Бездомный снаряд

      Саша изо всех сил старался оставаться спокойным. Выпустил крестик, старался глубоко дышать, чтобы успокоиться, пытался вести себя адекватно рядом с Мишей, но стремительно проигрывал своему состоянию, потому что горечь и обида были сильнее его жалких желаний быть сильным. И, сидя на крыльце, то и дело всхлипывал и вздрагивал, проклиная себя за длинный язык, день за то, что есть, а Ксюшу за то, что она не бросила своего мужа. Паскудная мысль, но Саше действительно было жаль, что она есть. Будто если она исчезнет, появится шанс.       Что-что, но от безответной любви Саня ещё никогда не плакал. Он вообще никогда так сильно не влюблялся и не думал, что с ним это когда-нибудь произойдёт. Глупо всё как-то выходило.       Час назад он боялся признания, потом трясся, выталкивая из себя несуразицу после признания, а теперь сидел и страдал от того, что всё вышло именно так, как он и предполагал. Время текло так же, как и год назад. Время лечит, но также калечит. Саня смог пережить потерю Олеси, весь ужас, что видел, значит, сможет пережить и этот день, и свою безответную любовь. У времени был один плюс, что иногда, конечно, превращался в минус — оно шло с одинаковой скоростью. Значит, то, что произошло сегодня, покроется пылью так же, как и то, что произошло три года назад в тот день, когда он должен был пойти в кино со своей подругой. Надо просто немного потерпеть.       Когда Саня услышал тяжёлые шаги в доме, он задержал дыхание, быстро утёр слёзы со щёк и отвернулся от света на крыльце, чтобы Миша не видел его слёзы, если будет проходить мимо. Было безумно стыдно из-за своего слабого, жалкого состояния. Было в целом стыдно от того, что он признался ему и лепетал после. Поступил как девка. И вёл теперь себя как девка. Негоже пацану мужчину любить, говорить ему об этом, а потом слёзы лить из-за того, что нет взаимности.       Открылась дверь, вышел Михаил. Встал рядом, а Саша весь напрягся и принялся глупо надеяться, что он пойдёт дальше.       — Батя тебя к телефону. Ругается, что ты трубку не берёшь, — спокойно сказал мужчина, и Саша обернулся, сразу встречаясь взглядом с серыми глазами, что источали только уверенность. Неприятно. — Спрашивает, всё ли нормально.       Саша бездумно взял мобильный Михаила и приложил его к уху, нервно вздыхая. Неприятно и стыдно. От всей ситуации в целом. И что домой не сбежать.       — Да? — произнёс тихо, даже не зная, что говорить. Что отец хотел, что ему отвечать, что с Мишей делать, что рядом стоял. В голове началась какая-то карусель из абсурдных мыслей.       — Саша, ты чего трубку не берёшь? Я уже тридцать минут тебе звоню! Всё нормально?       Саша вяло кивнул, опуская взгляд на тёмную территорию напротив крыльца. Вспомнил, где оставил телефон, вспомнил вспышкой обещания, которые дал отцу, и понял, что он не имел права предавать Мишу: клеветать на него и сдавать.       — Всё хорошо. В бане, наверное, телефон вывалился, а я и забыл про него, — проговорил, едва ворочая языком, будто над ним не было власти. Усталость, лёгкое опьянение, отвратительное настроение — всё свалилось в кучу.       — Точно всё хорошо? Ты не заболел? Миша тебя не достаёт?       — Всё хорошо, па… С Зимой бегал, игрался. Устал… Сейчас пойдём чай пить, потом в карты поиграем, — врал на ходу Саша, даже не думая над словами. В голове была пока одна цель — защитить Мишу от того, что там успел надумать себе Святослав. Их дела с влюблённостью парня и проблемы в связи с этим — только их дела. — Шашлыка вот поели, поболтали. Нормально всё… Хорошо.       Святослав по ту сторону линии облегчённо вздохнул.       — Забери, пожалуйста, телефон и держи его при себе.       — Ладно.       Миша спустился с крыльца под растерянным взглядом Саши и скрылся за домом, а Саня после того, как отец сбросил вызов, сжал в пальцах телефон Михаила и ощутил, как после окончания разговора слёзы опять начали образовываться в уголке глаз. Из-за всё той же обиды и боли, что никак не могли успокоиться и заснуть. Ещё и алкоголь начинал уверенно и стремительно напоминать о себе. Никакой страх, никакая растерянность не могли его отогнать. Саше было плохо, и алкоголь вместо того, чтобы ослабить всё, всё лишь усиливал. Саня будто бы терял часть контроля над телом и разумом. В голове было странно, телу было странно, мысли перестали быть сфокусированными. Будто голова становилась ватной. Только вата из-за недавнего происшествия была грязной и тяжёлой.       Михаил вернулся через несколько минут. Протянул парню его сотовый и забрал свой из ослабших пальцев. И вместо того, чтобы уйти, оставив парня наедине со своим горем, сел рядом. Достал сигарету из кармана, зажигалку, закурил, похлопал по холке Зиму, что выбежала из открытого дома, и тяжело вздохнул, привлекая к себе внимание парня, который хотел одиночества. Рядом с Михаилом теперь плохо. Везде. И в теле, и в душе, и в разуме. Больно. Почти физически ощутимо. Ещё и сказать что-то хотелось. Что-то важное, что объяснит Мише положение Сани, что сможет сгладить все углы. Волшебное слово. Одно. Раз, и ничего не было. Саше хорошо и радостно, а Миша не видел в своём госте никакого урода и извращенца. Только что это было за слово такое, которое хотелось сказать?       — Прости, — сказал Саша, желая сказать совсем не это. Но вышло глупое и бесполезное «прости». Миша ожидаемо промолчал на такую несуразицу. Глупый ребёнок пытался словами извинений что-то исправить. Это вообще должно было быть забавным.       — Не извиняйся, — прохрипел Миша, глядя на тлеющую сигарету в своих пальцах. — Некоторые вещи нам неподвластны… — сделал ещё одну затяжку и протянул сигарету Сане, что смотрел на мужчину и даже не дышал — слушал. Сигарету тоже не брал, так как не было желания курить. — Я не буду тебя ругать за это, но хочу, чтобы ты не строил никаких надежд. Отпусти и забудь, — сказал твёрдым голосом, и Саша отвернулся из-за болезненного укола в грудине. Глаза опять начали наполняться слезами. В тишине бы он быстрее пришёл в себя. — Я говорю это не для того, чтобы сделать тебе больно, Сань. Просто хочу, чтобы ты сразу понял, что у тебя нет никаких шансов.       В голове, пока Саша пытался взять себя в руки и не заплакать, летало глупое: «Будь мужиком. Будь мужиком, будь мужиком, блядь!». Но всё тщетно. Боль и обида были сильнее желания быть сильнее обстоятельств. Глупые мечты и надежды, которые он заранее не строил, разбивались у него на глазах. Как тут быть спокойным?       — Мне жаль, что всё так обернулось. Ты классный парень, — всё говорил Миша, а Саша не дышал, чтобы не выдавать своего отчаянного состояния. Только мечтал, чтобы Миша ушёл как можно скорее. — Наверное… Наверное, нам лучше больше не видеться, — вдохнул он и затушил недокуренную сигарету о лесенку.       Эти слова стали для Саши последней каплей, и он тихо расплакался, сгибаясь в три погибели и пряча лицо в ладонях. Хотелось залезть пальцами под кожу и оборвать все вены и артерии, чтобы остановить ток крови к сердцу. Саша часто слышал такую фразу, что «душу рвёт». Он и сам это ощущал раньше, когда потерял подругу, и теперь опять чувствовал это болезненное, невыносимое ощущение, которое толкало к самому настоящему безумию. Тому самому, что толкнуло его когда-то к попытке покончить с собой и этой ублюдской жизнью.       — Ты со всем справишься, Сань, ты сильный малый. Мне жаль, что всё обернулось так. Правда, — всё говорил и говорил Михаил спокойным и собранным голосом, словно для него это обычная ситуация. И этим спокойствием только всё усугублял.       — Я делал всё для того, чтобы избавиться от этого. Но я не знаю как. Не получилось, — просипел Саня.       Саша не слышал за своими всхлипами, как тяжело и громко вздохнул Миша. Плакал и больше ни о чём не думал. Ни о стыде, ни о реакции Михаила, ни о том, что сам говорил.       — Если бы я только знал, как помочь, Саш… Но я не знаю как. И считаю, что лучший выход для нас и тебя в частности — это не общаться.       Хотелось, чтобы Миша просто заткнулся и оставил его в покое.       — Занимайся своей жизнью. Я старый, женатый, силовик к тому же, ну? Мужик стрёмный, хах. Куда тебе это? Ты молодой ещё, у тебя всё хорошее впереди, а эта глупость пройдёт.       Если Миша думал, что он успокаивал Сашу словами, то делал он только наоборот, потому что от подобных слов Саше было больно. Он не успокаивал, он убивал. Миша — это лучшее, что было в жизни Саши, и это не глупость. Саня бы с радостью сказал ему об этом, но говорить больше не хотел.       — Утро вечера мудренее. Завтра всё не будет казаться таким плохим…       — Ты можешь просто заткнуться? — рыкнул Саша, не вынося всего того, что говорил Михаил. Он начал раздражать. Если он хотел как лучше, то лучше пусть уйдёт и заткнется.       — Саш, я не…       — Хочешь сделать хорошо, то просто съеби! Ты делаешь только хуже! Я признался. Всё! Теперь хочу побыть один! — воскликнул и резко встал.       Ошибка.       Как только Саня встал, он понял, что пьян. Причём так сильно, что на миг утратил контроль над реальностью. Схватился за перила и ухнул, не понимая, что происходит. Зато Миша рядом явно понял, что с пацаном не так.       — Нажрался?       Саша промолчал, но, кажется, да. Нажрался. А он думал, что небольшая лёгкость — это всё, что он получит от дозы принятого алкоголя. Видимо, нет.       — Неудивительно. Водку хуярить стакан за стаканом… — укоризненным тоном решил он отчитать Саню, но Саше было глубоко плевать на его слова и недовольство. Он пытался вернуть контроль над телом и при этом игнорировать Михаила рядом. — Идём, я тебе застелю.       — Не трогай, — рыкнул Саша и одёрнул руку от ладони Миши, которой тот потянулся к нему. Саше было плохо. Минуту назад он ещё плакал, но теперь, когда водка шибанула по голове, как бейсбольная бита, было не до слёз. Они ещё стояли в глазах, но откровенно реветь больше не хотелось. По крайней мере, пока Миша не начнёт опять заводить шарманку, что им лучше больше не видеться и шансов у парня нет. — Кто бы говорил, что я нажрался… Сам алкаш, — сказал потом и кинул быстрый взгляд на Мишу. Красивого всё же, если присмотреться. Охуенного. С раздражением и под градусом даже более охуенного. И от этого хотелось плюнуть ему в рожу.       — Ну да, — вздохнул он. — Не я нажрался, так ты. Гармонию поддерживаем, а?       Саша промолчал, глядя на Мишу и кое-как соображая. Вот теперь он ощущал, как страх действительно откатывался назад, с каждым кувырком лишь набирая скорость. Да. Он точно нажрался. Уже мало что имело смысл, помимо собственного состояния и боли, что грызла его изнутри.       — Почему у меня шансов нет? — вдруг решил спросить Саня, и Миша страдальчески вздохнул.       — Саш, пожалуйста, не начинай разводить эти сопли. Ты взрослый парень и прекрасно знаешь почему… Иди спать. Хватит с тебя на сегодня. Ты на ногах еле держишься…       Саша спустился с крыльца дальше от Миши и нахмурился. Сердце долбило как бешеное, но не от страха, а от готовности. И к чему именно — непонятно. Бежать, лицо бить?       — Почему? — повторил он вопрос с нажимом, не спуская взгляда с уставшего, раздражённого Миши, что играл желваками и тяжело дышал. О да, ему это неприятно. Саша видел это, даже будучи пьяным. Саня неприятен, разговор, вопрос.       — Саша, прекращай этот цирк.       — Почему…       — Блядь, я не по парням, что непонятного?! — рявкнул он резко и взмахнул руками. — Я тебя не люблю и не полюблю! Ты парень! Ребёнок. Сын моего друга. Я женатый человек и жену свою люблю!       Саша скривился от очередной вспышки грызущей боли внутри. А ещё от ревности, которой быть не должно.       — Я офицер ОМОНа и рисковать своим положением и званием из-за тебя не буду. Мне не нужны связи с парнями и малолетками. Так понятнее? Шансов ноль, Саша. Прими это.       Понятнее. Так намного понятнее. Саша знал эту правду, но ему нужно было ещё и услышать её. Для чего — неясно. Для большей боли, видимо. И пьяным он уже окончательно перестал понимать, что именно он преследовал, чего хотел и что именно приносило боль: то, что Миша не сможет ответить ему, потому что у него есть любимый человек, или потому, что он не по парням.       — А если бы не жена, у меня был бы шанс?       — Бля-я… Саша, хватит. Ты пьяный и несёшь херню. Иди в дом. Всё. Точка. Разговор окончен.       Вот это слышать было неприятно. А ещё было неприятно слышать раздражение в голосе Михаила. Ему это всё неприятно, противно: парень, его любовь и сопли, которые он развёл. А Саша не мог иначе. Сейчас эмоции были сильнее разума, ещё и алкоголь половину притуплял, а другую половину усиливал.       Расфокусированным взглядом Саня быстро стрельнул в сторону калитки. Он впервые в жизни нажрался. Сильно. Так сильно, что окончательно запутался в жизни и в том, что правильно, а что нет. Чего он хотел сейчас? Разобраться во всём, поплакать по-человечески, Мишу обнять или сбежать от него, себя и всего этого мира?       — Ты не можешь дать мне ответа, ты не можешь дать мне помощи, но просишь оставить тебя в покое и справляться со всем в одиночку…       — Не надо выворачивать это так, будто теперь я во всём виноват…       — Ага, я виноват…       Миша устало закатил глаза.       — Я уже жалею, что вообще начал с тобой адекватно говорить…       Саша криво ухмыльнулся.       — Сейчас или вообще?       Взгляд Михаила из-под бровей не казался доброжелательным, но парень только шире улыбнулся. С болью, но всё же улыбнулся.       — В дом. Живо.       — Пошёл на хуй, — отмахнулся Саня и пошёл в сторону калитки, чтобы сбежать и остаться наконец в одиночестве. Это казалось ему хорошей идеей. Лучшей.       Но как только он сделал несколько шагов до калитки, вдруг получил удар по ногам и упал как подстреленный, отбивая о камни и песок ладони, локти и колени.       — Нашёл, блядь, время погулять, — прорычал над ним Михаил, уже звуча не просто раздражённо, а злобно. — Мне за тобой как за истеричной бабой по всему посёлку бегать? — рявкнул на ухо и рывком поднял пацана с земли, удерживая под руку. Было больно. В отбитых частях тела, от рывка и из-за сильных пальцев, что теперь точно не выпустят. — Как мужик можешь принять происходящее или как девка будешь ныть?       Саша опустил взгляд на землю под ногами. Шмыгнул носом и честно покачал головой. Как тут принимать это по-мужски? У него это вообще впервые. Ни опыта, ни сил. Ещё и Миша говорил такие вещи, какие было трудно слушать и тем более принимать за чистую монету. Хотелось обмана. Надежды. Так было бы легче. Саша не мог как мужик. Не мог без истерик. Он пытался, но оказался слабее безответной любви и правды.       — Топай обратно, — опять рыкнул Миша и толкнул пьяного парня в сторону крыльца. — И только попробуй дёрнуться…       Саша опять шмыгнул носом и, хромая, пошёл в сторону крыльца, смутно понимая всю свою прожитую жизнь. Перед глазами всё крутилось, теперь он не мог идти прямо и то и дело заваливался в сторону и оступался. Миша не поддерживал, не направлял. Тяжёлым шагом шёл позади и угнетающе молчал. Хотя Саша и это едва понимал. Просто было плохо от его молчания. И в груди было плохо. А ещё усталость была от всего происходящего, и боль продолжала внутри завывать. Всё стянулось в одну тучу, и Саня не мог выносить её серости и тяжести.       