Клеймо

Глава 1. В объятиях тьмы

Lament — Michał Jacaszek

Приложив немало усилий разлепляю глаза: вокруг кромешная тьма. Не понимая, моргаю несколько раз, чернота не исчезает. Голова раскалывается, будто ею в бейсбол играли. М-м-м… Боль — это то, что сейчас каждой клеткой организма чувствую. Немного привыкнув к ней, пытаюсь встать. Черт! Мои руки связаны, дергаю ногами — они тоже. Сердце начинает ускоряться, а воздуха становится совсем мало. Хочу глубоко вдохнуть ртом, наполнить легкие кислородом, губы не поддаются, они заклеены. Что происходит? Все, что помню накануне, как рухнула на кровать от усталости. Прикрываю глаза, до ушей доносится звук двигателя. Я в машине, большой, быть может фургон, потому что телом чувствую, что пустоты вокруг меня много. Меня сейчас куда-то везут, меня похитили? От этих мыслей голову пронзает острая боль, сильнее зажмуриваюсь до белых звездочек в глазах, сердце бешено колотится, а уши закладывает от напряжения. Я скручиваюсь, как эмбрион, а тело окутывает липкий, ядовитый страх. Мир сворачивается в точку. Возвращаюсь в угнетающую действительность от больших грубых тянущих меня за щиколотки рук. Резко открываю глаза, так же резко скуля их закрываю от болезненно яркого, ослепляющего света. Пытаюсь оторваться от рук, что тянут, сгибая ноги в коленях, но не выходит. — Далеко ли собралась, пташка? — большие ладони ложатся на талию и больно вытягивают из фургона. Мужчина бросает мое тело на горячую, нагретую солнцем землю, обжигающую оголенные бедра, но я не в силах сдвинуться с места. Наклонив голову вперед и проморгавшись, наконец получается восстановить зрение. Рядом со мной сидят две девочки, грязные и лохматые, со связанными скотчем конечностями и ртом. Полагаю, я выгляжу так же. Справа в черном платье брюнетка, слева светловолосая в футболке и голубых джинсах. Мы изучающе переглядываемся. Девочка в джинсах плачет, другая остервенело смотрит на мужчину впереди. Отследив её взгляд, перед собой вижу смуглого, невысокого роста мужчину в соломенной шляпе. Сальным взглядом он бегает от одной из нас к другой, рассматривая лицо и части тела. Тот, что сзади, который выволок нас из машины, стоит, подперев руки в бока: — Ну что? Всех берешь? — Нет. Только ту, что справа и посередине. Обходит нас высокий лысый бородатый мужчина, двигается к тому, что в шляпе. — Две тысячи пятьсот евро. — Почему? Обычно по тысяче каждая. — Та, что в белом, — лысый оборачивается и указывает пальцем на меня, — мелкая еще и не использованная, её цена выше. Довольно оскалившись, покупатель отсчитывает купюры и платит озвученную сумму за товар, то есть за нас. Они пожимают друг другу руки, видимо, это значит, что сделка завершена, и двигаются в нашу сторону. — Улов хороший, особенно длинноногая. За нее мне хорошо заплатят, — все с той же похотливой улыбкой кивает в мою сторону мерзкий тип в шляпе. Лысый резко поднимает меня за руку и опрокидывает на плечо. Ночная сорочка, в которой я уснула, задирается, оголяя ягодицы и часть спины, но мужчину это не заботит. Я, хрипя, мычу так громко, насколько это возможно с закрытым ртом, двигаю ногами, в надежде сбросить его лапищи с себя, но на это он не обращает внимания. Другой волочит девушку в черном платье, держа за руку, временами дергая на себя. Попытки вырваться оказываются тщетными. Несли нас мужчины не долго. Я попыталась разглядеть местность, постараться запомнить детали, вдруг я смогу сбежать, вдруг получится? Слева от нас неприятно громко прозвучал гудок морского судна. Головная боль моментально дала о себе знать, ноюще пульсируя в висках, тревога охватила меня. Мы находились в хорошо знакомом мне порту Лиссабона. Раньше часто пропадала тут с такими же детьми из приюта, но не в качестве груза. Мужчины остановились напротив открытого зеленого грузового контейнера. Лысая мразь спустил меня со своего плеча на ноги, повернул лицом ко входу и, не церемонясь, толкнул вперед. Не устояв на туго перевязанных ногах, я свалилась на пол контейнера, яростно простонав от боли. Удар пришелся на лицо и грудь. Из глаз посыпались искры, голова готова была взрываться на тысячи частиц, как нагретое стекло, режущая боль пронзила грудную клетку. За что? В чем я провинилась на сей раз? Это очередное наказание сеньоры Ракель? — Эй! Аккуратнее! Мне еще её продавать. С подпорченным лицом она никому не нужна! — прокричал тот, что заплатил за нас. Девушка в черном приземлилась рядом. Дверь с громким скрипом закрылась, и все померкло. С внешней стороны послышались мужские крики и удары по железной коробке, в которой находились мы. Спустя время нас перенесли на судно, как я поняла, по невесомости и тому, что тело бросало из стороны в сторону. Прошло несколько часов, пока судно тронулось. Я все там же лежала, боясь лишний раз пошевелиться, чтобы вновь не испытать нестерпимую боль. Но больше, чем боль, я испытывала страх. Дикий, животный страх, пронизывающий, что впился миллионами тонких и длинных игл по всему телу, по самые кости, царапая их, заставляя уродливо скрючиваться от невыносимости. Страх за свою жизнь, за будущее, которое у меня отняли, за мечты, что не сбудутся. Сознание снова покинуло обессиленное тело, отказываясь принимать безвыходную реальность. — Будешь спать здесь, а это надень и выходи на обед.