В списках не значился

Солнце ярко, по-южному тепло светило, согревая каждого своими лучами. Я прищурилась и разогнула локти, опуская свое бренное тело вниз. Перехватила поудобнее ствол башенного орудия, ладони скользили по гладкому, выкрашенному зеленой краской металлу, но я не сдавалась. Я снова согнула локти, заставляя подбородок стукнуться об импровизированный турник, и выдохнула. Тридцать. Парни втроем лежали под какой то сосенкой метрах в пяти от танка и дремали, разнежевшись на солнышке. Шарик наоборот сидел возле машины и внимательно смотрел на мои телодвижения, смешно наклонив голову на бок. У него на морде большими буквами было написано «Совсем это люди с ума сошли», но я только ласково ему улыбнулась и снова разогнула локти. Всё было тихо. Пехота тоже лежала в повалку по окопам, пережидая полуденную июльскую жару, а Ольгерд ушел в штаб к полковнику. Сказал, что за указаниями. Я молилась, чтобы ему не пришло в голову просить моего перевода. А то кто знает, о чем тараканы в его голове договорились. Может он покивал, мол, ладно-ладно, а сам решил сделать всё по своему. Я тряхнула головой, выкидывая все лишние мысли из головы, и снова согнула локти и замерла, ощущая разливающийся по мышцам жар. За тридцать подтягиваний в училище можно было получить наряд вне очереди за лень, так что это буквально ни о чём. Вот чего я не ожидала, так это того, что кто то подкрадется сзади и большими горячими ладонями сожмет меня чуть пониже спины. Какого вообще черта?! Я сразу же спрыгнула с турника вниз и ладони переместились мне на грудь. Я резко развернулась и оттолкнула явно не ожидавшего отпора Федю. — Грабли убрал, — велела я парню и отошла на шаг назад, выдерживая социальную дистанцию. — Да будет тебе, красавица, — улыбнулся Федя, — Не хочешь к нам прогуляться? Мы парни веселые, не обидим. М? — Веселые, да невоспитанные, — вклинился между нами и задвинул меня себе за спину проснувшийся Густлик, — Тебя мама не учила, что если девчонка сказала «нет», это значит «нет»? Федя хотел было что то ответить, но оценил свои габариты, оценил Густликовы и разом сдулся. Он пробурчал под нос что то вроде «ну не хочешь как хочешь» и поспешил ретироваться. Густлик вслед ему выразительно хрустнул кулаками и обернулся ко мне. — Что, Янка, отбоя от ухажеров нет? — Да не то слово, — отозвалась я, все ещё ошарашенно глядя русскому вслед. Это что, за меня только что решили проблему? Серьёзно? — Ты зови если что, — сказал Густлик, тяжелой ладонью хлопнул меня по плечу и пошел к все еще валяющимся под сосенкой товарищам. Я проводила его спину долгим взглядом и озадаченно дернула головой. С каких пор за меня кто то заступается? Никогда такого не было, и вот тебе — на! Хотя, может так и должно быть, а проблема во мне? Я тряхнула головой, выкидывая из нее все сложные мысли о бренности бытия и смысле жизни. Я подумаю об этом завтра. Я присела на корточки рядом с Шариком и потрепала его по ушам. Эх, хорошо, наверное, когда рядом всегда есть тот, кто тебя любит. Пусть это даже собака. — Шарик, вот скажи мне, откуда такие зайки берутся? — Он действительно зайка, — услышала я за своей спиной девичий голос. Я обернулась к Марусе, которая подошла и присела рядом со мной на колени и тоже погладила Шарика. — У нас тут еще один зайка есть, — я лукаво подмигнула санитарке и кивнула в стороны сразу севших ровно парней. — Он тоже симпатичный, — отозвалась Маруся и смущенно отвела взгляд, упорно наглаживая Шарика. Тот только млел от такого количества внимания, которое доставалось его пушистой попе. Песель, сделай мордочку попроще, а то Гжесь завидует. Я подмигнула залившемуся краской Янеку. Два-один, мелкий. — А как так получилось, что ты танкист? — все еще несмело спросила Маруся. — Забила спор с одним из командиров, — пожала я плечами и уселась поудобнее, — Мы поспорили, что если я стану первой в рейтинге на курсах, то он возьмет меня в экипаж. — Когда вы только с Ольгердом успели? — вклинился в разговор Густлик, — Ты в первое время с ним разговаривать боялась, не то что спорить. — Так я с Зенеком. Он же нас в армию принимал. — Так вот чего он тогда такой злой был! — влез Янек, — Он на меня так смотрел, как будто я лично ему должен. — Зато тебе про возраст сразу поверили, — подмигнула я ему. — А сколько тебе лет? — спросила у него Маруся. — Восемнадцать, — буркнул в ответ Кос и отвел глаза. Эх, ты, малой. Крестик надо за спиной держать. А тебе еще учиться и учиться… — Ой, мне тоже восемнадцать! — обрадовалась Маруся, — Но совсем скоро будет девятнадцать. В октябре. — А мне двадцать, — Густлик пихнул Янека в бок, — А этому вот закопченому уже двадцать два стукнуло. — Детский сад, — фыркнула я и наигранно гордо задрала нос, — Мне вот через месяц будет двадцать пять! — Как много! — восхитилась Огонёк и сразу же зажала рот ладошкой, — Ой, я не хотела ничего такого… — Старушка ты, — фыркнул Янек и потянулся, чтобы потрепать меня по волосам, как за моей спиной раздался голос Ольгерда: — Я тогда совсем скоро песком рассыплюсь. Я обернулась чтобы посмотреть на поручика и сразу же заметила, что он зажимает плечо рукой, а по мундиру расползлось алое пятно. Ольгерд заметил мой взгляд и смущенно улыбнулся. — Янусь, может у тебя йод найдется? — Ой! — ожила Маруся, — А я сумку оставила там… Я сейчас сбегаю! Она уже хотела было подняться вслед за мной на ноги, но Янек ее придержал за локоть. — Сиди. Янка у нас врач. Она знает, что делать. Я подошла к Ольгерду и тот понятливо отпустил руку, давая мне посмотреть на, собственно, рану. Что я могу сказать? Очевидно, огнестрел в