Миша силой завернул пацана в сторону дома. Придержал его на лестнице, направлял в доме, толкая на второй этаж, и там тоже завернул в нужную комнату. Саша не запомнил дороги, не понял, куда его запихнули: направо или налево. Зажмурился от света, что ударил в глаза, увидел незаправленную кровать и сел на неё. И когда глаза кое-как привыкли к свету, посмотрел на Мишу, что стоял рядом и устало, всё ещё раздражённо смотрел на парня.       Заёбанный, красивый и такой родной, что внутри опять всё свернулось в тугой комок. Саше нравились его глаза: серые, глубокие, холодные. Нравились губы, линия челюсти. Это было красиво. Это привлекало взгляд, это влекло. Лицо Михаила хотелось исследовать пальцами. Щетины коснуться, челюсти, губ. И Саше впервые хотелось коснуться чужих губ своими.       — Ты красивый, — шепнул он почти оглушительно в сельской тишине дома. — И мне очень нравишься.       Миша закрыл глаза и покачал головой.       — Замолчи, Саш. Ты пьян. Не говори того, о чём пожалеешь.       — А я не пожалею об этом, — сказал ватным языком, но, как ему казалось, уверенно. — Это правда. Ты красивый. Ты ахуенный, — выдохнул и неверяще покачал головой, просто не отдавая отчёта своим словам и действиям. Говорил, что было на душе, и считал, что прав в этом.       — Саша, хватит.       — И улыбка тебе пиздец идёт. Мне очень неприятно, что ты себя не ценишь и губишь…       — Саша… — рыкнул он предостерегающе.       — Ты хороший человек. Меня спас. Исправил… Если бы не ты, я бы давно лежал на кладбище, — выдохнул в конце и вяло провёл уставшей ладонью по лицу. Опустил взгляд с мужчины и рухнул на подушку без наволочки. — Спасибо тебе за это огромное… А за любовь мою прости.       — Блядь, — шепнул Миша и, резко развернувшись, выключил свет и вышел, хлопнув дверью, наконец оставив парня одного.

***

      Миша был в полнейшем ахуе от того, что произошло.       Спустился вниз, взял открытую бутылку водки и жадно присосался губами к горлу, делая несколько больших и жадных глотков, сразу давясь алкоголем. Он клялся другу, что не будет пить, но тут внештатная ситуация. Мише нужно было выпить. Это было жизненно необходимо.       Вышел с бутылкой на крыльцо, где сидел с парнем, выключил свет и поднял взгляд к тёмному звёздному небу.       Было ли ему противно от произошедшего? Нет. Был ли он зол на парня? Да. Льстила ли ему симпатия Саши? Не совсем. И Саша, парень, между прочим, что признался Михаилу, сотруднику силового ведомства, в своих чувствах, заслуживал медали за храбрость. Потом, правда, впору было её забрать из-за поведения, но и тут Миша не мог его винить из-за водки. Алкоголь сыграл с Сашей злую шутку. У Миши тоже под градусом боли больше, чем радости, и обманывать себя и окружающих было сложно. Но то, что он услышал от парня, предпочёл бы никогда не слышать. Ничего из сказанного. Ни признания, ни оправданий, ни вопросов и откровений после. Пугало.       И какой поступок здесь был бы правильным? Миша вот пытался поступить адекватно и правильно: не ругать, не орать и не оскорблять, а спокойно выслушать признания парня и ни в чём его не винить. А Саша вместо адекватности начал истерить. Все это — как удар под дых. Миша лишён доступа к кислороду, лишён здравых мыслей — оцепенение от удивления и всё. А ещё голова после сауны болела и не давала думать ясно. День просто пиздец.       Миша сделал ещё глоток из горла и тяжело вздохнул.       Саша. Влюбился в него. Это уму непостижимо. Нормальным вроде был парнем. Леру вот хотел любить, общался с этой хорошей девушкой, а на деле всё оказалось не так светло, как казалось Михаилу. И когда началось? Почему?       — Привет, малая, — шепнул он Зиме, что вышла из дома и села рядом. Зевнула, облизнулась и потянулась носом к бутылке. Вдруг что-то вкусное. Но, нюхнув, чихнула и мотнула мордой. — Дурак твой хозяин, ты в курсе?       Щенок улёгся рядом и подставил белую спину под широкую ладонь, что принялась её поглаживать.       — Слишком я ему приблизиться к себе дал. Как думаешь? — говорил с щенком, что закрыл глаза. — Тебя подарил, на день рождения пригласил, в церковь позвал, потом он меня крёстным попросил стать, пф… — качнул головой и сделал ещё глоток. — Пиздец какой-то… К такому меня жизнь не готовила.       И не дай Бог Святослав узнает об этом. Тут уже будет неважно, что Миша руку не прикладывал к состоянию и чувствам парня. Всё равно попадёт под раздачу. И хорошо, если просто под раздачу, а не куда-то за решётку. И всё из-за того, что было несколько лет назад и к чему Миша даже не думал возвращаться.       