— сказала Альма, указывая пальцем на лиловое платье, на два размера меньше. Оно лежало на железной узкой кровати, застеленной пожелтевшими и застиранными простынями. На платье были видны потертости и швы, выбивающиеся из общей картины, они говорили о том, что оно не новое. Позже я узнала, что вся одежда, которую буду носить — общая, здесь вообще всё общее. Альма — воспитательница в приюте, где я выросла. Она была женщиной средних лет, не имеющей детей. Лицо её светилось, морщинки делали черты лица добрыми, каковой и являлась их обладательница. Мне было пять лет, когда сотрудники органов опеки привезли меня в приют. Не помню ничего из своей жизни до детского дома, может там был сплошной кошмар, что мой мозг решил заблокировать все воспоминания? Я помню лишь лица родителей. Они были счастливыми и излучали свет, как Альма. Был еще один кадр, что отпечатался в памяти, это лицо человека, столкнувшегося с неизбежностью. Выпученные изумрудные безжизненные глаза мамы, которые смотрели прямо на меня, на заднее сиденье; приоткрытый от ужаса рот, наверное она что-то хотела мне сказать, а может и кричала; скрученное красивой спиралью молодое тело, неестественно лежащая голова с россыпью темных и длинных волос; между рулем и панелью автомобиля; руки, направленные в мою сторону, на которых пальцы скрючились, будто бы она пыталась ухватиться за меня. Голова папы была впечатана в руль, а вытаращенные глаза смотрели на маму, он безумно любил её, а я — эту картину из прошлой жизни. Там мы были вместе, мамочка и папочка были рядом, такие красивые, с горящими глазами, а может… стеклянными и застывшими? Глубокий вздох пульсирующей болью отдает в груди, тем самым напоминает о последних событиях, вырывая меня из воспоминаний. Жаль. Я бы там осталась, рядом с ними, навсегда… Прерывистыми и короткими вдохами пытаюсь насытить кровь кислородом, чтобы не помереть. Связанная, в грязном и вонючем контейнере, с абсолютно чужими мне людьми, как подстреленное насмерть животное. Язык прилип к нёбу, а глотка зудит от сухости, тело покрылось мурашками от холода — ночное хлопковое платье не закрывает ничего, кроме груди и живота. Надо попытаться сесть, чтобы тело меньше касалось железного покрытия. Лежа на боку, сгибаю ноги в коленях, руками, что сзади, опираюсь на правый локоть, стиснув зубы от боли, делаю рывок. Да! Получилось! Интуитивно двигаюсь назад, в поисках опоры для спины, отталкиваюсь ногами с характерным звуком трения голой кожи о железо, и у меня выходит доползти до стены контейнера. Выдох, тело расслабляется. Справа чувствую чье-то присутствие, а через мгновение меня касается чужое плечо, объемное, мускулистое, кажется, мужское, и оно явно горячее. Мне холодно, и я обессилена, плевать, что он подумает, прижимаюсь к нему сильнее и кладу голову на его плечо, так легче, так теплее, а он опирается своей на мою, и так мы сидим долго, настолько, что я засыпаю. Меня не сразу приняли дети из группы. Вы не подумайте, они хорошие, это я слишком выделялась. Была высокая, мальчики часто пинали меня. Как-то раз был смешной случай, что даже руку сломали, но это уже не важно… У меня были длинные волосы, какими не обладали приютские девчонки, потому что всех брили налысо, чтобы не было вшей. Альма настояла, чтобы меня не стригли, сказала, что будет сама ухаживать за ними. Спасибо ей, но это стало очередным поводом для непринятия. Спустя время я стала дерзить, даже давать сдачи, обстоятельства научили. Один раз, когда Гусман поджег мою косу, я подожгла его футболку. На момент моей шалости он был в ней. Получился красивый ажурный ожог, после которого он сторонился меня. За этим последовало первое наказание сеньоры Ракель. Она хотела объяснить мне, что нельзя причинять вред человеку, а потому тушила окурки тонких элитных сигарет о мою спину. Вообще это был наш маленький, сокровенный ритуал. Мой любимый, уверена, ей он тоже нравился. Сеньора укладывала меня на стол животом, открыв спину, я покорно лежала и ждала, пока она докурит, предвкушая, переминаясь с ноги на ногу, дышала глубоко и неотрывно смотрела на клубящийся, кучерявый дым, что выпускала сеньора Пенья тонкими алыми губами. Мы могли долго смотреть друг другу в глаза, не моргая, она —надменно и с легкой улыбкой, я — с безумством и азартом. Первое клеймо отпечаталось на самом выпуклом седьмом шейном позвонке. Я хорошо его помню, спасибо, Гусман, он мой любимый. А сейчас таких восемнадцать, на самом деле получился красивый украшающий спину узор, с ним чувствую себя особенной. Ракель Пенья — прекрасная женщина и двадцать два года как директор замечательного приюта, где я выросла. Да, может показаться, что она строгая, но именно благодаря ей в старших группах всегда был недобор. Усыновляли часто и много, особенно девочек лет двенадцати-восемнадцати. Она всеми усилиями помогала детям попасть в хорошие