трапецевидную мышцу, стесало поверху, только что ткань прилипла, придется отдирать… — Ничего несовместимого с жизнью не вижу, — констатировала я и велела замершему как кролик перед удавом Ольгерду, — Сядь, я сейчас приду. Главное не отрывай ничего! — Я послежу, — ответственно кивнула Маруся. Ольгерд перевел взгляд с меня на неё, потом обратно на меня и обреченно кивнул. Похоже, он уже жалеет, что попался в руки санитарам. Вот вопрос, неужели мы такие страшные? Я же ничего, даже иголкой в него не тыкала. Я даже её не показывала! Хотя, если мне показать местные шприцы многоразового использования, то я тоже испугаюсь. Я залезла в танк, вытащила сумку и вернулась обратно к честной компании. Ольгерда уже усадили спиной к той самой сосенке, под которой спали парни, а Маруся сидела рядом с крайне ответственным видом и неотрываясь следила за поручиком. Остальные сидели кружком рядом. Вот еще давайте в свежий огнестрел коры насыпем, правильно, чего уж мелочиться? Я прошла через «внешнее оцепление» и села на колени рядом с явно нервничающим поручиком. — Так, двигайся ближе ко мне, — велела я, доставая из сумки спирт и щедро плеская им себе на руки. Ольгерд послушно подвинулся на целых полсантимертра ближе. Ох, Боже. Ладно, и так сойдет. — Сильно болит? — поинтересовалась я у новоявленного пациента. — Нет, я в порядке. Может ты мне просто помажешь это чем-нибудь и всё? — с надеждой попытался отвертеться от лечения Ольгерд. — Да не бойся, не буду я ничего страшного делать — фыркнула я, доставая из сумки флягу с водой, — Дать обезболивающее? Я буду отдирать мундир от раны, может быть очень больно. Я глянула на уже открывшего рот чтобы возразить Ольгерда и поспешила решить всё сама. — Это был риторический вопрос. Есть аллергия на что-то? — Н-нет, вроде, — неуверенно отозвался поручик и побледнел еще больше, чем было, когда я достала шприц и флакон с лидокаином. Ох… Наш бесстрашный поручик боится иголок? Так. Сейчас решим. Я обернулась к внимательно следящим за нами парням и Марусе и замахала на них руками. — Кыш все отсюда! Не нервируйте мне пациента! И меня тоже! — А чего вы нервничаете? Все же свои, — удивился Густлик. Эх ты, рубаха-парень… Свои то свои, но далеко не каждый сможет признать что он чего то боится перед подчиненными. Маруся явно тоже поняла в чем проблема и оперативно собрала парней и уволокла куда то подальше. Боже, благослави этого святого человека! Я мысленно перекрестила Марусю и обернулась к все такому же белому поручику. — Ну и зачем? — поинтересовался он, неотрывно следя за моими руками. — Не люблю когда под руку смотрят, — рассеянно отозвалась я, набирая в шприц обезболивабщее. Я обернулась к нему и на всякий случай опустила шприц пониже, — Так, Ольгерд, не смотри туда. Смотри на меня, ладно? Ольгерд тяжело сглотнул и кивнул, поднимая глаза на меня. Я заглянула ему в глаза и мягко улыбнулась. — Скажи, только честно, ты когда нибудь терял сознание во время прививок или переливания крови? — Прививок? — удивился Ольгерд. — А что, их еще не делают? — блииин, я веду себя очень подозрительно, с такими то высказываниями. Хотя, если я скажу, что я из будущего, то меня вообще в дурдом отправят, — Точно, обязательной диспарсеризация же только в шестидесятом будет… — вспомнила я, покопавшись в голове в курсе истории медицины, — Так. Забудь. Так, что там по поводу обмороков? — Да мне и не кололи, кажется, никогда… — ответил Ольгерд старательно глядя мне только в глаза, — По крайней мере, я этого не помню. — Ох, ладно, — боже, они все еще и не привитые. Как только дожили до своих лет? — Смотри. Мне надо уколоть тебе лекарство, чтобы плечо не болело. Давай в левую руку, она у тебя и так болит, так что витаминку ты даже не почувствуешь. Договорились? — Ты же врач, — пожал здоровым плечом поручик, — Тебе виднее. — Ясно, с системой контакта ты тоже не знаком, — проворчала я, закатывая ему рукав. Заметив, что Ольгерд опять стал бледнеть, я чуть ускорилась и потом подняла глаза обратно на него, — Не смотри, если страшно. Лучше скажи мне, чем там парни занимаются? Они еще не развинтили танк на запчасти? Ольгерд послушно повернул голову, чтобы посмотреть на экипаж, а я в это время нащупала мягкое место на плече, ввела иголку и мягко нажала на поршень. Лекарство потекло куда ему и положено, я достала шприц и сразу же зажала место укола заранее приготовленной ваткой. — Видишь, совсем не больно, — сказала я повернувшемуся обратно поручику и убрала шприц в сумку, — Сейчас через пару минут лекарство подействует и я посмотрю что там с плечом. Посиди пока спокойно. — Спасибо, Янусь, — ответил Ольгерд и подобрал под себя ноги, садясь поудобнее. — Это моя работа, — привычно пожала я плечами и полезла в сумку. Где то там должен быть пинцет. Теоретически. Я надеюсь. Очень, — Тебе повезло — я за свою жизнь столько уколов сделала, что сейчас могу с закрытыми глазами их ставить. — И когда только успела? — по доброму усмехнулся Ольгерд. — Я с 18 лет работаю, — пожала я плечами, — Я ребятам рассказывала. Ты не слышал? — Слышал. Я еще на работу не выходил, хоть и старше. Учился. — Завидую, — по доброму усмехнулась я и отставила сумку в сторону. Нет пинцета. Ужас. А если бы пуля в ране была, мне её чем предлагают доставать? Руками? Надо будет сходить в санбат, возмутиться и потребовать нормальный комплект, — Зато у меня есть бесценный опыт… Много чего. Надо же в этой жизни попробовать всё. А то вдруг я учусь не по своему направлению, а мое истинное место на конюшне, например? — я распаковала новый перевязочный пакет и вылила туда хлоргексидина, — Хотя