Святослав тоже хорош был: как смеяться над поступками Миши сейчас — так он первый, как осуждать его за почти похожее прошлое — он тоже первый. Раньше с пеной у рта исходил, дулом автомата в него тыкал, грозился рассказать всем, к стене самостоятельно приставить. Теперь вот посмеивался, когда Миша говорил, что изнасиловал мирную жительницу. Типа… женщин насиловать можно, а молодых парней уже нельзя? Где смысл? Насилие есть насилие. Но изнасилование женщин почему-то для друга было более нормальным событием. Посмеяться, пошутить, если он изнасиловал женщин и изменил жене — да. Посмеяться и пошутить, когда Михаил тратил пулю на очередного пацана после своего «я так стресс сбрасываю» — нет. Дико, аморально, Мишу нужно было под трибунал отдать, духам или на месте расстрелять. Он в глазах того Святослава был хуже боевиков.       И всё ещё был, если он вспоминал о том прошлом, что Михаил старался оставить позади. Да, было дело. В первую войну он часто это делал — насиловал пацанов, что к нему в руки попадали, даже пару раз своих, мирняка, а потом убивал. Бача-бази в Афгане — большое спасибо, что подпортили психику на долгое время. В душе каждого человека есть что-то тёмное, и у Михаила Чёрной дырой оказалась тяга к молодым парням до двадцати. Но это было тогда. Служба в ОМОНе, гражданка — перестроили предпочтения. Сам Миша приказал себе исправиться, даже с психологом общался, исповедался во всём и не раз. И теперь слушать от Святослава подозрения в том, что Миша может то же самое сделать с его сыном, было как минимум крайне неприятно.       Чтобы тронуть Саню? Изнасиловать его?       Миша ни разу об этом не подумал. Ни разу не испытал порыва. Даже самого слабого. Да, в тот день, когда он увидел его повторно, когда Саня вышел топлес из комнаты, Михаил окинул его тем самым оценивающим взглядом, одобрил и сразу вспомнил Чечню и Афган, но после дал себе пощёчину, что больше подобного не было. Даже сегодня в сауне ни-ни. Ни одной плохой мысли. Ни одного извращённого желания. Саня свой.       И тут, пожалуйста. Сам пацан говорит, что влюбился. Да в кого он вообще мог влюбиться? Во что? Миша — уродливый телом, лицом и душой человек! Скучный, старый, женатый на девушке и на работе! Что в нём увидел и нашёл Саша? Миша — насильник, алкоголик, псих, убийца и палач. То, что он крестник Сани — шутка над всем православным миром. Шутка над самим собой. Сколько времени он потратил на очищение и облегчение своей души после той войны? Сколько пролил слёз перед священниками и сколько сказал слов, чтобы простить хотя бы самого себя? И тут всё так повернулось… Он — крёстный парня, который в него теперь влюблён.       Михаил — хороший человек со слов Сани? От этого смеяться хотелось. И с ироничным смешком Миша выпил ещё.       А ещё со слов Саши он красивый. От этого тоже посмеяться можно было бы, но Миша даже не улыбался. Приятно было. И пугало. Вообще отношение Саши к своей персоне напрягало, но как-то по-странному. Если раньше Миша не мог его описать, то теперь нашёл нужное слово — трепетное. У Саши к Михаилу было трепетное отношение. От этой правды хотелось отказаться. Как и от той правды, что пацан влюблён в него. И причём не на шутку.       Был бы Саша хотя бы на десять лет старше, они бы поговорили об этом по-другому. Может, кулаками, но Саша — ребёнок. Растерянный и преданно любящий. С ним так, кулаками, казалось, просто нельзя было поступить. К тому же он сын лучшего друга. Хотя в связи с последними угрозами и напоминаниями Миша уже сомневался с приставкой «лучший». Антон под это слово подходил лучше.       — Тоха-Тоха, — прошептал Миша и сделал ещё глоток. Ни вкуса, ни крепости. Пил как воду и не замечал. И чтобы отвлечься от Сани, вспоминал товарища.       Антон вот хороший человек. Без утаек. Добрый, отзывчивый. Всегда на помощь придёт, даже если ты ему не очень нравишься, никогда ничего взамен не попросит. Удивительно даже, как он в ОМОНе служит и как в нём во время задач воин просыпается? Потому что добрый-то добрый, но ебалом в пол кладёт без раздумий и очень жёстко. Пощады от него тоже можно было не ждать. И вообще, он порой был первым, кто говорил: «Да заебашить его, и дело с концом, ещё кормить эту тварь». Но это только в форме. Без неё он другой. Ни щенков убить не может, ни осудить кого-то. И что не так с этим человеком?       Год назад он другим был: весёлым, общительным. Одним словом: душа компании. Сейчас в себе замкнулся, смеялся только с избранными, открытости в нём было с гулькин хер. И, наверное, не зря. Миша, может, тоже бы в себе так замкнулся, если бы большую часть семьи потерял в один миг. Но ему даже бояться из-за этого не стоит. У него семьи нет. Только вот Ксю. И её потерять было страшно.       Подняв бутылку, Миша так же поднял взгляд к звездам.       — За тебя, Тох, — сказал в тёмное небо и сделал ещё один глоток.       Интересно, расскажи ему Миша о произошедшем, он поймёт или осудит? Михаил думал, что он не осудит, но точно начнёт читать поучительные речи, что с ребёнком лучше прекратить связи. Любые. И тут Миша будет с ним согласен.       