семьи. Устраивала встречи с возможными родителями. Почему-то чаще приезжали будущие отцы на знакомство с нами. Да, я тоже успела попасть на одну из таких. Правда Альма все делала, чтобы я не попадала в список претенденток на удочерение. Отправляла куда-то, занимала работой, будто прятала меня. Разве она не знала, как я мечтала покинуть это безнадежное место с обшарпанными, бледно-зелеными стенами. После восемнадцатого ритуала с сеньорой Ракель, я сказала, что тоже хочу, чтобы на меня посмотрели, оценили, что тоже гожусь на роль чьей-нибудь дочери. Как раз за день до моего похищения, неожиданно Альма покинула приют на пару дней. Я обрадовалась, что на этот раз получится понравиться, продемонстрировать хорошие манеры, качества. Это был мой шанс, без права на ошибку. Мужчина, что должен был стать моим отцом, смотрел на меня пристально, водил глазами сверху вниз и снизу вверх, кружась вокруг моей оси. Его глаза, будто лазер, выжигали на моём теле невидимую, но осязаемую спираль, а я стояла в лучшем платье приюта, цветочном, голубом, коротком, и мило улыбалась, боясь лишний раз моргнуть. Мне не понравился потенциальный папа, но это на первый взгляд, уверена, мы бы поладили. А я напротив, ему понравилась. ОЧЕНЬ. Так он сказал сеньоре, и они друг другу широко улыбнулись. Это то самое будущее, которое вырвали из моих рук. Я могла обрести семью, лежать сейчас на своей кровати, с чистыми простынями, в своей комнате, которой у меня никогда не было, в доме, откуда меня провожали бы и встречали любимые мама и папа, пусть приемные, я бы их полюбила, а они — меня, все сделала бы чтобы полюбили. Может это просто кошмар, я скоро проснусь? Определенно. Ведь не может быть правдой, что меня продали, как тушу свежеумерщвленного молодого животного, висящего на крючке после освежевания? Прихожу в себя, если это можно так назвать, когда падаю на колени мужчины, не удержав веса, или от того, что жизненные силы были уже на исходе. Снова принимаю сидячее положение. Мужчина почти с легкостью встает и уходит в неизвестном направлении, потому что во тьме не видно ничего. Куда нас везут? Зачем? И дадут ли хоть каплю воды? Поток мыслей прерывает тошнота, слюны во рту становится больше, но лучше бы не было, от жажды это не помогает. Хочу подавить рвотные позывы, глотаю слюну часто, задираю подбородок, не выходит — тошнота будто разгоняется больше. Не проходит и пяти секунд, как к горлу подкатывает содержимое желудка, и вот оно уже во рту, кислое, обжигающее язык, с мягкими кусочками когда-то съеденной еды. Заклеенными губами я не могу выплюнуть эту гадость, держу во рту с надутыми щеками. Губы и на миллиметр не размыкаются. Что делать? Быстро сгибаю ноги в коленях, разгибаю, снова сгибаю, топаю подушечками стоп перевязанных ног, будто это как-то поможет. Надутые щеки обрамляют дорожки влажных слез. Я хочу кричать, ярость, что томится во мне, хочет вырваться наружу, но все, что я делаю, это остервенело мычу с желудочным напитком во рту. Ненавижу! Ненавижу! Всех ненавижу! Эту жизнь ненавижу! Даю себе две секунды, чтобы решиться. Раз! Два! Глотаю эту мерзость обратно. Обжигающим потоком кислота проходится по пищеводу, возвращается туда, откуда вырвалась, оставляя за собой шлейф горечи. Время, оно потеряло смысл, будто я уснула и проснулась в небытие. Небытие, что чернее из всех оттенков черного, холодное, что прослойка мышц леденеет, твердое, что хрупким костям проще раскрошиться в песок, чем держать свою форму, удерживая худое тело. Сколько времени я здесь? Когда меня выкупили было раннее утро, вроде? А сколько я была без сознания? Может уже ночь или новый день? Не важно, пускай только воду дадут. Вода… не только пить хочется, но и избавиться от нее. Буду держаться, сколько вытерплю, стенки моего мочевого пузыря эластичные. Вонь экскрементов обволакивает все тело, лицо, ноздри, говорит о том, что не каждый способен подавлять свои позывы. Хочется окунуться головой в ванну, наполненную кипящей хлоркой, вобрать ее в себя через нос, промыть полость, пройтись наждачкой по коже, до кровавых полос, стереть с себя эту грязь, что въелась. Первые шесть месяцев, как попала в —«Надежду» — это название приюта если что, мне снились кошмары. Тот самый кадр с родителями в машине долго преследовал меня. По началу я просыпалась с комом в горле, что не позволял издать ни звука, но слезы текли много и долго, приходилось переворачивать подушку сухой стороной. Кошмары сопровождались тем, что я мочилась, да, но только пока спала, это было неконтролируемым явлением. Было стыдно, очень стыдно. Особенно когда девочки из комнаты указывали пальцем и громко смеялись. Альма не ругала, она молча купала меня и долго расчесывала длинные пряди. Я не могла поднять глаза от стыда, а она гладила щеку нежными подушечками пальцев. Это стало вторым любимым ритуалом: когда мне было грустно, я приходила к ней, ложилась на коленки и своей рукой ставила её ладонь на щеку, а она гладила… гладила, нежно и долго. Однажды, после очередного кошмара, мимо спальной комнаты проходила сеньора. От шума смеющихся