там мне не слишком понравилось. Лошадок жалко. — А людей не жалко? — по доброму усмехнулся Ольгерд. — Тут не в этом дело, знаешь… — задумчиво протянула я и потянулась к верхней пуговице на мундире поручика, — Я расстегну, — Ольгерд согласно кивнул и задрал подбородок, чтобы мне не мешать, — Когда я работала конюхом, то там одна лошадка, рыжая такая, хорошая послушная девочка, сломала ногу. И хозяин её просто усыпил, чтобы не тратить деньги на лечение. Всё просто, правда? — я горько хмыкнула, — Я бы её сама выкупила, вылечила, да вот только откуда у нищей студентки деньги на содержание лошади? Я и себя то содержать не могла, на тот хутор устроилась чтобы на сеновале ночевать бесплатно. А детей можно спасти. Есть родители, есть служба опеки, милиция есть в конце концов… У меня за спиной послышались тихие шаги и я обернулась, чтобы посмотреть на Марусю. Она присела рядом с нами на колени и улыбнулась, поочередно глядя то на меня, то на Ольгерда. — Вам помочь? Мы с Ольгердом переглянулись, и я ответила, обращаясь больше к нему, чем к рыжей: — Если ты обещаешь не вырываться, то я справлюсь сама. — Да я и не собирался, — открестился поручик, неуверенно переводя взгляд с меня на Марусю и обратно. Рыжая по-лисьи хитро улыбнулась, сказала позвать, если понадобится, и упорхнула обратно к рассевшимся неподалеку парням и Шарику, которого Янек крепко обнимал за шею и не давал с лаем и поцелуями нестись к обожаемому поручику. Боже, еще один святой на мою голову. Вот уж точно, с таким везением на знакомства я тут не пропаду. Так работает Мэри Сью? Похоже на то. — А ты почему решил пойти на географию? — вернулась я к теме и продолжила расстегивать строптивые пуговицы чужого мундира. — Я все детство ездил к бабушке в деревню. И там у стариков свои приметы, ты знаешь, — дернул здоровым плечом поручик, внимательно наблюдая за моими руками, — Так вот. Они никогда не сбывались. И я решил что хочу знать те, которые сбудутся. Я фыркнула и взяла в руки ватный тампон, пропитанный хлоргексидином. Так-с. Приступим. — Смотри, сейчас я буду промакивать ткань вокруг раны, чтобы не отрывать на живую. Я тебя умоляю, только не вырывайся. Мы договорились? — Я могила, — заверил меня Ольгерд. Разве это в этом контексте используется? А, неважно. — Не каркай, — проворчала я, придвигаясь к нему почти вплотную и касаясь ваткой побуревшей ткани мундира, — Только настоящей могилы нам тут не хватало. Тем более твоей. Ольгерд мужественно терпел все манипуляции, позволяя сантиметр за сантиметром отрывать ткань от воспалившейся кожи, но старался смотреть все же в другую сторону. — Почему ты все время говоришь про смерть? — спросил он, — Почему нельзя просто надеяться и верить в то, что мы выживем? — Я надеюсь, — тихо вздохнула я, — Правда. Очень. Я надеюсь каждый раз, когда кого то встречаю. Но, так уж получилось, что все уходят. Я просто уже не верю, что кто то останется. Жизнь жестокая штука. Как только ты привязываешься к человеку, она сразу же забирает его у тебя. Будь то авария, болезнь или просто несчастный случай. Мне, наверное, уготованно быть одиночкой. Все, кто был мне дорог, все ушли. А эти ребята тоже стали мне дороги. Правда. Очень. И Густлик, и Гжесь, и Ен, и Янек, и Лидка… и Ольгерд. И я просто не верю, что всё может быть хорошо. — Не говори ерунды, — шикнул на меня Ольгерд и легким, едва ли не привычным жестом, заправил мне за ухо прядку, которая выбилась из хвоста, — Мы все выживем. Вот увидишь. Куда ты хочешь поехать после войны? — Я хочу на море, — улыбнулась я, отделяя последний участок ткани и снимая с левой руки поручика мундир. Теперь бинты, — Но мы же и так там будем, когда возьмем Гданьск. Так что я не знаю. — Значит поедем с тобой на море, — улыбнулся мне Ольгерд и наклонился чуть ближе, чтобы мне было удобнее закладывать повязку через грудь. — А ты куда хочешь? — Не знаю, — пожал он плечами, — В Курск мне возвращаться нет смысла, а больше то и некуда. Так что я готов идти хоть на северный полюс. — К белым мишкам? — улыбнулась я, завязывая последний узелок на повязке. — К мишкам, — отзеркалил улыбку поручик. — Ну вот и всё, — вынесла я вердикт и поднялась на ноги, поправляя форму, — Ты молодец, даже не пикнул. Через пару дней будешь как новенький. А вот мундир придется постирать и зашить. — Спасибо, малышка, — Ольгерд поднялся на ноги вслед за мной и тепло мне улыбнулся. А потом он наклонился и невесомо поцеловал меня в щеку. Ольгерд. Поцеловал. Меня. ЧТО?! Хотя, если честно, очень приятно. Еще и «малышка» эта… Ещё и этим до ужаса сексуальным голосом… Боже, нет! Я не собираюсь влюбляться в своего командира! Это противоречит уставу. Ладно бы еще в Ена, он хоть в другом экипаже, но в Ольгерда… Тогда какого черта у меня подкашиваются коленки как у четырнадцатилетней школьницы на первом свидании?! … Я сидела возле танка в компании Маруси и лениво наблюдала за чистящими дуло танка Густликом и Янеком. Рыжая, к слову, теперь часто тусовалась в моем обществе, явно истосковавшись на фронте по женской компании. Ну а Янек шел приятным бонусом. — Янка, а хорошо быть замужем, да? — спросила она, лукаво глянув на меня из-под рыжей челки. Я отвлеклась от заплетания косичек на моей свежевымытой шевелюре и удивленно хлопнула глазами. Замужем? С чего это она? Кто замужем? Им с Янеком еще годика два до свадьбы. Или это я замужем?! Я еще не успела ничего сказать, как в разговор влез слонявшийся неподалеку Григорий. — Янка, ты что, замужем?! — оповестил он всех в радиусе полукилометра вокруг о моем семейном положении. — Конечно, — серьезно кивнула