Бездомный снаряд

       «Помоги, пожалуйста, они меня убьют»       Прочитав сообщение, полученное с незнакомого номера, первым делом Михаил захотел его удалить, не собираясь брать ответственность за незнакомую ему жизнь. Он спал, крепко и сладко после пьяного вечера в тошнотном одиночестве. И тут сообщение в двенадцать дня. Спаси или меня убьют. Ни имени, ничего. Догадывайся сам, Миша. А не отгадаешь, человек умрёт.       — Пошёл ты, — шикнул Михаил и в три удара по кнопкам телефона удалил сообщение. Сунул его под подушку и, обняв её, уже не удерживающую запах Ксюхиных духов, попытался заснуть опять. И Мише бы получилось заснуть, если бы не очередной пилик от телефона под подушкой. — Да блядь!       Достал, открыл сообщение и прочитал новые буквы злобным взглядом.       «Пожалуйста»       И следующее сразу за предыдущем.       «Я не шучу. Миш, пожалуйста, ты говорил обращаться в случае чего»       — Саня? — хмуро предположил мужчина и сразу закатил глаза. Злость ушла, зато пришло невыносимое раздражение. На себя, а следом на парня. На себя за то, что Михаил вообще оказался настолько тупым, чтобы давать свой номер телефона, а на Саню, потому что тот вспомнил о менте и соизволил попросить у него помощи после своего скотского поведения. — Пошёл ты, — вздохнул мужчина, оставляя проблемы ребёнка на ребёнке и написал короткое сообщение, которое должно было объяснить парню, что его будет ждать.       «папке пиши. я не папка»       Отправил и перевернулся на спину, поднимая взгляд к потолку. Вдохнул, выдохнул и закрыл глаза ровно в тот момент, когда телефон рядом вновь оповестил его о новом сообщении.       «Сам говорил обращаться в экстренных случаях. Он экстренный»       Миша устало вздохнул и закрыл глаза. Да. Это точно тот пацан, другого и быть не могло. Михаил и забыл, что давал ему свой номер. И вот пришло время пожинать плоды своих действий. И что там экстренного могло быть? Что такого могло случиться у простого ребёнка? У мужчины даже мыслей не было, а плохие, вроде жестокой драки, он гнал прочь. Да и плюнуть хотелось на Сашу. Забыть о нём, как о страшном сне, и сделать вид, что он действительно не может ему помочь — работа. Вызов или Миша вообще на учениях или на объекте и приехать не сможет. И как вообще нужно было помочь Саше?       Перевернувшись на бок, Миша ещё раз посмотрел на последнее сообщение парня, что был ему никем. Так, проходняк. Всего лишь сын друга, а не друг. Миша мог жертвовать собой и своим временем только ради близких людей, а тут наглый пацан. Да, с не очень сладким прошлым, но это не оправдание его наглости и не причина помогать ему.       Телефон опять пиликнул в руке мужчины. Одно новое сообщение от неизвестного номера, который Михаил уже видел с утра.       «Мне не к кому больше обратиться. Пожалуйста. Они меня реально убьют»       Сглотнув неясный ком в горле, вспышкой вспоминая морозное прошлое в горах Кавказа, свои же слова, что нужна поддержка, Михаил покачал головой и сел с краю кровати.       Хотелось послать всех на хуй. Абсолютно всех. Быть тем, от кого Миша убегал все эти годы. Вернуть старого себя, забыть про веру, забыть про всех. Одинокий злобный медведь, шныряющий в стае людей и единицы зовущий друзьями — вот кто он. Не семьянин, не гражданский, не простой мужик с удочкой на берегу.       Но несмотря на желание вернуть старого себя и послать парня туда, куда он этого заслуживает, не поднималась рука написать ему об этом. Так же не поднималась рука игнорировать зов о помощи и слова, что ткнули мужчину прямо в сердце: «Мне не к кому больше обратиться».       Как же парень порой напоминал себя молодого. И этим раздражал лишь сильнее.       Бедный, бедный ребёнок, столкнувшийся с несправедливостью в своей короткой жизни и оставшийся в одиночестве, продолжающий пожинать плоды прошлого и сталкиваться с остальной частью жёсткого и беспощадного мира.       Мише не было жалко Сашу. Мир жесток. Мир холоден и безразличен. В нём надо учиться жить. У Саши есть родители. Живые и родные, которые переживают за парня и любят его. Он не одинок.       Но так или иначе Миша всё же написал короткое сообщение парню после нескольких минут тишины.       «адрес»       И пошёл одеваться, уже у шкафа понимая, что ехать надо в школу, а не куда-то на стройку. Откинул в сторону водолазку и потянулся пальцами к форме, ведь в школе могут быть проблемы в связи с тем, что Миша уставший офицер, что не хочет лишний раз разбираться с кем-либо. А форма и шеврон ОМОНа на спине сможет отмести в сторону половину разговоров. Михаил решил воспользоваться своим служебным положением. Ещё и с мигалкой к школе подъедет, если вдруг что. Заберёт Саню по-барски и после выкинет где-нибудь на обочине, когда опасность будет позади. До дома он обязан будет добраться сам.

***

      Тот день, когда у Саши украли рюкзак, стал днём отсчёта его новой жизни в школе. Плевки и оскалы прекратились и началась травля. Буквально на следующий день всё начало стремительно меняться и то, что такое детская жестокость, Саня узнал на своей шкуре.       Про рюкзак ему сказал охранник на следующий день. Вещь лежала между школьных помоек. Обоссанная и измазанная в дерьме. Потом Сашу стали зажимать на переменах в классах, когда учителя уходили и оставляли детей на самих себя. Его зажимали в углу и почти безобидно напоминали о хуях во рту и о том, что он опущенный, и об этом знает вся школа. А школа действительно знала. Пальцем пока не трогала, но в спину парень всё чаще и чаще слышал что-то, что он игнорировал, но оно всё равно камушек за камушком падало в коллекцию, что уже была ощутимо тяжёлой, чтобы ходить с ней.       Порча имущества Саши стала чем-то вроде нормы, что игнорировали сами учителя. Сначала были письменные принадлежности вроде ручек и карандашей, потом в ход пошли тетради, дневник, а после могли попортить и вещи, что парень носил на себе. Его куртку, что он оставлял там, где все — в раздевалке — вспороли уже три раза. А уличную обувь, что оставил там же в мешке для сменки — так и не нашёл. И всё не могло быть так спокойно дальше, и Саша ждал этого — боли, к которой он вроде и был готов, но которую боялся. А сил сопротивляться тупо не было.       