Забытый

Сынмин выдохнул, пытаясь унять дрожь, и вернулся в студию — всего за несколько секунд до того, как вошли Чанбин и Минхо. Желание избежать встречи с остальными уступило страху быть пойманным на подслушивании. Но даже теперь он не мог избавиться от ощущения тревоги. Он сам виноват в том, что услышал разговор, который его не касался. И всё же, сколько бы он ни пытался, эти слова снова и снова прокручивались у него в голове. Теперь он знал, насколько разочаровались в нём остальные. И у них были все основания для этого. Он причинил им боль, и их злость была вполне справедливой. Холодные взгляды, отстранённость, резкие слова — всё это было ожидаемо. Он мог это понять, мог объяснить логически. Но Минхо… Он не просто злился. Он не отстранялся, не игнорировал его, как другие. Он хотел исправить его. От этой мысли по спине Сынмина пробежал неприятный холод. А ещё… Чанбин заступился за него. Это было неожиданно. Даже странно. В другой ситуации он, наверное, почувствовал бы благодарность. Но сейчас… Сейчас страх сжимал его грудь сильнее. Что задумали Минхо и Чанбин? Что он упускает? Каков их план? — Всё в порядке? — знакомый голос неожиданно вырвал Сынмина из его мыслей. Однако понадобилось всего пару секунд, чтобы понять — вопрос был не к нему. Впереди, всего в нескольких шагах от Сынмина, стояли остальные участники группы. Феликс сделал шаг вперёд, обняв самого младшего за плечи, и тот даже не попытался отстраниться. — Да, нормально, — коротко ответил Чонин, заставив окружающих его парней недоверчиво поднять брови. Но его взгляд, горевший скрытым огнём, напряжённые плечи и едва заметно опущенные вниз уголки губ выдавали гораздо больше, чем он хотел показать. Было очевидно, что его что-то тревожит. Окинув взглядом сосредоточенные лица остальных, Чонин тяжело вздохнул — он понял, что никто из них не поверил его словам. — Просто устал, — попытался он снова, чуть мягче. — Не могу дождаться, когда закончится тренировка. Но даже несмотря на тщательно отрепетированную улыбку, напряжение в его лице было слишком заметным для тех, кто действительно смотрел. Очевидно, он пытался скрыть свои чувства. Но Чонину не повезло — ни на секунду дня он не оставался без внимания. — Ты всегда можешь поговорить с нами, знаешь? — рядом с остальными раздался голос Хёнджина. Его взгляд был одновременно понимающим и проницательным. — Знаю, — тихо повторил Чонин, глядя на него в ответ. На мгновение между ними возникло какое-то молчаливое понимание, смысл которого ускользал от Сынмина. Что бы это ни было, между ними словно установилась невидимая связь, недоступная для посторонних. И тогда Сынмин почувствовал на себе чей-то пристальный, нечитаемый взгляд. Жгучий, давящий, словно прожигающий дыру в затылке. Нехотя подняв голову, он тут же столкнулся глазами с лидером. По телу пробежал холод. Сынмин знал, что Чан хочет поговорить с ним. Но вот чего именно он от него хочет — этого Сынмин понять не мог. И именно это пугало его больше всего. Слишком много вариантов. Слишком много того, что может пойти не так. Сынмин уже знал, что влип по-крупному. Но был ли он готов столкнуться с последствиями? Он не вел себя жалко… или, по крайней мере, пытался убедить себя в этом. Он просто не привык быть в беде. Сколько себя помнил, он никогда не был тем, кто создаёт проблемы. Даже в детстве Сынмин держался подальше от неприятностей. Он был таким же любознательным, как и любой ребёнок, но всегда делал то, что ему говорили. Он не видел смысла в том, чтобы усложнять себе жизнь без причины. Сынмин всегда следовал правилам, старался поступать максимально разумно и эффективно. Он был отличным учеником, образцовым примером. И дело было даже не в том, что он хотел быть хорошим. Просто правила имели смысл. Но