Сладкая отрава

      Я иду по коридору, освещенному сотней точечных светильников. Лестница на нижний этаж и еще один коридор и, наконец, я оказываюсь возле высоких резных дверей, возле которых стоят двое безгласых. Едва я приближаюсь к ним, двери передо мной открываются, впуская меня в залитую солнечным светом столовую.       Я вижу длинный, чуть скругленный стол, заставленный разными блюдами, а девушка-прислуга наливает красное вино в бокал, наклонившись к Президенту. Мое внимание привлекает светловолосый мужчина, сидящий ко мне спиной. Кажется, я узнаю его еще до того, как он оборачивается, а когда я вижу лицо мужчины, его имя само срывается с губ:       – Финник.       Секс-символ из Четвертого поднимает свой бокал и приветливо улыбается мне.       – Привет, Пит! – говорит он. – Давно не виделись.       Я удивлен, встретить его здесь, отчего-то полагая, что о появлении нового жильца во Дворце мне станет известно заранее. Одейр, продолжая улыбаться, кивает на соседний от себя стул, и только теперь я замечаю худенькую рыжеволосую девушку, которая, потупив глаза в столешницу, замерла, будто ждет удара. Ее реакция удивляет меня, и я перевожу вопросительный взгляд на Финника.       – Познакомьтесь, – произносит он. – Пит, это Энни Креста – моя Победительница. Я вытащил ее с Арены несколько лет назад, – голос Одейра становится ласковым, когда он говорит о девушке, но, должно быть, мне это мерещится. – Энни, – обращается он к ней, и рыжеволосая поднимает на меня свои зеленые, словно изумруды, глаза. – Пит Мелларк. Победитель последних Игр. И… помощник Президента Сноу.       Меня внутренне передергивает от упоминания моей тесной «дружбы» со Сноу, но я никак это не выражаю, мило улыбаясь испуганной девушке. Ее плечи дрожат, когда наши взгляды встречаются, и она всхлипывает, готовая заплакать. Финник хмурится, приобнимая ее за плечи, и Энни тут же затихает, успокоившись.       Я заинтригован тем, отчего эти двое появились в Капитолии, и озадачен отношениями, которые существуют между ними. Я помню, как готовясь к Бойне, просматривал записи Игр с участием Кресты… После победы она сошла с ума, погрузившись в мир фантазий и грез. Что ее связывает с Одейром, кроме как то, что он ее бывший ментор? Пока я размышляю о странной парочке и усаживаюсь за стол, Президент пару раз кашляет, будто задыхаясь, а потом говорит:       – Мистер Одейр и мисс Креста любезно согласились посетить Капитолий и готовы помочь в поддержании мира в стране.       – Они будут сниматься в роликах? – быстро спрашиваю я.       Сноу кивает, делая глоток, а Финник и Энни обмениваются непонятными мне взглядами. Что-то в поведении Одейра кажется мне смутно знакомым. Заботливые жесты, взгляды, брошенные на рыжеволосую девушку. Внезапно, меня осеняет – любовь. Так выглядит любовь. Сомнения тут же прокрадываются в душу, ибо любой житель Панема наслышан о любовном непостоянстве «сладкого мальчика», но то, чему я стал свидетелем, говорит само за себя.       – Я буду сниматься, – отвечает Финник. – А Энни… Просто погостит тут. Ведь так, Президент Сноу?       Я улавливаю беспокойные нотки в голосе Победителя и не совсем понимаю причину. Быть может Сноу угрожает Финнику так же, как когда-то угрожал мне: используя девушку, в которую он влюблен. Только вот мне не было смысла рисковать – «моя» девушка была ко мне равнодушна.       Один из безгласых подходит к Сноу и протягивает ему белоснежную папку с документами. Какое-то недоброе предчувствие проникает в мою душу, но я стараюсь отмахнуться от него. Президент отодвигает тарелку с завтраком, распахивает перед собой папку и пару минут изучает то, что хранится внутри. Его лицо становится озабоченным, я замечаю промелькнувшую тревогу, но не могу понять своих ощущений… Словно я не верю актеру, который разыгрывает передо мной спектакль.       – Боюсь, у меня плохие новости, Пит, – говорит Сноу вкрадчивым голосом, поднимая на меня глаза.       – Например? – с некоторым беспокойством отзываюсь я.       – Твоя семья… Я только что получил отчет миротворцев из Двенадцатого. Повстанцы подожгли пекарню твоих родителей. Никто не выжил.       