Бездомный снаряд

      Саша стоял с двумя мятыми купюрами номиналом в сто рублей и смотрел на подсвеченную лампой дверь подъезда в доме, в котором ему никогда не хотелось жить. И, глядя на ручку, стоя под ночным московским небом, покрываясь пушистым снегом, парень понимал, что выбора два: идти домой или идти плутать по городским улицам, чтобы потеряться там и, возможно, даже умереть. Но сил, чтобы идти ещё куда-то, было так ничтожно мало, что второй вариант сам собой отпадал, оставляя только путь в ненавистный Сане дом. Хотя и на ненависть у него сил почти не осталось. Теплилось что-то в груди, но очень быстро остывало.       Отбитый бок, пока парень медленно шёл к подъезду, сильно ныл. А ещё, как оказалось, стоило только адреналину окончательно покинуть тело парня, Саша где-то повредил предплечье левой руки. Может, ударился где-то, может, это его ударили, но шевелить пальцами было нестерпимо больно. Руку от запястья и до локтя сковывало такой болью, что хотелось стонать. Но это он ещё легко отделался, как сам парень неохотно думал. Могло бы быть хуже: отделение, СИЗО, пытки, суды, тюрьма, ебля в жопу от зеков.       И плевать. Настолько плевать на всё, что была готовность лечь под скамейку и заснуть, чтобы под утро умереть от переохлаждения. Сил и правда ни на что не было. Ни на мысли, ни на переживания, ни на сожаления. Словно последняя крупица этих самых сил покинула Сашу, как только он вылез из старого ауди Антона.       Но в подъезд он всё же вошёл. Вошёл, поднялся к лифтам и, прислонившись спиной к стене, сполз на грязный пол. Смотрел в пустоту, медленно дышал и просто был. Как растение. Безвольное, увядающее и тупое. Ни движений, ни мыслей, ни стремлений, даже инстинкты будто бы спали. Что делать, Саша не понимал и думать не мог. Но всё равно продолжал жить ощущениями, что эхом минувшей ночи не давали отрубиться прямо на лестничной клетке перед лифтами.       Кажется, он устал от жизни в свои шестнадцать. От прошлого, что ело, как червь, от будущего, что не светило ни в каком направлении и от настоящего, что душило не хуже гарроты.       Он вспоминал сумерки общежития и вес трубы в правой руке. Запах влажной от дыхания ткани балаклавы, духоту помещений, крики и вопли разбуженных рабочих, что испуганными собаками выбегали из комнат в попытках сбежать. Сглатывая липкую густую слюну, Саша вспоминал труп, который увидел в комнате, вспомнил труп Лёши на первом этаже. Красная кровь, розовые мозги и пустой взгляд некогда живого друга, что помогал парню выживать вдали от дома: давал тепло обогревателя и мнимую дружескую компанию. Обман большой толпы, чтобы быть не одиноким, и тепло обогревателя, чтобы согреться не только телом, но и душой. Но как же это всё спасало Саню.       Ему не хотелось жалеть себя — это лишнее, но хотелось, чтобы кто-то рядом пожалел его. Посчитал его маленьким ребёнком, которому нужна тёплая ладонь на макушке и слова поддержки и заботы. И из-за того, что рядом не было таких людей, он всё же жалел сам себя, закрывая глаза и позволяя солёным слезам стекать по щекам. Сидел на грязном полу подъезда в полном одиночестве и хотел, чтобы всё кончилось или в миг стало другим. Таким, каким он хотел, чтобы был мир вокруг. Прежним, как два года назад, и с летним солнцем за окном.       Может, было бы лучше для всех, если бы Михаил не спасал его, и вместо дома Саша уехал бы в отделение, а после сел в тюрьму для несовершеннолетних. Так, может, был бы шанс на что-то другое. Конечное. А своим поступком мужчина лишь дал мнимую возможность спастись. Это как снять рыбу с крючка и кинуть в рыболовную корзину, что лежала на берегу речки. Иллюзия свободы и шанса на спасение.       Саша слишком устал сражаться с тем, кем он стал, и со своим прошлым, что погоняло его со спины палками и кнутами. И был ли хоть кто-нибудь, кто пытался бы спасти его в те чёрные дни жизни парня?       Никого.       Первый, кто за долгое время спросил, что с ним такое, был ментом, которых Саша ненавидел. Гребаный Михаил. Офицер ОМОНа, ебучий зверь закона, что был ничем не лучше остальных мусоров. И надо же, он помог ребёнку. И ладно бы потому, что хотел помочь, пожалел пацана, но ведь нет. Саня — сын друга, и именно поэтому он помог.       Саша хотел другого. Хотел искренней близости с человеком, что поинтересовался бы его жизнью. Не сухости и безразличия в серых, холодных глазах. Не пресных слов и успокоений. Саша хотел любви. Хотя бы от кого-то. Тех волнений, которые заслуживал ребёнок, не знающий, куда себя деть и что делать со своей жизнью, которая медленно рушилась на его глазах. Саша хотел быть собой. Тем пацаном, каким был год назад. Весёлым, добрым, с семьёй, уважающим и любящим отца. Саша не хотел помнить кошмар в психиатрической клинике, который пришлось пережить и который усугубил его состояние. Саша мечтал о том, чтобы смерть Олеси была всего лишь выдумкой его больного сознания. Он не хотел помнить удушающий запах смерти в квартире, в которую вошёл. Не хотел помнить тёмный цвет крови, размазанной по полу и стенам. И голова… уродливая, переплетённая длинными волосами девушки, как нитями, слипшимися от крови.       Но Миша спросил и, сам того не подозревая, запустил отсчёт, который от одного перешёл к нулю и окончательно сломал парня, что давно трещал по швам. Человек, которого Саша не знал и знать не хотел, за одну ночь сделал больше, чем родные люди. От этого было нестерпимо горько внутри. И спустя год, чувствуя воющую боль в центре груди, парню захотелось повторить то, что окончилось неудачей — покончить с собой. Смысла дышать дальше для него не было.       Глупое желание купить сим-карту и позвонить Михаилу парень пресеклось так же быстро, как и появилось. Это всё равно ничего не даст.       В тумане мыслей Саша поднялся к себе на этаж. Посидел на площадке там, помял в руке купюры, безразлично посмотрел на телефон, что дал Михаил, и только потом, спустя, кажется, вечность, встал и неровной походкой прошёл к своей двери. Вздохнув, Саша медленно, почти лениво моргнул и поднял обессиленную ладонь к звонку, чтобы разбудить родителей и явить себя перед ними. Блудный сын вернулся. И плевать на своё будущее, что уже не казалось ни тёмным, ни светлым, ни радужным. Его будто бы не было или оно уже прошло. Бах, и Саша лежал и умирал от старости или летел вниз с крыши какого-нибудь здания, сдаваясь на милость своему истощению.

