивана рядом с Михаилом. Антон явно весело провел ночное время. И делать ему было нечего, раз он даже разорванные фотографии склеил? И аккуратно ведь, как мог заметить Миша, смотря на них сверху-вниз. Педант. Все старался сделать правильно и аккуратно. И что это: воспитание или характер, Миша так и не мог понять. У него вроде родители не строгие, значит, подобное в себе сам мужчина воспитал. Может, на службе так повелось, у него вроде была отличная часть.       А у Миши была херовая часть и рота. Там два пацана из его роты с собой покончили, и к одной из этих смертей Миша даже руку приложил. И родителей у него не было. Так, на бумаге. Ни воспитания, ни заботы, ни ласки, ни какого-либо другого внимания, помимо угроз и оскорблений, что он ошибка и никому не нужен.       Наверное, лучшей участью для Миши был бы детдом, но мать с отцом почему-то решили его оставить. Словно бабка их так запугала, что они боялись отказаться от сына даже после ее смерти. Или в деревне кто-то сильно надавил на мать, когда правда, что младенца в поле выкинули, всплыла наружу. Как вообще так можно было поступить? Зачем? Но на это у Михаила больше не будет ответа. У него вообще к прошлому были вопросы, на которые он больше никогда не получит ответа. И так же были вопросы к будущему, на которые он тоже не получит ответа, пока не увидит это самое будущее, к которому будет обязан приложить руку.       Например, что будет, если он разведется, и что будет, если он останется с Ксюшей. Саша ведь все, ушел. Был ли теперь вообще смысл разводиться? Мише уже было плевать на этот брак. Что он есть, что его нет. Одно не давало покоя — ребенок. Сын или дочь, Миша не знал, но внутри себя не хотел ему той же участи, что и себе. Будет ли Ксюша любить ребенка от бывшего мужа, когда тот уйдет, оставив ее одну без работы и квартиры? Будет ли Миша любить этого ребенка, когда тот родится, а он останется рядом с женой и первенцем? На это он ответа не знал, но точно не хотел, чтобы кто-то из родителей не любил его. Он не заслужил. Он вообще тут не при чем. Это Михаил знал на своей шкуре. Так вышло, он родился — в этом виноваты только родители, которые заранее ничего не продумали или вообще относились к этому легкомысленно. Вот как Миша.       Ребенка надо любить. Ему нужна любовь и забота или он вырастет абсолютным отбросом. Миша прекрасно понял, что если ты не нужен семье — ты не нужен никому. Никому нет дела до твоей судьбы. И плевать, что он желал избавиться от младенца.       И как бы Миша не боялся будущего ребенка, он не хотел ему участи ненужного миру человека. К тому же, в разводе больше нет смысла, потому что рядом больше нет того человека, с которым Михаил хотел бы быть. А если нет человека, то и к одиночеству, что и так росло внутри мужчины в состоянии брака, стремиться не было смысла.       Поэтому Миша принялся собираться к родителям Ксюши на дачу. Посидит там с ней, порыбачит с ее отцом, поговорит о детях, выслушает сотни поздравлений. Также, конечно, вместе с женой попроминает скрипучую кровать на втором этаже, возможно, они несколько раз займутся сексом, пока положение позволяет и на этом все. Хочет ли Миша еще заниматься с женой любовью? Нет. Мысли о сексе с кем бы то ни было не приносили ничего, кроме ощущения скуки. Вообще мысли о чем бы то ни было не приносили ничего хорошего и плохого. Внутри все еще была пустота. Но, чем больше Миша двигался, тратя на сборы свои последние силы, тем больше ощущал, что вся эта пустота преобразовывалась в усталость от жизни, уныние от одиночества и боль от абсолютной ненужности кому бы то ни было.       