надо мной девочек она вошла и узнала от них, что я описалась. В коридоре, по дороге во двор «Надежды», мы с нею столкнулись с Альмой, которая все поняла, но ничего не сказала, лишь прошла мимо молча. Во дворе сеньора Ракель приказала садовнику Мигелю принести веревку. Пока он шел, я стояла босиком на мокрой траве после осеннего дождя и раздевалась до гола, это тоже был ее приказ. Выпуская дым любимых сигарет, сеньора Пенья ухмылялась, разглядывая моё пятилетнее обнаженное тело, покрытое мурашками, пока я тем временем дрожала от стыда и холода. Мигель не заставил себя долго ждать, он без слов взялся меня привязывать к дереву с широким стволом, туго наматывая жесткую веревку, которая впивалась в нежную кожу, оставляя на ней следы. Он отводил взгляд в сторону, будто не хотел этого делать. Садовник удалился сразу, а сеньора еще немного постояла, прежде чем оставить меня здесь стоять до темноты. Кстати это был последний раз, когда я обмочилась. Помните я говорила, что сеньора добрая? Она помогла мне, никто больше надо мной не смеялся, не считая того самого дня, под деревом. Тогда меня окружили десяток таких же, как и я, детей. Они обзывались и смеялись, показывая на меня пальцем, пока слезы стекали по лицу, скрытым за мокрыми от дождя волосами. Той ночью кошмары прекратились, потому что кошмаром стала моя жизнь… Скрипучий звук открывающегося контейнера возвращает в реальность. Слышны голоса нескольких мужчин. Сквозь закрытые веки вижу свет, медленно, сильно прищурившись, открываю глаза, от непривычной яркости они мгновенно слезятся. Сразу поворачиваю голову в сторону света. Перед глазами встает темно-синий, почти черный океан, обрамленный белыми бликами огненно-красного солнца, что окрасило небо всевозможными оттенками розового. Наивного розового, как и мои мечты, надежды, где все настолько невинно и хрупко, несбыточно, но они были выдраны и поглощены когтистыми лапами чернью реальности, как и солнце, что скоро утонет в черноте воды. Это был закат. Я постараюсь запомнить его, чтобы думать о нем, как о надежде. Ведь после заката солнце всегда встает на рассвет. Может и я смогу возродиться? Грубые пальцы, что болезненно отдирают клейкую ленту, отвлекают от чарующей картины. Поднимаю глаза на лицо молодого парня, прикладывающего к моим губам бутылку воды, не отрывая взгляда, жадно, большими глотками поглощаю вкусный бесцветный напиток. Не успеваю насытиться, как он, ухмыляясь, резко убирает бутылку от губ, от чего вода каплями стекает по подбородку и катится вниз по шее, оставляя блестящие следы, скрывающиеся в ложбинке груди, даря прохладу и рой мурашек. Он следил за влажными дорожками, а я — за ним. Парень наклоняется и останавливается близко к моему лицу, берет прядь длинных волос, наматывает на указательный палец и прикладывает к носу, втягивает запах, закатывая глаза. Отпускает прядь, взгляд направлен на губы, с нахальной улыбкой, натягивает скотч на место и большим пальцем правой руки медленно проводит по губам поверх него, сминая их под ним, то в одну, то в другую сторону. Не отрывая сального взгляда, следит за кистью, что тыльной стороной, костяшками пальцев огибает челюсть и спускается по шее мучительно медленно, поднимает на меня помутненные глаза и закусывает свою нижнюю губу. Я тем временем готова тонким слоем вырезать участки кожи, которых он касается. Он не останавливается. Указательным пальцем подцепляет лямку сорочки и спускается еще ниже, но не смещает её, а с нажимом проходится по часто вздымающейся груди, больно сжимает ее и снова смотрит на меня. Ублюдок видит мои слезы и слышит, как я, протестуя, мычу, но это его не смущает. Свободной рукой пригвождает меня за шею к железу и дышит учащенно мне в щеку. Другая ладонь спускается на оголенные бедра, проходясь с нажимом пальцев, заводит руку между согнутыми и сомкнутыми ногами, разводя их в стороны и больно натягивая веревку вокруг щиколоток. Я противлюсь, мотаю головой в разные стороны. Он отрывает мою голову от стены и резким ударом прикладывает её обратно. Под сдавленный стон расслабляется шея, а голова наклоняется в сторону, боль возвращается. Сухие и мозолистые пальцы касаются меня там, между ног, массируют, грубо и больно. Я кривлю влажное от слез лицо, мне омерзительно. Нет, хлорная ванна мне не поможет от этого отмыться, действительно, лучше освежевать меня, чем чувствовать эти руки на себе. Больше не сопротивляюсь, я устала. Ублюдок одновременно шумно вздыхает и целует щеку, ловя губами слезы, отстраняется, поворачивает мою голову к себе и хлопает по другой щеке дважды, прежде чем покинуть меня. Мужчины выходят, а я так же сижу с раздвинутыми ногами и заката уже не помню. Глаза обволакивает тьма, я сползаю по стене, принимая горизонтальное положение, закрываю веки в надежде больше не открыть. Слишком много чувств бурлят во мне, желающих вырваться наружу, вспыхнуть и излиться, как временем и терпением раскаленная вулканическая лава, поражающая все на своем пути. А мне лишь остается молча лежать, со сквозной дырой в душе и ждать, когда тело испустит дух.