Сердце с гулом летит вниз, глухо ударяясь о мраморный пол. Я вижу перед собой лицо отца, и слезы жгут глаза, угрожая перерасти в истерику. Успеваю бросить короткое «Извините», я спешу покинуть столовую, пока еще держу себя в руках.       Только оказавшись в уединении своей спальни, я позволяю боли прорваться наружу потоками беззвучных слез. Закусывая губы до крови, я лежу, уткнувшись в подушку, и мычу, стараясь сдержать вопли, которые рвутся наружу.       Семья.       Те, кто любил меня несмотря ни на что. Пусть коряво, возможно не так сильно, как бы мне хотелось, но все-таки любили… Я был хоть кому-то нужен.       Теперь я один.       Мне вспоминается всегда озабоченное суровое лицо матери, ее гневные окрики, которые я получал вместо ласковых слов, и мозолистые руки, всего несколько раз нежно касавшиеся меня. Я вижу лица братьев, которые часто подтрунивали надо мной, но все-таки оставались мне близкими и родными.       Отец… Тот единственный человек, который действительно любил меня, искренне и от всей души. Вероятно, осознание того, что я больше никогда его не увижу, вызывает особенную боль.       Совершенно один. Никому не нужен.       Должно быть, я теряю счет часам, потому что когда Кларисса входит в комнату, за окном уже темно. Тихими шажками она приближается к моей кровати и садится на самый краешек, может быть, ожидая, что я ее прогоню. Отрешенный от всего и совершенно потерянный я смотрю на ее руку, опустившуюся на мою ладонь. Неуверенно сжимаю ее тонкие пальцы, ищу поддержки человеческого существа, и Кларисса принимает мою ласку, усаживаясь ближе. Моя голова ложится к ней на колени, и девушка нежно гладит меня по волосам.       Мы молчим. Мне плохо. Я чувствую себя бесконечно одиноким. Замечаю, что Кларисса тянется за одеялом, укрывая меня, и слегка раскачивается, словно пытается убаюкать. Постепенно проваливаюсь в сон, крепко обнимая ее угловатые коленки.       Несколько недель проходят как в тумане, я постепенно привыкаю к пустоте в том месте, где когда-то было сердце. Спасает работа: дни и ночи напролет я погружен в документы, касающиеся Дистриктов, а время от времени выезжаю в командировки на места сражений. Китнисс и ее люди сеют вокруг смерть, прикрываясь красивыми речами и громкими лозунгами. В ответ на обращение Президента к народу, Тринадцатый выпустил еще несколько агит-роликов, призывая к борьбе против кровожадного Капитолия. Я по-прежнему не питаю особой привязанности к Сноу и его правительству, только вот выходит, что из двух зол, они – меньшее.       Финник действительно погрузился в «поддержание мира», активно разъезжая со мной по Дистриктам и рассказывая людям о важности сохранения привычного уклада жизни. Бывает, правда, он надолго пропадает, когда мы оказываемся на месте, но каждый раз Одейр находит правдоподобное объяснение своему отсутствию. Я не особо этим обеспокоен, у нас почти приятельские отношения, так что я позволяю ему делать то, что он считает нужным, тем более, что Сноу в очередной раз подстраховался: пока мы с Финником отсутствуем, Энни Креста остается во Дворце, под опекой Президента.       Я больше не сомневаюсь в том, что Одейр неровно дышит к рыжеволосой Победительнице, а она отвечает ему взаимностью. Энни милая девушка, немного странная и запуганная, но она преображается, когда рядом оказывается Финник. Они спасают друг друга, как когда-то спасались мы с Китнисс… Хотя нет, не так. Я спасал Китнисс, а ей было все равно.       Клариссу я вижу почти каждый день, но мы не касаемся в разговорах той ночи, которую провели вместе. Я ужасно напугал ее своими криками, когда пришли очередные кошмары, тем не менее, она осталась до утра, а я рассказал ей практически все, что накопилось на душе. О детстве, о Китнисс, о том, как я любил ее и как боялся потерять. О Голодных играх и пытках, через которые мне пришлось пройти. Кларисса приняла мои откровения и только ласково гладила по голове, когда я, как маленький, прижимался к ней, ища защиты.       Сегодня мы с Финником отправились во Второй, где по данным разведки уже несколько дней находятся лидеры повстанцев. Наш планолет кружит над Дистриктом, и я могу рассмотреть, что Второй состоит из нескольких городков, расположенных в горах. Меня интересует самый крупный город и гора, в народе прозванная Орешком, потому как она считается неприступной – в ее сердце собрана половина военной мощи Капитолия. Внешне это обыкновенная гора, испещренная шахтами, с несколькими входами снаружи, однако внутри – огромные пещеры, скрывающие от посторонних глаз летательные аппараты, ядерные ракеты и прочее. По словам Сноу, этот город-гора опутан всей необходимой инфраструктурой: казармы, склады оружия, залы для собраний и так далее.       