Забрав купленные таблетки Антона с бумажкой инструкции, Миша окинул квартиру последний раз и вышел, чтобы уехать к Ксюше, как он и обещал. Может, получится вновь ее полюбить и смягчиться к ребенку? Может, рядом с ней у Миши выйдет забыть пацана, который комом сидел в груди?       Позвонив жене и сказав, что он едет, просто до этого спал, и получив в ответ кучу восклицаний и слова, что она его любит, которые не сделали Мише ничего, Михаил сбросил вызов и написал Антону, что он все-таки едет к Ксюше, поэтому в ближайшие пару недель помочь с тренировками и спаррингом не сможет. И что его удивило, выведя из спокойного равновесия нескончаемого опустошения, это ответ Антона: «Ну и придурок». Миша так удивился подобному от товарища, что еще несколько минут сидел в заведенной машине и не знал, что делать. И только потом ощутил, как стало херово от подобного отношения со стороны человека, которого он стал считать очень хорошим другом.       Ну конечно. Миша опять облажался с выбором и заслужил подобные слова, что он придурок. Он опять все делает неправильно и вместо помощи или волнения, что человек сделал не тот выбор и губит себя, остальные осуждали его, даже не думая протянуть руку помощи.       Откинув телефон на соседнее сидение, Миша шмыгнул носом и тронул машину с места, которое вчера так долго искал. Включил радио, которое в миг начало раздражать, и поехал к жене, не понимая самого себя. Почему он так реагировал на все? Как ребенок.       Дорога немного успокоила Мишу. Она в целом всегда успокаивала. Мерный гул двигателя, шорох шин по асфальту, ровная дорога с другими авто, вибрация руля под ладонями. Михаил следил за знаками больше на автомате. Включал поворотники тоже на автомате, так же было с передачами, так же на автомате следил за обстановкой на трассе. Но когда выехал с шоссе на обычную дорогу в две полосы, перестал реагировать на все вокруг и сосредоточился взглядом только на горизонте, наконец-то ловя что-то похожее на умиротворение.       Ровная дорога, поля и леса вокруг, редкие небольшие города, даже заехал в монастырь, чтобы извиниться за свое поведение и поставить свечку за Сашку, чтобы у него в жизни все наладилось. И выходя с территории, делая последнее касание пальцами к правому плечу, Миша прекрасно ощутил, что все это, вся эта вера для него — ложь, чтобы было хорошо. Нет ни Бога, ни спасения. После смерти будет только сплошная тьма, а все эти разговоры с изображениями Святых — давние Мишино вранье, как и говорил малой. Нет помощи, нет ничего. Единственное, что было реальным в тот момент для Миши — это боль внутри, что разрасталась прямо пропорционально его пониманию, что все зря.       Зря родился, зря пытался сделать что-то правильное, возможно, зря служить пошел. И тем более зря он тронул пацана, позволив себе ему ответить пусть и не очевидной, но симпатией. Миша заслужил смерти, как плохой человек и не заслужил ее, как человек, у которого жизнь была хуже смерти.       — Мишутка! — взвизгнула Ксюша, когда заметила машину мужа, что остановилась возле ворот родительского дома. Миша заглушил внедорожник, взял букет цветов, что собрал в поле, остановившись, чтобы отдохнуть от дороги и, натянув на губы подобие улыбки, вышел, чтобы встретить женщину, которую он мог спокойно назвать женой, но которую уже не мог назвать любимой. — Привет, родной мой, — все улыбалась она, подлетая к мужу. — Это мне?       — Да, в поле собрал, — и вручил букет полевых цветов девушке.       — Какие красивые! — опять воскликнула она и потянулась к мужу, чтобы поцеловать его в колючую щеку, после чего зарылась носом в букет. — А как пахнут! Так… ты мне таблетки купил, какие я просила? — вдруг спросила хмуро, отстраняя от себя букет, и Миша тяжело вздохнул, стирая с лица улыбку. Облокотился о нагретый под солнцем бампер авто и ткнул большим пальцем в сторону багажника.       — Да, все там, — сказал тихо и полез в карман за сигаретами. — Иди в дом, я сейчас все принесу.       Ксюша захихикала, еще раз чмокнула мужа в щеку и пошла к калитке.       — Там мама пирожков твоих любимых испекла с яйцом и луком. А папа уже на рыбалку собрался. Сказал, что знает, где поймать огромную щуку, — подмигнула и скрылась за забором, оставляя мужа тяжело вздыхать и курить в одиночестве.       Пирожки с яйцом и луком он не любил. Он любил сосиски с макаронами, которые ему приготовил Антон, и которые так и остались стоять на плите. И рыбачить с болтливым отцом Ксюши Миша тоже не любил. Он любил своих людей, своих друзей и свою удочку, которая за последние годы на никому не нужной кроме него дачи покрылась толстым слоем пыли. Но кого тут волновало, что любил и хотел Миша. Тут королева — Ксюша. И Миша теперь тоже должен плясать под ее дудку, она ведь беременная любимая всем сердцем женушка.       Откинув бычок на пыльную дорогу, Миша оттолкнулся от горячей из-за солнца черной машины и пошел доставать сумки из багажника, чтобы потом идти и давиться пирожками в то время, как в горло вообще ничего не лезло, зато лезло из него: слова, слезы, крик.       — Ой, Мишка, потолстел что ли? — сразу сказала тетя Маша, как только мужчина ввалился в дачный двухэтажный домик. — Ты чего это? Совсем на работе скучно?       Замерев всего на миг, чтобы взять в займы у себя и жизни еще немного сил, Миша вздохнул и наигранно улыбнулся.       — Да нет, — отмахнулся он, стягивая с себя кеды, — просто дома кормят хорошо, — и кинул эту улыбку Ксюше, что сидела за круглым столом на кухне и тоже счастливо улыбалась. Но стоило поймать взгляд мужа, как подскочила с места и пошла к Мише.       — Ну вот что ты наговариваешь, ма? — встала она рядом и обняла Мишу за руку. — Ничего он не толстый! И вообще, мужчина должен быть большим! К тому же, ему идет! Да, Миш? Миша за маской наигранного счастья все же нашел в себе искру настоящего счастья от подобных слов Ксюши.       — Ладно, ладно, — закряхтела тетя Маша, отходя от мужчины. — Проходи, Миш. Чай горячий. А старого разморило от жары, он спит. Так что ты расслабься пока, — и хихикнула, выходя на улицу.       Ксюша обняла мужчину перед тем, как отпустить его на кухню, и вышла вслед за матерью. И как только Миша остался один, опустошение и апатия вновь навалились на плечи, а следом, как только он зашёл на кухню и налил себе чай, голову наводнили не самые приятные мысли. Например, о том, что тут ему не место. А потом он подумал, что ему в целом нигде нет места. Никому из людей. Везде надо прокладывать путь руками. Изводить их в кровь, пачкать в своей крови, чужой, но не сдаваться. И чего достиг Миша, испачкавшись и в своей, и в чужой крови? Звание капитана на службе в ОМОНе? Награды за боевые действия? Ветеранку? Орден Мужества, который он сам утопил? Материальное. Все это материальное, а душевного почти ничего. Душу греют ведь далеко не вещи.       Кому он вообще был нужен? Зачем он был нужен Ксюше? Она боялась остаться одна с ребенком, или она и вправду любила мужчину? Зачем Михаил был нужен Антону, если не для подготовки к отбору? Святославу, друзьям, другим людям со службы. Кто ему звонил просто так, поинтересоваться как дела идут? Только Святослав, и то последнее время он все меньше звонил и куда-то звал. В основном это делал Михаил. И именно поэтому он все чаще смотрел в сторону Саши, которому был нужен не за что-то, а просто потому что он Миша.       