я, возвращаясь к наполовину заплетенной косичке, — За товарищем Сталином. А вы не знали? — Правда что ли? — удивился подошедший поближе Янек. — А ты думал что такая девчонка и ничейная? — ответил ему Густлик. Детский сад вторая четверть, боже. — Что тут за шум? — поинтересовался проснувшийся Ольгерд (а был уже глубокий вечер, попрошу заметить). — Янка замужем! — просвятил его Гжесь. Ольгерд выгнул бровь и повернул ко мне голову. — И за кем же? — За товарищем Сталином, — все с таким же каменным выражением лица ответила я. — Точно, как же я мог забыть… — задумчиво протянул поручик и зевнул, — Ну развлекайтесь, развлекайтесь. А я пошел спать. Янка, ты дежуришь до полуночи. Потом сменит Янек. — Так точно, — козырнула я, на что Ольгерд только закатил глаза. А Янек просто кивнул, возвращаясь к своему занятию. — Так что, Янка не замужем? — растерянно спросил Гжесь, оглядываясь то на Янека, то на поручика. — Нет конечно! — я постучала себя пальцем по лбу, выражая всё, что думаю об умственных способностях окружающих, — Мне двадцать четыре, кацо! Я еще слишком молода для такого! Гжесь ничего не ответил, только задумчиво дернул подбородком и куда то пошел. Ну слава Богу. Уже замуж меня определили. Тьфу-тьфу- тьфу. Маруся легла головой мне на колени и согнула ноги, прячась от прохладного ночного ветерка. Рядом с ней угелся Шарик и трогательно свернулся клубочком. Я поправила рыжие пряди, рассыпавшиеся у меня по коленям и подмигнула лисьим зеленым глазам в обрамлении светых ресниц. — Янка, а я думала что вы с лейтенантом… — Маруся засмеялась и прикрыла рот ладошкой. — Нет, мы с Ольгердом ничего, — покачала я головой. — Но значит вы помолвлены, правда? — С чего ты взяла? — удивилась я, — Кольца же нет. Кольца действительно нет. И не было никогда. И, судя по всему, не будет. — Ну и что, — пожала плечами рыжая, — Может вы потерять боитесь. Но вы так друг на друга смотрите… — Как мы смотрим? — Как будто вы давно женаты, — пояснила Маруся, прикрыла глаза и сладко потянулась, — Мне бы так… — Эх, Маруська. Было бы чему завидовать. — А что не так? — она приоткрыла один глаз и лукаво прищурилась, — Тебе же нравится твой лейтенант. — Вот именно, что он мой, — вздохнула я, — Не могу же я влюбиться в своего командира, — озвучила я наконец мысль, которая гложила меня уже добрый месяц. — Почему не можешь? — Уставом запрещено. — И что? Устав это просто бумажка. — А трибунал — просто место. Вместе со штрафбатом. Маруся посмотрела на меня как на умственно отсталую. — Яна, никого в штрафбат за любовь не отправляют. Тут у каждого третьего офицера… — Марусь, — я серьёзно посмотрела ей в глаза уже без улыбки, — Ну посмотри на него. Разве ему нужен кто то вроде меня? У меня ни семьи, ни денег, работа собачья, я дай бог если раз в три дня дома появлюсь. Ну а что. Правда ведь. Кому такая нужна? Уж точно не Ольгерду. Ему нужна такая, чтобы он приходил домой с работы, а там всегда было тепло, уютно, на столе ждал горячий ужин, а рядом — любимая женщина. А не вот это вот. — Знаешь, Янка, а ты не решай за него. Он сам знает, что ему надо, — серьезно посоветовала мне Огонёк и снова улыбнулась, — Но вы были бы такой красивой парой… — Ага, Лупа и Пупа, — хмыкнула я и улыбнулась, глядя на заливающуюся смехом девушку. Лупа и Пупа — друзья на все времена. Даже на сто лет назад. … Я проснулась и села. Было темно и тихо. Сегодня мы все спали в танке, потому что на улице шел настоящий августовский ливень. В одной консервной банке спали пять человек и собака, так что внутри было очень душно и теплый влажный воздух давил на грудь. Я потрясла головой, вытряхивая из неё остатки сна. Честно говоря, я даже не помню, что мне снилось, но руки немного потряхивало от адреналина в крови. Так что, наверное, ничего хорошего. Я оглянулась на спящих парней и тихо открыла передний люк, впуская в танк порыв холодного ночного воздуха. Я глубоко вдохнула и вылезла наружу. Холодные крупные капли били меня по лицу, по макушке, по плечам и по раскрытым ладоням, заставляя плотную ткань мундира темнеты с каждой секундой. Остро пахло озоном, мокрым лесом, землей и ночью. Я отошла на пару шагов от машины и замерла, позволяя дождю вымыть всё лишнее из моей головы. Отчего то хотелось сжаться в клубочек и поплакать, но я мысленно погрозила себе пальцем и наоборот выше задрала голову, подставляя лицо холодным каплям. Я так хочу домой. Никакой войны, никаких неадекватов со спермотоксикозом, никаких поручиков с чересчур понимающим взглядом и сексуальным голосом. К черту всё. Я просто хочу домой. Домой. Да, это малодушно, я знаю, это предательство экипажа, пусть и гипотетическое. Но имею я право в конце концов поплакать или нет?! Против воли я всхлипнула и зажмурилась, но по щеке скатилась соленая теплая капелька, смешиваясь с дождевой водой. Я глубоко вдохнула как раз тогда, когда за моей спиной раздался голос Янека: — Янка! Что ты там делаешь? Промокнешь же! Иди в танк! Я провела рукой по щеке, размазывая слезы, чтобы ни у кого даже мысли не возникло, что я плакала, но Янека оказалось не так просто провести. Он тихо подошел и обнял меня со спины. — Янка, ну ты чего? Что случилось? — Нет, ничего, — улыбнулась я малому и вывернулась из его объятий, — Все хорошо. — Давай мы разбудим Ольгерда, хочешь? — тихо спросил Янек, тревожно заглядывая мне в глаза. И в этих детских голубых глазах было столько нежности в перемешку беспокойством, что я не знала куда мне деваться, а уголки глаз опять защипало от подступающих слез. — Всё хорошо, Янек. Правда. Малой мне явно не слишком поверил, продолжая тревожно