Глянув на бутылку, Миша задумался. А сколько он уже выпил? А то пьёт и пьёт так, будто каждый следующий глоток — первый. И ни опьянения, пока он сидит, ничего. Водка стала водой. И когда он успел скатиться до такой жизни? Что он будет делать, когда опьянеет? Компании нет, развлечений на даче в одиночестве тоже мало.       Глупая поездка, тупой ребёнок со своими ненужными чувствами. А Миша, дурак, думал, что это отличная идея провести время вместе, потому что с Саней, несмотря на разницу в возрасте, довольно легко общаться. Он для Михаила как подопечный. Маленький человек, которого можно научить чему-то полезному.       Он ещё и голым перед парнем стоял! В сауне перед ним сидел! И что думал тогда Саша? Он вроде даже старался лишний раз не смотреть на Мишу. А когда смотрел, что видел? Раз уж Михаил для него красивый.       Алкоголь подкрался незаметно, зато Миша заметил его присутствие на своих мыслях, что начали катиться туда, куда нельзя. Он — плохой человек. Это должен признать каждый, кто его знает. Он мерзкий человек с отвратительной душой под кожей. Несмотря на то, что он верующий и ходит в церковь, исповедуется, ставит свечи, молится, он остаётся грешником. Причём таким, который даст фору любому другому. Он военный, и, будучи в форме там, где законов становится совсем мало, позволяет просыпаться в себе той стороне, которая тут, в городе, спит. Насиловать людей, избивать их, пытать, убивать. Порочит честь русского солдата, игнорирует укоры остальных, плюёт на уставы. В Чечне он — зверь. Каждый дух, что проводит параллели с волками, просто сосёт в сторонке у Михаила, потому что там только один волк. И это — он. Ни жалости, ни сострадания, ни мыслей о добре. Только ненависть и жестокость, а ещё стремление к миру. Тому самому, что делал в этом кровавом месте каждый солдат. И неважно, за чем он пришёл: деньгами, славой или по зову сердца.       А если бы Саша был девушкой, как он сам сказал ещё в сауне? Если бы час назад перед Мишей сидела черноволосая красавица? Взволнованная, раскрасневшаяся. Сидела бы и говорила, что она влюблена в него. Милая, маленькая. Дочь друга, которую ни в коем случае нельзя тронуть. Миша бы и ей сказал, что не может ответить, потому что у него вроде как жена есть, которую он так же вроде как любит? Что-то ему подсказывало, что всё пошло бы по другому сценарию. Он бы вопреки всем правилам и запретам подошёл и поцеловал милую. А потом взял бы её нежно на втором этаже, выбрав кровать помягче. Именно нежно, а не как обычно, и не так, как он привык с Ксюшей.       Нервно дёрнув шеей, Михаил тяжело вздохнул, чувствуя, что от подобных мыслей начинает заводиться.       Нет, Саша — парень. Тоже молодой, красивенький, но парень. Это огромное различие. Да, Михаил насиловал парней несколько лет назад, таких же молодых, но не потому, что его привлекали парни, а потому, что он больной ублюдок, что так действительно сбрасывал стресс после жестоких боёв. Несколько раз увидел мальчиков в Афгане и больше не мог отделаться от желания ёбнуть одного из них. А Сашу он не хотел ёбнуть. Ну, не сейчас. Прошло то время злобы. Сейчас с ним ничего не хотелось сделать. Только поддерживать то адекватное состояние, чтобы он и дальше рос нормальным парнем. С девчонками гулял, учился и думал о своём светлом будущем. Не о Михаиле…       Сделав ещё глоток, Миша тяжело вздохнул и прикрыл глаза, привалившись плечом к крыльцу и покручивая на пальце своё широкое золотое обручальное кольцо. А гадёныш ведь, наверное, был бы рад, если бы Миша тогда на кухне вместо того, что сказал, подошёл бы и поцеловал его. У Саши вообще опыт в отношениях-то есть какой-нибудь? Мише неопытные не нужны. Он их может взять в очередной командировке.       Замотав головой, попытавшись выбить из неё любые мысли, Миша встал. Всё начало ползти не туда, куда нужно. Ему не нужен Саня. Ни опытный, ни неопытный. Пошёл этот сопляк на хуй. На какой-нибудь другой хуй. Миша женатый человек. Он любит Ксюшу. Они детей вот делают, думают о совместном будущем, читают книги о детях. Всё серьёзно. Никакие слова Саши, что Миша добрый, хороший, красивый и самый лучший, этому не помешают. Парню лучше сделать так, как сказал мужчина — оборвать общение. У этого нет будущего. У их отношений даже нет шанса, чтобы зародиться.       Только почему так горько думать о том, что Миша любит Ксюшу, а Саня получил от него категоричное «нет»? Будто Миша всё-таки сделал что-то не так. Неправильно. Где — непонятно. Что сделал не так, тоже неясно.       Алкоголь стремительно накатил на него через минуту в положении стоя. Шибанул об Михаила, как морская волна, и забрал остатки трезвости и адекватности. А пьяный Миша — это неадекватный и непредсказуемый Миша. Ни Миши, ни Михаила. Миха. Отвратительный, злобный и опасный. И Зима, что до этого мирно посапывала рядом, будто почувствовав, что ничего хорошего не будет, встала и ушла в дом.       Хотелось взять бутылку и разбить её о свою голову, чтобы разлить остатки и себя болью отрезвить. Но Миша этого не делал. Вместо этого закрутил крышку, аккуратно поставил бутылку на крыльцо и спустился вниз.       