***

Чувствую легкие касания холодными пальцами, с трудом открываю глаза и вижу свет. Я вижу свет? Это правда? Моргаю раз пять, неверя глазам. Да! Дневной свет, он освещает маленькую комнату. Здесь я одна, а кто меня касался? Пока я пытаюсь пошевелить конечностями, рассмотреть трубку, что торчала из кисти, в комнату входит мужчина в белом халате, я замираю, мне страшно. Где я? Кто он? Что он со мной сделал? — Наша красавица очнулась? Ну и долго же ты спала.— говорит на английском, подходя к кровати с белоснежной улыбкой. Я испуганно смотрю на него, моргаю, молчу. — Как себя чувствуешь? Что-нибудь беспокоит? — я отрицательно мотаю головой. — Ты можешь говорить, — не вопрос, утверждение, медленно кивает, будто дает разрешение. Я подношу руку к лицу, прохожусь пальцами по губам, глаза расширяются от осознания, что я не заткнута, не связана. Может меня нашли, спасли, а этот мужчина — добрый врач? — Где я? — хриплю почти атрофированными связками. Он со снисходительной улыбкой подсаживается рядом и говорит: — Ты в Нью-Йорке, красавица, остальное тебе расскажут, когда я тебя отпущу. С этими словами мужчина выходит. Нет, я не свободна, это точно не конец наказания…

***

Проходит неделя с момента, как я очнулась в этой раздражительно светлой комнате, неделя, как я не видела ничего, кроме пустых стен. Да, я снова заперта, это становится нормой. Окно с заблокированными створками, что освещает помещение, покрыто матовой пленкой, за которой не видно ни-че-го. Я не вижу, меня не видят… Все, кто заходят в комнату, приторно вежливые, до тошноты. К слову, чувствую себя намного лучше. Ливий — тот самый красивый, но подозрительный мужчина, оказался хорошим врачом. Он сказал, что я быстро пошла на поправку, это все потому, что молодой организм… Смотрю в окно, будто наблюдаю обзор, поглаживаю любимый шрам, седьмой шейный, первый, думая о сеньоре, как звук щелчка двери выводит из воспоминаний. Женщина средних лет, цокая на высоких каблуках подходит близко, останавливается напротив, нежно касается подбородка, поворачивая лицо вправо и влево, расплывается в ехидной улыбке. —Действительно конфетка. Одевайся, пора тебе приступить к работе, — кидает бумажный пакет и отворачивается. Какой еще работе? Что здесь происходит? Обхожу её и становлюсь напротив. Уверена, моё выражение лица многое говорит за меня. — Кто вы такая? Почему меня похитили и привезли в Америку? — повышенным тоном задаю вопросы, на которые мне нужны ответы. В их поисках, недоуменно бегаю глазами по лицу женщины. Она все так же безмятежно смотрит и говорит: — Неужели ты еще не поняла, для чего здесь? Ты уже не маленькая девочка. Я ведь сказала, что для работы, а, имея такое тело, — она глазами проходится по мне, —тебе есть, чем работать. — Вы меня явно с кем-то спутали! Я такое не делаю и ни разу не делала, — коротко истерично смеюсь. — Вот потому-то ты мне и нужна, что не делала. Уверена, Реммао хорошую сумму отвесил за такое сокровище. — Я никуда с вами не пойду! — кричу ей в лицо. Она спокойно обходит меня, идет к двери, открывает её и впускает Ливия и здорового мужчину: — Заходи, делай, что надо! — говорит железным, совсем не женским голосом и поворачивается ко мне. — Что вы задумали, я никуда не пойду, вы меня не заставите! Кричу и стремительными шагами отхожу назад, неожиданно быстро упираюсь в стену, смотрю по сторонам — бежать некуда. Первым меня настигает незнакомый мужчина, он заламывает руки назад. Я хочу вырваться, прыгаю, он поднимает меня, как тряпичную куклу, и с легкостью кидает на кровать, а сам размещается сверху, придавливая моё тело, руки стальной хваткой держат мои, вывернув внутренней стороной. Ливий подходит медленной походкой, мило улыбается, смотрит мне в глаза и одновременно достает из кармана халата шприц с прозрачной жидкостью: — Красавица не сопротивляйся, для своего же блага. Больно не будет. — Нет! Не смей меня трогать! — говорю уже с надрывным плачем. Ливий гладит мою руку и медленно вводит препарат, холодная жидкость расползается по венам, смешиваясь с кровью, окаменевшее тело расслабляется. Я смотрю в потолок глазами, покрытыми пеленой слез, что стекают по вискам, скрываясь в волосах, до тех пор, пока он не почернеет.