Парень был истощён настолько, что даже перестал нормально есть. Жил прошлым, вспоминал мёртвую подругу, кровь, голову и тот кошмарный год, в котором ему пришлось не то, что выживать, а медленно гнить, без надежды на что-то хорошее. Ему было так всё равно на свою жизнь, что он опустил руки, потому что не видел смысла сражаться за себя. За что? С кем? Он думал о самоубийстве, так был ли смысл сражаться, чтобы жить? Он так не думал. Поэтому почти не скалился, кулаки больше не набивал. Стал почти покорным, но когда становилось больно, внутри или снаружи, против своей воли ощетинивался и будто в последний раз собирал силы и оказывал сопротивление: ругался, дрался, кусался. Как соболь в капкане. Выхода нет, но и сдаться будто жизнь не позволяла. Саша ведь никогда не был слабаком. У него были свои привычки.       Но месяц, что был для парня как год, сделал своё дело. Будто бы расставил всё по местам. Случилось то, чего в страхе ждал от жизни парень: сломала, согнула и заклеила рот. Сделала из него не бойцовского дворового пса, каким он был раньше, не нациста, а покорную Жучку, которую кусали за бока и уши другие дворовые псы. И от этого ненавидел себя, свою жизнь, родителей и весь мир ещё сильнее. И от злости, в конце концов, почти устал.       Родители будто ничего не замечали, пока сын жил среди трупов и призраков прошлого. Оставляли его на самого себя, позволяя сидеть в одиночестве в тёмной комнате. Не спрашивали про одежду, просто покупали новую. Не ругали насчёт дневника — покупали новый. А сверху оставляли на карманные.       Саша ненавидел их за это, и впервые за последние два года мечтательно тянулся за их забытым теплом и заботой. Но её как не было, так и нет. Только Саша и вся школа знали, что его окунали головой в унитаз, били палками как собаку и унижали так, будто его поимела в рот вся школа. Знали все, но не родители. А парень очень хотел, чтобы они знали. Сделали хоть что-нибудь, но сам молчал. Не верил ни им, ни себе. И никому в округе.       Но написал Мише, когда ситуация начала выходить за любые рамки.       Саше разбили, почти разворотили рот. Два удара, а губа почти в мясо, разбита десна, разбита изнутри щека и ещё парень сильно прикусил себе язык. Учителя поцокали языком, когда он нёсся по лестнице, пытаясь оторваться от преследователей и больше ничего не предприняли. Только сука-химичка кинула в спину Саше, чтобы он не заляпал кровью всё вокруг. Парень старался не слушать, но каждое такое безразличие со стороны учителей вбивало по гвоздю в его гроб. Одно слово — один удар по гвоздю. И оставалось совсем немного, чтобы окончательно заколотить крышку.       Саша ничего не делал, чтобы заслужить попытку изувечить себя. Он сидел в классе и старался не отсвечивать. Пытался забыться в учебнике по литературе. Учёба — это вообще-то немногое, что могло его отвлечь от жизни вокруг. Он просто открывал учебники и пропадал. Ненадолго, минут на двадцать на один урок, но как же его это спасало. И тогда Саша пытался отвлечься. Читал про очередного писателя, коротал время, как Давлат, тот самый добрый одноклассник, выхватил учебник из рук парня и, схватив его за кофту на груди, потянул на себя и два раза вмазал кулаком по рту.       Саша не успел среагировать — только глаза закрыть. За что — молчок. Он просто сидел и читал учебник на своей последней парте. Один. В тишине. А после удара, когда отступила ослепляющая боль от разодранного рта, парень увидел ещё двух человек, что зашли в класс. И сердце, до этого мирно стучащее, не позволило сдаваться и ждать. Чуяло неладное, поэтому пришлось всеми силами гнаться за жизнью, выбегая из класса.       Саша бежал по школе, там и тут слыша других своих школьных недругов, что присоединились в общей травле его класса. Просто забавы ради, чтобы потешить себя. Унизить кого-то, быть сильнее того, кто раньше был сильнее тебя. Саша ненавидел каждого. Какое-то время.       Пытаясь потеряться в толпе на перемене, Саше бегал с этажа на этаж и не знал, где ему спастись. Учителя цокали языком и качали головой, даже не делая замечаний, кроме химички, не позволяли спрятаться у себя, будто знали, что происходит, видя побитый вид парня. А Саша и не настаивал. Бегал, ныкался и надеялся, что всё обойдётся, парни остынут и потеряют к нему интерес. Но прозвенел звонок на урок и всё решил за него.       Школа затихла, и лишь изредка Саша, спрятавшийся в туалете, слышал как кто-то бегает по школе, почему-то не думая заглянуть в туалет. Будто то слишком банально, а Саня умнее. Что ж, это было на руку парню. И, боясь высунуть нос даже на уроке, Саша думал только об одном: написать не кому-то, а Мише. Будто это нормальное желание — просить помощи у того, кто тебе никем не являлся. Того, кого ты ненавидел и никогда не хотел видеть.       Но Саша написал и ждал помощи, вжавшись спиной в стенку кабинки. Сглатывал кровь и не чувствовал онемевшего от боли рта. Но что-то ему подсказывало, что урок кончится быстрее, чем Миша успеет добраться до школы парня. Тридцать минут. Мише оставалось тридцать минут, пока погоня не начнётся опять. И то и дело проверяя телефон, видя, как стремительно одна минута сменяет другую, Саша довольно смиренно понимал, что ему пиздец.       Поэтому, когда прозвенел звонок на перемену, не стал убегать и прятаться в другом месте. Сел на пол и закрыл лицо ладонями, просто дожидаясь одноклассников и других людей.       Когда кто-то заходил в туалет, дёргался, но рук от лица не убирал. Кто-то заходил в туалет по нужде, кто-то руки помыть, но все шептались. Кто-то из младших, будто заметив кровь на лице и ладонях парня, спросил всё ли нормально и, не получив ответа, ушёл. И, то ли Сашу кто-то сдал, то ли его наконец-то нашли, но когда дверь в очередной раз открылась резко и громко, чуть не слетев с петель, задержал дыхание, окончательно смирившись со своей судьбой и ненавидя себя за то, что смог себе изменить. Он стал тем, кого избивал.       Удар ногой по рукам, чтобы опустил их, потом в грудь, потом, когда Саша обессиленно повалился на бок, носок ботинка прилетел в живот. Он не слушал, что кричат люди вокруг. Какие-то обвинения в чём-то, чего Саша не делал. Опять очередной слух, в котором никто не хотел разбираться. Словно это уже спортивный интерес: пустить его и наказать парня за выдумку. У кого слух будет более извращённый. Сейчас вот он поцеловал чью-то сестру-хачиху, что учится в школе вместе с братом. Наверное, сука сама пустила слух. Но Саше не будет в этом разбираться. У него дела поважнее — выжить.       Миша опоздал. Или забил на пацана. Впрочем, если бы он приехал — это было бы чудо, а Саша в чудеса не верил.       — Что здесь происходит?! Отошёл от него! И ты тоже! Директора позвать?!       — А ты кто такой вообще?       — Тот, кто пизды сейчас тебе даст…       Саша медленно открыл глаза и вперился взглядом в здоровую фигуру в серой камуфляжной форме. И буквально на секунду зацепился им за шеврон ОМОНа на спине. Светлую макушку признал не сразу. Как и глубокий громкий голос.       Михаил встал в туалете среди школьников и каждого смирял ненавистным взглядом, сжимая и разжимая кулаки. Даже его желваки на челюсти то напрягались, то расслаблялись, выдавая нервозность.       — Слушай, мент, шёл бы ты отсюда…       Буквально миг, а парень, что решил опять открыть рот, был пригвождён к стене. Мужчина за секунду схватил его за футболку на груди и швырнул к кафельной стене, прижимая своё предплечье к его горлу, перекрыв доступ не только к словам, но и кислороду.       — Отпусти его! Инесса Валерьевна!       — Инесса Валерьевна, сюда, тут мент бешеный!       — Саш, вставай, — сказал Миша парню, даже не глянув на него. Смотрел прямо в зелёные глаза другого школьника и не двигался. — Цел?       Саша бездумно покачал головой, хотя его не видят, и кое-как поднялся с плиточного пола, который испачкал кровью изо рта и разбитого носа. Покачнулся, поймал равновесие ладонью на стене и прошёл к Мише, встав позади него среди озлобленных взглядов тех, кто пришёл его избивать.       Мужчина приехал. Паршивый пёс закона, ненавистный Михаил, приехал. Помог. Будто ему было не всё равно. Словно он действительно мог переживать за парня. От этого было так больно и тоскливо в груди, что глаза Саши защипало, но он стойко удерживал слёзы, пока был на глазах остальных учеников, что пришли уничтожить его.       — Это что такое?! Отпустите ребёнка! Немедленно! — закричала училка, что ворвалась в туалет.       — Ребёнка? — хмыкнул Михаил, но парня всё-таки отпустил. Глянул на Саню, поморщился и оглядел присутствующих. — Это что? — спросил он у вбежавшей в туалет женщины и ткнул пальцем в Сашу, что стоял и дрожал то ли от боли, то ли от страха. — Вы где были, когда это происходило?       — А вы, собственно, кто? — нахмурилась училка по английскому и хмуро посмотрела на Сашу, словно он виноват в том, что в школе посторонний. И не кто-то, а милиционер. Ну да, у Сани же батя капитан. — Что вы здесь делаете и почему руки распускаете?       — Была бы моя воля, я бы тут не только руки распускал, — рявкнул он в лицо женщине и жестом подозвал Саню ближе к себе.       Саша сделал шаг к мужчине, кажется, впервые за последний месяц чувствуя себя в безопасности.       От этого стало ещё паршивее внутри. За него заступились. Впервые. И не кто-то, а чужой ему ОМОНовец.       Училка так громко и потрясённо воскликнула от услышанного заявления, что Саше показалось, что у неё приступ. Школьники рядом тоже загалдели.       — Развели тут, блядь, кишлак! — продолжил кричать Михаил. — Или для вас норма, что толпой избивают парня?! Или вы этих вон защищаете?! — кивнул на разношёрстную толпу.       — Да вы как смеете?! Вы что себе позволяете? Покиньте учебное заведение! Живо! Или я…       — Что? Ментов вызовете? Давайте. Я с радостью с ними тут пройдусь. Пиздец, — вздохнул он и оглянулся к парню, будто проверял, стоит он ещё или нет. — Идём, Сань. А вы, — зыркнул на женщину, — ждите гостей.       В туалете стояла почти гробовая тишина.       — И вы, детишки мои любимые, ждите гостей. Особенно ты, — ткнул пальцем прямо в грудь тому, кто бил Сашу ногами. — Я ебало твоё запомнил. Знаешь выражение: приехал с гор — уважай наш закон?       — Убирайтесь вон! — вновь заверещала учительница от абсолютного бессилия перед сотрудником органов, который так себя вел. — Быстро! Я этого не потерплю! Такого отношения к детям!       — Я вашу школу по проверкам затаскаю, дамочка. Не вы первые — не вы последние, — почти рычал Михаил, ступая на выход из туалета, даже не думая обходить людей — они сами перед ним расступались. Перед ним и Сашей, что собачкой шёл позади, пряча взгляд от учеников вокруг. Шёл и думал, насколько всё, что выходило изо рта мента, серьезно.       — Да кто вы такой?! — всё не унималась женщина, стуча каблуками позади них.       — Михаил Андреевич Самсонов. Жду ваших писем. А вы ждите наших. Сюда не помешало бы с рейдом заехать.       — Знаете что?! — топнула позади них учительница и мент встал. Повернулся, выгнул бровь.       — Что? Не переживайте, побои мы тоже снимем, — и улыбнулся. Широко, по-доброму так, что сложно было поверить в плохой настрой мужчины. — ОМОН в наши дни работает хорошо. На страже вашей безопасности, скажем так.       — Да я… Да вы!       — Да будем мы, — подмигнул и, подтолкнув Сашу к лестнице, пошёл за ним.       Саша шёл и ни о чём не думал. Слушал позади себя восклицания учительницы. Потом подошёл ещё кто-то, кто начал кричать на невозмутимого Мишу. Кажется, завуч. А внизу подоспел и директор, что закрыл собой выход из школы, не выпуская из неё мужчину и парня.       — Одежду бери, — сказал мент пацану, а сам встал перед директором и сложил на груди руки. — Мне наряд вызвать? Я не понимаю, вы че тут все добиваетесь? Я-то знаю, за кем тут правда, и знаю, кто и что за мной.       — Не надо меня запугивать, уважаемый. Документы предъявите, — говорила женщина, пока Саша отчаянно искал в раздевалке свою одежду. Но ни в одном, ни во втором и остальных рядах её не было видно. Он обошёл все два раза и ничего не нашёл. А директор и Михаил всё гавкались, повышая друг на друга голос.       Ни одежды, ни рюкзака. Ничего. Спасибо Богу, что душу оставил? Так такая себе душа. Подгнившая.       — Я вас по судам затаскаю, — напоследок сказала директор и наконец-то отошла от дверей, стоило только Саше подойти к мужчине. — Я этого так не оставлю.       — Я тоже, — кивнул Михаил. — Где одежда?       Саша пожал плечами.       — Это превышение служебных полномочий! Вы похищаете ребёнка среди учебного дня! Из школы!       — Я ребёнка защищаю, хотя это ваша работа. И вместо того, чтобы разбираться в ситуации, вы на меня собак спускаете! Вы считаете, что это нормально?! — опять перешёл на крик Миша, а Саша рядом из-за него крупно и заметно вздрогнул. — Посмотрите на него!       Саша опустил голову, пряча свой вид от директора.       — Нормально, да? Дружба? Народов? А вы где были, пока его били? Почему эта Инесса, как её там, подошла только тогда, когда её позвали потому что я пришёл, а не раньше?! Что за хуйня тут творится?!       — Не надо мне…       — Ой, да иди ты на хуй, — рявкнул он и, взяв парня за плечо, подтолкнул на выход. — Узнаю, что с парнем начали плохо обращаться, — прорычал он, но под конец почему-то затих. — Не забывайте про ментовской беспредел и превышение полномочий. Вы всего лишь директор школы… И вы не выполняете свои обязанности.       