Бездомный снаряд

      Когда Миша ушёл к остальным, Саша встал и, дойдя до набережной, облокотился о парапет и наконец-то позволил себе немного слёз, потому что боль и ревность внутри были настолько сильными и горячими, что держаться не было сил.       Хотел бы он сказать, что это конец и надежды больше не было, только продолжал внутри себя ощущать ту самую тусклую искру, которая не давала окончательно сдаться и забыть Михаила навсегда. Она раздражала, злила, от неё хотелось как можно быстрее избавиться, и в то же время Саше очень хотелось, чтобы она вновь стала большой, и заставила его бороться за эти обречённые и невозможные отношения. Потому что он будто бы был не готов забывать Мишу. Не сейчас. Он только начал любить его.       Утерев слёзы со щёк тыльной стороной ладоней, Саша нервно и тяжело вздохнул. Что делать с болью внутри он не знал, но решил её пока не замечать — разберётся позднее. Он на встрече с батей, куда идти не хотел, ему нужно тут сохранять холодное лицо и хладнокровие, чтобы не было вопросов и разговоров с отцом потом. А если ещё Миша заметит слабость парня, то пиши пропало. Уж с кем, но рядом с ним Саня поклялся себе быть сильным и спокойным. Михаил не должен знать, что ему плохо. Он не должен будет узнать, что Саше больно от происходящего. Он сильный. Он справляется. Он не ребёнок.       Пройдя чуть вперёд вдоль реки, чтобы успокоиться и чуть протрезветь, Саша повернул обратно. Прошёл в тень от деревьев, куда не попадали лучи от фонарей и гирлянд, в очередной раз шмыгнул носом, чувствуя, что всё внутри постепенно замирает в спокойствии, и только потом, когда понял, что готов вновь видеть мужчину, уверенным шагом пошёл ко входу.       И сразу остановился, когда из здания вышла Ксюша, вытягивая за собой за руку и своего мужа.       Саша спрятался за ствол дерева и, понимая, что это выше его сил, выглянул, чтобы посмотреть на сладкую парочку, что встала рядом со входом и обнялась. Глупо было прятаться, глупо было следить за ними, но будто какая-то садомазохистская частичка требовала этого.       — Или это из-за моего нового положения, или что, но… воняешь сигаретами, Миш, — хихикнула Ксюша и вывернулась в руках мужа, чтобы встать к нему спиной и окинуть взглядом веранду рядом и набережную впереди.       — Ты и раньше на меня ругалась, что воняю, ничего нового, — хмыкнул мужчина и положил подбородок на макушку жены, сцепив руки на её животе, отчего у Саши всё кинулось вниз. — Но я даже не представляю, какой стервой ты будешь месяце так на… шестом!       Ксюша опять засмеялась, и Саше захотелось поднять с земли камень и заткнуть девушку им, или метнув ей в голову, или вбив его прямо в глотку. Причём желание было таким сильным, что Саша непроизвольно начал искать камень глазами, опустив взгляд.       — Клянусь, Миш, я попытаюсь быть адекватной…       Михаил промолчал, и Саша опять поднял на них тоскливый взгляд. Всё, чего он хотел, это оказаться на месте Ксюши. Без ребёнка в утробе, конечно, но чтобы вот так же стоять в обнимку и молчать. Миша сзади, большой, тёплый, любящий, а Саша —спереди, в уюте и безопасности рядом с ним. Любимый и только его.       Слёзы опять перекрыли доступ к кислороду на несколько секунд. И вместо того, чтобы уйти и не мучить себя, Саня продолжал стоять и наблюдать за парочкой. Как Ксюша голову откинула на грудь мужа, как Миша опять в макушку её любовно поцеловал и начал поглаживать большим пальцем низ её живота. Ровно там, где должен был развиваться плод.       Саша закрыл глаза и прислонился спиной к стволу дерева. Повезло Ксюше с мужем. Любящий, заботливый, красивый, сильный. Саня ей так сильно завидовал и так сильно ревновал Михаила, что было плохо. Физически плохо. Всё внутри жгло. Парень никогда бы не подумал, что сможет ревновать и любить кого-то так сильно. Особенно мужчину. И как справляться с этими эмоциями не знал. Ему казалось, что они сильнее него. Ощущение, будто ещё секунда и Саня сорвется.       — Выглядишь грустным, — вновь услышал Саша и открыл глаза. — Как только я сообщила тебе о беременности, ты… изменился, Миш…       Следом раздался тяжёлый мужской вздох.       — Честно?       — Конечно, честно…       — Переживаю, что не смогу дать тебе того, что ты будешь заслуживать, и в чём нуждаться. И что я буду плохим отцом и плохим мужем.       Сев на землю, Саша закрыл лицо ладонями, стараясь держать себя в руках, в то время как грудь разрывало от множества сильных эмоций.       — Никто не рождается хорошими родителям, ну ты чего? Ими становятся. Все ошибаются, всё приходит с опытом. Главное стараться и хотеть. Мы тоже будем ошибаться, но мы обязательно справимся…       — Всё равно страшно… Финансы, воспитание, здоровье…       — Я попробую работу найти, чтобы в декрет уйти и тоже хоть какие-то деньги получать. Моя мама нам будет помогать, подсказывать. Мне тоже страшно, дорогой…       Саше тоже было страшно, только сказать ему об этом было некому. Неоткуда было помощь получить, некому поплакаться. Он один, и от этого одиночества в своей боли, начал уставать. А смотря на этих двоих — тем более. Как вообще можно было стойко смотреть на любимого человека, который любил другого? Саша не умел. И пока Михаил был рядом с Ксюшей, не смотрел на них. С него хватит. Эти касания, любящие взгляды, нежности — больно. И Ксюшу, что не была ни в чём виновата, хотелось удавить. Саше от этого тоже было плохо. Она ведь даже ничего не знала. И если у них будет ребёнок, значит они…       Покачав головой, Саша встал и вытер одинокую слезу со щеки. С него хватит мыслей, страданий и надежды. Он устал. Ему больно. И что делать с болью, он не знал. Но решил, что терпеть её он не намерен. Поэтому, взяв волю и последние силы в кулак, пошёл в кафе.       Прошёл мимо Миши и Ксюши, что молча его пропустили, быстро отыскал отца и с его помощью уехал домой на такси, а следующие два дня пребывал в знакомом ощущении полной безнадёги и унынии. Только под конец второго дня появилась непонятная озлобленность на весь чёртов мир. Лера уехала на неделю с отцом в связи со смертью своей бабки. Похороны, разборки с имуществом, её не было в городе, Саня был один, а друзья из школы не могли бы ему помочь. И он, не понимая себя, ходил по квартире как зверь в клетке. Из угла в угол. Не хотел гулять с Зимой, не хотел смотреть фильмы. Внутри было столько напряжения, что вероятности того, что он взорвётся, было больше, чем вероятности того, что он возьмёт себя в руки и успокоится как взрослый человек.       