сейчас… сейчас ничего вокруг него не имело смысла. Ни то, что он видел, ни то, что говорил, ни то, что делал — ничто не совпадало с образом, который он для себя выстроил. С тем, кем он себя считал. Только вот, возможно, этот образ никогда не был таким правдивым, как он думал. Если правила — единственное, что удерживало его от краха, значит, он с самого начала был не таким уж цельным? Может, он никогда не был по-настоящему упорядоченным, а просто пытался найти логику в мире, который изначально не был предназначен для понимания? Сынмин избегал Чана не потому, что боялся последствий. Он избегал его, потому что не хотел столкнуться с самим собой. Однако уйти в собственные мысли ему не дали. Дверь снова открылась, и в студию вошли последние двое. Как только Чанбин и Минхо появились в комнате, все тут же переместились в центр, и Сынмину пришлось торопливо следовать за остальными. Всё происходило слишком быстро, и он едва успевал за переменами. А глухая боль, пульсирующая в висках, только мешала сосредоточиться. Но, несмотря на это, он пытался не выделяться и держаться так же, как все. Краем глаза он заметил, как Минхо подошёл к колонкам, чтобы снова включить музыку. Но в тот же момент Сынмин ощутил на себе чей-то взгляд. Только на этот раз, к его удивлению, это был не Чан. — Жарковато для худи, не думаешь? — голос Чанбина раздался слишком внезапно, и Сынмин едва не вздрогнул. Однако он быстро взял себя в руки, заставляя лицо оставаться бесстрастным. Он не хотел, чтобы Чанбин заметил, как неловко ему было рядом с ним. Сынмин не собирался подслушивать разговор Чанбина и Минхо. Но теперь, когда он знал, о чём они говорили, ему стало неуютно находиться рядом с ними. Он уже привык к тому, что все участники обсуждают его за спиной. Но Чанбин и Минхо были другими. Они не просто сплетничали. Они разбирали его. Спорили из-за него. Пытались исправить его. Сынмин пожал плечами вместо ответа, так и не решившись встретиться взглядом с Чанбином. Но под его внимательным, изучающим взглядом Сынмин вдруг почувствовал, что должен сказать хоть что-то. — Всё нормально, — выдавил он наконец. Но даже с нейтральным выражением лица ему не удалось скрыть лёгкую дрожь в голосе. — Точно? Чанбин приподнял бровь, пристально вглядываясь ему в глаза. В его взгляде было что-то… что-то, чего Сынмин не мог расшифровать. Это только усиливало его внутреннее напряжение. Хотя, если подумать, у него не было веской причины чувствовать себя так странно в этот момент. Из всех участников только Чанбин никогда не осуждал его. Никогда не говорил о нём плохо. И если бы сейчас Сынмин решился кому-то довериться, то, вероятно, только ему. Чанбин не поддавался общему давлению и не старался втоптать его в грязь, как остальные. Он заступился за него — и Сынмин сам это слышал. Чанбин был стабильным, надёжным, умным. И именно это было проблемой. Он был слишком умным. Он быстро понял, что что-то не сходится. Но он также понял, что всё не так, как кажется. Что за фасадом скрывается нечто большее. Он знал слишком много. И Сынмин не мог избавиться от ощущения, что Чанбин понимал в нём то, чего даже он сам ещё не осознал. — Д-да… — прохрипел он, чувствуя, как горло пересохло. Чанбин уже собирался что-то сказать, но не успел — внезапно загремела музыка, заглушая его голос. Вторая половина тренировки началась, и все тут же бросились на свои места, готовясь к вступлению. Сынмин с трудом сдержал болезненный вздох от неожиданного громкого звука и автоматически встал в свою позицию. Но с каждым шагом по телу разливалась всё более сильная боль, сбивая дыхание. Танец ещё даже не начался, а он был в шаге от того, чтобы просто рухнуть. Как только зазвучала музыка и тело пришло в движение, Сынмину пришлось подавить крик. Каждый поворот, каждый