И вышел вслед за парнем.       — К машине, — сказал Миша холодным голосом и пошёл на выход с территории школы.       На улице было холодно. Февральский ветер неприятно и остро лизнул онемевшее лицо и забрался под кофту, отчего парень поёжился. Но стоило подойти к забору, как Саша быстро увидел уже знакомый чёрный УАЗ, и вместо того, чтобы пойти сразу домой, почему-то пошёл к нему.       — Стой, — послышалось позади и Саша замер. Покорно и без каких-либо мыслей. Устал думать. Болело все. — Сильно они тебя? — спросил Михаил и встал перед парнем, который буквально два шага не дошёл до машины.       Мужчина осмотрел Саню сверху вниз и коснулся подушечками пальцев синяка на подбородке, а после изувеченной губы. Саша даже не дёрнулся от неприятного прикосновения. Терпел и следовал указаниям. Открыть рот, двинуть языком, открыть шире. Делал всё, что просил Михаил и не понимал к чему это всё. Смотрел в серые, безжизненные и холодные глаза и ничего не хотел. Просто был. Как всё то же безвольное и увядающее растение. Терпел и дрожал от холода.       — Ничего серьёзного. Жить будешь… Неделька другая и заживёт. Садись в машину, — выдохнул наконец-то мужчина, сам открыл парню дверь переднего сидения и захлопнул, когда тот сел, а сам пошёл к багажнику. Копался там, пока Саша бездумно смотрел вперёд на грязную от слякоти улицу, ворчал на что-то, причитал. Потом хлопнул дверцей и вскоре сел на водительское, протянув Саше какой-то тёмный пузырёк и бутылку с водой. А следом достал из бардачка пару салфеток. — Умойся и прополощи рот хорошенько. И себе забери. Дня три полоскай после еды и чистки зубов.       Саша опять покорно умылся и прополоскал рот, хмурясь от боли и пены, что быстро образовывалась во рту. Сплюнул на улицу, хлопнул дверью и утонул в сиденье, чувствуя, как начала работать печка в авто. Прикрыл от усталости и боли глаза и почти ни о чём не думал. Только какой-то неприятный тревожный огонёк мигал глубоко внутри и не давал расслабиться окончательно. Что впереди будет что-то плохое. Что своим поведением и агрессивным появлением Миша сделает парню только хуже. И теперь не только ученики его будут ненавидеть, но и учителя, что и так не располагали к парню хорошим отношением. Кроме двух: биологички и исторички.       Когда УАЗик зарычал и тяжело тронулся с места, Саша решил пристегнуться. До дома ехать где-то минут пять, если петлять по дворам, а Саша домой не хотел. Хотел уйти в парк. Уронить себя в снег и чтобы на этом всё закончилось.       — Включи мигалку, — просипел парень, заметив её на приборной панели. Он даже не понял, откуда нашёл в себе силы на голос и любопытство. Но сказав эту фразу, почему-то ощутил себя более или менее живым.       — Не положено, — холодно сказал Миша, глядя вперёд и только вперёд, медленно вальсируя колесами по узким дворовым улицам.       — А как детям в школе угрожать, так это положено, — выдохнул Саша и отвернулся от мужчины. — Ты сделал только хуже, — добавил ещё тише и закрыл глаза, действительно думая, что по возвращению его будет ждать настоящий ад. Вряд ли кто-то воспринял бешеного мента всерьёз. Лаять могут все, а вот кусать…       — Это твоё «спасибо»? — небрежно поинтересовался Михаил и выехал на нормальную дорогу, будто устал петлять по дворам. Поддал газу и стрельнул взглядом в пацана на пассажирском.       — За что тебе «спасибо» говорить? — ожил Саша, имея возможность хоть с кем-то разговаривать без ожидания удара и оскорблений. А ещё это был Михаил, что уже дважды спас его жопу, хотел того парень или нет. И несмотря на продолжающую жить неприязнь к нему, парень не мог ничего поделать с собой, кроме как частично доверять этому менту рядом. — За то, что ты своим поведением только хуже сделал? Мне как теперь в школе появляться после твоей выходки? Учителям в глаза смотреть, например, директору… Они меня выебут…       — Никто тебя не тронет, — уверенно и отстранённо произнёс мужчина. Он звучал так, словно говорил не с пацаном, а с истеричным задержанным, что только и делал, что вопил, что он невиновен, а все менты — пидарасы. Сашу это почти злило. И чем дольше он смотрел на невозмутимый профиль мужчины, тем больше ощущал в себе прежней жизни — ненависти. — А если тронет…       — То что ты сделаешь? Уволишь их всех? Посадишь? А учеников? Тоже посадить сможешь? У тебя всё через угрозы идёт? Очень по-ментовски…       — Саня, — предостерегающе рыкнул Михаил. — Не зазнавайся. Не заставляй меня жалеть, что я подорвался спасать твою бесполезную задницу в свой единственный на этой неделе выходной.       Саша сглотнул ком, что моментально перекрыл доступ к словам и уверенному тону. Бесполезную задницу, конечно. Вот он кто для Михаила. Бесполезный проблемный подросток, которого он не мог оставить в беде, потому что он сын друга. Обуза. Как и для всех в округе. Наверное, глупо было надеяться, что тот действительно мог переживать за ребёнка. Он переживал только за отношения с отцом парня.       Саше хотелось реветь от жгучего ощущения бесконечной ненужности всему чёрствому миру. Он ощущал безопасность рядом с этим человеком, а теперь Миша лишний раз доказал, что рядом нет никого, кому можно довериться, и что парень бесполезен в этой жизни.       — Останови машину, — обессиленно попросил Саша.       — Зачем?       — Останови машину…       — Нет. Я довезу тебя до…       — Я не поеду домой, — так же устало произнёс Саша и схватился за силовой поручень на дверце. Сколько была скорость за окном? Сорок? Шестьдесят? Смотреть на спидометр не было сил. Рот болел — говорить было больно. А Саша говорил. — Просто останови эту сраную машину.       — Нет.       Твёрдо, холодно, беспрекословно.       И Саша заплакал, закрыв ладонями глаза.       Никто его не слушал и не хотел слушать. Что он хочет, чего боится, о чём мечтает. Кому это нужно от ребёнка? Это ведь неважно. Они не умеют бояться и любить, понимать справедливость, если не головой, то сердцем. Они ведь как собаки, у которых есть хозяин — родители. Они накормят, оденут, выгуляют и они будут решать, где гулять пёсику, с какими собачками общаться и где жить. А Саша — плохая собака. Непослушная и агрессивная. И пока её не смогут воспитать, можно забыть о её потребностях в простом тепле и любви. Кнут. Не пряник.       