Бездомный снаряд

      После того как Саша закатил внезапную даже для себя истерику, ударившись в слёзы, и после того, как получил от отца первый его удар, то больше он домой не возвращался. Там, у двери в свой подъезд, ревя в голос на руках какой-то бабки, ему казалось, что он растопит весь снег своими слезами и кровью, что текла из губы. Он плакал за все эти месяцы молчания и издёвок после переезда, ненавидя себя за слабость, а родителей — за этот чёртов переезд. Саня ненавидел школу, ненавидел одноклассников, учителей, своих друзей, что остались в старом городе и не отвечали на звонки, парень ненавидел всю Москву, в которой ему приходится жить. Каждую улицу, каждый дом и человека, которого встречал на своём пути. Даже бабку, что пыталась отбить его у озверевшего мента и успокоить слёзы. Саша презирал всё, что его окружало, и готов был взорваться в ненависти и боли, что драли его изнутри. Оттого, что он попросту никому не был нужен. Вообще никому. Даже менту, которому он говорил все эти вещи, провоцируя избить себя и забрать.       А впервые за долгое время захотелось иметь рядом хоть кого-то, кто искренне спросит: «как дела, Сань?».       Матери, кажется, плевать, что там с её сыном. Она как жила с шорами на глазах, так и продолжала жить, не замечая неудобных ей вещей. Отец, с убитым авторитетом для сына, и все его попытки выяснить, огородить, помочь оканчивались крахом, оскорблениями и угрозами. И не будет Саша его слушать. Он его ненавидит. Всего, от макушки до пят. От дыхания до биения сердца. Поэтому, если Святослав говорит что-то важное — уже не прав. Уже хочет навредить сыну, выставить его неправым, унизить, воспитать. А этого Сане не нужно. Саша может прожить сам, он умеет и не боится. И не нужен ему никто. Понял немного своей жизни возле подъезда, сбросил напряжение, и сразу боевой настрой проснулся.       Поэтому, как только парень успокоился и поднялся со снега, решил домой больше не возвращаться. Его последний диалог с отцом и оплеуха добили терпение. Ещё и мент этот злоебучий допёк своим поведением, словно он белый и пушистый. И так как идти было особо некуда, Саша пошёл к своим новым знакомым, которых едва ли мог назвать друзьями. Пошёл к Лёше, а потом туда, где не было даже отопления и нормальной кровати, пока Саша не придумает план получше.       И так как нормальных знакомств не было, а попадаться на глаза отцу было последним, что хотел парень, жил в этом ужасном помещении Саша неделю, обзаведясь непроходящей простудой, кашлем и больной почкой, так как обогреватель из-за работы нон-стоп стал справляться с обогревом всё хуже и хуже, под конец недели уже отказываясь греть. И ладно сопли с кашлем, к ним пацан почти привык, но вот почка уже немного волновала, и всё, что делали его новые друзья, это говорили, что пройдёт. Притащили откуда-то ещё один обогреватель, пару тёплых одеял и какие-то капли. А потом сказали, что за доброту надо как-то платить. Мол, электричество нынче дорогое, а обогреватель без передышки неделю работал. Да и кормили Санька они все на свои кровные, как оказалось, не за «спасибо» и не за бессмертную бескорыстную дружбу. И что их товарищество — это немного не то, к чему привыкли люди.       Саша сильно нервничал от этого разговора, ведь денег у него не было, он даже в школу не ходил, но всё обошлось, и вскоре отплатить он смог своими кулаками на матче, что проходил на следующей неделе.       Это была дебильная, но беспощадная и кровавая стенка на стенку из более чем сорока человек после футбольного матча. Саше даже одежду подходящую дали, чтобы не выделялся из своих. И там, в куче галдящих агрессивных болельщиков и радикалов, коим парень не являлся, Саня смог вылить большую часть своей агрессии и обиды, крича, матерясь, осыпая неприятеля угрозами и мощными ударами, сам изворачиваясь в толпе, как рыба в сетях, чтобы не угодить под тяжёлый кулак оппонента или под дубинку поганого мусора, что пытался разнять болельщиков.       И, несмотря на разбитую бровь, отбитые десна и ещё сильнее начавшую болеть почку из-за ударов, которые он всё же пропустил, Саша был рад этой драке. Тот вечер был потрясающим. Столько хаоса и боли, шума и ярости — это именно то, что ему было нужно, чтобы выпустить накопившийся пар. Он не футбольный болельщик, он не скин и даже не гопник или бандит, но чёртова массовая драка такого размаха, в которой он впервые принимал участие, разбудила в нём столько животной ярости, что после неё, удирая от ОМОНа и ППСников, Саше захотелось ещё. Например, вернуться в школу и отпиздить каждого, кто на него косо смотрел. Раскромсать лицо, отбить лёгкие и печень, разорвать селезёнку и изуродовать так, чтобы мать родная не узнала.       И возвращаясь на «базу», выкрикивая футбольные и околонацистские лозунги, Саша вынашивал план атаки на свою школу, что стала пристанищем уродов. Но перед этим его ждало ещё одно большое дело, так как заряженные дракой парни не планировали отступать. И не вспоминая ни родителей, ни школу, Саша сидел, пил ненавистное пиво, сдавшись под настойчивостью парней, да и не желая сильно выделяться после произошедшего и выстраивал новый план атаки на общежитие не местных строителей.       Отец наверняка его искал. Скорее всего, прожужжал все уши своим подчинённым и своему покорнейшему другу Михаилу, что у него пропал драгоценный сын, и теперь тот мент тоже искал парня. Но Саше плевать. Он ходил в шапке, в капюшоне, в новой одежде, с небольшим фингалом под глазом, поэтому не боялся, что кто-то из ментов обратит на него внимание. Уж зная, как усердно менты «работали», чтобы обращать внимание на таких, как он и его друзья, Саше можно было не беспокоиться насчёт своей неприкосновенности.       Вообще Саня удивлялся тому, как работали правоохранительные органы непосредственно в Москве. Менты могли гонять и забирали простых людей, но как только дело пахло жареным и надо было потеть из-за бандюг или тех же нациков, то делали вид, что всё окей. Даже на вызовы приезжали неохотно, если вообще приезжали. Зато ОМОН всегда работал так, будто им дозу бешенства кололи. Взять тот же футбольный матч, на котором суки в форме и с шевронами ОМОНа под конец гоняли всех, кого видят, так, будто не только разогнать всех пытались, но и в процессе убить. И те правые, кто кричал: «не трожьте мусоров!», для Саши были наравне с самими мусорами. Петро, что был в их банде, силовики так отмудохали, что его, с остановившимся дыханием, скорой пришлось забирать. Парень из другой шайки на глазах Саши слёг с разбитой головой. И вспоминая Михаила, которого ненавидел, Саша понимал, что не зря. Наверняка тот, кто отпиздил Петро или тот, кто шарахнул другому по затылку, был именно Михаил. И тот, и тот был здоровым, лишённым чего-то человечного. Зверь в человеческой оболочке. Жаль, под забралом и из-за темноты нельзя было лица разглядеть. Может, узнай парень знакомое рыло, он бы собрал все свои силы и набросился на этого бешеного пса закона.       