Интересно, как он там? Отошел или все еще злится? Или рад, что больше не увидит Мишу? Михаил надеялся на последнее. Так правильнее и легче для малого. У него должна быть хорошая жизнь. Благо для этого парень сильно изменился со дня их первого знакомства. Стал стабильнее, спокойнее и больше слушал, чем возникал. Прислушивался к взрослым и думал перед тем, как что-то сделать. Это уже шаги к успеху. И Миша не мог ничего с собой поделать, но даже желая отпустить пацана, желал ему всего хорошего и переживал за его будущее. Саша повзрослел, но все еще не был застрахован от глупых поступков. Возраст не тот.       Выпив чая в тишине с одним пирожком, который еле затолкал в себя, Миша пошел к женщинам, потому что иначе нельзя. Обидятся, что тот ушел отдыхать, а лечь хотелось. Наверняка у родителей Ксюши дом полон забот после зимы. Тут починить, там порубить, где-то что-то проклеить. Вот Миша и вышел на задний двор, чтобы застать мать Ксюши и саму жену под яблонями за столиком. Они сидели, грызли семечки и что-то тихо обсуждали. И стоило Мише выйти из дома, сразу затихли и улыбнулись. А когда мужчина подошел к ним, сразу начали обсуждать его, будто Миши и не было в области зрения. Тетя Маша спорила с Ксюшей по поводу образа жизни Миши, а сам Михаил, как главный в мире подкаблучник, сидел и выслушивал это, потому что понимал, что открой он рот и скажи что против перед тещей — беды не миновать.       И разговоры все те же: служба, командировки, курение. Не закодируйся Миша, и алкоголь бы обсуждали. Ксюша пыталась защитить мужа от нападок своей матери, но под конец, под ее гнетом, начала со всем соглашаться. Чтобы Миша курить бросил, как минимум в первые два годы не лез куда не положено и перешел на более легкую версию службы. Будто такая была. И как погано было слышать, что он не такой, каким его хотели видеть люди вокруг. Вроде уже и темы привычные, но теперь они били как-то иначе. Глубже и больнее. Заставляли болезненно хмуриться, вспоминать детство, погружаться в него, вспоминать моменты со службы и ненавидеть самого себя. Что даже для жены он не такой, каким должен быть. И должен ли?       Он ведь герой. Почему никто ни во что не ставил то, кем он являлся? Служба его — говно. И он говно, раз любит ее.       Мише просто хотелось с кем-нибудь поговорить. С кем-то, кто его знал, кто бы выслушал и помог, при этом не сказав ничего обидного в сторону мужчины. Михаил хотел все того же — понимания. Несмотря на внутреннюю жестокость и холод, сердце тянулось за любовью и заботой. И не к кому-то, кто мог бы согреть на день, а к тому, кто смог бы обхватить его мягко и греть долгое время, не давая соскакивать с ритма и обливаться кровью.       И когда глаза начало жечь от слез, которые стремительно их застилали, Миша понял, что самое простое, что он мог сделать, чтобы не разбираться с осуждениями и исходом своих поступков — это умереть. Жить в целом уже не очень-то и хотелось. И откуда такая хандара, он даже не думал разбираться. Наверное, после осознания своей жизни и взгляда на ее итоги. Еще и Ксюша с ее матерью подливали масла в огонь.       — Родной, все хорошо? Что-то случилось? — закудахтала Ксюша, заметив, что с мужем начало происходить что-то неважное. Зато тетя Маша нахмурилась, собрала шелуху от семечек в карман домашнего платья и ушла, не сказав ни слова. Наверняка для нее мужчина на грани слез был жалким зрелищем, о чем она не забудет потом поговорить с Ксюшей или с самим Мишей. — Мишут, все нормально?       