И для Миши он никто иной, как чужой человек, за которого в данный момент он нёс ответственность, потому что ещё Саня простой ребёнок в его глазах. А дети, как известно, очень глупые создания. Без каких-либо серьёзных проблем. Действительно, подумаешь, его избили в туалете. Да, это ерунда, что он боится возвращаться в школу после того, что там учинил Михаил. Конечно, он был ещё неосознанным человеком, что не мог нести ответственность за свои поступки и не имел мозгов, чтобы самостоятельно дойти до дома, пусть и без зимней одежды. Саша — простейшее. Инфузория туфелька.       — Сань… — раздалось рядом мягко и почти заботливо.       Этот самый Саня не мог отпустить прошлое и забыть о потерянном лучшем друге, в смерти которого винил себя. Это ведь тоже не могут позволить себе обычные и необычные дети. А раз не могут себе позволить, то проблема не является настоящей и требующей внимания.       — Саша…       Саша, до которого пытался достучаться Миша, не мог простить себе тот набег на общежитие и труп, который они после себя оставили. Два. Нет, даже три трупа. Ведь если бы не решение рейда, Лёша был бы жив. Но Саня ведь ребёнок. У него в жизни пока не может быть трупов. Он не может мучиться кошмарами по ночам, он не может бояться запаха крови.       Миша включил мигалку, что поставил на крышу и радио, где заиграла Металлика. Дал газу, вжимая педаль в пол и выехал на более широкую трассу, чтобы было где маневрировать на скорости. Пытался привлечь внимание ревущего парня. И у него это получилось. Саня ведь ребёнок. И машинка с мигалкой на большой скорости быстро привлекла его внимание.       Бибика делала уиу-уиу. Только жаль, что без звука.       Убрав от лица ладони, Саша вжался спиной в сиденье от скорости, которую решил развить Михаил. Справа и слева быстро мелькали другие машины, что в панике пытались уступить дорогу машине со стробоскопом на крыше. Скорость для Саши, что не привык ездить на авто, была космической. А глянув на спидометр, он сразу пожалел об этом, увидев стрелку за отметкой «100». Он настолько испугался скорости и в то же время полюбил её, что мигом забыл про слёзы и просто смотрел вперёд, боясь двинуться как-то не так, чтобы машину не снесло. Сжимал до боли в пальцах силовой поручень на двери и почти не дышал, каждый раз умирая и воскресая вновь, когда ему казалось, что вот-вот, и Миша врежется в машину, которую не успеет обогнать. Или его подрежут.       Домой парня мужчина в итоге не повёз. Будто прислушался, чему Саша не верил. С его точки зрения дело было в слезах, которые он развёл в машине. И чтобы не видеть их, Михаил решил покатать парня. Только вот Саша, почти привыкший к скорости, не думал, что это «покатать» окончится возле какого-то отделения милиции. Словно вместо дома Михаил решил сбагрить не родителям, а ментам.       Саша после пережитой поездки даже забыл о том, что лицо болит, и что он вообще умеет бояться за свою жизнь, оказывается. Она его будто отрезвила. Или это сделала смена обстановки.       — Я ща, — сказал Михаил и выпрыгнул из машины. Встал перед капотом, достал пачку сигарет и закурил, словно издевался над парнем, который сигарет, кстати, не видел уже неделю. Но не успел Саша расстроиться по этому поводу, как Миша подошёл к его двери, открыл и кинул ему в руки и пачку сигарет, и зажигалку. — Никуда не убегай, пожалуйста, — сказал напоследок и, закрыв дверь Саши, пошёл в сторону отделения, уже заранее вынимая руку из кармана штанов и протягивая какому-то менту возле входа.       Парень смотрел ему вслед и очень надеялся, что это не по поводу школы. Да и он вообще не мог о ней думать пока. Неприятно. Даже кишки от волнения крутило, чего не случалось уже, кажется, несколько лет.       Миша отсутствовал в отделении несколько минут. Саша не проверял сколько именно, но за это время он успел выкурить две сигареты и нагло порыться в чужом бардачке, где не нашёл ничего интересного. Миша вышел с тем же мусором, с которым зашёл внутрь. Они о чём-то беседовали, но как только второй мент поднял голову и увидел в окне машины лицо Саши, замолчал, кивнул и, пожав Михаилу руку, развернулся и скрылся в здании. И глядя на то, как Миша шёл к УАЗику, Саша думал только о том, что к своим мужчина ходил как раз по поводу школы.       Интересоваться он не стал. Глянул на Мишу, когда тот сел, вернул ему пачку сигарет с зажигалкой и вернул взгляд на дорогу перед машиной. И как только мужчина завёл остывший УАЗ, у него зазвонил телефон.       — Опа, — сказал он на выдохе и хмуро ответил на звонок. — Привет, да, у меня, — сказал также хмуря брови и посмотрел на Сашу, что смотрел в ответ, чувствуя, что разговор касался его. — В машине… Ага. Да так получилось, что есть мой, ага… Ну, жив, не совсем цел, но здоров будет через пару неделек. Не волнуйся… Ага. К вечеру привезу, пока покатаемся, если не против…       Отец. Саша был уверен на все сто процентов.       — Ты так и не сказал родителям, что телефон потерял? — укоризненно сказал Миша, и убрал мобильный во внутренний карман куртки. Саша покачал головой, стараясь не думать об этом: «вечером привезу». Просто пытался принять это, ведь его всё равно не будут ни о чём спрашивать. — Батя расстроен очень, что ты ему не позвонил. И я тоже.       — Можешь выкинуть меня из машины и не расстраиваться, — буркнул Саша, пропустив почти все слова мужчины мимо ушей.       — Ага, тогда вон те дяди тебя подвезут, — ткнул пальцем в ментов у входа в отделение. — А у них сегодня о-очень тяжёлый день, — выбил сигарету из пачки и закурил. — Поедешь со мной.       — И куда… — без интереса спросил Саня, вновь смиряясь в своей безвольности и отсутствии прав, как человека, самому решать, как ему жить.       — Куда я захочу, — фыркнул Миша и вновь завел двигатель. — Голодный?       Саша покачал головой и, прислонившись лбом к окну, закрыл глаза, надеясь умереть в дороге. Куда Миша его теперь вёз — не смотрел.       — Ты вообще ешь что-нибудь? — пробурчал Михаил, оценивающе окинув парня взглядом, и Саша закатил глаза.       Какая забота.       Больше не говорил с мужчиной. Отключился. Уснул.       Проснулся Саша, возле какой-то деревянной церквушки, когда машина остановилась. Сонно поморгал, ощерился от головной боли и боли во рту и выпрямился на сидении. Вокруг было так грязно и пасмурно, что было бы очень вовремя, если бы парня прямо тогда хватил сердечный удар. Как раз и отпоют сразу и похоронят, если кладбище рядом есть. Было бы очень кстати.       Февральская слякоть, когда должны стоять морозы, была под стать грязному дереву церкви, которой было будто более сотни лет, и настроению парня. Саша не понимал, что они тут делают и почему-то не хотел интересоваться.       