***

Пульсирующая головная боль становится причиной пробуждения. Первым делом вижу потолок, но уже другой, с четырьмя геометричными лампами, отдающими холодным светом. Приподнимаюсь на локтях, замечаю, что я в том же больничном халате с завязками по бокам. Сажусь на скрипучей кровати, свесив ноги, они приземляются на холодный кафель. Взглядом исследую новую комнату, она полупустая с бетонными стенами, две кровати, узкий шкаф, туалетный столик — всё. Босиком на носочках подхожу к двери, дергаю ручку вниз, и она поддается. Не успеваю её открыть, как в помещение влетает девушка. Она вскрикивает от испуга, как и я, и отпрыгивает назад. — А, это ты? Я и забыла, что тебя ко мне подселили. Давно в себя пришла? Меня кстати Дия зовут, а тебя как? Впрочем это неважно, тебе дадут новое имя, как и мне. Дия — это псевдоним, но я к нему уже привыкла, оно нравится мне больше настоящего. Ой прости, я снова заболталась, — она замолчала с улыбкой на лице. Я смотрю на нее, глупо моргая и обрабатывая поток информации. — Эй, ты тут? — машет перед лицом маленькой кистью кучерявая брюнетка. Она маленького роста, красивая с большими глазами, кажется, что старше меня, но не на много. — Меня зовут Эва, Эвтида, — заторможенно отвечаю, заостряя внимание на ней, — что это за место? Почему я здесь? — Эта стерва Нейт тебе не рассказала? Я что ли должна за нее выполнять её же работу? — я молча жду ответа, она это понимает и продолжает. — Пойдем, я тебе покажу, куда тебя привезли, — берет меня за руку и выводит за пределы комнаты. Мы идем по темному узкому бетонному коридору, замечаю по пути несколько дверей, как та, из которой мы вышли, останавливаемся у лифта. Там Дия нажимает кнопку «один», с минус второго этажа мы едем наверх. Отсутствие окон и нормального освещения я заметила сразу, но и подумать не могла, что мы находились под землей. Двери лифта открываются, мы оказываемся в коридоре с темно-красными пустыми стенами и приглушенным светом. Он ведет нас в огромное многоуровневое помещение похожее на ночной клуб. Оно роскошное, выполненное в разных стилях, с кричащими элементами дизайна, висящими из-под потолка прозрачными капсулами и с несколькими сценами, где на данный момент репетируют откровенный танец молодые девушки. Здесь несколько зон, наверное для разного контингента посетителей. — Это место твоей работы, куколка, — разводя руки в стороны, обращается ко мне Дия. — Добро пожаловать в «Rage»! — я испытываю смешанные чувства, но ярость преобладает, выражаясь на лице. Мой взгляд бегает от сцены с девушками к Дие, и так несколько раз. Едва хочу открыть рот, как сзади хватают за предплечье и тянут в сторону. — Идем, тебя заждался босс, — эта та самая женщина, что приказала меня усыпить. — Стерва, отпусти меня! — кричу и хватаю её за запястье в надежде вырвать свою руку. — Или ты пойдешь сама, или я тебя накачаю, что на ногах стоять не сможешь! — совершенно спокойным тоном говорит она, а сзади появляется мужнина, с помощью которого Ливий с легкостью сделал укол. — Рон, не утруждайся, она сама пойдет как миленькая, — сука улыбается, будто собралась в парк аттракционов вести меня. — Никуда я с тобой не пойду, сказала! Отцепись от меня! — не сдерживаюсь, ребром кулака бью её по руке, что больно меня удерживает, впиваясь длинными ногтями. Мгновение и я оказываюсь на весу в крепкой хватке рук здоровяка Рона. Он впечатал меня в свою грудь и несет на второй этаж. — Отпусти меня! Отпусти немедленно! — кричу во весь голос, дрыгаю ногами, извиваюсь, ногтями царапаю лицо, шею, все за что могу дотянуться. Рон продолжает идти со мной на руках и рычит от злости, но ничего не предпринимает, лишь отклоняется от моих верхних конечностей, которые мечтают растерзать его рожу в клочья. Он открывает дверь, другой рукой продолжает крепко удерживать меня навесу, входит и резко отпускает, отчего больно падаю на колени. Оборачиваюсь на него разгневанная, а моё внимание привлекает мужской голос. — Уфф, какая бойкая, это она тебя так, Рон? — красноволосый мужчина весело спрашивает, улыбаясь амбалу. — Теряешь хватку, если такая мелочь тебя исполосовала, — его взгляд спускается на меня, изучает секунды две, поворачивает голову влево к смуглому мужчине с черными, длинными волосами, — это она? — Да. Семнадцать лет, целка, как обычно из приюта. — отвечает смуглый, не отрывая пронзительного взгляда черных глаз от меня, пока я смотрю на него в ответ, в шоке от услышанного. Последние слова эхом отдаются в ушах. «…как обычно из приюта…», от осознания происходящего в груди больно кольнуло, глаза заблестели от влаги. — Замечательно! — удовлетворенный ответом красноволосый встает, опираясь на стол, лениво обходит его и идет прямо на меня, садится напротив на корточки, холодной ладонью хватает меня за челюсть, сжимает щеки и довольный рассматривает