Крайние деревни оказались полностью во власти мятежников, а поселение вокруг Орешка разделилось на два оппозиционных лагеря. Повстанцы оккупировали дальнюю часть города, а граница нейтральной территории пролегла через площадь перед Домом правосудия, на которой из года в год проходила Жатва. Со дня на день начнутся бои, это неизбежно, поскольку напряжение нарастает и требует выхода. Большая часть населения Дистрикта лояльна к Капитолию, поскольку власть всегда была благосклоннее к местным жителям, чем, скажем, к обитателям Двенадцатого. Однако, есть те, кто все же надеется на лучшую жизнь под защитой Тринадцатого.       Меня и Финника пропускают на базу, расположенную внутри Орешка, и мы оба поражаемся тому, как устрашающе могуществен Капитолий на самом деле. Всего несколько ядерных бомб из припрятанных в самых глубоких помещениях могли бы разнести наши родные Дистрикты в щепки, если бы Сноу это зачем-то понадобилось. Длинные аккуратные ряды новеньких планолетов, заполненные до отказа камеры с оружием, лаборатории, оснащенные по последнему слову техники. Мы располагаемся в одной из казарм, но фактически все время проводим в Штабе Орешка, собирая данные о положении врага.       Ночь и следующий день проходят относительно спокойно: планолеты повстанцев, не переставая, кружат вокруг горы, но не доставляют нам серьезного беспокойства. Только к вечеру мятежники начинают обстреливать эскалаторы, ведущие на горные вершины. Сеть «дорожек» для подачи камня сотрясается под натиском ударяющихся бомб, и местные командиры, наконец, дают команду открыть встречный огонь.       Внутри, в помещениях до отказа заполненных миротворцами, нарастает паника. Воют сирены. Освещение начинает барахлить: лампы то тухнут совсем, то загораются неровным, мигающим, светом, чтобы вскоре потухнуть вновь. Я чувствую на языке пыль, заполнившую воздух, и понимаю, что несокрушимый Орешек может не устоять и похоронить в своих недрах тех, кто не успеет выбраться.       – Срочная эвакуация! – командую я, но главный миротворец, насколько я помню, его зовут Крэйг, не обращает на меня ни малейшего внимания. – Нужно поднять вверх планолеты! – ору я до хрипоты, и несколько человек поворачиваются на мой голос, тревожно переглядываясь.       Финник поддерживает меня, и мы пускаемся бегом от командного Штаба, направляясь на взлетную площадку, и созывая по пути всех, до кого можем докричаться – полагаю, времени остается с каждой секундой все меньше и меньше. Кое-где начинаются пожары, и несчастные раненые кричат, подпитывая общий страх и сея ужас. Я чувствую, как кожу то и дело неприятно жжет, когда я оказываюсь поблизости от открытого огня. В глазах Финника отражается мой собственный страх, едва прикрытый решимостью выбраться отсюда.       Под нашим с Одейром руководством те, кто все-таки ослушался Крейга и хочет спасти свою жизнь, устремляются к летательным аппаратам, рассаживаясь по местам. Я едва слышу сам себя: гул от сотни взревевших двигателей и доносящиеся до меня вопли людей оглушают, но все-таки ору, срывая голос, созывая последних людей на борт.       Планолеты взмывают в воздух и, покружившись, вырываются из еще распахнутых ворот. Мой планолет последний, и я чувствую, как нас подбрасывает от взрывной волны, сбивая с курса, когда происходит взрыв в одной из отработанных шахт. Несмотря на то, что я пристегнут ремнями, я больно ударяюсь головой о спинку сидения, и из моего горла вырывается стон. По лицу стекают капли грязного пота.       Из закопченного окна планолета я вижу людей: падающих, толкающихся и словно муравьи карабкающихся вдоль склонов, недалеко от входов. До моих ушей доносятся их вопли, и сердце бьется, как сумасшедшее: могу ли я чем-то помочь этим людям?       Целыми участками горная порода начинает рушиться, сползая вниз и сметая все на своем пути. Тонны камней, грязи и мелкой шахтовой выработки устремляются к входам в шахту, заваливая их и блокируя внутри тех, кто не успел выбраться.       