У него церкви и религия, особенно православие, почему-то всегда ассоциировались со страданиями и болью. Постоянные разговоры о смирении, страдании и непонятной любви Бога вгоняли его в страх и тревогу. И глядя на церковь, парень очень надеялся, что у Миши дела по другую сторону дороги, где была «Евросеть».       — Пойдёшь? — спросил Михаил и открыл дверцу авто.       — Куда? — удивился Саша, боясь предполагать, что Миша всё же отправится в церковь. — Туда что ли? — слепо ткнул в сторону деревянного здания, глядя на мужчину.       — Да, туда.       Саша противно поморщился. Самые страшные подозрения подтвердились. Верующий мент — это смешно.       — Ага, конечно, — кивнул Саня и глянул на крест, что возвышался над церковью. Было неприятно на него смотреть. Как и на старое здание, что не притягивало, а наоборот отталкивало. — Помолюсь, и Господь мне все грехи отпустит. Ну да, ну да. Это ведь так работает, верно?       Миша захлопнул дверь и остался в машине, чтобы буквально несколько секунд попрожигать пацана осуждающим взглядом.       — Сколько же в тебе желчи, — плюнул мужчина и опять открыл дверь машины, чтобы выйти.       Саша проигнорировал сказанное.       — Будешь свечку ставить, попроси там у своего Бога, чтобы он оставил меня в покое. Мне его испытания уже поперёк горла. А страдать, чтобы он меня любил, я не хочу.       — Дурак.       И хлопнул дверью.       Саша убил в себе желание сбежать, пока мент, поправляя на себе куртку, шёл в сторону ворот церкви, перепрыгивая лужи и талый снег, измазанный в машинном масле и грязи. Да, в своей серой форме Миша отлично сливался с грязным городским пейзажем и свинцовыми тучами в небе. Такой же чёрно-бело-серый, как и мир вокруг. Такой же злой и безразличный. Холодный и ненавистный Саше.       И всё же пока это был единственный человек, что хоть как-то реагировал на парня и не делал ему зла. Уж точно не нарочно.       В церкви Миша был недолго. Кажется, был он там даже меньше, чем в отделении. Саша даже соскучиться не успел, а Миша уже садился в машину. Пристегнулся, выбил из пачки сигарету и протянул парню, будто задобрить хотел, но Саша, так это или нет, сигарету всё же взял. Сунул в рот и поджёг синей зажигалкой. Вопросы задавать не думал, интересоваться даже вскользь, что там делал Миша — тоже. Уж что, а религия и Саша — вещи несовместимые. Ему матери и её религиозности хватало, ещё и изо рта мента слышать что-то святое парень не имел нервов.       — Куда теперь? — устало спросил Саша и открыл окно, проклиная создателя этой машины и мужчину за ужасный вкус.       — Узнаешь, — спокойно ответил Михаил, и тронул авто с места.       Больше Саша не говорил. Медленно курил и смотрел на всё ещё незнакомый и ненавистный город, что пролетал за окном. Думал о школе и что дальше только хуже, слушал музыку по радио и пытался придумать, что делать дальше. А день в голове так и не укладывался. Будто сон какой-то. Преследование в школе, отчаянная попытка достучаться до человека, которого Саня ненавидел, и внезапная помощь от него. Ещё и с таким рвением, словно ему всё же действительно не всё равно.       Отношение к Мише становилось всё более неоднозначным. Простое человеческое отношение мента к парню меняло всё.       Вся дорога прошла в молчании. Миша вёл, Саша смотрел в окно. А пейзажи за ним становились всё темнее и приобретали всё более знакомые очертания. И когда парень увидел парк, понял, куда его везут. И нейтральное настроение, которое он обрёл за день рядом с молчаливым Михаилом, стало вновь ухудшаться. Да и голову начали заполнять тревожные и печальные мысли: прошлое, школа, родители, одиночество и темнота комнаты, что будет всё усугублять. Не хотелось ни с чем разбираться и ни о чём думать. Жизнь так и будет течь вокруг него независимо от его хотелок. Всё будет как прежде — непредсказуемо.       Подъезд дома, в котором жил парень, казался ему мрачным, как каком-нибудь дешёвом ужастике. Тусклая лампочка, грязные сугробы вокруг, опрокинутая мусорка, облупленные стены и одинокий листик на доске объявлений, что трепыхался на ветру. Выходить из машины и заходить внутрь не хотелось. Саше в тот момент уродливая машина ОМОНовца казалась более тёплой и безопасной, чем собственная квартира. Да и сам мент казался более родным, чем собственные родители.       — Выходи, — холодно произнёс Миша и сам вышел из машины. Встал на улице и хлопнул дверью, просто не оставляя выбора парню. Тон не терпел возражений. Да и не думал Саня, что ему позволят посидеть ещё. И, наверное, глупо быть там, от чего нос воротишь — рядом с ментом. Подэлитным ментом, что был хуже регулярных.       Вышел из машины, встал рядом и неохотно взглянул на привалившегося к капоту мужчину.       — Может, ещё меня покатаешь? — неуверенно и тихо спросил Саша, не желая слышать самого себя. Миша рядом хмыкнул и покачал головой.       — Дуй домой. А я постою тут и прослежу, чтобы ты зашёл внутрь. И подожду звонка от твоего бати, что ты действительно пришёл, а не спрятался где-то на этажах. Я не собираюсь тут ловить тебя по всему городу. И так с тобой весь день провозился…       После подобного ему захотелось показать фак. Саня только начинает думать, что хоть кто-то может о нём думать, как о ком-то, кто заслуживал волнения, как Миша доказывает обратное. Напоминает, что парень ему никто. Ребёнок, который отнимал время.       Без «пока» Саша пошёл в сторону подъезда. Теперь уже было плевать куда и как идти. Его нигде не ждут, так был ли смысл коротать своё время в определённых местах?       Зашёл внутрь, поднялся к лифтам. Вызвал и пока ждал его, смотрел на исчерченную ключами и ножами листовку на стене с правилами пожарной безопасности в доме. Потом зашёл в кабину, нажал на «9» и стал медленно подниматься на последний этаж. И когда встал перед дверью в свою квартиру, почувствовал, как защипало глаза.       Ему не хотелось заходить внутрь. Саша ненавидел это место. Ненавидел семью, ненавидел себя. Но нажал на звонок и приложил все силы для того, чтобы не заплакать.       Дверь открыл отец. Прямо как месяц назад, когда Саша вернулся домой после побега. Тот же растерянный и взволнованный взгляд, те же тёмные зелёные обои за ним и ощущение бесконечной усталости в груди у парня.       — Сашка, что стряслось, родной?..       Даже слова были такими же. А это значило, что сейчас выйдет мать, поплачет рядом, поцелует парня и всё вновь станет как прежде. Чего бы Саша не делал, как бы не выглядел — мир вокруг него останется такими же статичным. И не было ничего больнее этого. Когда любые твои действия приводили к тишине и безразличию.       