огненными, почти красными глазами лицо. — Хорошенькая, молодец, Рем. В субботу наш стол за ней, проследи, чтобы выглядела подобающе, — уже исследуя тело, говорит. — Конечно босс, — безжизненным голосом кивает урод с патлами, который назвал меня целкой. — Убери свои вонючие руки от меня, ублюдок! — толкаю в грудь сраного босса, он не поддается гравитации, но руки с лица убирает, а в следующую секунду с размаху большой ладонью влепляет мне оглушительную пощечину. Тело отлетело в сторону, лицо напрочь онемело, в ушах зазвенело, из глаз посыпались искры, а с уголка губ потекла теплая жидкость. — Знай свое место, сука! — утробно произносит… Босс. — Уведи её к Нейт, пускай воспитает, — не медля, Рон поднимает мое распластавшееся тело, кидает себе на плечо и выходит из кабинета. — Что на этот раз? — стерва встречает нас внизу лестниц. — Дия, покажи ему вашу комнату, пускай проспится, может поумнеет, — безразлично произносит женщина. Я не сопротивлялась, громила кинул моё безжизненное тело на койку и удалился. Глаз я так и не открыла, с момента, как получила пощечину, но это не мешало безостановочно течь слезам. Влажным лицом повернулась к холодной стене, свернувшись калачиком, накрылась простыней до головы и, поглаживая указательным пальцем седьмой шейный позвонок, вспомнила автора клейма. Сеньора, Ракель Пенья… Главная женщина в моей жизни. Женщина, что убила во мне ребенка в пять лет. Женщина, что показала всю жестокость этого мира, ведь не приходилось её встречать на стороне, пока я находилась подле нее, потому что она и есть олицетворение жестокости. Женщина, что будет мне сниться ночами, вместо тех кошмаров, что сейчас кажутся мультфильмом. Я была права! Я не была похищена, а была продана, как животное на рынке. Стала дичью для грязных и похотливых отбросов общества, чтобы быть растерзанной ими, как мертвечина, которую не может поделить стая голодных гиен, вгрызаясь острыми зубами и разрывая на мелкие куски свежую и юную плоть, чтобы быть растоптанной и уничтоженной душою. «…как всегда из приюта…» — фраза, которую так буднично произнес «покупатель» не дает покоя. Наконец пазл в голове сложился. Запрет на любого рода отношения с противоположным полом, ежемесячные проверки у гинекологов, ограничения в приеме пищи для поддержания фигуры. Нас выращивали, как скот, который ничего не понимал и тупо делал, что велят, а после набора необходимых параметров избавлялись. Осознание, что Альма меня берегла все это время, разрывает сердце на части. Она все знала, знала о торговле детьми и потому скрывала меня, не давала попасть на отбор. Не могло все так идеально сложиться, что она ушла и меня продали. Ракель все спланировала, избавилась от Альмы, чтобы сделка совершилась, но как? Надеюсь, она жива… Сколько жизней ты продала, Ракель? А сколько еще продашь? Плачу, плачу навзрыд… слезы на моем лице стали перманентным явлением. Неужели вот это мое будущее? Этим все закончится? Еще несколько недель назад я уснула с мыслью, что скоро покину этот приют, который был тюрьмой на протяжении двенадцати лет, поступлю в университет, найду жилье, работу, а может и любовь… построю себе нормальную жизнь, где не будет её, наказаний, кошмаров наяву…

***

Следующие два дня Дия обучала меня правильно общаться с посетителями, обслуживать столы, носить поднос с напитками на высоких шпильках с ровной спиной и много-много улыбаться. Было тяжело научить в принципе ходить на такой обуви, не то что таскать поднос, полный стекла. Я быстро усвоила все навыки, Дия сказала, что я рождена быть официанткой… Суббота. С утра Нейт принесла для меня одежду, сказала, что для вечера должна облачиться в подобранное ею. Мне было безразлично, что там, даже не открыла бумажные пакеты. Дия приводила себя в порядок к вечеру и без умолку рассказывала личную информацию о клиентах. Не знаю зачем, я не задавала даже наводящих вопросов, и откуда она это все знает? В моменте, когда я лежала, подложив кисти под щеку, и наблюдала за ней, она присела у кровати на корточки близко к моему лицу и, поглаживая мою голову, сказала: — Куколка, что бы тебе не сказали, лучше выполняй, последствия отказа тебе не понравятся. Все будет хорошо, — она улыбнулась и поцеловала щеку. Я ничего не ответила. Я не знала, что сказать. Я не знала, что мне делать, как отсюда выбраться, где за мной следят, есть камеры и охрана. Это была тюрьма, настоящая тюрьма, только здесь ты еще обязан ублажать дядек с толстым кошельком. Я не сдалась, но и предпринять какие-либо действия не была в состоянии. Главное не опоздать… — Куколка, уже восемь вечера, пора встать и подготовиться, Реммао не терпит опозданий, — говорит кучеряшка, надевая сексуальное белье. — Тебя еще должны накрасить и уложить, а волосы у тебя вон какие длиннющие, это будет долго. Заставляю себя встать и пойти в душ. Это обязательное