Да и как говорится: «быстрые ноги пизды не боятся», а Саша спортивный малый. Рука поставлена, выносливость есть, бегать любил и умел. Так что ОМОН, простые менты, да хоть СОБР, Саше были не страшны.       Поэтому в общежитие мигрантов он шёл настроенным на победу, вооружившись Лёшиной прорезиненной трубкой с металлическим шаром внутри и балаклавой, чтобы никто не запомнил его лица.       Вторжение было запланировано на ночь, когда все рабочие спали бы внутри и не ждали атаки. Что это было: попытка запугать, покалечить или что ещё, Саша так и не понял. Каждый, кто пошёл, кричал свою версию, поэтому единой цели, кажется, не было. У Сани уж точно. Всё, что он хотел, это почесать зудящие кулаки и не об кого-то вроде случайного прохожего.       В час ночи, когда большая часть окон была тёмной, они решили зайти внутрь. Кто-то из банды уже знал, что на окне в кладовой на первом этаже решётка была прикручена к стене только сверху, и её можно было поднять и в два нехитрых движения снять с окна, чем Саша и его друзья воспользовались. Буквально пять минут напряжённого ожидания, потом ещё несколько минут тихой ругани и скрипа, и вот Саша стоял в кладовке и до боли в пальцах стискивал в руках своё оружие, потеряв нить, что удерживала его прошлое и будущее. Ведь ещё буквально неделю назад всё, казалось бы, было другим. Саша более или менее прилежно учился, не искал ссор с родителями, жил мечтой о скорой связи с друзьями из старого города и иногда собирался со своими людьми, чтобы посидеть в стороне и послушать какие-то абсурдные истории или поразмышлять над их идеями чистой Москвы. Кем были эти люди в большинстве своём: нацистами или националистами, Саша так и не понимал, но склонялся к первому и добавлял «преступники». И если неделю назад всё ещё было тихо и хорошо, то теперь парень стоял в общежитии среди полумрака коридора и не знал, что делать, пока остальные люди с криками залетали в комнаты и будили здание болью и воплями. Кровь вроде и бурлила, но вокруг было столько хаоса и криков, что парень потерялся. Саша умел драться, запугивать, но вот так вот избивать тех испуганных безоружных, кто вылетал из комнат и с криками просто убегал?       Он не понимал. И рука добивать, несмотря на приказ и правила, почему-то не поднималась.       — Хули встал, я чёт не понял?! — крикнул рядом Лёха и ткнул парня в спину, заставляя двигаться. — На третий этаж, сука, быренько! Ты чё, бля, Ягер?       Саша поёжился от болезненного тычка меж лопаток и пошёл за пацанами на третий этаж, пока вторая половина обрывала провода и ловила беглецов на первом.       В пустынных длинных коридорах было так сумрачно и громко из-за криков, что звенело в ушах и хлюпало в голове от того, как всё было непонятно. Как болото. Саша открывал двери, выбивая их ногой, замахивался на людей, как на собак, и обрушивал сокрушительные удары на спины или плечи, заставляя то падать, то кричать. Комната за комнатой, минута за минутой он занимался непонятно чем. И вроде во вкус вошёл, вспомнил, кто он есть и кого поклялся уничтожить, приятно, азартно, как вдруг, вбежав в очередную комнату, увидел не перепуганных строителей, а труп с разбитой головой и вытекшими на пол мозгами. Будто кто-то разбил банку с малиновым вареньем. Чёрная макушка, синяя спортивная форма, рука, протянутая куда-то под койку, и кровь. Везде. Светлая, тёмная, густая и жидкая. Текла из-под головы и уносила с собой ошмётки мозгов.       Позыв к бегству и рвоте Саша ощутил спустя несколько долгих секунд. Сначала хлынул адреналин, потом наступило оцепенение, а следом задрожали колени и руки. Кто бы ни убил человека, Саша понял одно — он такого не хотел. Чего бы он ни говорил и ни думал раньше — он не такой.       А потом в нос ударил яркий запах крови, переворачивающий мир вверх дном и погружающий в жуткие воспоминания.       — Мусора приехали, пиздуем отсюда! — загорланил кто-то с другого конца коридора. — В окна!       Сырой запах помещения, сладкий металлический запах крови и мозгов, крики общежития и дрожащие колени, что вот-вот и уронят парня, не позволяли двигаться.       — Валим, Ягер! — рявкнул кто-то на ухо парню и, схватив его за плечо, вытянул из комнаты в коридор и подтолкнул в сторону лестницы на второй этаж. — Прыгай со второго в сугроб. Комната двадцать семь Б! Реще, блядь!       И убежал дальше, выбрасывая свою биту в сторону.       Саша пришёл в себя только когда услышал автоматную очередь в три патрона на первых этажах, а после увидел в конце коридора людей в форме, вооружённых щитом и автоматами. Луч от фонарика болезненно резанул по глазам, ослепляя на несколько долгих секунд, потом послышалась ругань, приказывающая падать ебалом в пол, а Саша, несмотря на приказ, сжимая в руках свою трубу, наконец-то встрепенулся и рванул в ближайшую комнату, где была открыта дверь. Распахнул дрожащими руками окно и, встав коленями на подоконник, замер, вглядываясь ошалелыми от адреналина глазами во двор перед общежитием. Выдыхал частые струи горячего пара в морозный воздух, смотрел, как его парней запихивают в автозак, кого-то, кто был без сознания, тащили под руки. Саша видел кровь на свежем снегу, видел, что некоторые люди сквозь отверстия в балаклаве смотрели на него и переговаривались по рации. И Саша бы услышал часть разговоров, если бы так сильно не шумело в ушах. Мир вообще был будто как фильм на экране ТВ. Всё слишком быстро, всё непонятно, путаница, шум, лучи от фонарей, что слепили глаза. И главным и самым неподдельным был страх, что заставлял усомниться в реальности.       — Слез с окна, ебало в пол! На пол я сказал, нахуй! Руки за голову!       Саша так сильно испугался, что чуть не вывалился из окна. Повезло, что успел ухватиться пальцами за оконную раму. Людям, что ворвались в комнату, точно было плевать, упадёт он или не упадёт. Медленно, но уверенно двигались внутрь помещения, аккуратно переступая разбросанные вещи и не сводя дул от автоматов и своих ледяных, нечеловеческих глаз с парня, что сидел на распахнутом окне.       Первое, что захотелось сделать — это прыгнуть. Не в сугроб, а прямо на высеченную плиткой площадку под окнами. Сломать ноги, спину, голову, но не попадаться мусорам. Второе желание было более приземлённое — заплакать. Сашу трясло, как маленькую, замёрзшую и испуганную собачку. Он был в таком ужасе от происходящего, что готов был и прыгать вниз, и плакать одновременно. Готов был также отрубиться, чтобы пропустить весь этот ужас. Или отрубиться, чтобы проснуться от этого, как от кошмарного сна.       — Я сам тебя столкну, — рыкнул кто-то из мужиков и обошёл пацана со стороны, тыча в него чёрным дулом автомата. — Видишь эту руку? — прорычал, показывая ладонь в чёрной перчатке без пальцев, — она тебе сделает так больно, что пожалеешь, что не прыгнул. Давай, малой, сигай. Сделай себе одолжение.       Саша сухо и испуганно сглотнул, распахнутыми глазами глядя на два карих глаза в отверстиях балаклавы. ОМОН. Это был он. А если это был он, то можно не сомневаться, что его толкнут и ещё плюнут вслед. Саша был в тупике, несмотря на распахнутое окно позади себя и высоту третьего этажа. У него подрагивали губы и колотило нутро. В голове не было никаких мыслей, а внутренний голос, кричавший в панике, так захлебывался в дрожи, что Саша сам его не понимал. Парню в спину дул морозный зимний ветер, а впереди, как падальщики, стояло три ОМОНовца, два из которых были с автоматами. Их глаза в темноте комнаты и ловящие отблеск мигалок с улицы походили на глаза демонов, горящих в темноте Преисподней. И только благодаря собственному оцепенению, что впервые так сильно сковал по рукам и ногам, Саша не падал вниз — он не мог разжать пальцы, которыми вцепился в оконную раму. И толкни его кто — он повиснет.       — Третий!       Саша вздрогнул от внезапного крика, а следом мужик, что стоял сбоку, отпустил автомат, что повис на ремне, и рванул парня на себя, схватив его за рукав куртки. Повалил на землю и, чтобы отбить желание сопротивляться и возможность бежать, ударил несколько раз прикладом по ногам и рёбрам. Сколько раз выкрикнул Саша, он сам не знал, но по ощущениям те три раза казались вечностью. А после он обессиленно заплакал.       — Щенок, блядь. Хули ты ноешь теперь? — рявкнул кто-то над ухом. — Харе скулить!       Чужая рука сдёрнула с него балаклаву и подняла голову за волосы на затылке, чтобы взглянуть в лицо. А после мужчина заковал мальца в наручники.       Что происходило потом, у Саши смешалось в одно. Круговорот коридоров и лестниц, где он мог видеть только пол и при этом скулить от боли и страха. Ему хотелось просто заснуть, и пусть его тащат куда угодно. Главное, без боли в суставах вывернутых рук, без боли в отбитых местах и криков силовиков там и тут.       Саша столько времени не боялся последствий, готов был их встретить, что вот и получил, от чего не бегал, и теперь жалел о своём поступке. Всё не так, как он думал. Совсем не так. И когда увидел лужу крови на полу и тело в знакомой куртке, окончательно обмяк в руках силовиков, позволяя им тащить себя куда угодно.       Они убили Лёху.       В автозаке пахло сыростью и металлом. Сашу пихнули последним, с краю. Следом внутрь залезло два ОМОНовца и двери закрылись, а спустя несколько минут грузно залез и третий. Удар по кабине, мотор зарычал, и следом машина тяжело тронулась вперёд.       Пацаны, с которыми Саша совершал налёт, в большинстве своём сидели смирно и молча. Кто-то шмыгнул носом, собирая внутрь кровь или сопли, кто-то тяжело вздохнул, а кто-то, видимо, кому мало досталось, огрызался на мусоров, что сидели напротив. Но мужики не реагировали. Сидели и смотрели сквозь отверстия балаклавы на заключённых, игнорируя все их слова, скулёж и дрожание. Саша видел столько безразличия в тёмных глазах напротив, что слёзы сами текли из глаз.       И что теперь будет? Что сделает отец? Что он сможет сделать, если Сашу загребли не простые ППСники, а ёбаный ОМОН? И не за драку, а за… за что? После их налёта остался труп, чем это грозит?       Саша не хотел трупов. Это не он. Он бил, но не убивал. Запугивал, давал знать, кому не место в этом городе и стране. Делал то, что всегда.       Или уже нет…       — У меня батя — капитан, — выдавил сквозь подрагивающие губы Саша. — Вам пиздец…       Мент, что сидел напротив, прыснул со смеху, прекрасно дав понять, кому именно тут пиздец. Больше парень рта не раскрывал. Ни сил не было, ни желания что-то говорить. Ехал в автозаке и смотрел на указательный палец силовика напротив, который он держал на предохранителе. Ни о чём не думал, ничего не ждал. Просто позволил течению жизни нести себя вперёд. Она ведь никогда не спрашивала, чего Саша хотел или что ему надо. Её воля — её пути, а парень — заложник, что двигался по заготовленной широкой тропинке, имея свободу сделать лишь один шаг влево и вправо.

***

      Миша был уставшим, как загнанная лошадь. Всё, о чём он продолжал мечтать — это о длительном сне. Поспать хотя бы двенадцать часов — уже казалось исполнением желаний, но он спал по шесть, а то и по пять, и этого не хватало. Даже в выходные ему удавалось спать не более шести часов, и всё потому, что нервное напряжение, которое сквозило там и тут, будило его с утра пораньше. Мужчина просыпался либо думая, что он проспал, либо что заснул на работе. Проснуться потому, что он выспался — нет. И спустя продолжительное время усталости и нервного истощения он готов был сорваться на любого. Выгорание, усталость и отсутствие отдыха подвели его к грани.       Поэтому было плевать на избитых им людей с матча. Один за всех и все за одного, и оттого вычислить виновника ментовских зверств не получилось. С товарищами у Михаила отношения были хорошими, поэтому на вопрос командования: «кто?», все дружно ответили «я». На это могли только махнуть рукой и сказать народу и пострадавшим, что меры приняты.       Но за три пули после рейда на общежитие, которые убили человека, уже не получится так легко отделаться. Автомат был у него, магазин был полностью заряжен, отыскать из ниоткуда три нужных патрона не выйдет, оживить человека — тоже. Придётся после рейда разбираться с бумагами и следствием, на которое, как надеялся Михаил, быстро махнут рукой. Со скинами никто не хотел возиться, с мигрантскими стычками тем более, особенно в ОМОНе. Повезло, что босс, ака Палыч, ака Начос, был на их стороне. Но вот полковник, что был над боссом — такого не терпел.       Вообще многие думали, что их «любимая» большая шишка крышевала половину чёрных в Москве, но в открытую никто свою пасть не разевал, потому что может аукнуться. Младший офицерский состав гонял бритоголовых чисто ради профилактики и показухи, на деле же многие обучали своих «подопечных» правых самообороне и делились с ними литературой по самодельному оружию. Распечатывали и поштучно распространяли экземпляры, клянясь отыскать и наказать тех, кто покажет бумажку не тому человеку и выпустит её дальше собственного дома.       