Саша зашёл в квартиру и почему-то не спешил разуваться. Смотрел на отца и горящим в надежде сердцем ждал от него что-то новое. Что-то тёплое и нужное парню.       — Саш, я тебе тут новую школу присмотрел. Давай переведёмся, а? Хочешь? Она хорошая, я уже посмотрел её и учеников видел. А этой я займусь. Давай, сынок?       Саша ожидал многого от отца, но точно не этого. И ожидая многое, получил самое болезненное. Вроде предложение, которое могло бы помочь, но для Саши оно звучало как: о, тебе хуево, сынок, ну наконец-то, а я раньше что-то не замечал. Давай школу теперь сменим, а то мне звонки из этой надоели.       — Серьёзно, да? — дрожащим голосом спросил Саша и посмотрел сквозь пелену слез на отца, что продолжал взволнованно смотреть на сына. И вскоре вышла мать. Встала за плечом мужа и привычно положила одну ладонь на грудь, начиная поглаживать тонкими пальцами серебряный маленький крестик.       Сашу тошнило от Бога. Сашу тошнило от матери.       — Да. Она находится на другой ветке, но я смогу тебя подвозить время от времени. Там всего пара станций. Минут двадцать. Директор очень хороший мужчина, он согласился принять тебя среди учебного года…       Саша не мог больше слушать отца. Это всё походило на какой-то абсурдный кошмарный сон. Почему его родители вообще стали родителями? Они не умели этого. Или не хотели. Всё, что Саша видел — это жалкие потуги что-то сделать.       — Не нужна мне новая школа, — прошептал на грани срыва Саша и жадно всхлипнул, даже не зная, что делать. Мира вокруг из-за слёз уже почти не видео.       Кажется, предел вот он. Отсчитывал секунды как часовая бомба.       — А что хочешь? Давай… давай я возьму отпуск, тебе справку достанем и съездим в наш город? С друзьями повидаешься?       Саша сделал шаг назад.       — Сашенька, давай и вправду город навестим, а? — поддакнула мать, поравнявшись с отцом.       Саша отказывался их слушать и понимать. Подобное он мог видеть только в кошмарах. Хотя вся его жизнь последнее время как кошмар.       — Какие друзья, пап?.. Ты о чём вообще? Ты издеваешься?       Лицо Святослава так вытянулось, будто он сам усомнился в адекватности своих слов. А нарыв, который Саша успешно в себе прятал почти месяц, начал медленно открываться после предложения отца.       — Ну, как какие… — нервно усмехнулся он и почесал седой затылок. Голова Святослава вообще неприятно контрастировала на фоне темно-зеленых обоев в прихожей, да и во всей квартире. Ещё это тусклый свет ламп под потолком. Будто родители сейчас превратятся в чудовищ или исчезнут. — Лёшка твой этот… Ромка, Артём…       — Я две недели назад Аньке писал… — шептал Саша, не в силах говорить в полный голос. — Со мной больше никто общаться не хочет, а Лёшку ты сам посадил ещё два месяца назад. Как и Артёма…       Удивление с лица Святослава сошло. Теперь оно было обескураженным, и актёрской игре своего отца Саша не поверил.       — Саш, я никого не сажал… Я доделал дела и сюда уехал, как я мог кого-то посадить, ты что?!       Саша не верил. Сделал ещё один шаг назад. Хотелось проснуться. А в горле стоял уже знакомый упругий ком страха и желания покончить со всем здесь и сейчас.       — С меня хватит вашего отношения ко мне как к собаке.       — Сашенька, — подала наконец-то голос мать.       — Сашка, я никого из твоих друзей не трогал, — почти прошептал Святослав, звуча действительно растерянно. — Я их отмазывал вечно, ты же помнишь! М-может их новый решил на место п-поставить, — начал заикаться отец, будто истинно был не виноват, боялся, но Саша всё ещё не верил. — Я не трогал твоих друзей! Клянусь! Хочешь я проверю, сделаю с этим что-нибудь? Я… я не знаю даже…       — Я тебе не верю… Ты их всегда ненавидел. Их и меня! — выкрикнул и схватился за ручку двери.       — Саша! Давай поговорим?       — Нахуй вы меня родили вообще, если я вам настолько не нужен?!       — Саша! — подключилась мать, продолжая стоять на месте и трогать свой проклятый крест на груди. Она так нервно теребила его в пальцах, будто собиралась оторвать от цепочки. — Ну что ты говоришь такое?       — Вы даже не представляете, как мне жаль, что я не сдох тогда… — дрожащим голосом проговорил парень, и приоткрыл дверь. Ольга приложила руку ко рту. — А ты, — посмотрел на притихшего отца, который стал ещё серее от услышанных слов, — мне жаль, что ты выжил на своей войне, пап…       Святослав уронил пустой взгляд к ногам парня.       — Я в смерти Олеськи виноват… меня в психушке этой вашей сраным обдолбышем сделали… потом я для вас нацистом и бандитом стал. Недочеловеком…       Саша даже не знал, зачем говорил это. Губы дрожали, подбородок подрагивал. Он смотрел на родителей сквозь резкую плену слёз и не знал, как достучаться до этих людей напротив. Кто они ему? Да и стоило ли вообще стучаться к ним в душу? Держался за дверную ручку, едва сдерживал болезненные слёзы и не знал, что делать. Опыта ноль. Импровизировал и следовал зову сердца, что вопреки всему тянулось за родительской заботой.       Больше Саша ничего говорить не стал. Ещё раз жадно всхлипнул и выбежал из квартиры, не слыша в спину ни слова со стороны родителей. Бежал вниз по лестнице и глотал слёзы. А внизу, стоило выбежать из подъезда, увидел фигуру в форме возле подъезда.       Взгляд глаза в глаза, сигарета улетела под ноги, и фигура резко рванула в сторону пацана, а сам пацан побежал прочь от Миши. Но не зря Михаил носил шеврон ОМОНа. Буквально двадцать метров, и крепкая ладонь схватила парня за руку и остановила от глупого побега.       — Куда? — рявкнул мент и дёрнул на себя Сашу.       — А тебе не поебать?! — рявкнул в ответ парень и повернулся к Мише, чтобы заглянуть ему в глаза. — Хули тебе меня надо? Я тебе никто! Отьебись от меня!       — Так, успокоился, — прорычал мужчина и, развернув парня спиной, прижал его к себе.       И как бы Саша не хотел сдаться, остаться в этих тёплых медвежьих недообьятиях, он не мог себе этого позволить. Не мог верить менту, который какого-то чёрта не мог оставить парня в покое, не мог верить отцу, что клялся, что не сажал друзей сына, матери, которая переживала за него, стоя позади мужа и поглаживая крестик. Саша никому не мог, да и не хотел верить. Поэтому брыкался в руках мужчины как бешеный. А его всё не пускали, удерживая при себе. Прижимали со всей силы и не давали вырваться.       — Успокоился, я тебе сказал, — говорил над ухом Миша. — Давай, Сань… Вдох- выдох… Ну-ка, давай попробуем…       Мусор бесил своим голосом. Своими странными потугами сделать парню, что ему никто, хоть что-то. Нахуя приехал, нахуя по городу таскал? Зачем сейчас остановил и не отпускал? Зачем ему это? Ради друга? Тот не простит?       