Стоило ли говорить Ксюше, что не так? О том, что именно тяготило мужчину. Какой шанс, что на сей раз она сможет его выслушать? Она даже про руку ничего не спросила, хотя травма была на лицо, что на предплечье, что на кисти. Она жена, но она всегда воротила нос от проблем мужа, словно его проблемы не имеют значения или выдуманы. Какой он мужик, если у него могут быть проблемы? Он должен с ними справляться на раз-два. А то, что порой ночами он просыпался, глотая воздух из-за кошмаров — это из-за алкоголя. Побочные эффекты прекращения употребления и остатки прошлой вредной привычки.       Проблемы на службе — с нее можно и уйти. Миша устал — ночью надо спать нормально, а не телевизор смотреть. Заболел — надо нормально отдыхать. Что-то мучает и не дает нормально жить — это нужно держать в себе и справляться самостоятельно, потому что мужские проблемы не для женщин. Все свои горести мужчина должен проживать внутри себя. Только вот что делать, когда внутри уже не было места тихим переживаниям? Стоило ли молчать дальше, когда хотелось, чтобы такой родной и близкий человек, как жена, понял и поддержал?       Мише стало тяжело жить. С чем бы то ни было. С прошлым, настоящим и будущим. Ему тоже было страшно, он много где ошибся и много за чем стремился, чего в жизни еще не получал. Он тоже человек, которому может быть плохо.       — Миш, поговори со мной, ты чего расклеился? Что случилось? — и потрясла за плечо, привлекая к себе внимание.       — Я просто, — неуверенно начал Миша и затих, шмыгнув носом. Посмотрел на Ксюшу и увидел в ее глазах то, что побуждало говорить дальше и то, что в то же время заставляло думать об отступлении. То, что было всегда, когда Миша пытался чем-то поделиться: желание закончить разговор побыстрее. Но вдруг сейчас не так? Вдруг сейчас все иначе, и Ксюша действительно хочет выслушать мужа? Он ведь на грани слез и не просто так.       — Ну?       Миша жадно втянул носом теплый воздух перед тем, как наконец-то заговорить.       — Я запутался, — признался он и опустил взгляд на деревянный старый стол, у которого давно облупилась краска. — Мне сложно в последнее время. Страшно.       — Миш, мы на природе, — хихикнула Ксюша, даже не собираясь слушать о том, что ей могли сказать в дальнейшем. И Миша сдался, навсегда закрывая рот для подобных откровений к кому бы то ни было. Они живут внутри него и умрут вместе с ним. — Две недели отдыха! Все будет хорошо, ты чего? Идем лучше в дом, отца моего разбудим и вместе все погуляем, а?       Чмокнула в щеку, игнорируя влагу на глазах мужа и убежала в дом, сбегая от разговора, ответственности за чужую жизнь и правды. А Миша, как только жена сбежала, зажмурил глаза, позволяя всего одной слезе скатиться по щеке, после чего встал и ушел с территории дома.       Внутри бил такой мандраж, будто его вот-вот стошнит. Мише было страшно и тошно. Смерть дышала в затылок, и он не знал, как сбежать от этого ощущения. И только в конце дачного поселка, где кончалась разбитая проселочная дорога, сел под деревом и расплакался, сразу ненавидя себя за эту слабость, но ощущая, как становится легче. Слезы текли и избавляли от части той тяжести, что тянула вниз. Лишали сил ощущать боль и опустошение. Делали, если не хорошо, то «никак» с ноткой «нормально». И Мишу это устраивало. Не гнетущее опустошение, а простое и извечное «никак» без намека на скорую бурю. Поэтому, когда слезы перестали течь и высохли, Миша встал и пошел обратно в дом родителей Ксюши.       Что это было, он не думал. Слабость, желание организма и психики высвободить наконец-то половину того, что не давало жить. Могло быть все. Но то, что он расплакался под деревом от невозможности справляться с самим собой, заставляло его стыдиться себя и своего поведения. Это было нужно, но это было жалко даже для него.       