К небу вздымаются облака пыли и гравия, такие густые, что я перестаю различать что-либо в своем окне. Громы взрывов еще раздаются где-то внутри горы, а я понимаю – сотни людей похоронены в Орешке заживо. Гробница захлопнулась, чтобы не выпустить своих жертв.       Остатки военно-воздушных сил Капитолия приземляются на соседней горе – огромной, насколько позволяет видеть вечерняя темнота, территории, и выжившие командиры, в том числе и я с Финником, устремляются наружу, собирая срочный совет. Кто-то предлагает вернуться и попытаться спасти тех, кто остался. Но глядя вдаль на полыхающую, словно факел, и раскаленную до красна от горящего угля гору, я понимаю, что спасать фактически некого. Во мне закипает ярость, подпитываемая болью от творящейся несправедливости. Разве то, что случилось, оправдывает великую цель повстанцев? «Такой» должна быть свобода от власти Капитолия?       Мастерс, один из миротворцев, объявивший себя главным среди уцелевшей армии, предлагает в экстренном порядке нанести удар по притаившимся мятежникам, пока те поглощены сладостью своей победы. Несколько миротворцев поворачиваются ко мне, словно, ожидая моего приказа, и я уверенно киваю, повинуясь открывшейся мне жажде мщения. Те, кто продолжают кричать от боли на склонах Орешка; те, кто оказался погребенным в недрах горы, и те, кто никогда не дождется своих отцов, братьев и мужей домой… Ради всех этих людей, убитых из-за неясной цели «стать свободными», я принимаю решение наступать.       Уже через час остатки армии Капитолия, даже сейчас достаточно внушительные в своих размерах, оказываются на подступах к площади у Дома правосудия, пробираясь между домами и собираясь уничтожить каждого мятежника, который попадется нам на пути. Я лихорадочно соображаю, что где-то среди повстанцев притаилась и Сойка-пересмешница – та, которая, хладнокровно убила мою семью и отдала приказ о нападении на Орешек.       Кругом стоит грохот артиллерии, а пулеметы выпускают одну очередь за другой, когда миротворцы стараются пробраться ближе к площади. Я издалека вижу свет прожекторов, зажегшихся над будущим местом схватки. Фасад Дома правосудия, его верхняя часть, открывается моему взору, когда до площади остается еще много метров. Я бегу наравне с другими военными, подгоняемый пылом в крови и жаждой расправы с общим врагом.       Внезапно меня оглушает знакомый голос, доносящийся как будто с самих небес.       – Люди Второго дистрикта, это Китнисс Эвердин говорит с вами со ступеней Дома правосудия…       Липкий страх сжимает душу, и я замедляю бег, отчего получаю несколько чувствительных толчков со стороны тех, кто не ожидал моей остановки. Голос Сойки эхом отдается в моем мозгу, парализуя, как убойная доза морфлинга.       – Ты в порядке? – кричит мне оказавшийся рядом Одейр.       Я смотрю на него глазами полными ужаса, но все-таки киваю и, переборов себя, бросаюсь вслед за остальными. Поворачиваю за угол, и снова торможу, как вкопанный. Два огромных экрана транслируют изображение Китнисс, стоящей в отдалении. Экраны, Китнисс… Я словно вновь оказываюсь в камере пыток и чувствую, как мои кости ломаются одна за другой.       На этот раз страх, охвативший меня, слишком велик. Финнику даже приходится врезать мне по лицу, чтобы я пришел в себя. Я оглядываюсь вокруг, пытаясь поверить в то, что я не связан по рукам и ногам, а вокруг нет людей в белых халатах, которые бы вкалывали мне яд.       Однако то, что окружает меня, выглядит не намного приятнее. Ночной воздух пропитан стонами раненных и звуками непрекращающихся выстрелов. Несколько прожекторов оказываются разбитыми, отчего площадь погружается в полумрак. В паре зданий по периметру бушуют пожары, и это только освежает мои воспоминания о гибели родных. Мой отец, мать и братья сгорели заживо, так же как и люди, которые сегодня не смогли выбраться из Орешка.       Я резко поворачиваюсь и бегу прямо к ступеням Дома правосудия, пробиваясь сквозь толпу. Смутно слышу Финника, окрикивающего меня, но не останавливаюсь ни на мгновение: найти Сойку и уничтожить! Мои руки судорожно сжимают пистолет, а кровь в венах пульсирует, превратившись в раскаленную плазму.       