Саша сделал вид, что успокоился, чтобы добиться своего. Если жизнь ему не даёт то, что надо, он сам это возьмёт. И будет поступать как все, кто получает от неё всё, что им нужно — врёт и идёт по головам. Поэтому Саша расслабился в руках мента. Почти обмяк, чтобы руки разжались и Саше позволили стоять самостоятельно.       — Успокоился? — всё говорил над ухом мужчина, не убирая от парня рук. Тихо, спокойно, почти с заботой. Саша никому не верил.       Парень обессиленно кивнул, просто дожидаясь момента. Когда одна рука исчезла с тела, парень развернулся, не поднимая к Михаилу взгляд. Смотрел на его штаны, берцы и просто ждал, напрягаясь если не снаружи, чтобы не заметили, то внутри себя. И кажется ему не верили, потому что вторая рука тоже не отпускала. Крепко держала за плечо и едва комкала ткань кофты, чтобы парень точно не вырвался. И это так злило парня, что поддаваться менту было всё сложнее.       Саша хотел одиночества. Мороза мокрого февраля, темноты вечера и слёз на щеках, что единственные будут греть на холоде.       — Так… — выдохнул Миша и поднял взгляд над головой пацана. Прищурился, будто увидел что-то вдали и сильнее сжал пальцы на чужом плече.       Они были тёплыми. Такими тёплыми, что подобного тепла хотелось везде. Чтобы человек напротив обнял нормально, по-человечески, чтобы он искренне переживал за ребёнка, а не делал это ради чего-то непонятного.       — Сейчас мы вместе идём…       Не желая слушать «домой», Саша рискнул. Вскинул взгляд к мужчине и, собравшись духом, предпринял последнюю попытку сбежать. Поймал взгляд серых холодных глаз и коленом ударил мужчину по яйцам.       Ладонь разжалась не сразу, но как только пальцы исчезли с плеча, Саша сделал пару шагов назад и изумлённо начал наблюдать за тем, как медленно Михаил садился на асфальт, обхватив ладонью промежность. А на его лице читались неподдельные мучения и ненависть.       — Уёбок, — процедил Михаил сквозь зубы и закрыл глаза, целиком ложась на грязный асфальт.       Саша победил. Этот удар всегда коронный и плевать на подлость.       — Ты хотел уебать на свою войну? Так сделай милость и съеби на неё. Я у отца узнаю, где ты похоронен и там скажу «спасибо» за то, что ты спас меня сегодня, — сказал холодным, безразличным голосом и спокойно пошёл в сторону от дома, из-за адреналина не чувствуя холода, зато чувствуя абсолютное опустошение, что накрыло его тяжёлым одеялом.       Шёл вперёд по тёмным дворам, пока силы не иссякли и парень не рухнул на лавку возле детской площадки. Поднял взгляд к тёмному небу, к костлявым веткам деревьев, что нависали сверху, и не понимал, что дальше-то делать? Банальный вопрос, что уже набил оскомину. Но ни ответа, ни идей. Саша просто жил, независимо от обстоятельств. Пытался как-то двигаться, что-то делать, выходы найти даже будучи уставшим от своих потуг. И вот финальный аккорд. Полное опустошение в шестнадцать, будто парень прожил сотню лет.       Пустой смешок вырвался, когда Саша ненароком вспомнил разговор учителей в столовой, которое говорили о проблемах детей и насколько они все любят драматизировать. Что Саша драматизировал? Неужели он тот самый тупень, о которых говорили училки? Глупый ребёнок, не имеющий возможности трезво взвешивать проблемы, серьёзные, и простые неприятности, которые решаться по щелчку пальцев.       Может, действительно не умел. Может, реально ерунда это всё. Не его одного в школе травят, не он один без друзей живёт. Не он один друзей терял. Таких, как он, миллионы на всём земном шаре, но сидя под когтистыми лапами деревьев, что стучали ветками на морозе, Саша чувствовал себя единственным с такими проблемами. Уникальным. И в своей уникальности видел несоизмеримое одиночество.       Белая собака, что из-за грязи превратилась в коричневую, села чуть дальше от парня. Как овчарка, только белая и будто бы больше, привлекла к себе всё внимание парня и сама уставилась на него, будто боялась подходить. Но чем дольше и парень и собака сидели в тишине, глядя друг на друга, тем скорее животное начало привыкать. И когда Саша начал ощущать ужасный холод, пёс встал и прошёл к нему.       В ошейнике, весь грязный из-за слякоти, в чёрном машинном масле, со слипшейся шерстью, но удивительно чистым розовым носом как у поросёнка. И глаза приятно выделялись на общем фоне: сизые, как холодный грязный снег вокруг. Смотрели открыто и прямо на парня.       — Ну, привет, — тихо сказал парень и поёжился на холоде. Протянул осторожно ладонь и положил её на мокрую грязную макушку. Пёс уворачиваться от ладони не стал. Даже наоборот, придвинулся ближе, касаясь грязным боком ноги Саши. — Потерялся или бросили? — спросил он у собаки, и та облизнулась. — Голодный?.. Я вот тоже голоден и тоже один.       Саша не знал, что делать с собакой. Что ей говорить, когда рассказать хотелось обо всём. Пожаловаться, помощи попросить, совета. У существа, что жалось к боку, будто вновь боялось потеряться на холодных, грязных улицах Москвы.       — А идём со мной? У меня никого, у тебя тоже, — хмыкнул парень, не прекращая поглаживать грязного пса. — Правда, собаки у меня никогда не было. Но я хотел. Батя не разрешал… Я помою тебя, накормлю. Будешь со мной спать, гулять с тобой буду. Видел парк рядом? Клёвый, да? Большой такой, как лес. Да он и есть лес. Там бобры есть. Видел бобров? — всё говорил Саня, успокаиваясь от этого глупого диалога с животным. — Буду командам тебя учить. Будет весело…       Пёс вскинул голову и обернулся. Саша тоже посмотрел в темноту, боясь, что там будет кто-то, кто отберёт собаку. Но там было пусто. Только качели скрипнули на ветру.       — Пойдём со мной. Будешь мне другом. А назову тебя Призраком. Ты такой белый…       Потянулся к шее пса и решил снять ошейник и выкинуть его, потому что пёс теперь его. И сняв его, заметил металлическую табличку с номером телефона и кличкой: «Белла».       — Ой, ты девочка… — выдохнул Саня и сжал в пальцах грязный кожаный ошейник. — Тогда будешь Зимой, как тебе? Глупо?       Пёс чихнул, заляпав руку парня соплями, а Саша, кажется, впервые за последний месяц улыбнулся.       — Идём, Зима. Идём домой, — воодушевлённо произнёс Саша и, похлопав по бедру, искренне надеясь, что собака пойдёт за ним, двинул в сторону дома, теперь видя цель: помыть и накормить. Потому что вот он — друг. Что встал и, прижимаясь грязным боком к чужой ноге, шёл и не отходил ни на шаг.