меня разглядывать, а потом просто сделал шаг вперед и обнял меня за шею, заставляя уткнуться ему в плечо. От неожиданности я замерла, а потом обняла его в ответ, позволяя себе всхлипнуть буквально еще два раза, но потом отстранилась и снова глубоко вздохнула, теперь точно успокаиваясь. — Пойдем в танк. Ты уже весь мокрый. — Ты бы себя видела. Тебя вообще выжимать можно, — усмехнулся в ответ Янек и, взяв меня за руку, пошел к машине. Ну вот и что со мной сейчас было? … — Кукушка, кукушка, сколько мне жить осталось? — спросил Густлик, задрав голову вверх. Парни сразу притихли, задрали головы и тоже прислушались, считая годы. — Ты у нас долгожитель, — усмехнулся Ольгерд минуты через две, не отрываясь от какой то своей книги (судя по редким картинкам облаков, это было что то стыренное из университетской библиотеки). Янек похлопал Густлика по плечу и тоже улыбнулся. Я тоже задрала голову и вопросила у голосистой птицы: — Кукушка, кукушка, а мне сколько жить осталось? И вы не поверите, эта пернатая… птица замолчала! Гжесь удивленно обернулся к нам и замахал куда то в сторону ближайшей сосны руками. — А это что значит, Густлик? Почему она не кукует? — Это значит, что я могу заказывать гроб, — легко пожала я плечами и снова подняла голову, подставляя лицо еще теплым августовским солнечным лучам. — Нынче гроб не закажешь, — фыркнул Елень, — Наш брат только на братскую могилу надеяться и может. — Густлик, сплюнь, — шикнул на него Янек и покосился на меня, — Яна же не может умереть. Правда, Янка? — Все мы люди и все мы когда нибудь умрем, — философски протянула я, щурясь на солнышке, — Только кто то раньше, кто то позже… — Вот и ты туда же, — надулся малой и я с улыбкой потрепала его по светлым вихрам. Янек подулся еще буквально пару секунд, а потом пересел ближе ко мне и подставил голову под мою руку, словно довольный наглый кот. Я усмехнулась и притянула его ближе, заставляя прислониться ко мне спиной, и запустила пальцы в светлые пряди. Парни только заулыбались, и над полянкой опять раздался переливистый свист Григория. И как я без них жила?..

***

— Янка, а ну дуй отсюда, — замахал на меня руками Густлик, как только я встала между ним и техником, который привез нам снаряды, собираясь помочь в загрузке этих самых снарядов в танк, — Иди вон у Янека тряпку возьми. Мы тут сами как нибудь управимся! Я выразительно выгнула бровь и уперла руки в бока, сверху вниз глядя на Густлика. Тут с кряхтением на ноги поднялся сидевший до этого рядом на броне пан Черешняк (легендарный человек, Боже, дай мне терпения. Именно вот из-за таких индивидумов я и ушла в педиатрию). — Иди, девонька. Я тут им подсоблю. А то негоже тебе тяжести таскать. Вот ведь… сексисты двадцатого века. Ну а я что, жаловаться буду, что мне не дают работать? Мне же лучше! Так что я только махнула на парней рукой и спрыгнула с брони, заметив, что эпический разговор Ольгерда с Еном уже в процессе. Но прервать рукоприкладство я не успела, так что подошла, когда мой поручик уже успокоился, и положила им обоим руки на плечи. — Общаетесь, мальчики? — Все хорошо, Яна, — немного натянуто улыбнулся мне Ярош и вывернулся из-под моей руки, — Там полковник пришел. Скоро выступать. У тебя три минуты. И он стремительным шагом ушел руководить непонятно чем, потому что полковника еще и в помине не было. Я только выгнула бровь и оглянулась на такого же немного ошарашенного Ена. — Ну и что ты ему такое сказал? У Зенека просто талант бесить Ольгерда. Даже у меня так не получается. — Меняться предложил, — рассеянно пожал плечами Ен, — Ну куда вам полковник такую операцию дал? Ты, да Кос ваш, да ещё и Ярош тоже… не отсюда он. А это сражение за нашу землю. И сражаться должны мы, а не русские, женщины и дети. А так мы пошумим и вернемся, а вам прорываться… — А если не вернетесь? — против воли вырвалось у меня. Ен замер, обдумывая мои слова, а потом чуть присел, чтобы оказаться ниже меня, и заглянул в мне в глаза. — Яна, ну-ка отставить упаднические настроения. Что с тобой? Не споришь, не дразнишься, на людей с объятими не бросаешься. Тебя что, ваш поручик покусал? Я смотрела на Ена, такого привычно живого, деятельного и веселого, и не могла поверить, что еще буквально полчаса и он труп. Всего через полчаса жизнь на всегда уйдет из этих глаз, а сердце перестанет биться. Я знаю, что на войне смерти неизбежны, но, Боже, почему именно он?! Уголки глаз нестерпимо защипало и я всхлипнула, зажав рот ладонью. В карих глазах напротив промелькнула тревога и я зажмурилась, чтобы не видеть этого смертника. Всего полчаса… — Ну, Янка, ты чего? Боишься? Не плачь, все будет хорошо. Я обещаю, — раздался над моей головой голос Ена, а потом он аккуратно притянул меня в объятия, заставляя уткнуться носом в жесткую ткань мундира. Я обняла его за пояс и снова всхлипнула. — Ну какое же хорошо, когда ты умрешь? — спросила я, в последний раз обнимая Ена, — Какое уже хорошо? — Янка, посмотри на меня, — попросил Ен. Он отстранился, но руки оставил у меня на плечах, и снова присел и заглянул мне в глаза, — Всё будет хорошо. Ты слышишь? Со мной ничего не случится, мы вернемся буквально через полчаса. Ты, главное, себя береги. Ты поняла меня? Я кивнула и снова шмыгнула носом. Так. Надо брать себя в руки. Что то часто я плачу в последнее время. И когда такое в последний раз было? — Вот так. А теперь вытри глазки и беги к своему экипажу. Через три минуты мы выступаем, — Ен тыльной стороной ладони вытер мне щеки, ободряюще улыбнулся, развернул к моему танку и подтолкнул в спину. Я по инерции сделала два шага, но потом