Ненавижу. Презираю. Убью.       Китнисс замечает меня, когда миротворцы и повстанцы расступаются, образуя полукруг. Ее глаза расширяются от удивления, и она бросается ко мне, выкрикивая во весь голос:       – Остановитесь! Прекратите огонь!       Ее слова разносятся над площадью, усиливаемые микрофоном, закрепленным на груди. Она практически касается меня, когда я поднимаю руку с оружием, и блестящий ствол упирается в ее грудь.       Я вижу, как Сойка испугалась. Не ожидала, что я сумею добраться до нее? Она чувствует запах собственной смерти, витающий в воздухе и опьяняющий меня?       Китнисс отступает назад на несколько шагов и поднимает лук над головой, вероятно желая показать мне, что она не опасна. Ловкий ход, но со мной он уже не пройдет: я знаю, какова истинная натура девушки, стоящей передо мной. Я помню, сколько боли она мне принесла. Я все еще вижу перед глазами пылающие склоны Орешка и слышу крики умирающих по ее милости людей.       – Пит, – шепчет она мое имя, вглядываясь мне в глаза. Китнисс пытается выглядеть обеспокоенной, но кому как не мне знать, насколько великая актриса передо мной.       – Назови хоть одну причину, почему я не должен застрелить тебя прямо сейчас? – отчетливо спрашиваю я, вкладывая в свои слова всю ненависть, на которую только способен.       Весь мир уходит на задний план. Я не замечаю больше никого вокруг: нет двух армий сошедшихся на небольшой площади, нет далеких звуков взрывов, все еще повторяющихся на пылающей горе. Существуем только я, поглощенный ненавистью, и девушка с серыми глазами, которой я желаю смерти.       – Не могу, – еле слышно шепчет Китнисс, часто моргая, словно силится не заплакать.       Ее лицо искажено ужасом и неверием, как будто до Сойки не доходит истинная угроза, исходящая от меня. Моя рука с оружием не дрожит, хотя меня самого колотит от напряжения. Лицемерка, лгунья. Как ей удается стоять сейчас передо мной и выглядеть такой искренней, словно я что-то значу для нее?       – Ты можешь убить меня, Пит, – произносит она дрожащим голосом, – но я должна сказать тебе… Я люблю тебя, – выдыхает Китнисс, и на ее щеке блестит слеза, к которой присоединяется еще одна, и еще. Слезы градом стекают по лицу той, которую я когда-то любил, но все что я чувствую сейчас – презрение и ярость.       – Ты больше не проведешь меня! – выкрикиваю я, отщелкивая затвор пистолета.       Я уже готов пустить пулю в ее сердце, но боковым зрением замечаю движение с правой стороны. Мгновение, и я узнаю Хоторна, который бросается на помощь Сойке. Остатки разума покидают меня, а жгучая смесь ревности, страха и отвращения порабощает. Дернувшись в сторону, я нажимаю на курок и будто в замедленной съемке наблюдаю, как пуля вылетает из дула и, разрезая воздух, со свистом летит в сторону охотника. Никто не успевает сориентироваться, когда его плоть разрывается от металла входящего в тело. Снаряд поражает соперника в живот, и тот падает назад, истекая кровью.       – Нет! – истошно кричит Китнисс, бросаясь к окровавленному телу. Она забывает про собственную безопасность, про то, что оружие все еще в моей руке. Все, что ее волнует – жизнь любовника, которую я, надеюсь, оборвал.       Рыдая, она притягивает Гейла к себе, пытается зажать рану и остановить кровь. Чуда не происходит, и Хоторну не становится лучше: из его горла вырываются приглушенные булькающие звуки, но постепенно он затихает совсем.       Руки и лицо Китнисс заляпаны кровью охотника, когда она поворачивается ко мне, бросаясь с кулаками. Я снова возвожу курок, собираясь добить и ее, но чьи-то крепкие руки обхватывают меня сзади, выбивая пистолет. Я борюсь, надеясь скинуть с себя того, кто пытается помешать моей справедливой мести, но, вероятно, я слишком взволнован, а мой противник, наоборот, очень силен.       – Она нужна тебе живой! – кричит Финник, выкручивая мне руки, и ногой отталкивая в сторону упавшее оружие.       – Убить! – ору я, колотя локтями, куда ни попадя, лишь бы разомкнуть кольцо рук, удерживающих меня, но Одейр побеждает, и я сдаюсь.       Финник оттаскивает меня в сторону, а несколько миротворцев бросаются к Китнисс, хватая ее и связывая по рукам. Сойка-пересмешница попалась, и я самолично опалю крылья этой птице.