А был бы Саня рад, если бы Миша после его истерики сделал что-нибудь силой? Как с теми пацанами в ебучей и ненавистной Мише Чечне? Опыт ведь есть. У Михаила. И у Саши вот будет. Пусть узнает, каково это — хотеть мужчину, если он хочет, а не просто пускает розовые сопли бесполезной всему миру любви.       Наверное, надо было всё-таки врезать ему. Решить это по-мужски, а не словами. Сане уже не десять лет, чтобы сюсюкаться с ним. И не надо было его понимать и жалеть. Не надо было даже думать о том, что он сын друга. Дать ему по щам, и всё. Чтобы знал своё место и не зазнавался.       Пройдя до беседки, Михаил с каким-то раздражением и сожалением понимал, что не хотел он его бить. Ни кричать на него, ни больно делать, ни, тем более, насиловать. Он бы никогда… Ни за что этого не сделал! И было неприятно оттого, что Святослав думал иначе. Саня уже стал своим. Ещё и крестник.       Плюхнувшись на лавочку, Миша застонал от своего положения и вспышки головной боли, что будто бы обхватила его голову и решила раздавить, как персик. Сосуды были ни к чёрту. Ещё и в ухе звенеть начало так, что кузнечиков в траве перестало быть слышно. И это раздражало. Боль, отвратительный звук, собственная беспомощность перед недугом и желанием пойти и хряпнуть ещё, чтобы… что-то. Чтобы хуже сделать, мысли одни убить, а другие вернуть. Чтобы себя ещё пуще разозлить, чтобы поспать крепко, с кошмарами, от которых он не проснётся, а завтра страдать от похмелья и ещё более жуткой головной боли. Алкоголь не делал хорошо. Он всё усугублял. И моральную сторону Михаила, и физическую. Но он всё равно не мог прекратить пить, будто так же алкоголь делал что-то хорошее. Но что именно было хорошим, Миша никак не мог понять.       Треснув себя ладонью по виску, Миша зарычал и встал с лавки в беседке. Вышел, прошёл к дому, зашёл в него, выключил на первом этаже свет и поплёлся на второй, еле переставляя ноги на лестнице. Ощущение было, что он вот-вот и грохнется без сознания. Сауна, потом водка — тело не вывозило. Дыхание становилось всё тяжелее и тяжелее, сердце в груди бахало так, будто увеличилось в размерах и потяжелело на кило, в глазах то и дело темнело, голова грозилась ни то схлопнуться, как умершая звезда, ни то взорваться, как сверхновая. Ещё и конечности будто свинцом налились. И от движений становилось только хуже.       Дойдя до второго этажа, Миша включил свет и встал в коридоре, который проходил между трёх комнат. На одной стороне спальня, куда он отвёл пацана, на другой стороне другая спальня и комната, которая пока пустовала, так как не было ни денег, ни времени, чтобы её сделать. А там Миша хотел видеть комнату для развлечений. Каких — пока не знал. И, стоя в коридорчике, слушая продолжающийся звон, щерясь от боли в теле и особенно в голове, он пытался вспомнить, что вообще хотел сделать. Спать пойти? Проверить, как там пацан? Может, он блевотнёй захлебнулся во сне?       Сделав шаг в сторону комнаты с пацаном, Миша замер и рукой поймал равновесие о стену. Воспоминание о друге, который захлебнулся рвотой после ранения и передозировки обезболивающего, встало перед глазами.       — Начинается, — шепнул Михаил и закрыл глаза, не желая погружаться в прошлое и собственную боль, которая начала просыпаться вслед за воспоминаниями. Боль, одиночество, миллионы сожалений и злость на весь мир, что вышло всё именно так и ничего больше нельзя было исправить.       А когда-то он хотел быть инженером. Проектировать, строить, создавать что-то.       Теперь он всё разрушал. Жизни, здания, города. Себя. И это стало его зависимостью.       Мазнув ладонью по стене, Миша оттолкнулся и пошёл к парню, чтобы проверить, как он там и отогнать от себя картинки прошлого. Перекрыть его новым, а то беды будет не миновать. Воспоминания, потом сожаления, потом злость, боль, слёзы, агрессия на всё живое и неживое, а там как Бог даст.       Открыв дверь к Саше, Миша прошёл вглубь, освещая лицо спящего светом из коридора.       Саша спокойно спал на спине, закинув руку на живот и приоткрыв рот. Ни сопения, ни храпа. Полная тишина. Только вздымающийся и опадающий живот говорил о том, что парень спит, а не мёртв. Хотя у мёртвых другие лица. Эти расслабленные лицевые мышцы Михаил никогда ни с чем не спутает. И, представив всего на миг Сашу мёртвым, просто предположив, каким будет его лицо с посмертной маской, разозлился, испугался и расстроился одновременно.       Утром будет холодно, — было следующей мыслью Михаила. Саша замёрзнет, — третья. Надо плед накинуть, — четвёртая. Поэтому скрипнул зубами, с каруселью перед глазами увидел на стуле недалеко от кровати сложенный плед и пошёл к нему. Взял, расправил, вернулся к парню и опять замер, вглядываясь в знакомое спящее, умиротворённое лицо.       