обернулась к Ену, провожающему меня взглядом, и отдала честь, щелкнув каблуками. Как в первый день в палатке на пункте мобилизации. Ен усмехнулся и отзеркалил жест. Теперь уже я сама развернулась и ровным шагом пошла к танку. Надо оставлять прошлое в прошлом. Иначе призраки не дадут тебе дышать. Ен, прости меня..... Возле танка меня ждал мрачный Ольгерд. Он придержал меня за плечо, когда я проходила мимо и поинтересовался: — Что случилось? У тебя глаза красные. — Ничего, — механически отозвалась я, не глядя на поручика, — Мы просто прощались. — Так скучаешь? — тихо спросил меня он. — Я буду скучать по нему, когда он умрет, — ровно отозвалась я и все-таки посмотрела Ольгерду в глаза. Он первым отвел взгляд и скомандовал: — В машину. Я молча подчинилась. Ольгерд залез следом за мной и спустя пару минут мы тронулись. Я молча сидела на своем месте, обнимала Шарика за шею и слушала бессмысленную болтовню Черешняка у меня над головой. Мы то живы останемся, а вот Сосна… Немцы открыли огонь, и в эфире на общей частоте зазвучали приказы. По внутренней связи Ольгерд велел Гжесю прибавить газу, джегид вжал педаль в пол и мы понеслись, подпрыгивая на кочках и ухая в низинки. Пан Черешняк, непривычный к такому, завалился на спину и охал уже где то там в задней части машины. Но с винтовкой своей не расстался, попрошу заметить. Всё с дом, всё в дом. Ясно, в кого Томуш такой пошел. По внутренней связи раздались роковые слова, которые я надеялась всё же не услышать: — В сто первый попали, — тихо прошипели наушники голосом Густлика, — Зенек горит. У меня над головой запричитал Черешняк, молясь Деве Марии, а я только зажмурилась и сжала руки в рукаки. Я буду скучать, Ен. — Не отвлекаемся, — велел Ольгерд, — Впереди орудие. Тарань его, Гжесь! Гжесь вжал педаль в пол и немецкое орудие согнулось под тридцатью тоннами, ускоренными двенадцатицилиндровым двигателям. Танк накренился и только вернувшийся на прежнее место пан Черешняк снова покатился куда то в сторону. Я придержала Шарика, чтобы он не упал на увлеченного Григория, и тихо вздохнула. Зачем вообще нужна эта война? Кто её придумал? И почему умирать должны простые молодые парни, которые еще и жизни то не видели, а не генералы и лидеры партий, которые и начали это все? Мы с разгону въехали в какое то озеро (или это такая большая лужа?), благополучно его преодалели и тут шум мотора стих. Гжесь задергал рычаги, пытаясь сделать хоть что то, но танк как стоял неподвижной глыбой, так и остался. Все тридцать две тонны. — Что такое? — раздалось в наушниках голос Ольгерда. — Носос накрылся, — отозвался Гжесь и в сердцах стукнул кулаком по рычагу тормоза. — На ручном доедешь? — спросил у него поручик. — Попробую, — вздохнул Гжесь и нырнул куда то к педалям. Танк вздрогнул и медленно сдвинулся с места. В темпе беременных улиток мы поползли прежним курсом. Интересно, как работает ручной насос? И почему он вынесен отдельно к педалям? Так часто ломается? А если ломается, то почему не изобрести что нибудь нормальное? Ладно, не суть. Едем и хорошо. На въезде в Студзянки нас встретил весьма смелый, но не слишком мозговитый парень, и, очевидно, решил закидать нас гранатами, потому как танк тряхнуло, Гжесь стукнулся головой о панель, и танк встал. — Спокойно, — скомандовал поручик, но Григорий уже успел отсоеденить шлемофон от внутреннего канала и открыть передний люк. — Дурак! Куда по своим бьешь?! Вот и не поспоришь же. Дурак он и есть дурак. Я же пыталась хоть как-то реанимировать нашу радиостанцию, которая гранаты не передила и тоже стукнулась о стену. Лампы от удара разлетелись в дребезги, новые взять мне не от куда, а без них радио работать отказывалось. Хотя, кто знает, может если бы я училась на физфаке, то что нибудь смогла бы придумать. Но. Я и физика понятия не сопоставимые, так что рации у нас нет. Ну всё. Придется все-таки Шарику прогуляться до полковника. Гжесь вылез первым, следом за ним выскочил Шарик, мазнув мне по носу пушистым хвосток. Вот же… скотинка пушистая. Я выглянула из машины следом, а потом, поняв, что огонь прекрастился и гранаты в нас никто больше кидать не будет, вылезла целиком и устроилась на броне. В воздухе пахло дымом, порохом и горячим металлом, то тут то там сидели, лежали и валялись кусками бойцы. Так. Что то я расслабилась. Ладно, сейчас отчитаюсь Ольгерду, что наша рация благополучно сделала нам ручкой, и пойду. Поручик, кстати, соскользнул на землю и мгновенно растворился в дыму в неизвестном направлении. По идее (Януша Пшимановского, ага), он должен вернуться через пару минут, мы ему отчитаемся, и можем гулять на все четыре стороны. Ну по крайней мере я. Радио все равно молчит, а палить из пулемета неподвижного танка немного бесполезно. Так что да. Ждем Ольгерда и потом работаем. Ребята дружно объясняли тому самому герою с гранатами как он не прав, а я услышала кряхтение, которое могло принадлежать только одному человеку. Я с тихим вздохом встала на ноги и полезла на башню, чтобы спасти Черешняка от страшного и ужасного плена. Я ослабила крепления люка, откинула крышку и подала руку охающему и вздыхающему Черешняку. — Хватайтесь, пан Чепешняк. Он с цепкостью клеща впился в мою ладонь и я помогла ему вылезти. Он с кряхтением выбрался и сел там же, на башне. — Ох, спасибо, дочка. И как вы в этой жестянке ездите? — Мы в ней живем, пан Черешняк, — улыбнулась я ему самыми уголками губ и тихо вздохнула. Мы то живем, а сто первый… Уже нет. — Ребята, — раздался у меня за спиной голос Ольгерда, — Докладывайте. У кого что. Я обернулась к нему и хотела слезть с брони, а то