Ксюша, её беременность, Михаил рядом с ней — воспоминания напильником ездили по нервам. Саша не мог прекратить вспоминать об этом, не мог отпустить ситуацию и Михаила. Он думал о нём как зависимый и ненавидел самого себя. Ведь вроде как было легко несколько дней назад. Саша почти смирился с тем, что всё безнадёжно, почти позволил себе начать думать о другом своём будущем, о Лере, например, как тут информация о беременности Ксюши, что должна была напрочь стереть все надежды и убить любые силы, сделала всё наоборот. Она разожгла Сашу.       Он был зол на девушку, на Мишу, на себя, что позволяет себе убиваться из-за какого-то мента. Саша ведь не такой. Ему никогда не были интересны отношения, тем более с парнями. А тут мысли о мужском теле делали с ним что-то невообразимое. А если вспомнить как широкие ладони ложились на тонкую талию девушки, то Саша сразу превращался в демона внутри себя, что хотел только сжигать всех, кто стоял у него на пути. И, самое главное, себя, потому что он себя не узнавал. И что это? Отчаяние? Что-то внутри напоминало ему о минувших временах жестокости и агрессии, когда неоткуда было найти понимания, спокойствия и защиты. Когда внутри был сплошной страх и уязвимость, которую приходилось охранять от людей вокруг. И что теперь хотелось защитить? Что хотелось не замечать, чтобы научиться жить в прежней гармонии с самим собой? Любви или ревности?       Будто бы до того дня, когда он увидел Мишу с Ксюшей, всё было легче. Будто бы просто любить легче, чем любить и ревновать одновременно.       Вечером, уже после прогулки с Зимой, Саша решил пробежаться в одиночестве, чтобы в темноте вечерних летних улиц старой Москвы привести свои мысли в норму. Оделся удобнее, взял телефон, вдруг Лера напишет, и сразу побежал, как только вышел из подъезда. Думал, что если он изведёт себя, то будет легче. Словно усталость поможет ему организовать порядок в голове или хотя бы уничтожит безумное напряжение, словно Саша был неисправным щитком или оголённым проводом.       Он не хотел бегать по знакомым тропинкам, поэтому побежал туда, где ещё не был, игнорируя людей вокруг, машины и дороги. Не дожидался зелёного света, если не было транспорта, перебегал так, дабы не терять ритм, не замедлялся, если было много людей, например, в подземных переходах и на светофорах, а там, где было пусто, наоборот сильно ускорялся, чтобы быстрее себя измотать и прийти наконец-то к душевному покою. Только вот сколько бы он не бегал, усталость будто бы не приходила, а легче не делалось, даже наоборот — раздражения становилось больше.       Когда в горле пересохло, Саша решил зайти в магазинчик, пока он ещё работал. Достал из сумки на поясе пятьдесят рублей, переводя дыхание выбрал напиток, что стоял в холодильнике и, зацепившись глазом за старую-добрую «Колу», пошёл к кассе. Только вот стоило сделать пару шагов, как увидел рядом с ней двух человек не славянской внешности: девушку и парня. Парень был в чёрной ветровке, с чёрными волосами и чёрной бородкой без усов, а девушка, почти полностью замотанная в чёрную ткань, была с белым платком на голове. Они стояли, тихо обсуждали между собой что-то не на русском, удерживая в руках два пакета крупы разной марки. Парень вдруг на повышенных тонах начал указывать на один пакет, а девушка молча держала другой. И Саша, слушая незнакомую мерзкую ему речь, ощутил внутри себя знакомый ледяной укол страха и отторжения. Причём такой силы, что на миг потемнело перед глазами.       — Это Россия, и говорят тут на русском, — сказал парню, подойдя ближе и толкнув его плечом, чтобы он отошёл от кассы и не задерживал других. Потом положил пятьдесят рублей и сказал спокойной продавщице, что ему баночку холодной «колы».              Парень рядом на какое-то время замолчал, а Саше вопреки здравому смыслу хотелось, чтобы он продолжил говорить на своём свином языке. Даже сердце в груди, которое только успокоилось после пробежки, начало долбить так, словно он опять побежал, кинув в этот рывок всю свою скорость и силы.       — И чё замолчал-то? — заговорил сам, забирая холодную баночку и сдачу. Мелочь и бумажки в десять рублей убрал в сумку. Баночку сжал в пальцах, а сам повернулся к парню и его девушке. — Тут Россия, я непонятно выразился? Или ждёшь, пока я уйду, чтобы продолжить? — Саша не понимал, чего он добивался, но остановиться не мог. Даже пальцы, кажется, подрагивать начали из-за напряжения и желания выплеснуть его хоть куда-нибудь.       — Я нэ панимаю, чего ты хочещь от мэня? — спросил парень и невинно пожал плечами. — Мы крупа купить пытаэмся.       — А вдруг теракт обсуждаете? — хмыкнул и посмотрел на девушку, что прижала к себе пакет с крупой. Что там вообще было? Перловка? Или она что-то прятала под ним? Например, живот, который сразу напомнил Саше о Ксюше и потом подсказал то, до чего он мог ещё доебаться. — Что у неё под тряпками? Взрывчатка? Ща зайдёте в ТЦ рядом и разнесёте его к хуям?       — Молодой человек, — вступилась продавщица. — Вы купили себе, что хотели? Вот и идите дальше, куда шли.       — А я не с вами разговариваю, — спокойно ответил ей Саша, не сводя взгляда с карих глаза парня под густыми бровями.       Тошно. Мерзко, страшно и так злобно, что кровь в лаву превращалась. От этого было почти больно.       — Ты что, больной? — усмехнулся парень и положил пакет с крупой на верх прилавка с мясом. — Иди куда шёль, не нада маю жину трогать.       Саша сильнее сжал баночку в руке. В глазах будто на мгновения становилось темно. Он не отдавал отчёта своим действиям и желаниям.       — Пусть покажет, что там ничего нет, и я пойду, куда шёл. Или мне ментов вызвать, пусть они её раздевают? Ооо, они её разденут…       — Ты слышал?! — поднял голос парень и сделал шаг к Саше, расправляя плечи. — Это я тэбя сийчас раздену! Жина маю не трощь!       — Меня напрягают её тряпки, под которыми может быть что угодно. Пусть одевается по-человечески.       — Эээ, бля… Всё… Пэзда тэбе.       Как Саша поднял руку с банкой и разбил её о висок парня, он не понял. Вообще не уловил в себе желания на это действие. Не уловил то, как начал поднимать руку. Зато прекрасно понял, как захотел изуродовать это ебало перед собой. Почти как у того, кому однажды сунул перо в бок. И даже кровь, что потекла из разрезанной острой гранью лопнувшей банки щеки, не отпугнула парня, а наоборот разожгла животный голод. А когда парень упал, Саша сел на него и начал вбивать в него кулак, игнорируя визги и вопли вокруг.       Мужики, что вбежали в магазин на крик, сняли Сашу с парня и уложили рядом, прижав к полу. Вызвали ментов, скорую, связали Сашу верёвкой, которую принесла продавщица, а Саня и не думал сопротивляться. После того, что он сделал, стало наконец-то пусто внутри. Так хорошо, спокойно. Даже холодно. Ни страха, ни усталости, ни боли — абсолютная пустота.       Менты, что приехали на вызов, приняли Сашу без особого рвения работать. Даже наручники не стали надевать. Сняли верёвку, молча сунули в машину и поехали в отделение, а там, так же не следя особо за парнем, сунули его за решётку, где воняло ни то блевотой, ни то мочой. Спасибо, наверное, что соседей не было. Хотя Саня был в таком состоянии, что было бы плевать и на них. Он просто сел на середину скамьи и уставился на дежурного перед собой.       Через полчаса молчания ему принесли отобранный телефон для звонка, как того предполагал закон. Ни допросов, ни вопросов, ни презрения. Только усталость на лицах служивых и желание поскорее уйти домой, даже если они только пришли.       Саша, конечно, позвонил отцу. Сказал, что так-то и так-то: избил очередного чечена, не сдержался, вспомнил Олесю, сорвался. Разбил ему лицо, порвал щеку, теперь вот сидит в отделении у чёрта на рогах со статьёй, что дышит ему в затылок.       От Святослава был только тяжёлый вздох и слова, что он что-нибудь придумает. Ни упрёков, ни злости. Будто окончательно привык к своему сыну, даже если подобных выходок давно не наблюдалось. Или простил его именно из-за этого. Ещё и поверил. Про Олесю и что нервы сдали.       Саша вернул телефон и, выпрямив спину, продолжил без каких-либо мыслей сидеть и ждать приезда отца. Документов у него с собой всё равно никаких не было. Да и личность служивые не спешили выяснять. Они выглядели так, будто сами думали выпустить пацана даже с его возможной статьёй.       Несмотря на отсутствие мыслей и пустоты в голове, было одно: ощущение, что жизнь будто бы сломалась по всем фронтам. Девушек он любить не мог, зато любил мужчину со всеми вытекающими мужской жизни; не знал, кем он будет, не умел жить обычную жизнь, не мог отделаться от ненависти и страха к чёрным, что будет мешать и дальше. И вместо того, чтобы поговорить с кем-нибудь, Саша искал облегчения в истощении и драках, о которых почти забыл.       Наверное, было бы проще быть преступником. Это легче, чем быть нормальным, К жизни бандита, нациста и скина он привык. Он знал, что его может ждать там, видел вытекающие, знал, что делать — это легко. Самое сложное, быть обычным. Саша бы никогда не подумал об этом, если бы не мусарня и не пустота в груди. Если он нормальный — он угасал. И даже внезапная влюблённость к Михаилу будто бы пыталась вытолкнуть парня из нормальности, в которой он начал увязать.       Ещё через полчаса один из ментов принёс ему пластиковый стаканчик с водой, который протянул через клетку. Его Саша принял, потому что в горле всё ещё было сухо. Потом принял пластырь и перекись, чтобы обработать себе кулак, который поранил о банку и лицо неприятеля. То, что его точно выпустят — было ясно. Иначе бы ни воды он не получил, ни первой помощи. Оставалось только ждать дальше Святослава, который сегодня работал и работал в ночь.       Но приехал совсем не он. Когда Саша почти засыпал, устав корить себя за неумение быть обычным, пришёл Михаил. Ворвался в помещение, как таран и, кивнув дежурному, вышел.       Саше оставалось только тяжело вздыхать от такого поворота событий, но противиться течению жизни он не хотел. Сил всё ещё не было и вряд ли они сегодня появятся. Пустота — то, что будет преследовать его весь вечер и ночь. Миша, Хуиша — плевать вообще. Даже если Михаил приехал с женой, это не тронет Саню.       Кажется.       Саше отдали личные вещи и молча выпустили из здания. И как только он вышел, вновь увидел Михаила возле своего внедорожника. Он стоял, курил, облокотившись о бампер. На нервах весь, в чёрной футболке под стать своему УАЗику и темноте вечера. Саша не хотел сбегать, не хотел идти домой, не хотел вообще ничего. И перспектива просто покататься в машине казалось наиболее приятной из всех. И вряд ли Миша будет читать моральные речи парню. У них теперь не те отношения для подобного.       Поэтому Саша молча подошёл к машине и так же молча сел в неё на переднее сидение. Пристегнулся, отвернулся к окну. Потом сел Миша, завёл машину, проигнорировал ремень безопасности и поехал прочь от отделения в полной тишине.       Кажется, Михаил всё понимал. А ещё это был самый лёгкий уход от ответственности, который только был у Сани.       Саша следил за огнями Москвы, следил за пешеходами, поглаживал отбитые, липкие от колы костяшки и думал, что делать завтра. Лера приедет только через три дня, что делать всё это время? Как выживать? Стоит ли ей рассказать о своём прошлом, поделиться той болью, что никак не могла утихнуть окончательно и испариться из жизни парня. Да и была ли она виновата в том, что произошло в магазинчике или что-то другое? То, что Саша решил игнорировать в себе и прятать под маской безразличия и смирения.       — Парню четыре шва наложили. У него сотрясение и зуб выбит, — заговорил Михаил. Саша и глазом не моргнул. Внутри только безразличие. К парню тому, к Мише, к тому, что будет ждать самого Саню в ближайшем будущем.       — И?       — Что и?! — возмутился Миша, продолжая ровно вести авто. — А если бы ты его убил?       