Никто не заметил отсутствия мужчины в доме, а если и заметил, то промолчал. По крайней мере его воспаленные глаза нельзя было скрыть, и люди вокруг то и дело подозрительно поглядывали на него, а вечером он случайно услышал обрывок разговора матери Ксюши с самой Ксюшей, что с Мишей что-то не так и что именно с ним не так. Ответов от жены Миша не стал дожидаться. Прошел мимо как ни в чем не бывало, чтобы выйти покурить и понаблюдать за закатом солнца.       Пока он находился на даче Ксюши, не становилось ни хорошо, ни плохо. Все просто было. Серым, прохладным, лишенным вкуса и радости. Миша существовал и даже не старался начать ощущать вкус жизни. Картонно улыбался, сухо говорил Ксюши о любви и также холодно обнимал ее, больше не задерживая руки на ее теле дольше необходимого. Все вокруг было приторно никаким, от этого и не хотелось стараться вновь что-то делать. Только мысли то и дело подъедали кору головного мозга, напоминая мужчине, что ему нужно взять себя в руки, чтобы окончательно не похерить свою жизнь. Что счастье с Ксюшей в его руках. Если он не приложит усилий, все так и будет серым и холодным. Ему нужно как-то двигаться в сторону семейного счастья. Ксюша его любит. Или делает вид, что любит, чтобы не остаться одной.       В этом Миша перестал разбираться.       Рыбалка со стариком, каждодневные пирожки старухи, от которых уже блевать тянуло, счастливая Ксюша, горячее солнце в небе и тлеющие угли любви к пацану, которого Миша никак не мог отпустить. И вечерами, выкуривая в одиночестве сигарету, часто вспоминал о нем, кажется, находя хоть что-то хорошее только так. В воспоминаниях о чужом взгляде и тихой, почти немой заботе. Михаил был безнадежным, если дело касалось малого.       Через неделю Ксюша приказала Мише бросить курить, потому что от запаха сигарет ее начинало тошнить. Миша пообещал бросить, даже не думая возникать, чем заслужил поцелуй в обе щеки и слова, что его очень сильно любят. Еще через пару дней он заболел, перегревшись на солнце, пока ставил матери Ксю парник. Слег с температурой и ознобом и едва мог принять заботу и волнение Ксюши, которая искренне переживала за мужа, хлопоча рядом с ним как с умирающим. Миша молча смотрел на нее, принимал примочки на лоб, таблетки и не понимал, как принимать любовь человека, к которому он не мог испытывать ничего подобного? Ксюша то обнимет, то поцелует, то ляжет рядом, положив голову на плечо, то решит любовью заняться. А Миша как загнанный в клетку зверь ел то, что дают, не имея возможности сбежать.       Отпуск превратился в каторгу, где Михаил уставал сильнее, чем на службе.       А через две недели, когда он наконец-то вернулся домой, появилось стойкое и сильное желание кого-нибудь убить. И как только он, наконец, в одиночестве выспался, с утра позвонил Антону и в следующий его выходной, встретился для тренировки. Отдохнёт, отвлечется, позанимается чуть-чуть. И там, когда Антон пытался собраться перед повторным спаррингом, чтобы окончательно себя измотать и испытать, Миша признался ему в том, что ему жизненно необходимо спустить пар на кого-то из живых существ. Избить, убить — неважно. И спарринг с Антоном не делал легче.       — Чего? — удивился запыхавшийся Антон, убрав прилипшую прядь черных волос со лба. — Тебе нормально или перегрелся?       Миша покачал головой, отрицая все сказанное Антоном. Прошел к пню в лесу, где они нашли полянку для тренировок, взял бутылку воды и жадно сделал несколько глотков. Все тело ныло после спарринга с Антоном, и голова соображала все хуже. Антон как питбуль — выносливый и сильный. А себя к кому причислить Миша уже не знал. К мопсу только если. Неуклюжий, толстый и уродливый.       — Ладно, ничего, — выдохнул Миша и повернулся к Антону.       