как-то не комильфо рапортавать, когда начальство смотрит тебе в ширинку, но Ольгерд мне спрыгнуть не дал, а поднял на руки и поставил на землю. Так. Не понял. Я одернула мундир и выгнула бровь, глядя на какого то усталого Ольгерда. Он отзеркалил жест и я сдалась первой. — Полютоновая Новак докладывает, что рация восстановлению не подлежит. Связи нет и не будет. Ольгерд закатил глаза и обернулся к Гжесю, который доложил о том самом нососе, который им менять отказались. Поручик послушал, покивал и только открыл рот, чтобы отдать распоряжения, как перед ним влез Черешняк: — Значит быть, мы как тот хромой и глухой… Нет, ну в принципе, всё по факту. Хромой и глухой. Не могу не согласиться. Но не лезть же поперек командира со своими глубокими мыслями! Хотя когда Черешняки кого то слушали… Ольгерд усмехнулся и покачал головой, а я осторожно подергала его за рукав и шепотом спросила: — А можно я уже пойду? Радио всё равно не того… — Да, сейчас, подожди минуту, — тихо велел мне поручик. — Я тогда пойду сумку возьму, — одними губами сказала я Ольгерду, тот кивнул, и я со спокойной душой нырнула обратно в танк. Я стянула с головы шлемофон, кинула его на свое сидение, под ним же нашарила сумку с красным крестом и вылезла наружу. Ольгерд выдал ЦУ ребятам и кивнул мне в сторону. Я намек поняла и отошла вместе с поручиком в ту сторону, куда было указано. Метрах в десяти от танка он придержал меня за локоть и мы остановились. Ольгерд обошел меня и теперь я смотрела прямо на него. Он положил мне руку на плечо и немного неловко начал: — То что Зенек ты… — Всё в порядке, — перебила я его и виновато улыбнулась уголками губ, — Я стольких потеряла, что уже одним больше, одним меньше… Я давно привыкла. Не беспокойся. Хотя, кому я вру… Видимо, Ольгерд тоже не слишком мне поверил, потому что он тихо вздохнул и снова заглянул мне в глаза. — Если тебе нужен будет кто то рядом, то ты всегда можешь прийти ко мне. Договорились? — тихо сказал он. — Да, хорошо, — я вымученно улыбнулась и сморгнула набежавшие на глаза слёзы. Пока нельзя. Сейчас надо работать, я нужна пациентам, а плакать я буду потом. — Вот умничка, — ласково улыбнулся мне поручик и провел рукой по моим волосам, заправляя выбившуюся из хвоста прядку мне за ухо, — Можешь идти. Только будь осторожна. Это приказ. Ну вот зачем, зачем он это делает? Я от него за полгода получила ласки больше, чем от всех остальных людей вместе взятых за предыдущие десять лет. И каждый раз я чувствую себя маленькой девочкой, которая хочет обнять своего принца и расплакаться от переполняющих её эмоций. Но нет. Я же взрослая самостоятельная женщина. Я не могу плакать просто потому что меня кто то похвалил. Я не сдержалась и, видимо от эмоций, плещущих через край, встала на носочки и коротко поцеловала Ольгерда в закопченую щеку. А потом, испугавшись реакции поручика на такое вольное поведение, я быстро протараторила что то про раненых и унеслась к ближайшей постройке. ТАК-С. Ну и что я сейчас сделала? Какого черта я его поцеловала? И что я скажу ему, когда придется вернуться? А, к чёрту! Кого к чёрту? Да всех! Начиная с Ольгерда и заканчивая уставом! Имею право целовать кого хочу и когда хочу! (Не имею, правда, но тоже — к чёрту!) А теперь работаем. Благо, пациентов долго искать не пришлось — их тут буквально каждый первый. Я накладывала повязку какому то еще совсем молоденькому, но уже с морщинами на лице, пареньку повязку на вспоротов осколком плечо, когда над головой прокатился грохот снарядов, а где то за стеной засвистели пули. Парень дернулся и хотел было хватать винтовку и бежать на позицию, но я надавила ему на здоровое плечо и ледяным тоном велела: — Сиди! Немцев на всех хватит, а ты такой один. — Сестричка, так там же друзей моих убивают! — возмутился уже не слишком добровольный пациент. — Через 2 минуты я тебя отпущу, если посидишь спокойно, — проворчала я, накладывая, — Ничего с твоими друзьями не станется. Парень покорно замер, но как только я закончила последний узелок на повязке он схватил автомат, лежавший рядом, и сорвался с места, куда то в сторону, откуда доносились выстрелы. Я обернулась, провожая его взглядом, и только хотела покачать головой, как этот самый парень странно дернулся и осел на землю. Автомат вывалился из его ослабевшей руки. Ебать. Другиз слов у меня просто нет. Я быстро покидала все, что успела выложить, обратно в сумку и перебежками кинулась к тому самому парню. Огонь переместился куда то в сторону и я без сомнений метнулась к телу, подхватила его под подмышки и потащила за ближайшую безопасную стену. Парень на мои манипуляции никак не отреагировал, а голова его безвольно болталась из стороны в сторону. В шаге от меня разорвалась пуля, но я даже не обернулась, сосредоточенно глядя только на пациента. Я опустила его на землю и быстро осмотрела. Пуля просто навылет, прямо сквозь сердце. По мундиру расползлось алое пятно, заливая всё вокруг себя, кровь текла, заливая мои брюки, пачкая руки и волосы, но я не обращала вниманря на такие мелочи. Торопыга, ебать его в рот. Друзей там его убивают. А сам то… Я дрожащей рукой закрыла ему глаза и сглотнула ком в горле. Угадайте, кому этот дурак будет сниться ближайшие пару месяцев? Так. Все. Спокойно. Рефлексировать буду потом. Сейчас не время и не место. А потом я сяду спокойно где нибудь возле танка, закурю сигарету, Ольгерд опять её выкинет и мы еще полночи будем разговаривать. Да. А сейчас работа. Я тряхнула головой, встала, потратив на это сил больше, чем на сотню отжиманий, кадется, и рысцой перебежала к следующему укрытию.