***

      «Сашка вернулся, Миш. Ночью пришёл побитый весь, но живой! Я уже на всё готов, даже глаза на побег закрыть, лишь бы всё хорошо стало»       «я рад. это здорово»       Откинул телефон на пассажирское сидение и устало протёр лицо ладонью. Значит, пацан всё же пришёл домой. Это, наверное, хорошо. Миша так сильно хотел спать и был таким уставшим, что не особо понимал, что именно думать, делать и как жить. Время одиннадцать часов утра, а он только что покинул штаб, где завершил свои служебные дела, и только-только прогрел машину, чтобы тронуться с места и поехать хоть куда-нибудь.       Михаил убрал от лица руку и уставился на занесённую свежим снегом улицу, без своего на то желания вспоминая всю минувшую ночь и парня, которого спас от тюрьмы, но не от будущего, которое он преследовал. Вспоминал слёзы, момент самого задержания и оцепенение парня, который не ожидал увидеть силовиков и будто бы не думал, что всё пойдёт не по плану. Вспоминал всю его историю, которую он рассказал, и не понимал самого себя: что он преследовал, спасая его и заводя с ним разговор. Спасал сына лучшего друга, что мучился из-за его пропажи?       Миша покусал изнутри щёку, ища ответы на собственные же мысли. Перебирал в голове весь вчерашний день и минувшую ночь, чтобы понять самого себя и увидеть что-то за пеленой усталости и раздражения. И чем дольше искал, тем ближе был к ответу — ему было по большей части плевать на парня. Всё, что он хотел, это врезать ему, силой сказав, что Саша не прав, выкинуть на улицу и уйти домой. Михаил вспоминал почти всё, что только мог: плач парня, то, как он цеплялся за мужчину рядом, и сколько холода было в его глазах, стоило только мужчине вернуть на лицо маску абсолютного безразличия к судьбе ребёнка.       Саше тогда нужен был хоть кто-то рядом, а мужчина хотел избавиться от него быстрее. Он ведь всего лишь ребёнок. С пережитыми кошмарами и оставшийся один. И с другой стороны, Михаилу было всё ещё так плевать на него, потому что у самого разруха в жизни. И пока он не поможет себе, не сможет помочь другим людям. А себе помогать сил уже нет.       Дёрнув коробку передач, приводя авто в движение, мужчина приказал себе не сдаваться и не жалеть себя. Да, он устал, уже переступил свой предел, заходил за край, но такова его работа — служить, а служба не бывает лёгкой. Он не знал, на что идёт, выбирая армию, но знал, на что идёт, добровольно и взвешенно соглашаясь на службу в ОМОНе, поэтому теперь не имел права жаловаться, особенно сейчас, когда столько всего происходило вокруг в последние годы и народа не хватало, чтобы покрыть все образовавшиеся кадровые дыры. Человеческий ресурс — это то, что восполняется не так быстро, и, наверное, надо просто терпеть, жертвуя собой во благо… чего бы это не стоило. Михаил уже не очень понимал, что именно он преследовал в своей голове, но не прекращал попытки догнать это что-то, чтобы наконец-то отдохнуть.       Но время на отдых не было. Время было лишь на то, чтобы потуже затянуть пояса.       Выехав со служебной парковки для личного транспорта, Михаил дал по газам и отчего-то ярко захотел узнать, что на самом деле произошло в семье Святослава. Ехать домой не хотелось из-за жены и их отношений, а больше ехать некуда было. Квартира одна, друзья кто на Кавказе, кто на службе, кто отдыхает после смены. Гражданских в друзьях не было, да и кто бы мог приютить его? Все семейные. Был, конечно, один холостяк, и находился он, пока Миша ехал куда глаза глядят, всё там же — в Чечне. А так, навестив друга, если тот не на работе, и любопытство утолит, не собираясь лезть в его семейную жизнь, и время убьёт. А уж если по дороге домой плохо станет, никто не запретит ему отдохнуть в штабе. Диван в комнате отдыха был.       «ты дома? разговор есть»       Ответ пришёл буквально через минуту. Как раз по прямой, где в конце будет выбор пути: или к другу, или домой.       «Дома. Заезжай»       Михаил кивнул своим мыслям, смахнул ладонью усталость с лица и поддал газу, стараясь отогнать мысль, что стоит поставить мигалку и на скорости домчать до друга. Благо её так никто и не отобрал, будто забыли.       Ехал Михаил бездумно. Сигналил ублюдкам на дорогах так же бездумно, сам нарушал и плевал на всех. Без мыслей курил по дороге к подъезду друга, так как хотел пройтись и машину оставил чуть дальше, без мыслей поднялся к нему и с пустой головой нажал на звонок, уже смутно понимая, что конкретно он хотел. Узнать о прошлом, о котором он не знал, и выяснить, правдой ли было то, что он услышал ночью от парня? Возможно…       Позвонил раз, второй, но дверь никто не открывал. Когда занёс руку для третьего звонка, услышал щелчок двери, а после в проёме показалась тёмная макушка парнишки, которого Миша видел ещё ночью. Уставший, заплаканный, с безжизненным взглядом он открыл дверь и замер, вперившись пустым, но что-то выражающим взглядом в мужчину. Молчал. Михаил тоже молчал, глядя на Сашу, безвольно вспоминая ночь и читая по глазам, что парень хотел бы сделать и получить. И прочитал там почему-то одно: объятия и тепло. Правда это или нет, он не знал. Но даже если это было правдой, дать этого парню он не мог и не то чтобы хотел. Он и так сделал достаточно и дальше шагать не хотел. Дистанция должна быть везде, особенно в общении с детьми. Особенно с такими. Он сделал то, что должен как взрослый человек, друг его отца и немного силовик — спас. Остальное не его дело, а родителей пацана.       