Миша был в числе тех, кто шугал нациков просто потому, что от него это требовали, а на деле помогал пришибленным выползать из передряг и был тем, кто в те моменты, когда было время, встречался с правыми болельщиками и с остальными бойцами, давал им мастер-классы. И после знакомства с сыном своего друга часто думал, а что бы сделал пацан, если бы знал, что этот отвратительный мент был одним из тех, кто не трогал ни нацистов, ни других бандюков, кто помогал силовикам в зачистках. Говорить об этом он ему, разумеется, не планировал. Втираться в доверие к избалованному ребёнку, что не видел многое дальше своего носа — дело последнее. Да, пацан напоминал ему себя в молодости, и было в нём что-то цепляющее, наверное, открытая ненависть к миру, а не притупленная годами, как у него самого, но находить с ним общий язык Михаил не очень хотел. Да и зачем надо. Со Святославом всё равно виделись редко, да и семейных встреч ни разу не было. Ну, есть у него сын. Ладно.       Сложный мальчишка, что не умел держать язык за зубами, явно не тот человек, с которым бы Михаил хотел общаться. У него вообще с молодёжью не очень хорошо получалось находить общий язык. То ли потому, что он мент, то ли из-за того, что был взрослым. И не строителем нового торгового центра, а ветераном боевых действий и да, всё ещё ментом, что служил не абы где, а в ОМОНе.       Но если бы Саша попался ему в руку, будучи тем самым припизднутым скином, что сделал бы Михаил? Отпустил его, как отпускал большинство, или упёк бы за решётку, как того требовал шатающийся из стороны в сторону закон? Сдал бы его отцу, если бы отпустил?       Злобный и возбуждённый из-за адреналина Михаил, просматривающий общежитие, уже пустивший пули в человека, готов был упрятать за решётку любого, кто попадётся ему на глаза. Но перед этим он бы устроил ублюдкам сладкую жизнь чуть дальше, чем обычная камера в отделении. У них, бойцов ОМОНа и других силовых ведомств, было своё любимое отделение на окраине Москвы. Буквально пара дверей дальше по коридору, затем поворот налево, а потом комната, где многие любили устраивать допросы. Без окон, с хорошей железной дверью. Поэтому даже если бы ему попался пацан друга, он бы поступил с ним так же, как поступил бы с любым другим человеком, который нарушал покой и закон.       Мужчина вообще не думал, пока работал, прошаривая этаж за этажом. Голова была занята одним — той самой работой. Говорил Миша в двух случаях — орал на задержанных и общался с товарищами. Опять же, совершенно бездумно, работая больше на автомате. Команда, информация, не более. Не смотрел в лица, не слушал оправданий, игнорировал болезненные стоны и слёзы раскаявшихся малолеток, у которых это было первой вылазкой и задержанием. Его ничто и никто не мог тронуть. Машиной для исполнения закона — вот кем был Михаил. Поэтому когда ему в руки угодил Саня, не придал этому значения. Не узнал. Передал его пацанам и, последний раз пройдясь по третьему этажу, перекидываясь сухими фразами с товарищем, с которым стоял в паре, сел в машину, где было свободное место.       И уже там, слушая гул двигателя и едва ли не отрубаясь от усталости, увидел в лице напротив что-то до безумия знакомое. Испуганный парень, что предупредил силовиков, что его батя аж капитан, и вызвавший у них смех, был пропавшим пацаном того самого капитана, что не находил себе места. И узнав в задержанном Сашу, Миша почему-то окончательно ощутил себя вымотанным.       Не хотелось уже ничего. Ни работать, ни разбираться с убитым, ни вытаскивать ребёнка из этой передряги. А сделать, несмотря на усталость и злость, хотелось почему-то именно это. Сын лучшего друга всё-таки. А Святослава Михаил ценил, любил и уважал даже больше, чем себя. Надо поднапрячься, помочь, а там, может, и Бог подаст.       Когда всех вывели на улицу, Миша сразу пошёл к своим, чтобы договориться насчёт пацана. Это не было сложно. Пара слов там, тут, и уже через пару минут один только Саня ехал в автозаке, дрожа как осиновый лист и глотая слёзы. Говорить с ним почему-то не хотелось. Чтобы успокоить, сказать, что его отпустят, что перед ним Миша, а не Цербер, который сожрёт. Нет. Михаил молчал и лишь наблюдал за страхом пацана, который уже не казался таким грозным.       Заведя смиренного пацана в отдельный кабинет, пока его не увидело начальство, Миша усадил Сашу на диван напротив аквариума с золотыми рыбками и закрыл дверь. Зачем усадил и остался наедине — ему самому ещё предстояло узнать.       — Выдохни, — сказал Михаил и стянул с головы балаклаву, чтобы потом сесть перед парнем на колено и снять с него наручники.       Выражение, что застыло на лице Саши, когда он увидел знакомого мента, невозможно было описать. Да и всё его состояние нельзя было точно определить. Он был готов к наихудшему варианту событий, и тут появился Михаил. Надежда была на лице Саши? Страх? Мужчина не мог прочитать и не пытался.       Снял с плеча автомат, расстегнул бронежилет и свалил его возле двери под нечитаемым взглядом парня, что сидел оцепеневшим на диване и не сводил с него взгляда. Ждал чего-то? Возможно. Наказания ли?       — Развлёкся? — сказал следом и сел рядом, держа автомат на коленях. Нервно поглаживал пальцами деревянный приклад и смотрел в стеклянные, но многое выражающие глаза парня. — Я с кем разговариваю?       Саня уронил взгляд в пол и тяжело сглотнул.       — И что делать будем?..       Ответом было угадываемое молчание. Михаилу говорить тоже не очень-то и хотелось. У него ещё вся ночь в заботах, и из здания он выйдет, дай Бог следующим днём, хотя его смена на сегодня заканчивалась через три часа.       — В карманах есть чего?       Саша покачал головой и лениво, словно у него не было абсолютно никаких сил, пошлёпал по карманам на джинсах и куртке.       — Я телефон проебал… — почти прошептал он, обретая ясность во взгляде. Но такую мутную, словно он был под чем-то.       — Мог проебать что-то более ценное. Например, свободу или жизнь…       — Я не хотел… — шепнул пацан, и Михаил едва удержал в себе презрительный смешок. Не хотел он, ну как же. — Я не думал, что… я не такой.       — А какой же? Бабушек через дорогу переводишь? Благотворительностью занимаешься? А может, ты один из тех, кто помогает беженцам? У тебя башка на плечах зачем? — рыкнул он на парня и заметил, как тот напрягся, явно ожидая худшего от этого разговора. И было жалко смотреть на то, как брызжущий ядом подросток теперь сидел и чуть ли не диван тут мочил от страха, не в силах снова показать свои острые зубки. — Если ты не такой, то на кой ляд ты был с ними? И не надо мне говорить, что ты не знал, что это за люди и чем они занимаются.       — Мих, мне сказ… ой, бля… Вы чё тут?       Антоха, что заглянул в кабинет, вырвал Михаила из гневной тирады, привлекая к себе внимание.       — Епты. На допрос что ли? Так ведь мы не ту…       — У меня профилактическая беседа… — прорычал мужчина и стрельнул взглядом в напарника.       — Начос знает? Бля, если он тут гражданского увидит, ты такой пизды получишь…       — Я с ним сам разберусь, договорились?       Антон пожал плечами и закрыл дверь, перед этим забрав бронежилет товарища. Михаил тяжело вздохнул, просто желая оказаться дома на своём полюбившемся диване и поспать. И хотелось спросить самого себя — а какого чёрта он говорил с Сашей? Для чего этот разговор и нравоучения? Чего он хотел добиться? Неужели он переживал за этого ребёнка, что продолжал дрожать и подтирать сопли. Только вот нервы у мужчины были не вечными, чтобы дальше терпеть его молчание.       — Сань, — позвал его тихо и устало, привалившись спиной к спинке дивана, на котором они сидели. Погладил цевьё автомата и вздохнул. — Какого хуя? Допустим, что я очень хочу поверить тебе, что ты «не такой». Но я не верю. Твои папа, мама, твоё поведение и люди, с которыми ты общаешься, как ничто другое говорят, что прав кто угодно, но не ты со своим «я не такой, я не хотел». Саш, на вас два трупа, блядь! Вы одному голову разбили, другого ножом искололи. Об этом ты тоже не знал? Этого тоже не хотел?       Пацан закачал головой и поджал губы, сдерживая в себе судорожный вздох. И вроде бы Михаил глубоко внутри понимал, что стоит притормозить, осадить коней, но не получалось, и усталость с раздражением были такой силы, что не хотелось даже думать о том, что рядом сидел пропавший сын его лучшего друга. Хотелось проучить этого тупоголового ребёнка, вставить ему мозги на место опездюлиной, чтобы раз и навсегда завязал с этой хуйней. И почему? Тут мужчина не мог понять, но после раздражения и усталости ощущал свою ответственность, как силовика, за жизнь рядом.       — Саш, убеди меня, пожалуйста, что эти факты неправы, и что ты на самом деле хороший. Я не верю тебе. При тебе было ударное оружие. Оружие, а не самодельная игрушка. Где гарантии, что того бедолагу убил не ты со своей трубой?       Парень продолжал молчать.       — Саш, я с кем разговариваю? Я могу в отделение отвезти к остальным, а не пытаться тут спасти твою шкуру.       — Зачем? — промычал пацан почти недовольно. Миша бы услышал в голосе раздражение, если бы Саша не сидел дрожащим и со слезами на глазах. — В глаза моему отцу не сможешь смотреть, если я сяду?       Мужчина проигнорировал выпад. Пацан нашёл в себе силы вновь показывать зубы? Ну, молодцом. Только Миша это недолго сможет терпеть.       — Не, если тебе этого не надо, ты только скажи, — пожал плечами Михаил. — Ну или молчи дальше. Молчание ведь тоже знак согласия.       Саша выбрал молчание. Молчал минуту, потом вторую, и дольше Михаил ждать не стал. Ему это всё осточертело. Сопляк избалованный, решивший стать нацистом, работа осточертела и собственные попытки людей на верный путь толкнуть. Хоть бы кто «спасибо» сказал за всё, что он делал. Хоть одно ебучее «спасибо». Ему не нужны деньги, слава и награды. Простого человеческого «спасибо» и ощущения нужности хватило бы с лихвой.       — Ок, — бросил он и встал с дивана. Закинул автомат на плечо и натянул балаклаву обратно на голову. — Поднимайся.       Что делать с пацаном дальше не знал. Что хотел с ним сделать до этого тоже не понимал до конца. Дурацкий акт альтруизма, не более.       — Вставай или я применю силу.       — Куда? — испуганно спросил Саша и вскинул растерянный взгляд на мужчину рядом. В маске, в форме, с оружием в руках.       Парня передёрнуло. Наверняка для него люди в форме и маске становились безликими псами закона.       — На выход. Поедешь с другими людьми общаться, раз не понимаешь по-хорошему. Ты прав, я не добрый коп. Я злой коп. У тебя был шанс, потому что ты сын моего друга, и ты его проебал. Я следую присяге. А теперь вставай, — и, протянув руку в перчатке с обрезанными пальцами, сделал шаг к пацану.       — Я правда не хотел подобного! — сразу испуганно воскликнул Саша и отпрыгнул в сторону. — Я не думал, что всё обернётся так! Я не хотел, чтобы те люди умирали! Я не убийца!       Миша опустил руку. Слушал, что скажут, глядя на парня сквозь два отверстия в ткани. Мальцу просто хотелось дать звонкую пощёчину, даже несмотря на то, каким разбитым и испуганным он выглядел. Верить ему Михаил всё ещё не мог. Человек, трезво тусующийся со скинами, который пошёл с ними на рейд, этого не хотел и он не такой? Ну-ну. Мужчина слышал вещи поубедительнее.       — Я был зол и… мне некуда было идти, и они мои единственные друзья…       — Они не твои друзья, — равнодушно поправил Михаил.       Саша обессиленно плюхнулся обратно на диван и закрыл глаза.       — Больше не мои, — вздохнул он и замолчал. — Плевать. Веди меня куда хочешь. Домой я всё равно не вернусь.       — Почему?..       — Не хочу.       «Лаконично», — усмехнулся про себя Михаил.       — Твои родители себе места не находят. Чего бы ни произошло, это твоя семья, Сань…       — Нет.       Миша скрипнул зубами. Саня бесил, но мужчина держался.       — Что у вас случилось? Почему ты так ненавидишь отца, почему домой не хочешь возвращаться? Он тебя ударил, поэтому?       Саша покачал головой.       Михаил не знал, что делать. И лезть сил не было, и парня пугать больше не хотелось. Он ведь, блядь, просто ребёнок. Запутавшийся в жизни пацан, который находил выход эмоциям во всём происходящем: жестокость, разбой, сомнительные компании. Просто. Ребёнок. Судя по всему, без родителей. Его ещё можно образумить. Это, конечно, не работа Михаила, но ответственность он всё ещё ощущал. Или так, или Саша будет заключённым, что не будет вылезать из тюрем десятилетия за десятилетиями, пока не сядет на пожизненное или не умрёт за колючей проволокой.       Обречённо вздохнув, Михаил снял с себя балаклаву и сел рядом. Хотелось в простой недолгий отпуск, как снег сойдёт. Посидеть с удочкой на берегу речки, попить пивка с друзьями, поспать в палатке, закутавшись в спальник. Или уехать в командировку. Равносильно отдыху.       — Саш, — позвал тихо. — Что случилось? Поделись… я не обижу. Выслушаю. Может, помогу чем…       Парень замотал головой.       — Не надо в себе всё держать. Я не друг, но выслушать-то могу.       Саша отвернулся и сильно задрожал. Что прятал и хранил в себе пацан, Мише думать не хотелось. Что за ноша или пустяк. Дело-то не его. У него своих забот выше крыши, но то ли любопытство, то ли желание помочь парню заставляло копать и копать.       — Ты ведь не спроста погрузился во всю эту расистскую чепуху? Ты ведь не такой, сам говорил. Что тебя тогда туда толкнуло? Отец?       Саша кивнул. Кажется, мужчина угадал. И стало действительно интересно, что на самом деле произошло и отравляло жизнь и парню, и его семье. Слава-то молчит вечно.       