***

Выстрелы стихли может четверь часа назад, и я уже спокойно ходила по Студзянкам, лежащих в руинах, и помогала всем, кого я видела. Я проходила мимо очередного полуразрушенного здания, когда услышала тихий стон. Кто там уже? Я заглянула во внутрь домика и увидела совсем еще мальчишку, придавленного куском стены. Камень закрывал всё, ниже пояса и я поняла, что всё. Он больше не жилец. Еще бы в своем веке я могла попытаться что то сделать, но тут… Безнадежно. Я зашла в здание и окликнула парня: — Эй, малыш, как ты тут? Парень испуганно дернулся и повернул ко мне голову. Он попытался поднять руки, но не смог. Что это он? А потом он залепетал по-немецки: — Пожалуйста, не убивайте меня! Я сдаюсь! Гитлер — конец! Не убивайте меня! Немец?! Я присмотрелась — и правда, вороны на форме. И пареню то едва едва лет шестнадцать исполнилось, голос еще совсем детский. Я тоже подняла руки и медленно сделала шаг к мальчику. — Я не враг, — сказала я ему по-немецки (спасибо училищу, немецкий нам давали на уровне), — Я не буду тебя убивать. Я врач, видишь? Я продемонстрировала ему красный крет на моем плече, го взгляд немца спокойнее не стал. — Вы заберете меня на опыты, да? — в его голосе послыгались нотки равнодушия. Похоже, он потерял надежду. — Хэй, малыш, — улыбнулась я ему, подошла ближе и присела на корточки рядом, — Я не сделаю тебе больно. Обещаю. Кажется, тебе и без меня тяжело, правда? — Мне больно, — призналось дитё идеально арийской внешности и заглянуло мне в лицо своими пронзительно голубыми глазами. — Я совсем не чувствую ног. И спать хочется. Я умру, да? — Нет, что ты, — ответила я ему, едва сдерживая слезы, и отвела светлую, намокшую от пота, челку с его лба. — Ты заснешь и, когда ты проснешься, больше не будет больно. — Почему вы мне помогаете? Вы же полячка. — Я врач, ребенок, — улыбнулась я ему. — А ты мой пациент. И мне все равно, какие птицы у тебя на форме. — Вы такая хорошая, — ответил мальчик, едва держа глаза открытыми. — А нам говорили, что вы все злые. — Люди везде одинаковые, солнце, — отозвалась я. — Не бойся, спи. Я побуду рядом. — А можно я возьму вас за руку, фрау? — вдруг спросил мальчик, снова открывая глаза. — Тут так страшно… Я улыбнулась ему, уже не скрывая слез, бегущих у меня по лицу, взяла его за руку, которая оказалась очень холодной и мокрой от крови, которая растрекалась под мальчиком лужецей, и крепко сжала. Мальчик робко мне улыбнулся и закрыл глаза. Я провела по его свтелым волосам и сама не знаю почему стала тихонько напевать колыбельную из какой то книжки: Guten Abend, gute Nacht, Mit Rosen bedacht, Mit Näglein besteckt, Schlupf unter die Deck: Morgen früh, wenn Gott will, Wirst du wieder geweckt, Morgen früh, wenn Gott will, Wirst du wieder geweckt. А ведь Бог не пожелает… Мальчик тихо шепнул мне «спасибо», улыбнулся и замер. Заснул. Навсегда. Ну почему на войне должны умирать дети?! Я всхлипнула, потом еще раз, и ещё, а потом отпустила руку ребенка и обняла себя, размазывая детскую кровь по своему мундиру. У меня впервые на руках умер ребенок и я совершенно не знаю что делать дальше. В здании раздались знакомые шаги, а потом Ольгерд присел рядом со мной на колени и обнял за плечи. — Янка, малышка, что такое? Я подняла на поручика глаза, а потом одной рукой хотела дотронуться до мальчика, но не смогла и просто сказала: — Ольгерд, он умер… — Янка, это немец, видишь? — он оказался смелее меня и дотронулся рукой до немецкого мундира, указывая мне на ворону. — Всё хорошо. — Ему было шестнадцать, — я снова всхлипнула и прикусила губу, стараясь успокоиться, но стало только хуже. — Я ему обещала, что больше не будет больно. У меня на руках умер ребенок, Ольгерд! Понимаешь? Ребенок! Ольгерд пару секунд нечитаемым взглядом смотрел на меня, потом вздохнул и притянул обратно к себе, широкой ладонью накрывая мою макушку. — Ему действительно больше не будет больно. Я снова всхлипнула и обняла поручика за пояс, до побелевших костяшек сжимая ткань комбеза у него на спине. Ему больше не будет больно…