Спит придурок влюблённый и нажравшийся. Его сейчас ничто не разбудит. Можно делать, что хочешь. Сесть рядом, плед накинуть и сидеть вот так, пока он не проснётся. Можно уйти и не беспокоиться о том, что Михаил громче обычного закроет дверь. Можно лба коснуться — Саше будет плевать. Хуем по губам провести — не проснётся. А вот если склониться над ним и схватить за руки — проснётся, как пить дать. От боли проснётся, а от страха, что коснётся его сонного и пьяного разума, протрезвеет в один миг. Взять его насильно, показать силой, что Миша плохой. Что с ним нельзя иметь никаких дел. И почему-то ещё Михаилу казалось, что если это произойдёт, он не донесёт на своего крёстного папке, потому что Саша преданный и хороший мальчик.       От очередной вспышки боли, что шибанула сквозь оба виска и обхватила всю голову, Миша застонал и зажмурился. Его повело в сторону, он оступился, но равновесие поймал, оставаясь стоять на своих двоих, хотя очень сильно хотелось поцеловать пол. А когда открыл глаза, Михаил сразу встретился со взглядом парня. Открытым и смотрящим прямо на него.       Проснулся маленький. Испугался мужчины рядом посреди ночи, даже не двигался, молчал. Влюблённый ещё или уже нет? А если Миша проверит его влюблённость? Насколько она сильная, насколько реальная? Нагнётся вот сейчас и поцелует эти приоткрытые от страха губы. Хоть узнает, умеет этот сопляк вообще целоваться или нет. Хуёк-то встанет, если Миша рядом будет, или от страха его там будет вообще не найти? Саня никогда не был со взрослым мужчиной. Он вообще не знал ни самого Мишу, ни того, что его может ждать. Идиот. Саша просто маленький, глупый ребёнок. Любит, но не знает что и кого. Не знает зачем. Может, ему стоило задать вопрос: «Что ты любишь?»       Миша усмехнулся и покачнулся, от чего парень на кровати напрягся. Боялся… Видел, что Миша пьян. Боялся его такого, не знал, что тот сделать может. А Миша в таком состоянии и правда мог многое. Только не мог изнасиловать его. Нет. Это табу. И почему подобные мысли всё равно летали в голове, если это табу, непонятно. А может лечь с ним? Накрыться с ним пледом и заснуть. Или просто врезать за всё хорошее и не очень. Чтобы он точно понял, что не нужна Михаилу его любовь даром. Что она отталкивала.       У Саши и правда нет шансов.       Вместо всего того, что он надумал, Миша всего лишь осторожно накинул на пацана плед.       — Замёрзнешь утром, — пролепетал пьяно и покинул комнату, закрыв за собой дверь.       Сделал два шага и начал плавно падать, когда голова сказала, что с неё хватит. Отобрала зрение, накачала Михаила болью и так же решила отобрать право обладать собственным телом.       Миша на автомате схватился за дверной косяк рядом, но, не имея сил, не смог удержаться и рухнул на пол, больно отбивая себе лоб, лицо и плечо.       — Бля-я, — застонал он и коснулся отбитой головы, но попыток встать не предпринял.       Было больно. Везде. Мишу сильно затошнило, голова будто распухла, а сосуды в ней сузились так, что, казалось, можно было прощаться с жизнью. Она полыхала болью, словно там кто-то устроил залпы салютов, как на День Победы.       Бах-бах-бах. С каждым ударом сердца, что работало на износ. Болели, казалось, сами вены и сухожилия.       Михаил ощутил себя жалким и беспомощным. Он просто умирал. Вот так тихо и по собственной воле. Не от шальной или прицельно выпущенной пули, не от вражеского обстрела, не от ножа — у себя на даче из-за алкоголя и каких-то проблем с головой после последней командировки. Он не мог встать, не мог взять себя в руки, только лежать и ненавидеть всю свою жизнь и себя. Отвратительного, аморального, но знакомого всем, кто его знал.       Святослав знал, какой его друг ублюдок. Ксюша ощутила на себе часть настоящего Михаила, Антон видел часть, знакомые видели. Только Саша ничего не знал. Только он считал его хорошим человеком. Влюбился в Михаила, не побоялся признаться, переживал из-за его пристрастий к алкоголю.       Мелкий, наивный идиот. И если он сейчас вдруг выйдет проверить, что там случилось, Миша его обнимет.       Светлый, не всегда тёплый лучик солнца среди плотного тумана и серости жизни Михаила. И, к сожалению, с ним надо распрощаться.       А Саня не выходил. Ни через минуту, ни через пять. Михаил лежал, размазывал капли крови из носа по полу и уже ничего не ждал. Пацан его боялся и не зря. И всё, что оставалось Мише, это через силу кое-как встать, доковылять до своей комнаты, рухнуть на свою разобранную постель и надеяться на быстрый сон. Но боль была такой сильной, что скорее наступит смерть, а не сон. Только нельзя умирать, пока Саня рядом. С него хватит смертей. Ещё на смерть человека смотреть, в которого был влюблён… Мише казалось, что этого малой не потянет. Он должен жить нормальной жизнью. Правильно, дальше от любой войны, от любой жестокости и несправедливости. Рядом со своей любимой и любящей девушкой, в гармонии и счастье. А Миша, как силовик и как друг семьи, должен в этом помочь. Издалека. Незаметно для окружающих, как он делал и раньше. Просто продолжит служить и держать пацана как можно дальше от себя.