Миша снял автомат с плеча, разрядил его, вспомнив, что трёх патронов больше нет в магазине, и устало покачал головой. После Сани ещё и с этим разбираться… Хотелось кинуть мальца на произвол судьбы и заниматься своей жизнью. Своей!       — Я для них никто, — выдавил неуверенно и обнял себя рукой, обхватив за плечо. — Я не понимаю, почему они делают вид, что им до меня есть дело… У них нет сына.       — Почему ты так считаешь? — осторожно, но безразлично спросил Миша, разваливаясь на диване и поднимая взгляд к золотым рыбкам в аквариуме. Типичные проблемы подростков. Наслушался. Родители тебя не услышали, не отпустили гулять, не купили велосипед — катастрофа, ты им не нужен, можно пускаться во все тяжкие. Маленькая проблема раздута до состояния ядерной войны. Уже узнав характер парня, мужчина был уверен, что и тут подобная ерунда.       Саша невесело усмехнулся.       — После того, как я вышел из психушки, они стали делать вид, что ничего не было… А потом стали считать, что проблема всегда была во мне.       Михаил покосился в сторону Саши и нахмурился, не ожидая такого поворота событий. Что в истории будет психушка.       — Что я чуть не убил человека, потому что сумасшедший. Что с собой я пытался покончить, потому что я, опять же, сраный и никому не нужный псих. А то, что я хотел ебучей справедливости после того, как нашёл свою подругу обезглавленной, так это, нахуй, уже никому не интересно было! — крикнул он и заплакал, закрывая лицо ладонями, пока Миша остолбенело глядел на парня, пытаясь переварить услышанное и поверить в это. — Что мне надо было делать, блядь?! — крикнул парень в ладони. — Мне было четырнадцать! Сука, четырнадцать лет! Я видел голову в раковине и свою обезглавленную подругу в ванной! В четырнадцать лет я чуть не убил человека! Мы были детьми! Как мне теперь с этим жить?!       «Вот тебе и обычные проблемы детей» — пронеслась следующая мысль.       — И вместо того, чтобы посадить уёбка, мой батя отпустил его! Буквально через пару дней после его ареста я узнал, что сука вышла на свободу! Как мне на это надо было реагировать?! Я видел любимого человека без головы, блядь! Мне об этом надо было забыть?! — всё кричал и кричал Саша, закрывая лицо ладонями и не прекращая плакать, вздрагивая всем телом. — Я не переношу запах крови. Когда я думаю об убийствах, мне становится плохо. Я каждый раз вспоминаю тот день и день, когда я пырнул того уёбка ножом… Мне было, сука, четырнадцать… И люди вокруг почему-то считают, что виноват я… Почему?.. Я ведь просто хочу справедливости…       Михаил поджал губы и протянул к парню ладонь, чтобы приободрить, но замер, думая, а нужно ли ему это? Саша не простой парень, и он с самого первого дня их знакомства на ножах с мужчиной. Но, одумавшись, всё-таки положил на плечи парня ладонь и подтолкнул к себе, чтобы обнять, не прекращая напоминать себе, что Саша всего лишь ребёнок, который пережил чёрт знает что.       — Это пиздец, Саш… — шепнул он парню, который не сопротивлялся, когда его подтолкнули к себе. Навалился на ненавистного мента и, спрятав лицо в куртке на его груди, заревел в голос. — Мне жаль, что тебе пришлось это пережить. И очень жаль, что всё вышло… так. Твой отец поступил… — прикусил губу и задумался, а правда ли это? Он знал Святослава не один и не два года, и мужчиной он всегда был ответственным и справедливым для подобного поступка.       — Я хочу, чтобы он умер… — сказал Саша между всхлипами.       — Саш, не надо…       — И он, и мать! Я ненавижу их! Они винят меня в том, кем я стал, и абсолютно не хотят помнить о том, что именно всем нам пришлось пережить, когда я… — и затих, цепляясь за мужчину и дрожа.       Мише нечего было сказать. В это не хотелось верить, но он чувствовал, что ребёнок не врал. И, понимая, что это может быть правдой, Михаилу стало жаль пацана. Мало того, что пережить такое было под силу не каждому ребёнку, так ещё и виноватым стать? Вот это в голове уже укладывалось плохо. История парня казалась скомканной, непонятной, хотелось узнать больше. Кто убил, зачем, почему отпустили, как Саша нашёл убийцу и как решился на этот поступок — убить. Что было в психушке и почему он виноват? Но бередить и так раскрывшуюся рану не стал. Пацан пережил слишком много сегодня, чтобы трогать его и дальше. То, что хотелось узнать, мужчина узнает у своего друга. И несколько десятков вопросов уже появилось в голове. Главное — это своим любопытством не сделать хуже Саше.       — Саш, я отойду буквально на минуту, принесу тебе стакан воды и таблетку, чтобы ты чуть успокоился, ладно? Потом я отправлю тебя домой, ты слышишь? — сказал парню, склонившись над ним, чтобы тот лучше услышал каждое слово, что произнёс мужчина. — Тебе надо домой.       Парень замотал головой, ещё сильнее цепляясь за куртку мужчины.       — Тогда просто посиди тут минутку, ладно? Я хотя бы воды тебе принесу.       И кое-как высвободился из клещевой хватки парня.       В голове была пустота. Ни то из-за того, что нельзя было сказать наверняка, кто прав, а кто виноват, ни то усталость давала о себе знать. Так или иначе, Миша бездумно пошёл к раковине и открыл кран с холодной водой. Когда вышел из помещения, наполнив свою «местную» рабочую кружку водой и, зайдя по пути за таблетками, увидел рядом с кабинетом, куда усадил пацана, Начоса, как звали его все бойцы. Ни то позывной, ни то кличка, о которой знал сам мужчина. Командир ведь. Большой начальник. И, судя по тому, каким взглядом Палыч смотрел на подчинённого, тот только что был за дверью и видел ребёнка. Михаилу захотелось закинуть голову и застонать, но вместо этого он всего лишь тяжело вздохнул и заранее принял свою судьбу.       Хуже уже и быть не могло.       Но после быстрого разговора оказалось, что всё обошлось. Выговор, конечно, был, что ребёнок находился здесь, где ему находиться не следовало, но больше мужчина говорил об убитом и, как выяснилось, что разбираться с этим не будут. Они уже нашли козла отпущения, чтобы повесить всё на него, а бойца ОМОНа трогать никто не будет. Никто из личного состава на Мишу зла не держал, старший офицерский состав так же не хотел лишних проблем и своего бойца защитили как смогли. В конце концов, он сделал свою работу. Жизнь сотрудника превыше жизни задерживаемого, если он угрожал оружием.       — Держи, — сказал чуть успокоившемуся пацану Михаил и сел рядом, протягивая белую кружку со следами чая на стенках и таблетку успокоительного.       Саша бездумно взял и стакан, и пилюлю. Без слов выпил и уронил пустую кружку под ноги, словно у него не было сил держать его. Ручка у кружки откололась глухо звякнула на пятнистом линолеуме.       — Только отцу не говори, что знаешь об этом… — прохрипел он.       Миша промолчал, так как обещаний давать не хотел и не мог, ведь говорить со Святославом на эту тему придётся.       Минута тишины, что завладела помещением, казалась бесконечной.       — Ты как, Сань? — решил спросить Михаил, наблюдая за дрожащим ребёнком, что бездумно смотрел себе под ноги.       Набег на общежитие, облава ОМОНа, ещё и избили бедного, потом задержание, а теперь вот это вот. Парню всего шестнадцать, а пережил он больше, чем большинство людей.       — Я хочу сдохнуть, — прохрипел парень в ответ спустя, кажется, вечность и тяжело сглотнул. — Я учусь в школе, где сплошные чечены. Я не могу видеть их ёбла… Мне противно и… и страшно.       — Почему тебе страшно? — решил спросить мужчина.       — Потому что я знаю, на что они могут быть способны. Потому что каждый раз я вспоминаю тело в ванной и голову в раковине. Каждый раз я вспоминаю тот день, когда проталкивал нож глубже в плоть и смотрел в испуганные глаза. Я ненавижу их всех…       Михаил его понимал, вспоминая зверства Чечни и Афгана, так же помнил все теракты, но своё воспоминание оставил при себе. Ни к чему оно сейчас. Лучше не выпускать это за пределы собственной головы. Так больше шансов, что он сможет принять это и оставить позади.       — У меня нет друзей. У меня нет никого. Я приехал сюда и остался совершенно один. Надо мной издеваются в школе. У меня батя — капитан ментов, а я — нацик. С каждым днём у меня остаётся всё меньше сил держаться…       Михаил не перебивал. Слушал и смотрел на разбитого, истощённого парня. Слов нужных всё равно не было. Он не психолог — он солдат. Спасать и помогать он мог только физически.       — Я был другим. Я был… хорошим.       И вновь тихо заплакал, склоняя голову и зажмуривая глаза.       — Теперь я хочу просто быть никем… — шепнул он. — Если все считают меня плохим, значит, я такой и есть? Вдруг…       — Саш. Ещё всё можно исправить.       — А Олесю оживить можно? — спросил у своих ног и поднял голову к Мише, пригвождая его к месту открытым и внимательным взглядом, которого мужчина не ожидал от уставшего, зарёванного парня. — Исправить тот день? Чтобы вместо того, чтобы быть убитой, она пришла на встречу и мы всё же посмотрели кино?       Миша молчал, глядя в глаза парня. Ему всё ещё нечего было сказать. Он всё ещё был солдатом. И когда товарищам рядом было тяжело, вместо слов все молчали, предлагая лишь своё плечо, на которое можно было бы опереться.       — Боюсь, что нет… этого изменить нельзя, — тихо ответил Миша, глядя в воспалённые от слёз глаза парня, что продолжал открыто и почти что наивно смотреть в глаза мужчины. Но смотрел так открыто и прямо он недолго. Ещё буквально пара секунд, и вновь опустил взгляд под ноги, тяжело поднимая и опуская плечи в беззвучном вздохе. Миша так и не знал, что говорить парню, а сказать хотя бы что-то он, наверное, обязан был, как более старший человек, что пережил свои проблемы в жизни и который мог бы передать знания и опыт подрастающему поколению. Ребёнку, который запутался и не знал, куда дальше идти. — Саш, — начал он неуверенно и задумчиво, осторожно подбирая следующие слова, — я знаю, что ты меня… мягко скажем… ненавидишь, но я хочу сказать тебе пару вещей как… даже не знаю, — хмыкнул устало, погружаясь глубже в свои мысли, чтобы успешнее понять себя и то, что он хотел бы донести до парня. — Как человек, который повидал в жизни многое. И, знаю, тебе это неприятно, но послушай меня и как офицера ОМОНа.       Саша молчал и не возникал, продолжая смотреть себе под ноги, и Михаил решил продолжить, пока не начнётся истерика и плевки ядом.       — Во-первых, бросай то, чем ты занимаешься сейчас. Твои занятия тебя до добра не доведут, и папа тебя не сможет всегда вытаскивать из передряг. То, что ты наткнулся на меня сегодня — это тебе подарок судьбы и Бога, потому что я заменял товарища. В худшем случае ты бы вместе с остальными прибыл в отделение, а оттуда, после очень неприятного допроса, поехал дальше от дома. В то, что тебе нет восемнадцати, никто бы даже не разбирался. Твоих родителей бы поставили перед фактом, что ты задержан по таким-то статьям и подозрению в убийстве. Всё. Слава бы там мало что мог сделать, — выдохнул уже себе под нос и снова собрался силами для дальнейшего поучительного монолога.       — Тебе «спасибо» сказать? — устало спросил Саша, не отнимая взгляда от пола.       Такое «спасибо» Мише было не нужно. Но от чистого и искреннего он бы не отказался.       — Мне ничего от тебя не надо, Саш. Кроме того, чтобы ты дослушал меня до конца.       Пацан промолчал, видимо, принимая просьбу.       — Во-вторых, Саш, не надо так относиться к своей семье. Они твоя семья, единственная и…       — Я ничего не хочу слушать, — оборвал мужчину парень и встал с места. — И домой я не вернусь.       У Михаила не было сил пререкаться с парнем и применять к нему силу, но если придётся её применять, он не побоится сделать больно как раз из-за того, что устал и его заставили двигаться. Парню всё ещё хотелось врезать, чтобы он прекратил вести себя как…       Мужчина устало потёр глаза, напоминая себе, что это всего лишь ребёнок, который пережил очень неприятные вещи и продолжал грести лопатой их последствия, поэтому придётся держать себя в руках. Но даже удерживая себя на поводке, Миша понимал, что если силы кончатся, он сорвётся. И если он сорвётся, то сделает это так, что сам будет пожинать плоды своего срыва ещё очень долгое время. Возможно, даже в тюрьме.       — Саш, сядь, пожалуйста, — попросил он парня, не отнимая пальцев от закрытых век.       — Нет. Где тут выход?       Мужчина отсчитал от нуля до трёх и открыл глаза.       — Выход будет там, куда тебя отведут под руки. А окончательный выход будет через несколько лет из тюрьмы. Мне жаль, что тебе пришлось пережить всё, о чём ты сказал, но я не могу отпустить тебя на все четыре стороны, закрыв глаза на то, в чём ты участвовал и что на вас два трупа. Твоё тяжёлое прошлое не снимает с тебя последствий твоих действий, Саш, — сказал он аквариуму и рыбкам у стены напротив и тоже встал с дивана, удерживая за ремень автомат в ладони.       — Что ж… Ну давай, — хмыкнул парень и протянул мужчине запястья, определённо намекая на наручники. — Отведи меня куда следует. Мне плевать. Веди в отделение, сразу в колонию — по херу. Да хоть пытай меня, мне по хую. Ну, чего стоишь? Я готов.       Миша молчал, устало глядя на ребёнка, что заметно дрожал и успешно, но не в тайне от мужчины сдерживал в себе новый поток слёз.       