Отчего ему казалось, что Тоха поймет, Михаил сам не понял. Будто если товарищ один раз принял во внимание состояние и слова Миши, то он все сможет принять. Но на деле все оказалось не так. Спасибо еще, наверное, что по поводу отмены развода он молчал, просто приняв эту новость с теми неприятными словами, что Миша — придурок. Да и Михаил не поднимал больше этой темы. Он вообще зарекся говорить c кем-либо о своей семейной жизни. И так тошно в браке, чтобы еще и обсуждать его. И что делать, чтобы стало хорошо, он не знал. Руки опустились на улучшение, и они не поднимались даже для того, чтобы окончить свои мучения разводом. Михаилу было просто плевать. На все в своей жизни. И Антон это явно замечал, но тактично молчал. Впрочем, как обычно.       — Миш, что опять не так? — со вздохом пожал плечами Антон, разминая запястья и шею. — На тебе лица нет. Ты даже не бьешь, а… гладишь скорее.       — Извини, Тох, — сразу ответил Миша и поднял взгляд на Антона, что стоял не так далеко и внимательно следил за Михаилом. Мокрый, уставший, раскрасневшийся, блестел на солнце от пота, даже шорты были мокрыми. Крепкий, жилистый, рельефный, не то, что Миша, что давно забил на свое тело.       Было странно понимать, насколько они с Антоном были разными. Просто черное и белое. И если судить по цвету волос, то истинно так. Блондин против жгучего брюнета, чей цвет волос почти поглощал свет. Миша толстел, а Антон крепчал на глазах. Миша позволял собственной жизни утекать сквозь пальцы водой, а Антон делал все, чтобы взять ее в кулак. Миша стал слабым и жалким, Антон же казался тем, на кого можно опереться. На кого Михаилу хотелось опереться. Товарищ становился тем, на кого он вообще хотел быть похожим. И сколько у них разницы в возрасте? Пять лет?       — Миш?       Михаил поморгал и слабо усмехнулся.       — Все нормально…       — Тогда бей, — и встал в стойку, готовый принимать удары и уворачиваться. Всегда, гад, давал Мише шанс нанести удар первым, будто это что-то могло бы изменить. Это Миша всегда на лопатках в паре с Тохой, даже будь у него оружие. Антон действительно будущая элита.       — Я устал.       — Устал? — рассмеялся Антон. — Не ты до этого ебался полчаса с кроссом и силовыми упражнениями. Давай. Вставай, — и кивнул на место перед собой.       Миша закрутил крышку у бутылки, поставил ее обратно на пень и подошел к Антону, чтобы отстоять против него еще один раунд и при этом остаться в живых. Бока уже были отбитыми, и плечо ныло, которое Антон чуть не выдернул из сустава. И когда Михаил встал перед товарищем и взглянул на его сосредоточенное лицо, он понял, что дела в его жизни и ощущение бесконечного одиночества хуже, чем он предполагал. Антон вдруг показался ему отличным мужиком ни где-то снаружи, на кромке головного мозга, а внутри. Ровно там, где обычно жжется при волнении и жажде. Из-за его заботы, внимания и будь оно проклято, но понимания в том или ином случае. И подобное страшное ощущение без воли мужчины на то, вынудило Михаила открыть рот и признаться в том, с чего начался весь этот пиздец, которому он позволил случиться и к которому сам приложил руки. Будто признание сможет решить все эти проблемы. И Антон в этом поможет. С влюбленностью, апатией, желанием убить кого-нибудь или себя, с Сашей.       — Я влюбился, Тох…       Антон опустил руки и выпрямился, изумленно выгибая черную бровь. После опустил взгляд на примятую траву под ногами, нахмурился, поджав губы, и поднял взгляд обратно на Мишу, больше не выглядя ни суровым, ни задумчивым. Скорее расстроенным.       — Поэтому решил отложить развод до лучших времен?       