Но глядя в эти почти щенячьи глаза, в то время как собак Миша не любил, хотелось протянуть к нему руку и дать хоть что-то. Подзатыльник, пощёчину, объятия. Хоть что-то, чтобы быть парню кем-то и он перестал быть один. Но больше всего хотелось быть ему никем. Тем, кого он будет ненавидеть дальше, потому что по ощущениям Михаил уже переступил черту, которую не следовало переступать.       — Батя дома? — спросил безразлично и заметил как заблестели от слёз глаза парня.       Да, Саша явно на что-то рассчитывал и получил то, что получают все — ничего. Такова жизнь, парню надо привыкнуть.       Парень ушёл к себе в комнату. Отца не звал. Миша сделал было шаг в квартиру, чтобы самому найти друга, но Святослав опередил его и вышел из-за угла, жестом говоря, чтобы Михаил выходил. Миша в квартире на подобные темы тоже говорить не особо хотел. Молча пожал руку, прошёл на лестничную клетку и сел на ступеньку, что вела на лестничный пролёт ниже. Достал пачку сигарет, закурил одну и выдохнул дым в светлый потолок.       — Что-то случилось? — спросил друг и сел рядом. Достал свою пачку сигарет и тоже закурил, после чего сразу закашлял.       — Типа того, — тускло сказал Михаил и стряхнул пепел в сторону. Приложил сигарету к губам вновь и поймал минуту тишины, думая, как начать эту тему и не сдать при этом Сашу. Первое, что должен был сделать Михаил, которому доверили подобную историю — не сделать хуже ребёнку. Обещаний не рассказывать отцу он не давал, хоть и просили, но усугубить его положение у него не было права. — Скажи мне сначала, даже нет, — покачал головой и опять стряхнул пепел, который даже не успел образоваться от слабой тяги. Посмотрел на сигарету и сильно нахмурился, думая, а правильное ли это решение — лезть куда не просят: переворачивать что-то вверх дном в семье, что и так по швам трещала, если дело касалось самого младшего её члена. Стоило ли благополучие друга и его седых волос любопытство Михаила? — Знаешь, — протянул Миша задумчиво и приложил сигарету к губам. Сделал маленькую затяжку и посмотрел на Святослава. — Забей. Ничего.       Мужчина рядом тихо рассмеялся, после чего закашлялся и с ненавистью посмотрел на сигарету.       — Ты приехал ко мне, кхм, чтобы поговорить о чём-то… но в итоге ничего? Кхм-кхм…       Михаил протянул свою пачку сигарет, почему-то вспомнив, что Святослав говорил, что курит «дерьмо какое-то». Но мужчина, увидев протянутую пачку, жестом поднятой ладони отказался.       — Подстыл немного, сигареты не лезут. Горло дерёт, — сказал, нахмурившись, и ещё раз прокашлялся, после чего снова почему-то затянулся. — Так что ты хотел?       — Ничего, — качнул головой Михаил, настаивая на том, что не время. Не сейчас, когда Саша только вернулся домой. Решил, что пока должно всё чуть устаканиться, а потом он, может, утолит своё любопытство. Сейчас оно не стоит всего этого. А делать хуже Михаил точно не хотел. — Устал я, голова набекрень, надумал себе что-то, а теперь понял, что ерунда, — отмахнулся и отвернулся от друга, рассматривая лестницу на чердак.       — Отдохнуть тебе надо, Мих… Это уже ни в какие ворота вообще. Может, я чем могу помочь?       — Ага, чем? — хмыкнул мужчина и посмотрел на свою сигарету. Курить даже перехотелось от всех этих тем. — Повязать меня можешь. Только, боюсь, ненадолго. Меня из-под земли достанут. Ценный сотрудник, млять.       — Не по-человечески это как-то…       — А что по-человечески последнее время? — вздохнул Михаил и кинул непотушенную сигарету на лестничную клетку ниже — к мусоропроводу. Убийства там и тут, недовольства гражданских, погибшие в рефрижераторах один на другом, бедность? — Я только и вижу, что дерьмо вокруг. Будто Ельцин и не уходил…       Святослав вдруг рассмеялся, закинув голову. Даже сигарету выронил из пальцев. — Ну ты сравнил, конечно! Не, Миш, как хочешь, но сейчас чуть получше. А последствия, думаю, разгребать мы ещё будем долго. Сейчас только война закончится.       — Закончится… — шепнул Михаил и покачал головой. — Что-то мне подсказывает, что ничего никогда не закончится. Люди не меняются… Лучше скажи, как там Саня? — решил перевести тему, чтобы не утопать в человеческом мусоре, политике и работе. Он это говно вёдрами жрёт каждый день на работе. Уж где, а с другом хотелось расслабления. — Он мне дверь открыл, на нём лица не было.       Святослав поднял сигарету, затушил её о плитку под собой и, распрямившись, как-то задумчиво нахмурился, прикусив нижнюю губу. Думал какое-то время, глядя на бычок в пальцах, а Миша и не торопил — о своём пока думал.       — Он не говорит ни с кем, — сказал спустя минуту и откинул бычок к сигарете Михаила, что лежала и дымила, заполняя последний этаж сигаретным дымом. — Пришёл и молчит. Я… — вздохнул и провёл ладонью по лицу, — я пытался поговорить, узнать что-то, так, ненавязчиво, а он смотрит будто сквозь меня и не отвечает ничего. Я не давлю. Всему своё время, наверное… Не хочу хуже делать. И так делов наворотил, — добавил тише и покачал головой, горестно поджимая губы.       Миша открыл было рот для вопроса, но в очередной раз одёрнул себя. Пусть они разбираются сами со своими проблемами. Слава мужик сильный и умный, он должен знать, что хорошо, а что плохо. Даже в той ситуации, если верить Саше, когда отец отпустил преступника, значит, была причина. Другого быть не могло. Михаил просто отказывался верить в иные версии. В конце концов, у Миши у самого проблем было по горло. Зачем ему проблемы других, он не понимал. Будто так отвлекал себя от собственных развалин в жизни, что уже давно покрылись мхом.       — Не буду я его пока трогать. Справку достану, что болеет сильно. Пусть пока дома посидит. А как захочет в школу вернуться, так пусть пойдёт. Парень он неглупый, нагонит быстро, если захочет… — будто сам с собой говорил мужчина, глядя словно сквозь все этажи. — Да и школу, наверное, поменяю ему…       И вздох. Такой тяжёлый, словно Святослав собрался помирать. И после него Михаил не выдержал и встал. Чужие проблемы будто наваливались поверх его проблем, и даже слушать о них было тяжело.       — Ладно, Слав, пойду я, наверное, — заговорил Миша, почёсывая затылок. — Извини, что отвлёк, если вдруг…       — Ну ты что! Я всегда тебе рад! В любое время! — тоже встал Святослав и сразу потянул руку, чтобы попрощаться, словно сам торопился поскорее оказаться дома. — Заходи, если что.       Миша пожал крепкую ладонь и развернулся к лифтам. Нажал на кнопку вызова, стрельнул прощальным взглядом в сторону Святослава, что открывал дверь, и ступил вперёд, когда двери кабины распахнулись.       Домой всё ещё не хотелось ехать, и в машине Миша принял глупое и спонтанное решение нажраться и из-за отсутствия мест для отдыха, уже пьяным завалиться домой, чтобы его ничего не волновало и не отталкивало. Он просто зайдёт и рухнет спать — что могло быть проще? Поэтому, вырулив со дворов, Михаил поехал в сторону магазина, чтобы закупиться алкоголем, выжрать всё в одиночку и поехать домой. А там лечь, наконец, и просто отоспаться. Хорошо, что завтра выходной, если вдруг не возникнет форс-мажора.

***

      В школу Саша вернулся на следующий день, просто не выдержав стен дома. Утром молча собрался и ушёл, ничего никому не говоря. Учителя, конечно, набросились со справкой, которую им обещал отец, но парень молчал, не желая что-то объяснять и предъявлять. Кинул на классуху пустой взгляд и просто обошёл её, игнорируя угрозы в спину. Пусть хоть из школы выгоняют, Саше плевать.       В школе ничего не изменилось за неделю отсутствия. Всё те же лица, те же карие глаза и густые брови, некоторые из которых почти срослись на переносице. Сашу никто обратно не ждал, даже наоборот, стоило ему войти в класс, так сразу изо всех углов донеслось неприветливое «у-у-у». Ему как-то похуй было и на это. Он молча сел на своё место на последней парте и принялся бездумно смотреть в парту, вновь проигрывая в голове своё прошлое, что после ночи рядом с ментом зацепилась за парня, как рыболовный крючок. Не слышал учителя, игнорировал одноклассников и даже не думал учиться. Просто решил от одного ада отдохнуть в другом.       У Саши было ощущение, будто ничего и не было для родителей. Так, отец утром следующего дня на уши присел, вопросы позадавал, но, не получив ответа, быстро отвалился, словно это нормально, что сын неделю пропадал где-то и пришёл с синяками на теле. Мать тоже хороша, постояла рядом, поплакала, приложив ладонь ко рту, и, поцеловав молчаливого сына в макушку, ушла, чтобы больше к нему не приставать. Может, именно в тот день Саше хотелось, чтобы у него всё же были родители. Был отец, была любящая мать. Чтобы вынырнуть из океана воспоминаний и боли и быть нужным хоть кому-то. Чтобы спастись в домашнем тепле. Но, мечтая о подобном, он получил то, что получал обычно — холод и безразличие. Даже серые глаза мента, что приехал к отцу, будто были ещё холоднее и безразличнее, чем раньше. А увидев его опять, у Саши внутри что-то кольнуло, почти толкнув навстречу мужчине, чтобы угодить в его объятия, которых действительно не хватало, но которые он получил ночью.       Но нет. Михаилу не нужен был паскудный подросток, что ходил в компании нацистов и совершал набег на общежитие, после которого осталось два трупа на их совести.       Сидя на уроке русского, Саша думал и смирялся с тем, что он в целом в этой жизни никому не нужен. Ни друзей, ни родителей. Даже знакомых не было. И сил искать новых — тоже не было. Хотелось просто существовать, что парень и начал делать.       — Ты снова с нами! — воскликнул кто-то из класса, когда прозвенел звонок и учитель быстро убежал на планерку. — Мы все думали, что ты на хуй пошёл!       