Как он должен был поступить в этот момент? Где тут верный поступок? Перед ним стоял ребёнок. Ребёнок. Мужчина напоминал себе об этом ежеминутно, чтобы не забыть и не сойти с ума. Сколько ему, шестнадцать? И что с ним делать, когда его отец — это лучший друг и Миша чаще помогал этим бестолковым нацикам. Но Саня не нацик, о нет, он далеко не он. Он запутавшийся в жизни человек, который не знал, на какую сторону перейти и вечно ведомый своим прошлым, в попытке найти в темноте успокоение и покой. Михаил его понимал, но не знал, как помочь. Он любил действовать, а не говорить, чтобы избавиться от проблем. Видимо, как и пацан, что творил зло вместо добра и разговора.       — Куда пойдёшь, если отпущу? — спросил без каких-либо эмоций. — Ряды твоих друзей заметно поредеют. Если ты вернёшься после всего этого, возникнут вопросы, а как ты выбрался. Придумал историю? После всего этого ты продолжишь общаться с убийцами? Ты ведь не такой, — напомнил парню и закинул автомат на плечо.       Взгляд Саши растерянно упал. Запястье, что протягивал мужчине, тоже опустил. Весь его гонор вновь начал сходить на нет, и Михаил в очередной раз убедился, что парень просто запутался и не знал, что делать. Не только сейчас, а в целом — в жизни. И что он ребёнок. Наивный и глупый, учащийся жить эту жизнь только на своих ошибках. В незнакомом большом городе. Один.       Саша продолжал молчать, глядя под ноги и дрожа будто от озноба. Даже подбородок начал подрагивать, и мужчина, предпринимая последнюю попытку сделать хоть что-то, сделал к парню шаг и прижал к себе, обняв за плечи свободной рукой. Обнял и закрыл глаза, слушая новый горький плач и чувствуя, как тянут куртку чужие пальцы, держась за неё, чтобы не упасть.       — Всё образумится, Саш. Не считай, что ты один, а то потеряешься… — шепнул парню и положил вторую руку на макушку, чтобы пригладить и успокоить. — Я не сдам тебя отцу, я не сдам тебя в милицию, но и отпустить на улицу я тебя не могу, ты понимаешь? Я хочу, чтобы ты взялся за голову и встал на ноги. Не буду просить у тебя обещаний измениться, но хотя бы попробуй это сделать, ладно?       — Я ничего больше не хочу, — приглушённо сказал парень в куртку мужчины. — Я уже со всем смирился. Я один и хочу быть один. Оставьте меня все…       — А я не оставлю, — сказал Миша и позволил Саше отойти от себя, когда он этого захотел.       Парень выглядел растерянно и почти недовольно таким поворотом событий. Да, Миша сам пожалел о сказанном, но оно вылетело из него на раз-два, без лишних мыслей, и оставалось, наверное, лишь улыбнуться, только вот сил на это не было, поэтому мужчина холодно смотрел на парня в ответ и просто думал, обдумывая следующую глупую идею.       — Стой тут… — шепнул и пошёл к шкафчикам, чтобы открыть каждый и найти нужные вещи. Открывал один, второй, слушал тишину позади себя и понимал, что идея очень глупая хотя бы потому, что она обречена на провал, но отступать он не мог. Поэтому, когда нашёл блокнот и ручку, повернулся к парню и, мягко прихватив его за плечо, подтолкнул к двери. — Идём, не бойся. Но от меня не отходи.       Саша больше не возникал. Только носом шмыгал громко. Вышел, встал рядом с Михаилом и потом пошёл за ним, не пытаясь сбежать или что-нибудь сказать. Был покорным, как ягнёнок, что не могло не радовать.       Зайдя в другой кабинет, Михаил открыл следующий шкаф и, вынув оттуда коробку, достал беспризорный, почти новенький телефон, чтобы отдать его парню.       — Он твой. Хозяину он больше не нужен, не переживай, — прохрипел устало, уже теряя голос. — А это… — оторвал листик, на котором быстро написал свой номер телефона, — мой номер на экстренный случай. Не надо его сразу выбрасывать. Ты можешь забыть обо мне, но, прошу, хотя бы оставь его в телефонной книге или на листике, и пусть он всегда будет у тебя.       Саша принял телефон и листик с выражением, которое говорило о вселенской усталости и смирении всего, как и говорил пацан. И как же Миша его понимал, глядя в будто бы посеревшие синие глаза. Должен ли мужчина быть сильным ради детей? Обязан ли он был быть опорой для них? Даже не как взрослый человек, а как боец ОМОНа, давший присягу и верно хранящий её под сердцем. Наверное, должен был. Не только для детей, но и для остальных людей. Взрослых и старых. Только вот что делать, если сил больше не было даже для себя?       — Тоха! — крикнул Миша из последних сил, заметив знакомую чёрную макушку. Саша аж вздрогнул от резкого нарушения тишины. — Ты домой?       — О, вы ещё тут… Да, домой… — изменил направление движения и пошёл в сторону пацанёнка и своего товарища уже переодетым в гражданскую одежду. — Чё, поговорили?       — Поговорили, — вздохнул Михаил и глянул на Сашу, что смотрел нечитаемым взглядом на телефон и листик в руках. И кто знал, что было у него в голове? — Не подвезёшь малого? Тебе по пути…       — Да, конечно, — улыбнулся мужчина, и Миша благодарно кивнул. — Тебе куда, мелкий?       — Тох, — одёрнул его Михаил, — молча…       — Да без проблем. Но мне бы знать, куда везти…       Миша устало потёр лоб и поправил оружие на плече, которое уже хотелось сдать, чтоб не висело грузом ни на душе, ни на теле.       — Ты пока езжай. Я сейчас всё сдам, заберу мобилу и скину тебе адрес, ладно? Вам по пути.       Антон кивнул, глядя на пацана.       — А он чего? Немой что ли? — кивнул на парня. Миша покачал головой.       — Устал сильно. Не трогай ребёнка. И это… у тебя будет рублей двести? Я тебе отдам, как только так сразу.       — Будет.       — Дай малому, ладно?       Саша поднял уставший взгляд на Михаила и пару раз лениво моргнул.       — Купишь себе новую сим-карту и положишь денег. Не прокури их, пожалуйста.       Парень промолчал. Убрал телефон и листок в карман куртки и отвернулся, всё ещё выглядя безразлично ко всему вокруг.       — Саш… — позвал его тихо. И когда поймал тусклый взгляд синих глаз, продолжил. — Ты не один. Самое тёмное время перед рассветом, не забывай об этом, когда будешь сдаваться. И звони, если вдруг, ладно?       — Мне от тебя ничего не надо, — шепнул парень и отвернулся.       Ну, ничего, так ничего — летало в голове Миши. Так даже лучше. Он своё дело сделал. Остальное за парнем и его родителями, с которыми мужчине надо бы поговорить обо всём происходящем хотя бы для того, чтобы утолить любопытство.       — Спасибо, Тох. Я отблагодарю, — обратился уже к товарищу и пожал крепкую ладонь.       — Да было бы за что! Лан, малой, идём. Отдам тебя в руки родителям.       — Тох, — вновь окликнул его Миша. — Не надо в руки. Не попадайся им на глаза. Саша сам дойдёт. А ты, Саш, придумай по дороге историю поубедительнее, чтобы соврать родителям, ладно?       Парень вяло кивнул и пошёл вслед за Антоном, больше не оборачиваясь. А Михаил, проводив пацанёнка взглядом, понадеялся на то, что они больше никогда не увидятся.