Миша плюхнулся прямо на траву, даже не зная, что говорить. Он это начал, а как продолжать не знал. Не говорить ведь Антону прямо, что это не какая-то красивая девушка, а парень? И тоже не какой-то там, а тот, которого Антон знал. Малой, которого Михаил старше на двадцать один год. Антон не сможет подобное понять и принять. Кое-что выше любых связей, особенно в мужском понимании. Да, Антон принял новости о том, что Миша бывший насильник, но это даже в понимании самого Миши — другое. Насилие — это одно, а чувства — совершенно иное. Что-то запретное, особенно, если они касались пацана, а не девушек.       — Ну, там не выгорело ничего, — хмыкнул Михаил задумчиво, в который раз вспоминая ту ночь вместе с Сашей и их первый и последний поцелуй. Все еще приятный в мыслях. — Все… сломалось. Я все разрушил.       — Из-за этого ты такой? — тихо спросил Антон и сел рядом, едва касаясь своим коленом колена Михаила.       — Наверное, — признался Миша. — Я, если честно, уже не знаю, что из моей жизни правда и верно, а что нет. Влюбился как пацан!       Антон молчал. Вырвал травинку, смял ее в пальцах и откинул, после чего сделал то же самое с другой травинкой. Он нервничал, и Миша не понимал от чего. И из-за того, что нервничал Антон, нервничал и Миша. Будто он опять все делал не так.       — Извини, что опять тебе все рассказываю, — покачал головой Миша, прогоняя из нее ненужные мысли и желание поделиться своей жизнью. — Я… Не вывожу уже, наверное. Хочется, чтобы кто-то еще знал.       — Кто это? — тихо и спокойно спросил Антон и посмотрел на Мишу, сжимая в пальцах пучок травы, которую вырвал с корнем. И Мише показалось, что дай он неверный ответ, Тоха размажет его по корням деревьев. Он звучал спокойно и собранно, но выглядел Антон очень напряженным.       Миша сглотнул, не зная, врать или нет. Взгляд и требование товарища вогнало в ступор. Словно ответ товарищу был чертовски важен.       — Миш…       Михаил продолжал молчать в то время, когда все еще хотелось, чтобы хоть кто-то знал о нем абсолютно все и не ушел. Но также было страшно потерять Антона, как и Сашу. Миша боялся опять отступиться и лишиться последнего, что приносило покой. Хорошего друга. Свят-то так и не позвонил ни разу за эти три недели.       — Ладно, не хочешь говорить — не надо, — вздохнул Антон и встал, выкидывая из пальцев смятую траву. И как только он сделал шаг, Миша открыл рот, выплевывая из себя правду как уголь.       — Это малой Саня.       Антон замер, как замер и мир вокруг Миши, что в миг стал холоднее обычного. И сколько это длилось, мужчина не знал. Сидел в ступоре, смотрел на черный затылок и просто ждал, понимая, что в стремлении лучшего он опять сделал неправильный выбор. Он опять облажался и разрушил остаток спокойной жизни с последними крупицами взаимопонимания и опоры.       — На сегодня все, — холодно и твердо сказал Антон, снимая мир с паузы. — Спасибо за помощь.       Прошел к футболке, что висела на суку, подобрал возле корней свою спортивную сумку и пошел на выход из леса, даже не обернувшись к другу. Или, вернее сказать, к бывшему другу. И как только Антон скрылся из поля зрения, Миша упал на траву и закрыл глаза.       Это было самое глупое признание, которое не только разрушило дружбу с Антоном, но также в будущем могло лишить Мишу работы. Михаил же не понимал, что он делал. Ему нужна была помощь и он слепо искал ее.       Остоебала ему эта жизнь. Не умел он ее жить. Каждая попытка неудачная. Каждый выбор — неправильный. И казалось, хуже уже и быть не могло, но вечером, когда он вернулся домой, у него опять случился срыв, после которого он напился, слег с головой и ощутил неподконтрольное желание ёбнуть себя, чтобы окончить эту болезненную агонию в поисках счастья.