Саша даже не знал имя этого парня. И не хотел узнавать. Кинул учебник и тетрадку в рюкзак, потянулся было за ручкой, как другой одноклассник схватил её со стола и, применив немного силы, сломал на две части, а стержень закинул к учительскому столу.       — Упс, — сказал он.       Саша проигнорировал поступок. Проследил взглядом траекторию полёта стержня и устало вздохнул.       — Так он же и пошёл на хуй, ты не знаешь? — встроился в разговор третий человек. И чем громче и возбужденнее звучали голоса трёх парней, тем больше остальных одноклассников подтягивалось к последней парте Саши.       — Че ты несёшь? — ощерился Максим, единственное имя, которое точно помнил Саша. А, ну ещё и Настя, которая выбежала вслед за учителем и никогда не участвовала ни в травле Саши, ни в его защите. Держала нейтралитет, если можно было так сказать. — У вас всё с членами связано, тупицы, — взял свой рюкзак со стола и, закинув на плечо, вышел.       — Слух пошёл, что его воспитал кто-то, — продолжил говорить чёрный, пока Саша сидел и смотрел на парту, даже не думая защищаться и сопротивляться. Пусть говорят, что хотят — ему похуй. Саша вспоминал разводы крови и пустой взгляд Лёши. — То ли у Давита кто-то из братьев разобрался, то ли у Расула, я не знаю. Вчера ещё слышал.       — А че случилось-то? Эй, Гитлер, не поделишься?       Кто-то заржал.       — В рот или в жопу воспитывали?       — Я слышал, что сосал. В жопу потом, если покорным не станет, но смотрите-ка, даже не скалится!       — Бля, в натуре. Я-то думаю, успокоился наш нацик. И синяки вон на руках.       — Как тебе, Сань, хуи сосать?       — А мне отсосёшь после школы?       — Я бы его в жопу выебал. Лучше сразу по полной, чем пошагово.       — По кругу пустим, если опять начнётся. Всем покажет, насколько ротик рабочий.       — Слышал, лысый?       Саша взгляда не поднимал. Продолжал смотреть в парту, даже не думая о том, чтобы отрицать услышанное. Пусть все думают что хотят. Что он сосал, его изнасиловали — плевать. Если от него отстанут — хорошо. Сил скалиться не было. Да и откуда было им взяться, если их не было даже для того, чтобы жить?       Вообще, Саше было немного страшно от своего состояния. Оно очень сильно ему напоминало затишье перед бурей, во время которой он набрался решимости и совершил попытку захода в мир иной. Тогда ему было максимально плохо. Всё, что он делал — это плакал и призраком ходил из одного угла комнаты в другой, когда накрывало сильное желание умереть, с которым он не знал, как совладать. Ходил, как зверь в клетке, и тёр шею, думая, как это сделать и где. Задыхался адреналином, а потом падал на кровать и снова плакал, считая себя виноватым в смерти лучшего друга и девушки. Вспоминал ванную и ногтями пытался добраться до вен и артерий на руке, словно от этого могло стать легче.       Как ушли одноклассники, Саша не очень уловил. Даже не заметил, как они унесли с собой его рюкзак. На столе остался лежать только один карандаш. И то сломанный надвое.       Сашу не волновало даже то, что к концу седьмого урока уже вся школа решила, что парня поимели в рот. Он не обращал внимания на косые взгляды и смешки в свою сторону. Тенью шёл в раздевалку, тенью одевался и так же выходил из школы, чтобы зачем-то купить сим-карту и положить деньги на телефон, хотя звонить друзьям, которые теперь были бывшими, больше никогда не собирался.       Саша не искал свой рюкзак. Исчез и исчез. Может, найдёт позже. А если и нет, то хер с ним. Вышел с территории школы, пока до него никто не доебался, и пошёл в сторону салона сотовой связи, чтобы купить ненужную ему сим-карту и… всё. Просто, чтобы она у него была. И пока шёл, только и делал, что теребил пальцами сложенный вдвое листок с номером Михаила, желая его ни то выкинуть, ни то его номер записать первым в контакты.       Купив себе сим-карту, Саша положил на неё остатки денег. Включил телефон, вспоминая свой старый, который теперь хрен знает, где был и что с ним могли сделать, и так же вспомнил все контакты, сохранённые на нём. Наизусть он знал лишь телефоны своих старых друзей. Вбивать в контакты отца и мать желания не имел. Саня сидел на лавке в парке, смотрел в пустую телефонную книгу и понял одну очень неприятную вещь — она так и останется пустой. У него никого нет. И были ли у него друзья? Сидя на лавке и вспоминая прошлое, Саша думал, что не было у него друзей. Последний его настоящий друг — это Олеся.       Сжав до скрипа телефон, Саша тяжело сглотнул, в который раз вспоминая погибшую девочку, с которой в свои четырнадцать хотел связать свою жизнь. Наверное, сложно в те годы говорить об отношениях, Саша это понимал, но, несмотря, на это Олеся была для него прекрасным другом и в обозримом будущем — девушкой. Он защищал её от матери, когда она приходила не в духе, всегда искал деньги, чтобы угостить подругу сладеньким или сводить в кино или ещё куда, просил родителей, чтобы она осталась у них на ночь. Саша, когда позволяли, не спал до утра в такие дни. Отдавал ей свою кровать, а сам ложился на пол и всю ночь мечтательно смотрел в потолок, охраняя чужой сон.       