Саша почти хмыкнул от подобных слов. Убил, конечно же…       — И… Как ты помнишь, если помнишь, я уже пытался убить чурку, — фыркнул устало и удобнее устроился на сидении. Кажется, моральным речам быть. Саша недооценивал желание Миши проучить ребенка.       — А ты этим гордишься, да? Вот это герой растёт! — завёлся Миша, и Саша закатил глаза. — Я вот точно помню, как ты мне говорил, что ты не такой. Не убийца и вообще убийства презираешь. Или солгал?       — Люди меняются…       — Меняются… — невесело усмехнулся Михаил, повторив за пацаном. — Я думал, что ты завязал с этим. Значит, люди не меняются, Саня…       — Тебе-то что? — пожал он плечами, совершенно не желая говорить. Но внутри было всё ещё столько холода, что плевать. Говорит он, молчит — одинаково. Мише на эмоции его не пробить. Саня устал от него и от своей любви к нему. Ревность его, кажется, окончательно сожгла.       — Мне-то что?.. — опять усмехнулся Миша. — Да просто если ты станешь таким же подонком, как и твои бывшие дружки, то я больше и глазом не моргну. Упакую тебя, как и их. Жёстко и навсегда. Это моя работа.       — Пакуй.       Миша притормозил и медленно свернул на большую трассу. Кажется, они едут далеко не домой к Саше, но вопросов он не задавал. Плевать куда едут. Саша смотрел в окно и расслаблялся от того, что происходило за ним: как менялся пейзаж, как мигали огни фонарей, проносились другие автомобили.       — Я не понимаю, чего ты добиваешься? — всё не унимался Михаил. И в голосе было столько непонимания, волнения и раздражения, что Саше было почти смешно. То им лучше не общаться, то всё вот это. Может, самому Саше легче Мишу на хуй послать? Может, тогда легче станет? — Моего внимания?       Саша промолчал, ощущая, что вдруг начал просыпаться. Он не хотел трогать эту тему. Табу. Точно табу. Он не мог. Пусть он и холоден снаружи, но внутри от подобных вопросов всё оживало. Усталость, боль, жар от любви. Саша не хотел вновь это ощущать, ему ведь только стало хорошо, но как заткнуть Мишу, он не знал.       Свернув с трассы на неосвещённую дорогу, Михаил снизил скорость и тяжело, громко вздохнул. В тишине ехал дальше, поддал газа, когда пошёл подъём в горку, отпустил педали на склоне, закурил, не предложив Саше. Разговор будто бы был закончен.       — Ты чего добиваешься? — повторил он вопрос спустя будто час, петляя по одинокой дороге в никуда. То посёлок, то лес, то поле. Успокаивало, чёрт возьми. — Я с тобой разговариваю, Саш. Я думал, что ты взрослый парень, чтобы вести себя адекватно.       Саша ощерился и открыл было рот, как вдруг машина остановилась на холме рядом с полем и видом на какой-то город вдалеке. Миша заглушил УАЗик, не стал выключать фары и вышел из него, оставляя пацана одного в салоне. Сам встал со стороны Сани, облокотился о машину и вновь закурил, устремляя взгляд на город вдалеке и посёлки ближе, что были хорошо видны с холма.       И куда они приехали? Зачем? Что Саше делать? Выходить за мужчиной или оставаться в салоне, потому что ему будут не рады?       Саша решил остаться, чтобы не будить себя дальше разговорами, если они будут, и ощущениями присутствия Михаила, что ощущалось всё чётче и ярче. Но как только Саша вновь расслабился на сидении, Миша постучал костяшками по стеклу и, заглянув в окно, кивнул на выход, оборвав все надежды парня, что он остаётся один, а Михаил просто курит. И противиться сил не было. Даже слов не было, чтобы сказать, что Саня хочет побыть один. Всё, что он смог, это кинуть печальный, уставший взгляд на освещённую фарами дорогу и обочину впереди и неохотно выйти.       На улице громко пела саранча в траве по краю дороги, а за спиной в высоких кустах затягивал свою песню соловей. Но несмотря на это всё равно было очень тихо. Словно эти звуки мозг не принимал за шум. Они были своими, родными. Успокаивали. Как успокаивало и тёмное звёздное небо над головой, и картина перед глазами с огнями посёлка и небольшого города вдали. Даже холод будто бы начал уступать уютному комфорту и тёплому штилю внутри.       — Я иногда сюда приезжаю, когда не знаю, что делать. Это место успокаивает и помогает думать. Понимать что-то, — спокойно сказал Миша, глядя вперёд на небо. — И я решил, что тут хочу с тобой проговорить.       — Я не хочу ни о…       — Саня, ты опять взялся за старое! — рявкнул вдруг мужчина и зыркнул злобным взглядом в парня, резко затыкая его. — Хочешь к своим? Дать контактики? Адреса, имена, фамилии. Хочешь опять хачей пиздить дубинами? Ножом их резать? — всё рычал он, не спуская взгляда с Саши, что даже опешил от резкой смены настроения Миши и его злобного, раздражённого тона. Саня не думал, что разговор вообще будет, а Миша мало того, что решил поговорить с пацаном, так ещё и орал на него.       Почти больно.       — Я за такими как ты, уёбками, охоту веду! Думаешь, мне приятно видеть, как ещё один человек, что вроде встал на правильную дорожку, опять сворачивает с неё?       — Блядь, ну сорвался, подумаешь?! — тоже воскликнул Саня и всплеснул руками, даже не зная, что отвечать. Он растерялся и окончательно проснулся от своего холода, который только обрёл. И стоило старым взглядом взглянуть на Михаила рядом, то безразличие сразу захотелось вернуть.       — Действительно, человека в больницу отправил. Подумаешь! — всплеснул руками Михаил с сигаретой в пальцах, что уже даже не дымила. — В следующий раз что? Убьёшь и тоже скажешь «подумаешь»? Папочка с его другом вытащит, да?       — Тебя никто не просил помогать… — шикнул Саша и убрал руки в карманы треников, в которых обычно бегал. Посмотрел на горизонт и тяжело вздохнул. Говорить с Мишей было сложно. Непонятно всё было. Внутри всё непонятно. Михаил был непонятным, собственное ощущение и видение мира тоже. Ещё и слова парня Миша пропустил мимо ушей, хотя ссориться с ним было легче, чем говорить по душам. Надежды не было при ссоре и перепалках. Так легче. Отсюда и агрессия, отсюда и жестокость. Быть уязвимым сложно, страшно. А что может быть более уязвимым, чем чувства сильной влюблённости и нахождение рядом с объектом обожания, что не отталкивал, а словно волновался?       — Почему сорвался? — спросил у неба Михаил, вновь подняв к нему взгляд. Сложил руки на груди. — Почему ты сорвался? Причина.       Миша был неотступен в своём желании поговорить, и это было непонятным Саше. Это путало и пугало что-то внутри. Они ведь не должны видеться, к чему всё это? И к чему вопросы, если и так всё ясно. Что всё из-за Миши, всё из-за влюблённости, с которой парень не знал, что делать. Она была сильнее парня, а ревность сверху, как острая специя, обжигала, доводя до исступления. Саша бродил по лабиринту, пытаясь найти выход, и каждый раз натыкался на тупики с ловушками и шипами или с Михаилом, что отталкивал вместого, чтобы принять и направлял в другую сторону.       — Видимо, ты не очень понимаешь положения некоторых вещей, — вздохнул Михаил. — Даже не думал о них, поэтому ведёшь себя так… И я хочу кое-что выяснить.       Саше стало неуютно от слов мужчины, а в воздухе повисло ожидание чего-то очень плохого. Будто Саша не только разумом это понимал, но и телом чувствовал. Как животное.       — Сань, скажи мне, пожалуйста, что будет, если я отвечу тебе взаимностью? Вот прям сейчас.       Миша прозвучал спокойно и равнодушно, а Сашу от услышанного так обожгло, будто Михаил кричал. И что это было: надежда или страх, он так и не понял. Не разобрал. Сразу растерялся. Как девственница. Или, вернее, девственник. Он сбежал от Леры, уж что может быть, если к активным действиям перейдёт Миша?       — Мы начнём целоваться, обниматься? — продолжил Михаил, режа без ножа пацана, который забыл, как дышать от подобного разговора. Стыдно, страшно и всё же желанно до жара во всём теле. — Сядем на заднее сидение и подрочим друг другу? Ну, допустим…       Саша шумно сглотнул, пытаясь вспомнить, как дышать. Он будто бы угодил в вакуум. А ещё было страшно, потому что в собственных мыслях всё было иначе. Приятно, привлекательно. Изо рта Миши это звучало почти как угроза.       — А потом что? Куда поедем? К тебе? Ко мне? Или, может, у тебя есть запасная хата на случай своих любовников, чтоб от бати прятать? — хмыкнул беззлобно. — У меня вот такой нет. У меня одна квартира. И там живу не я один, а ещё и моя беременная жена.       Саша закрыл глаза и побеждённо выдохнул. Он понял, куда метил Михаил, и больше слушать его не хотел. Теперь надежды будто действительно нет. Остался только стыд, страх и такое сожаление, что в горле встал очень знакомый ком горечи и подступающих слез.       — Что предлагаешь с отцом своим делать? Он вряд ли будет доволен таким исходом событий. А с Ксюшей нам что делать? Мне её выкинуть на улицу, сказав, что я теперь буду жить с малолетним пацаном? Она носит моего ребёнка, которого мы пытались заделать не один год. Но допустим, допустим… Давай, думаем дальше! — утомлённо вздохнул Михаил, а Саша боялся открывать глаза. Он дрожал, отказываясь понимать, что Михаил прав, но Саша и вправду не думал о том, что будет, если Миша вдруг скажет, что всё взаимно. Будто пока влюблён и нет активных действий, нет так же никаких проблем, кроме отсутствия взаимности. — Тебе учиться ещё год, да? Ты как планируешь сказать своей семье, что теперь будешь жить у меня? Как быт делить будем, если ты весь день на учёбе, а я на службе? У меня вот Ксю домом занимается. Я никогда ничего сам не стираю, не убираюсь и не готовлю. Она следит за домом, я приношу деньги. Ты будешь за ним следить?       Саша молчал. Миша говорил правду, и от этого понимания, стало ещё хуже. Любовь — это не только объятия и поцелуи. Саша никогда не думал об этом.       — Скажи, каково мне понимать, что из-за того, что я не могу ответить тебе, ты устраиваешь какую-то херню?! — опять повысил он голос, и Саша открыл глаза больше от испуга, что сейчас что-то будет. — Почему ты перекладываешь ответственность на меня за свои поступки и поведение, я понять не могу! То есть, если бы я сказал тебе «да», человек бы не попал в больницу, а ты бы не угодил к ментам?       — Не говори так, будто тебе жалко того хача, — пробубнил Саша, пытаясь соскочить с разговора о его чувствах. Он не мог о них говорить. Физически не мог. Страшно и неудобно. И лучше, кажется, не будет никогда.       — Не уходи от темы, — гаркнул Миша. — Мне как жить, зная, что ты себя губишь из-за того, что не можешь справиться с тем, что я тебе отказываю?!       Саша отвернулся в противоположную от Михаила сторону.       — Я, блядь, пытаюсь поступить правильно! Хоть раз! У меня жена беременная ходит, ты тут во все тяжкие бросаешься! — воскликнул Миша и встал перед парнем, привлекая к себе его внимание. Саша поднял на мужчину глаза и увидел полную растерянность на красивом лице. — Мне как поступать сейчас? Что мне с Ксюшей делать, скажи мне, Сань!       Саша продолжал молчать.       — Что мне с ней делать, если ты так хочешь взаимности?! А с тобой что мне делать, если ты не можешь принять реальности?!       Выдохнул разъярённо и ушёл, оставляя после себя только горечь в горле и сорванное биение сердца в груди парня. Саша проводил Михаила напуганным взглядом. Тот запрыгнул на капот, а Саня остался стоять на месте, думая, что только что было. И почему-то так страшно было, что хоть беги. Столько неприятной правды, столько понимания. Хотелось волком выть. Бежать на другой край света. Но больше всего хотелось повернуть время вспять и исправить тот момент с поездкой в церковь. Чтобы ничего этого не было. Ни чувств глупых, ни разговоров. Или лучше вообще дружбу с ментом оборвать на корню, когда она только началась.       А в горле только одно стояло, что говорить было бы глупо в его положении. Абсолютно детская фраза, зато такая искренняя, что ей нельзя было не поверить. И после отчаяния в голосе мужчины, Саша действительно был готов сказать только её, потому что ему было жаль, что всё обернулось вот так, и что он сам вёл себя как настоящий ребёнок. Саша правда не думал о будущем, если Миша скажет ему «да». Он не думал, каково будет жить с ним, что надо будет делать с отцом, с Ксюшей. Будто их нет. Будто при любом раскладе всё будет хорошо. И думать о том, что Миша прав — больно. По-настоящему больно. Понимание этого напрочь выбивало все мысли, но вопреки растерянности, Саша не хотел оставаться в стороне. Продолжать переваривать всё в себе, бояться, замалчивать собственные проблемы, которые действительно касались Михаила и его жизни.       