правило — принять душ и подговорить себя везде перед сменой, как объяснила Нейт. Обмотавшись в полотенце, вошла в комнату. В пакетах с одеждой нашла бюстгальтер без бретелек, с маленькими чашками, чтобы больше оголялась грудь, и минимальным количеством кружева, прикрывающим только соски, и стринги, не скрывающие ничего. В другом пакете лежало короткое черное платье из плотной матовой ткани, с ровным срезом на груди и снизу, и черные босоножки на высокой шпильке с двумя тонкими блестящими ремешками. Пока я рассматривала одежду, в комнату вошли две девушки с чемоданами, Дия их знала, как оказалось, они будут собирать нас на работу. Спустя час сборов я стояла готовая, напротив зеркала, рассматривая в отражении не семнадцатилетнюю себя, а взрослую девушку, ухоженную, даже красивую, как кукла в праздничной обертке, готовую, чтобы ее кому-нибудь подарили или подложили… Я погладила слабо завитые распущенные волосы, не дала их собрать, чтобы не оголять спину; сделала глубокий вдох носом и выдох ртом, вышла за дверь, чтобы приступить к первой смене в роли Мии… Ночью клуб ожил от ритмичной музыки, света софитов, полуголых стриптизерш на сцене и в капсулах, количества людей, алкоголя, наркоты и похоти в них, напоминая преисподнюю. У барной стойки стояли шавки Аша, мужчина с патлами — Реммао в компании Нейт. Одарив меня взглядом, довольный увиденным, он слабо улыбнулся краем губ женщине и обратился к ней: — Хорошая работа, детка, — мрази! Он повернулся к бармену и приказал подготовить поднос для Боссов. Тело вытянулось струной от тревоги, что мной овладела. Дия говорила, что мне повезло обслуживать столик «троицы», что это шанс себя показать. Я даже не пыталась понять, что это значит. Голос Нейт вывел из раздумий: — Помни, чему тебя учили, не оплошай, если не хочешь на себе испытать гнев Босса, — в ухо мне прошептала она. Я кивнула в ответ с мыслями, что уже испытала его гнев, щека до сих пор пульсировала от воспоминаний. Поднос был не тяжелый, но ноги дрожали от страха, что могу сделать что-то не так.

Dollhouse The Weeknd, Lily Rose Depp

Предстоял путь через лестницу на второй этаж. Платье, слегка прикрывающее зад и задирающееся при ходьбе, уверенности не придавало. Поприветствовав двух мужчин, что сидели за столом, я улыбнулась. Один из них Аш Рейдж, другой и на человека не был похож. Неосознанно я засмотрелась на него, впервые видела такого большого, нет, громадного мужчину, а еще он был весь белый. Фарфоровая кожа, отдающая серебром, платиновые волосы, брови, ресницы, а глаза, как два кристалла, прозрачные, радужка сливалась с белком. Он был красив в своей необычности. Дернув головой, возвращаюсь в реальность, только хотела расставить стаканы с алкоголем, как получила внушительный толчок в спину. Все происходило, как в замедленной съемке. От удара не удерживаюсь на ногах и теряю равновесие, поднос с жидкостью вылетает из рук, переворачивается на весу и падает прямо на бедра босса. Я лечу вперед следом за подносом, с удивленной гримасой, но не на пол, а приземляюсь животом на колени того самого альбиноса. Чёрт! — Ой, это я сделал? — говорит какой-то мужчина сзади, пока я лежу еще несколько секунд в унизительной позе на широко расставленных, мощных и каменных бедрах мужчины, почти вся помещаясь на них. Мы втроем поворачиваем головы на него. — Да блять! Это ты сделал, Тизиан! — кричит красноволосый, а я про себя ликую, что поднос упал именно на него. Он, взбешенный, встает и покидает место происшествия. Спустя мгновение осознаю, что до сих пор лежу на мужчине, поворачиваюсь к нему, чтобы извиниться, и замечаю, как он глубоко затягивается сигаретой и одновременно проходится своими ледяными глазами по моему телу, которое разложилось перед ним на его же ногах. Я моментально напрягаюсь. Леденящий нутро взгляд останавливается, наши глаза встречаются, и он выдыхает дым прямо на меня. Его руки, как лежали на подлокотниках, так и продолжали это делать, даже на миллиметр не сдвинулись, чтобы меня подхватить или помочь встать. Зато взгляд продолжал прожигать дыру во мне. Я неуклюже, но все же встала и извинилась, а после взялась собирать стаканы на четвереньках у ног блондина. — Блять, это все твоя дурь, еще и смешалась с алкоголем. Все, на сегодня точно хватит, только виски буду пить. — оправдывающе произносит брюнет с волосами до плеч. Закончив собирать разбросанное стекло, окидываю мужчин взглядом прежде чем уйти и вижу, что блондин, который молчал все это время, не отрывает от меня глаз. Я быстро увожу взгляд в сторону и спешно пытаюсь покинуть столик. Едва успеваю отойти на два метра, как в спину слышу: — Подготовьте её для меня! Резко замираю, услышав утробный, грубый голос, нога, что осталась на весу, возвращается на место, корпусом поворачиваюсь и вижу на себе пристальный взгляд двух голубых глаз.