Олеся была хорошим человеком. Саша помнил её открытость и доброту. Помнил её улыбку и смех. Помнил её мечту стать медсестрой и помогать людям. Какой бы она была теперь? Прошло два года, Саша за них сильно изменился, вырос, голос сменил, а что стало бы с Олесей? Наверняка она стала бы ещё красивее. Наверняка у них начались бы серьёзные отношения, о которых мечтал Саша.       Судорожно вздохнув, изо всех сил сдерживая внутри себя всхлип, Саша закрыл глаза, утопая в мерзких, удушающих воспоминаниях.       Как стоял у кинотеатра и оглядывался по сторонам, вглядываясь в каждое девичье лицо. Кусал губы, то и дело сминал в карманах деньги, которые дал ему отец, чтобы сводить Олесю в кино. Саша помнил даже тёплое майское солнце и запах черёмухи, что росла рядом. Телефона тогда у него не было, у Олеси и подавно, уговор был один: встретиться возле кинотеатра возле киоска с мороженым ровно в 15:00, чтобы успеть наговориться перед сеансом, купить билеты и попкорна. Саша звонил подруге перед выходом, чтобы подтвердить сегодняшнюю встречу.       Тогда Олеся просила его зайти за ней, чтобы ей было не так скучно идти к кинотеатру. А Саша сказал, что тогда встреча будет не такой радостной. Пусть идёт, чтобы соскучиться по парню сильнее. Услышал в трубку её смех, а потом гудки. И тот смех — последнее, что он слышал.       Было бы всё иначе, если бы он зашёл за ней? Смог бы он спасти её от людей, что появились из ниоткуда? Дать им отпор. Или он бы забрал Олесю раньше? Так или иначе — всё было бы по-другому. Олеся была бы жива. Саша готов был сложить свою голову ради нее.       — Прости, — шепнул в морозный тёмный вечер и уронил первую слезу, что обжигающей каплей упала на замёрзшую ладонь, сжимающую телефон. — Прости меня… Прости-прости-прости-прости-прости.       Согнулся, уронил голову на колени и заплакал, испытывая ту же самую волну вины, которую ощутил год назад, когда осознал, что именно произошло и что Олеси больше нет. И именно она подтолкнула его к тому, чтобы уйти из этой жизни. Первый толчок был вечером дома, когда Саша попросил оставить его в покое и сидел на кровати в кромешной темноте. Второй толчок парень ощутил, когда узнал, что человек, которого отец поймал, вышел на свободу. И именно этот удар через какое-то время вынудил парня действовать. Теперь же Сашу будто били со всех сторон. И помимо вины сильнее всего были одиночество и темнота вокруг. Что в душе, что на улице, мрак которой лишь усиливал внутреннюю боль.       Поэтому Саша плакал, согревая замёрзшие щёки слезами и сжимая ненавистный телефон. Ему всего-то нужно было согласиться с просьбой подруги забрать её из дома, а не жить в азартном предвкушении встречи возле кинотеатра. Тогда всё было бы иначе. Он бы успел. Он бы помог, а не сидел сейчас не пойми где в сотнях километрах от родного дома и не ревел из-за того, что потерял любимого и самого настоящего своего друга из-за того, что не послушал его.       Она умерла из-за него. Саша сломал её жизнь и следом начал умирать сам.       Потерял друзей, потерял родителей, потом себя. Что теперь он имел, помимо отвратительных воспоминаний и проснувшейся вины?       Ничего, кроме желания прекратить эту поганую жизнь.       Но для начала надо придумать, как это сделать, чтобы наверняка и не спасовать в последний момент.       Саша встал, убрал телефон в карман, где лежал номер мента, и, вытерев сопли, что быстро замерзали на морозе, поплёлся в сторону дома. Без рюкзака со школьными принадлежностями и учебников, без планов на будущее, без сил сопротивляться и без желания жить.

***

      Приезжать домой в стельку пьяным — опыт сомнительный. Вообще ездить пьяным — занятие сомнительное. Но это не первый раз у Михаила и, как он уверен, не последний, так как это весело: гнать на большой скорости по трассе, испытывать адреналин и свои навыки вождения и реакции, что за годы службы были отменными даже под алкоголем. Как минимум, если бы это было неправдой, он бы не стоял перед дверью в квартиру и не скрёбся ключом в скважину, чтобы отпереть её.       Вообще странно было трезво осознавать, что вот скважина, вот ключ, а попасть в отверстие он не мог. Стоял, смеялся с абсурдности ситуации и ничего не мог с собой поделать, кроме как постоянно скрести по металлу. Ксюха уже, наверное, спит, время-то за полночь, не слышит ничего. Закрылась в их спальне и видит десятый сон. А муж вот с горя нажрался и домой попасть не мог, посмеиваясь от своей неуклюжести.       Ей вообще хорошо, как думал Михаил. Натворила делов, а теперь строит из себя королеву, на которую повысили голос. Разве Михаил был не прав, когда говорил с ней в последний раз? Прав. Он стоял, уперевшись лбом в дверь и переводя дыхание, думал, что прав. Во всём, что говорил. Её родители были неприятными людьми, что наседали не только на дочь, но и на её мужа. Особенно с детьми. Мише надоело об этом слушать каждый раз, когда они приезжают к ним. Видите ли, мужчина уже не молод, Ксюша тоже моложе не становится, а это значит, что пора думать о детях. Дед о том, что надо оставить после себя потомство, говорил, будто Михаил какой-то племенной жеребец, а бабка внуков просила и говорила, что дети — это счастье. Миша и Ксюша просто глупые и не знают этого. И вообще, с работой мужа сложно в гармонии жить и семью строить. Риски им не нужны. Ксюше, если она хочет забеременеть, нервничать нельзя.       