Саня не понимал себя. Не понимал своей трусости в моменте, а потом безрассудной храбрости и готовности на всё. На ошибки и грандиозные свершения, на очередную правду и разговоры о том, о чём говорить не мог и чего боялся. Будто внутри кто-то сидел и дёргал за рычаг, то отключая что-то, позволяя работать другому, то включая обратно. Неопытность? Гормоны? Психические травмы или простая человеческая глупость?       Пару раз вздохнув, Саша пошёл к Мише. Он признался ему в любви тогда на даче. Почему бы не продолжить говорить об этом сейчас? Худшее ведь позади. Просто объясниться. Закрыть вопрос.       Тоже запрыгнул на капот и сел рядом с Михаилом. Посмотрел на поникшего Мишу, что смотрел на освещённую фарами обочину, посмотрел на его ладонь, что лежала рядом на капоте. И, поборов в себе желание накрыть её своей ладонью, неуверенно заговорил, даже не зная, что конкретно он хотел произнести помимо глупой детской клятвы, которая будет не нужна Михаилу.       — Я так больше не буду, клянусь, — сказал почти дрожащим голосом и сразу прочистил горло, для большей уверенности и твёрдости слов. Но после произнесённой клятвы стало чуть легче. — Прости. Меньше всего я хочу, чтобы ты винил себя в том, что происходит по моей же вине. Тут нет твоей ответственности, это всё моя вина и моя неспособность принять твои решения и реальность, — сказал всё ещё почти дрожащим голосом, не веря, что он правда вновь говорит о своих чувствах. Страшно, но и остановиться Саня не мог, словно это было жизненно необходимым. — Я слишком сильно приревновал тебя к Ксюше тогда на встрече, вот и слетел с катушек. Почему-то всё, что я испытывал это… Даже не знаю… Злость? Я был напряжён и зол, а ситуация сегодня — это чистая случайность. Я на пробежку вышел, чтобы легче стало, а Хач попал под горячую руку, только и всего, — выдохнул в конце и поджал губы, ощущая себя ещё легче. Будто бы взрослее. Он говорил о проблеме, а не замалчивал её. Говорил тому, кто мог бы понять и подсказать. Это, оказывается, было легче, чем в мыслях. Лучше всё равно не будет, а хуже Саша делать не хотел. Если Михаил винил себя в состоянии Саши, то Саша должен был это исправить, потому что его поведение — только его ответственность. Он себе хозяин. Михаил ни в чём не виноват. Он пытался сделать как лучше. Он переживал. — Спасибо, что приехал. Прости меня за моё поведение. Просто… — вздохнул и, вновь опустив взгляд на ладонь Михаила, тяжело сглотнул, ощущая почти непреодолимое желание коснуться её как когда-то вечером на скамье. — Просто это пиздец, как сложно, — шепнул Саша. — Я никогда никого не любил. Никогда не думал, что меня это коснётся. А тут так сильно, что… Прости. Я просто не могу иначе. Не могу по щелчку пальцев тебя разлюбить, как бы не хотел. Не умею справляться с этим и помощи попросить неоткуда, — признался честно и всё же накрыл своей ладонью мужскую. Широкую и тёплую. И пока Михаил не одёргивал её, не думал прекращать касание. Жил им, ощущениями, что оно дарило, эмоциями, которые получал от них и от того, что Миша не одёргивал руку.       Хотелось жить.       Михаил тяжело сглотнул и опустил взгляд на свою ладонь под ладонью парня. Саша напрягся, готовясь к худшему, но Миша молчал и не двигался. Смотрел на неё поникшим, тусклым взглядом и только Бог знает, о чём думал. О парне? О его любви? О беременной жене? Несмотря на недавнюю твёрдость мужчины при разговоре с парнем, теперь он выглядел слишком разбитым и усталым. Будто после слов Саши что-то изменилось в нём. Глубоко. Или Миша наконец-то окончательно устал от пацана и его ненужных чувств. Саня бы его не винил за это. Он сам от них устал, ведь это тяжело — любить в никуда, когда любимый человек всегда на периферии зрения. Волнуется, приезжает вызволять из обезьянника, потом лекции читает, что так нельзя, а не выкидывает на обочине.       Когда Миша отвёл взгляд от своей ладони, которую так и не выдернул из-под чужих пальцев, Саша чуть расслабился.       — У меня сейчас отпуск месяц… — тихо заговорил он. — Ксюша вот к предкам уехала, я через день к ней. А после отпуска через две недели у меня очередная командировка, — Миша поднял взгляд от обочины к горизонту, куда уходила дорога. Фонари и небо с тёмной каймой леса по краям. А Саша следил за ним, почти не моргая. — И я не знаю, как Ксюше об этом сказать…       Саша проглотил собственную горечь от того, что Миша в очередной раз говорит о жене и уезжает в командировку. Она мужчине ни к чему. Ни Ксюша. Ни командировка. И сказал он это явно для того, чтобы отвлечься от того, что сказал Саша, и Саня это понимал. Сам хотел забыть об этом. Он признался — всё. Стало легче, пришло время вновь пытаться быть адекватным и не мешать жить Мише. У него всё же… семья.       — Она не примет? — тихо спросил Саша, сосредотачиваясь только на тепле чужой ладони под своей, чтобы не чувствовать того, как крутило всё внутри от сожалений и неподконтрольной тоски по тому, чего никогда не будет. Это чёртово касание к ладони Миши — всё, что он мог получить.       — Она не любит мою профессию. Она ненавидит, когда я уезжаю… А в её положении, ей нельзя нервничать ни от ссор, ни от моих поездок в горячие точки.       Саша не знал, что сказать. Не знал, как помочь, он ведь в этом не разбирался и не хотел сделать как хуже. Но и молчать он не хотел. Михаил делился с ним своими проблемами, доверяя себя и свою жизнь, и Саня хотел помочь как только мог. И мозг, что до этого занимался только страданиями хозяина, бросил все свои силы на то, чтобы решить проблему любимого человека. И больше не было ни грусти, ни опустошения, ни страха, ни растерянности. Только любовь, спокойствие и цель — помочь.       — Отказаться нельзя?       Миша вяло покачал головой, продолжая смотреть на горизонт над дорогой.       — А что будет, если откажешься?       — Ничего хорошего…       У Саши не было вариантов. А если и были, то они были глупыми и детскими. Он ничего не знал о службе и о том, как там всё работает с командировками, но верил Мише в его «ничего хорошего». И как он мог помочь, если он ничего не знал о службе и жизни в целом? Бесить Мишу глупыми предположения и предложениями? Чтобы окончательно упасть в его глазах? Или Саша мог предложить ему то, что разрушит его семью? И что это может быть? И хотел ли Саша её разрушать…       — Службу бросать из-за жены не намерен? — спросил Саша, не сводя с профиля мужчины влюблённого взгляда. Горестно говорить о его жене. Больно вспоминать их вместе, но ещё неприятнее и хуже было смотреть на погрустневшего вмиг Михаила, что погружался глубоко в свои мысли. И даже касания парня к своей ладони он продолжал игнорировать.       — Нет, — сказал погодя и твердо. — Я даже не намерен говорить своим, что у меня будет ребёнок, чтобы уйти от поездки. Служба — это служба. Её так просто не бросают. Я подонок, но я давал присягу, а она для меня не пустое место. И не хочу я её бросать. Там — моя жизнь. Она сложная и мерзкая, но другой я не знаю и знать не хочу… Ксюша этого не понимает. И никогда не поймёт, к сожалению… Как и многие другие люди.       Саша тоже этого не понимал. Саша всё ещё не знал, что сказать. Всё сложнее, чем было на первый взгляд. Миша, его любовь к службе и готовность рисковать из-за неё. Но меньше любить он от этого почему-то не начинал. Сердце за оградой из рёбер будто бы только сильнее гореть начало, пытаясь выжечь себе путь наружу. И от чего? От такой безрассудной готовности? От преданности делу? От гордости за человека?       — Ей нельзя нервничать ни в коем случае, а без ссоры она меня не отпустит, потому что ребёнок, а я там могу кони двинуть. Шанс небольшой, но он есть… И ей к чему нервничать, пока я там. Ей вообще никак нельзя переживать. А с моей профессией иначе нельзя. Тупик…       Саша тяжело сглотнул, думая о возможной смерти Михаила и вспоминая его в госпитале. И молчал, хотя хотелось сказать, что он солидарен с его женой. Что на хуй эту работу, на хуй командировки. Жить нужно здесь и сейчас. Жизнь без войны — прекрасна, её надо просто разглядеть! Саша покажет… И плевать, что он сам едва умел это делать.       — Часто вас начали в командировки пинать, — вздохнул Саша, опустив взгляд на свою ладонь, что продолжала лежать на Мишиной. И так странно было понимать разницу в размере. У Саши была большая ладонь, но у Миши ещё больше. У Леры была маленькая, хрупкая ладошка, а у Миши лапа. Лапища. И почему-то с ладонью, что была больше Сашиной, было приятнее. Хотелось сжать её в своей. Погладить.       — Война идёт, — безрадостно хмыкнул Миша. — Люди умирают быстрее, чем успевают вырасти новые. Без потерь войн не бывает. Везде некомплект… На нас всё больше и больше обязанностей накидывают, людей не хватает. Люди погибают, уходят на инвалидность, люди себя убивают, не могут жить больше так, увольняются… Сейчас сложно. Что в милиции, что в армии…       — И новых мало? — продолжил эту тему Саша, почти что радуясь, что они ушли от разговоров о Ксюше, потому что он не знал, что сказать. Ему Ксюша не нравилась, но хуже он ей делать не хотел. Она ведь всё ещё не при чём.       — Мало.       Тишина, что повисла в воздухе, была не напряжённой, но Сане хотелось во что бы то ни стало разрушить её, потому что пока было тихо, собственные мысли были слишком громкими. А их слушать не хотелось.       — А ты сам хочешь уезжать? — задал свой следующий вопрос и весь замер, надеясь на ответ «нет».       Михаил молча кивнул, а Саше стало плохо. Хотя чему он удивлялся, когда недавно слышал о готовности подвергнуть риску жену, что ждёт ребёнка, из-за своей командировки? Ещё один вопрос Миша забыл задать: что будет делать Саша с его службой? Будет ли он готов без ссор и упрёков провожать его каждый раз и спокойно ждать обратно?       Саша не знал точного ответа, но склонялся к «нет».       — А там ещё много людей? — тихо спросил Саша, едва сжав пальцы поверх ладони Михаила. — Куда ты поедешь.       — Достаточно для того, чтобы всё двигалось, — так же тихо ответил он. — Но недостаточно для того, что мы уже наконец-то перебили эту ичкерийскую тварь…       Саша тихо вздохнул, так и не понимая, что там происходило. Он что-то слышал там и тут, что-то помнил с первой войны из рассказов отца, но главной цели обеих войн будто бы не было в голове. Всё расплывчато. А Миша вот знал. Миша видел её, держал её у себя под сердцем и несмотря ни на что, пулей стремился к победе. Этого Саше не понять, ведь он не знал войны. Не видел её, не ощущал в руках, не чувствовал в груди. И кто он такой, чтобы понимать её? Он не любит службу, она пугает, она злит. А это война. Самое страшное, что может познать человечество.       — Чего тебе там так нравится? — задал следующий вопрос Саша, действительно интересуясь причиной. — Ты когда-то мне ответил, что не знаешь, что толкнуло тебя на войну, но что тебя там держит?       Перед ответом Миша покусал губы.       — Это моя жизнь, я уже говорил. Я там вырос. Я там с восемнадцати лет. Большую часть своей жизни я всё, что делаю, это служу. И скажу, что это легче, чем жить тут, в городе обычным человеком.       Что-то в словах Миши вызвало у Саши холодок по спине. Он не понимал как это — жить там. И, кажется, никогда не поймет.       — Там есть приказ, есть цель. Нет приказа, ты всё равно знаешь, что делать. Всё под контролем. Не под контролем порой только поле боя, когда всё идёт по пизде. Но там я кайфую… Там интересно, азартно, жарко. Я это люблю. Спокойная жизнь не для меня, мне нужно движение. То, к которому я привык. Только там я чувствуя себя… — и затих, опуская голову. Уставился на дорогу возле машины и тяжело, громко вздохнул, думая над продолжением своих слов. — Живым… — закончил фразу и вновь посмотрел вперёд.       Саша тоже уронил взгляд перед собой, наконец сведя его с мужчины. И он всё ещё не понимал — как это. Как это — чувствовать себя живым там? Как может быть интересно убивать и бегать от смерти? И даже взгляд Миши на себе почти не видел — думал. Так глубоко и усердно, с тягучим страхом в груди, что почти словил приступ паники. Как это — воевать. Прятаться, стрелять. Выживать, переносить боль, видеть ужасы рядом с собой, слышать грохот взрывов. Саша боялся большого количества крови, а там она везде. Кровь, крики, смерть, оторванные конечности, разорванные тела и страх. Такой страх, какого Саша ещё не испытывал.       — Сань?..       Или испытывал, но который забыл, потому что для его психики — это перебор. Его легче стереть из памяти.       — Сань!       Подняв взгляд на Мишу, Саня понял, что слишком погрузился в себя. Так глубоко, что действительно испугался придуманных ужасов войны, которую даже никогда не видел.       — Тебе страшно там? — спросил вместо того, чтобы забыть, смотря в светлые глаза Михаила. Сердце билось всё тревожнее и тревожнее.       — Уже давно нет…       — Почему? Там же… — вздохнул и вновь уронил взгляд на дорогу перед машиной. — Там же война…       Миша тихо усмехнулся. Почти сухо.       — К этому быстро привыкаешь. Если ты не покончил с собой в первые дни, то привыкаешь через пару выходов. Кто-то уже после первого БЗ там как у себя дома. Но это обычно свои из ведомств. Хотя…       Саша почти неосознанно сильнее сжал ладонь Миши под своей. И от этого жеста стало будто бы чуть легче. От тепла чужого живого тела рядом. Будто Саша уже был где-то там рядом с холодным трупом погибшего товарища.       — Но и условный Петя с завода может сражаться так же, как и те, кто готовился к войне пару лет. Не угадаешь.       — Как к этому можно привыкнуть? — тихо спросил Саша у дороги, не уловив, когда разговор о его неготовности к отношениям перетёк к службе Миши и войне. Но было интересно погрузиться в страшный мир Михаила. И чем глубже Саша погружался в него, в свои ощущения этого мира, тем больше понимал то, что его пугало и сильно удивляло — он его понимал. Мишу и его зависимость от кошмара, к которому он привык. — То есть… — нахмурился и вновь посмотрел на Мишу, что спокойно смотрел в ответ, — я будто бы понимаю, но… Это странно.       — Понимаешь? — почти с удивлением спросил Миша и слабо выгнул бровь.       Саша кивнул и смочил горло.       — Мне было комфортно жить в преследованиях от хачей и в погонях за ними. В адреналине, который я получал, от драк… Я знал свой распорядок дня. Школа, вечером встреча с пацанами, планы, их исполнение. После драки всегда приятная радость от победы, а потом приятное опустошение, — спокойно говорил Саша, опустив взгляд с Миши, не выдерживая его ответного взгляда. Зато посмотрел на свою ладонь, что продолжала покоиться на ладони мужчины. И как же хотелось сжать ее. — Даже сегодня после драки мне стало наконец-то хорошо и спокойно… Знаю, это другое. На войне всё иначе, но… Я будто бы понимаю, — выдохнул и прикрыл глаза. — После смерти Олеси моя жизнь круто повернулась, и меня старого больше нет. Новая жизнь была только в драках, и я привык к ней.       Михаил молчал, продолжая смотреть на парня. Было ли ему что сказать или он просто ждал ещё слов от Саши? Было ли ему смешно от сравнений и глупых пониманий? Как близко вообще Саша был в своих мыслях к жизни Михаила? Конечно, глупо сравнивать подобное, но Саше теперь было легче оправдывать мужчину в своих глазах с его стремлением попасть на войну.       — Я о том, что… — вздохнул вновь и покачал головой, пытаясь собрать мысли в кучку, чтобы не звучать как размазня. — Жаль, что Ксюша тебя не понимает. Наверное, приятно, когда тебя отпускают без лишних ссор, понимают и спокойно ждут… Чтобы тоже не нервничать там.       Михаил всё ещё молчал, глядя на Сашу.       — Явно не то, что ты хочешь услышать, но… Я бы тебя без истерик ждал.       Хмыкнул и поднял воодушевлённый взгляд на опустошённого Михаила. И от того, сколько было смятения в серых глазах, стало страшно. Саша что-то не то сказал? И стоит ли за это извиняться? Стоит ли говорить о чём-то другом?       — Там много геройств? — решил спросить после, чтобы уйти от своих мыслей и готовности ждать Мишу так, как, наверное, он бы хотел, чтобы его ждали. Но был ли Саша действительно готов этому или обманывал себя, чтобы быть в глазах Михаила лучше, чем его жена?       — Достаточно, — выдохнул Миша и отвернулся от парня.       Саша больше не знал, что сказать. Посмотрел вперёд и попытался принять свою реальность без исполнения желаний и без взаимности с Мишей. Пытался сказать «спасибо» хотя бы за то, что он был рядом и позволял сидеть рядом с собой и это странное, но нужное Саше касание. Больно, внутри было очень больно от такого расклада дел, но что ещё он мог сделать, чтобы это изменить? Разрушать жизнь Миши? Это последнее, к чему хотел стремиться Саня. Делать ему больно из-за своих мечтаний и желаний? Саша наоборот хотел видеть улыбку на красивом лице. Превосходную, тёплую, добрую, широкую улыбку, от которой всё внутри падало вниз и таяло. Саша давно её не видел. Он действительно скучал по ней.       Когда Михаил повернул ладонь внутренней стороной к ладони парня, Саша опешил и посмотрел вниз. Миша не переплетал пальцы, не сжимал ладонь пацана — просто повернул её и замер. Что это значило, Саня боялся гадать, но не смог не поймать ослепительную надежду и волну нежности, что прибила его к капоту. Не смог пересилить желание провести подушечками по ладони мужчины, ощущая её шероховатость. Какими твёрдыми были подушечки пальцев, ладонь и какой же она была горячей, будто лежала не на капоте авто, а на печке. И от этих действий всё внутри скрутило такой истомой, что перед глазами поплыло.       Он позволил. Позволил!       — Поехали ко мне? — тихо спросил Михаил.       Саня замер и сразу же ощутил липкую, холодную волну страха, что врезалась в его затылок.       — Медали покажу…       Саша оцепеневшим смотрел на свою ладонь в ладони мужчины. Всё внутри замерло, даже мысли остановились. Остался только страх, что мигалкой пытался пробудить парня от стазиса. И вопрос. Единственный: «что это значит?»       Как во сне кивнул, как во сне переплёл свои пальцы с пальцами мужчины, сжал ладонь и посмотрел на Мишу, что полностью спокойным взглядом смотрел в ответ.       Покажет медали? Это предлог для чего-то или факт?       Саша очень хотел в гостях у Миши получить и испытать то, чего боялся и к чему был совершенно не готов.