А то, что Михаил почти каждый день нервничал, никого не волновало. Они были с Ксю у врачей. Ей прямым текстом говорили, что у мужа проблемы из-за стресса. Что-то там неактивно, нужен отдых, меньше волнений и здоровый образ жизни. И где это было? Когда? Полгода назад? Год? Теперь Мише казалось, что вечность у него не было отдыха. Он настолько устал, будто не спал ни разу в жизни. Неудивительно, что у него не стоял и сперма была херового качества.       Вновь начиная водить плоским ключом по скважине, Михаил не услышал, как замок начали открывать с другой стороны двери. Пыхтел, ненавидел всех вокруг, а потом чуть не ввалился в квартиру, когда дверь открылась, освещая светом из общего коридора сонную девушку в бархатной ночнушке.       — О! — воскликнул он пьяно и радостно, раскинув руки. — Ксюха! — улыбнулся широко и вошёл внутрь. — Не спала, наверное, мужа ждала. Волновалась, где это он пропадает, а?       Закрыл дверь, шлёпнул пальцами по выключателю в прихожей и широко улыбнулся, глядя на недовольную девушку, что стояла у дверей в гостиную и смеряла мужа сонным, но гневным взглядом. Михаил этого взгляда почти не замечал. Кинул ключи на зеркальный шкафчик, стянул с головы чёрную шапку и сделал шаг к супруге.       — Наверное, думала, вдруг меня ранило на выезде, да, Ксюш? — заговорил тише, почти нависая над девушкой, смутно понимая, что он делал, делает и что хотел делать дальше. Смотрел на девушку в ночнушке и в то же время не видел никого. Какие-то миражи прошлого. Такие же хрупкие, как человек напротив. Тёплые, хрупкие и очень острые, если их разбить. — Вдруг меня вообще убили. У телефона сидела? Звонка из морга ждала?       — Что ты несёшь… Пол магазина выжрал, да? — едва ли не рявкнула она, складывая руки на груди. Взгляд Михаила против его воли задержался на груди, которую она подпёрла руками. Задержал внимание на сосках и сморгнул наваждение.       — Ну не, — обиженно нахмурился мужчина. — У меня нет столько денег. А, бляха, точно, — закачал он головой и зацокал языком. — Прости, совсем забыл отложить тебе на наши поездки по врачам. Пропил. Эх я! — шлёпнул себя по лбу и драматично вздохнул. — Какой ужасный муж.       — Проспись, — зашипела девушка и, уронив руки по бокам, развернулась было в сторону гостиной, чтобы пройти в спальню, как широкая и крепкая ладонь схватила её за запястье и дёрнула на себя, затаскивая в прихожую и пригвождая спиной к стене между туалетом и ванной так грубо, что задрожала стена, а девушка вскрикнула. — Ты совсем ума лишился?! — закричала она, но Миша, склонившись над ней, приложил палец к её губам и тихо шикнул, обдав Ксюшу запахом перегара.       — Мы не договорили, Ксю, — сказал тихо, со слабой, пьяной улыбкой на губах.       — Мне не о чём с тобой разговаривать.       — Ну как это не о чём? — искренне удивился он и пожал плечами. — А как же дети? Работа моя? Мне вот есть о чём тебе сказать, милая моя, а тебе что? Разве нечего мне сказать? Что я отвратительный человек, например, людей там убиваю на своей этой работе, что детей не хочу и любимую свою жену обижаю. Кричу на неё. За руки вот хватаю, пью. Только вот не бью, — опять улыбнулся. — Люблю.       Ксюша молчала, глядя испуганным взглядом на мужа, что не отходил от неё ни на шаг, загораживая своим мощным телом почти весь свет, что освещал прихожую.       — Миш, — заговорила почти дрожащим голосом и тяжело сглотнула, будто пыталась проглотить охватившее её волнение. Стрельнула взглядом в тёмную кухню и опять посмотрела на мужа. — Я не хочу с тобой сейчас разговаривать. Проспись. Ты пьяный.       Михаил тяжело вздохнул, на миг потеряв все мысли, которые имел. Тоже взглянул на кухню, на которой они с Ксюшей когда-то любили играть в уголки шашками, вспоминал вспышкой какие-то обрывки воспоминаний ещё с первой чеченской, ощутил ворох мурашек на затылке и вдруг резко ударил ладонью по стене, когда жена дёрнулась в сторону спальни. Перегородил ей дорогу с одной стороны, чтобы не ушла. Чтобы не дёргалась. Будто рефлекс сработал.       — Что ты знаешь обо мне, Ксюш? — спросил у жены, продолжая смотреть на темноту кухни. На стол смотрел, одиноко стоящий стул, смотрел на занавески и не понимал, что происходит и что он творил. Только ощущал. Одно: обиду и злость. На всё в своей жизни. — Ты вышла за меня замуж, но что ты знаешь обо мне?       — Миша, пусти меня спать…       Миша её почти не слышал.       — Ты не хочешь слушать о моей службе, ты ничего не хочешь слушать, когда я расстроен, хотя сама приходишь и спрашиваешь, что не так. Но стоит мне открыть рот, чтобы поделиться, начинаешь нести какую-то свою хуйню. Тебе всегда было противно от того, кто я есть. Солдат. Нахуй ты вышла за меня тогда? Нахуй влюбилась? Нахуй врала всё это время прямо в глаза? Нахуя ты, блядь, делала вид, что гордишься мной? — спросил у кухни и наконец-то опустил взгляд на Ксюшу, что стояла и заметно дрожала, смотря куда угодно, но не на мужа. А внутри всё продолжало клокотать обидой. — А я тебе, сука, поверил… Ты хоть знаешь, что я пережил, чтобы радоваться хотя бы одной улыбке в свою сторону, чтобы гордиться тем, кто я есть? Ты хотя бы знаешь, каково это — возвращаться и быть на хер никому не нужным? При мне пацанов резали. Я друзей по частям собирал, чтобы домой к мамке отправить. Своих друзей, блядь, — прошептал почти в лицо и не увидел на чужом лице ни капли сострадания. Только отвращение и страх. — Я жизнь свою на кон ставил, чтобы вы, блядь, тут жили в безопасности. Чтобы сюда эта тварь ичкерийская не пришла. Простите, блядь, — хмыкнул холодно, — некоторые, как крысы, проскользнули. ДубровкаМоздок, Гурьянова, Волгодонск… Знаешь, что эти уёбки спрашивали у жителей в Волгодонске? Не поверишь, — усмехнулся он, скалясь почти хищно. — Как вы себя чувствуете перед смертью?       — Миша, мне страшно, пусти меня, — прошептала дрожащим голосом Ксюша и сморгнула слезу, которую мужчина не заметил. Или не хотел замечать, живя только своими эмоциями, которые били через край и которые он не мог показать, потому что не знал как. Не умел.       — Страх… — покачал головой. — Это не страх. Знаешь, что такое настоящий страх? Это когда ствол своего танка смотрит прямо на тебя. Когда тебе на задачу выходить надо, а разведчики так и не вернулись. Когда ты слышишь цифры о своих потерях. Когда сидишь со всеми своими наградами и понимаешь, что ты нахуй никому тут не нужен.       — Миша, — шепнула уже почти беззвучно и тихо всхлипнула, роняя вторую слезу. — Хватит.       — И что ты говоришь вечно о моей работе? — опять холодно хмыкнул и почесал свободной рукой подбородок. — Хватит, блядь, отзываться обо мне так, будто я зек какой-то! — крикнул Михаил и с силой ударил ладонью по стене прямо рядом с головой Ксюши, от чего та крупно вздрогнула и заплакала, закрывая лицо ладонями. — Ты хоть знаешь, что я пережил там, блядь? Что для меня это всё значит?!       — Отойди от меня, — прошипела девушка и толкнула мужа в грудь, но тот не сдвинулся ни на шаг, перенося половину своего веса на руку, которой опирался о стену рядом с головой девушки. — Я сказала «отойди»!       — Давай, выстави меня виноватым, — хмыкнул Миша, изнывая изнутри от того, что его никогда никто не слушал. — У тебя это отлично получается.       — Отойди. От. Меня, — рявкнула Ксюша и исподлобья посмотрела прямо в глаза мужу.       Мишу этот взгляд позабавил и завёл. Он опять уронил взгляд на грудь, не скрытую под лифчиком. Маленькую, аккуратную, с соблазнительно торчащими сосками.       — Чё, может, ребёночка заделаем? — улыбнулся он пьяно и провёл пальцами одной руки по тонкой шее, а вторую ладонь положил на грудь.       — Не трогай меня, — презрительно шипела Ксюша, отстраняясь от руки на шее, прекрасно дав понять, что ей противно это касание. — Ну что ты, любимая моя, — замурлыкал Михаил, игнорируя слова девушки. Сократил ещё расстояние и, подхватив её под ягодицы, подтолкнул к себе, — ты же так этого хочешь всегда. Как сыночка назовём? Я бы назвал его Ярославом. Так моего друга звали, а знаешь, что с ним случилось. Не поверишь, его разорвало выстрелом из РПГ. Прямо в живот попали. Как думаешь, если сынок проникнется папкиной работой, с ним может такое быть?       — Отъебись! Пусти меня! Не трогай! — заверещала Ксюша, начиная бить мужчину по спине и отпихивать его от себя. — Не трогай! Хватит! Ты мне противен!       Михаил не слушал и не хотел. Прижал её теснее к себе и слюнявыми поцелуями начал покрывать её шею, ни на миг не ослабляя напора и хватки. Стянул с плеч бретельки от ночнушки, попытался её скинуть, но женские руки удерживали одежду на груди, не позволяя ей упасть.       — Отъебись, я сказала! — почти взревела Ксюша и, кое-как подняв руку, ударила Мишу в лицо. Слабо, но достаточно для того, что его пьяный взгляд передёрнуло ещё одной дымкой.       Кулак сжался сам собой. Поднялся вверх и было дёрнулся в сторону лица жены, но вовремя остановился.       Заплаканный взгляд Ксюши источал только неподдельный ужас.       Он только что чуть не ударил её. Кулаком. В лицо. Со всей силы.       — Больше никогда не прикасайся ко мне, — шикнула Ксюша и в панике побежала в комнату.       Миша расправил кулак и провёл ладонью по уставшему лицу. Он впервые поднял руку на жену. Это могло бы отрезвить, только Михаил был достаточно пьяным, чтобы его вообще могло что-то отрезвить.       Он не шёл извиняться, не сокрушался. Кое-как разделся, разулся, шатаясь, прошёл в комнату и, краем разума уловив, что Ксюша уходит, не стал терять времени и прошёл сразу в спальню, чтобы лечь на наконец-то нормальную кровать. Упал поперёк, накрылся краем одеяла и сразу закрыл глаза, погружаясь в головокружительную пьяную карусель. Вдохнул, выдохнул и почти сразу отрубился, не слыша горького плача рядом, не видя, как Ксюша уходит из дома. Спал и изредка вздрагивал во сне, разбередив алкоголем и ночными разговорами своё прошлое, от которого успешно убегал последние три года.