сложный элемент, каждый шаг на пятку — всё это вызывало резкую вспышку невыносимой боли, пронзающей его ногу. Каждое скольжение, каждый поворот только усиливали головокружение, заставляя его желудок сжиматься. Двигаться было слишком больно. Почему он вообще подумал, что сможет танцевать, если едва мог ходить? — Ты делаешь не так. Чужой голос резко вырвал его из тумана, заставляя оступиться. Медленно подняв взгляд, Сынмин встретился глазами с танцевальным лидером группы. Минхо смотрел на него строго, но в его взгляде больше не было прежней колкой остроты. Теперь за ней скрывалось что-то другое. Что-то, чего Сынмин не мог распознать. Он быстро опустил взгляд, чувствуя, как внутри снова закручивается неприятное чувство. — Ты тратишь слишком много энергии в начале, из-за чего в самый важный момент твои движения становятся слишком рыхлыми, — сказал Минхо, внимательно наблюдая за ним. — Это выглядит небрежно. В его голосе по-прежнему звучала критика, но уже без прежнего яда. Почти так, словно он заботился о нём. Что именно Минхо пытался этим добиться? — Попробуй ещё раз, — спокойно велел тот, и у Сынмина не осталось выбора, кроме как подчиниться. Музыка заиграла снова, и он попытался сосредоточиться на движениях. Но с каждым тактом он всё больше приближался к пределу. Сынмин почти не ощущал собственного тела. Всё, что его окружало, казалось размытым вихрем боли, вины и подавленного страха. Он даже не мог бы сказать, насколько хорошо справился, даже если бы его спросили. Но судя по хмурому выражению лица Минхо, ответ был очевиден. — Ещё раз. Старайся равномерно распределять энергию. Голос Минхо звучал удивительно спокойно. Почти так, словно он осознанно сдерживал себя, не желая быть слишком резким. И Сынмин не мог этого понять. Он не понимал, почему Минхо вдруг проявляет столько терпения, если всего десять минут назад буквально его отчитывал. Это не было логично. Это не имело смысла. А если было что-то, что Сынмин ненавидел больше, чем хаос, так это непонимание. Музыка заиграла снова, и он снова начал танец. Но ему не нужно было видеть себя со стороны, чтобы понять, насколько всё было плохо. Он чувствовал это. Чувствовал, как взгляд Минхо сжигал его, следя за каждым его движением. Старший выслеживал каждую его ошибку, словно ждал, когда он снова оступится. Но, что самое странное… Сынмин не мог отделаться от ощущения, что Минхо смотрел не только на технику. Он искал нечто большее. Сынмин почувствовал, как его тело напряглось, когда по животу поползло тягучее, неприятное чувство. Музыка постепенно затихла, оставляя за собой гнетущую тишину. Минхо молча смотрел на него, изучая пристальным, оценивающим взглядом, словно обдумывая, что сказать дальше. Сынмин судорожно вдохнул, ощущая, как сжимается под тяжестью этой тишины. Прошло уже несколько секунд после окончания песни, прежде чем Минхо наконец заговорил. — Должно быть, тебе жарко в этом. Что? Сынмин застыл, моргнув от неожиданности. Он не сразу понял, что именно его смутило: само замечание было довольно обычным… но манера, с которой его произнесли, резким контрастом отличалась от поведения Минхо всего минуту назад. Он не знал, как правильно на это отреагировать. — Ты говорил, что у тебя болит голова, — добавил Минхо, заметив его растерянность. — Лучше сними, чтобы не перегреться. Он слегка потянул за край его худи, подчёркивая сказанное. Сынмин больше не мог игнорировать сильное, неприятное чувство, разливавшееся в груди. С каких это пор Минхо волновала его головная боль? С каких пор его беспокоило, перегреется он или нет? Почему он вдруг так резко сменил тон? Он просто играет с ним? — Я сказал, что всё в порядке. — Голос Сынмина прозвучал жёстче, чем он намеревался. Он машинально сделал шаг назад, вырываясь из хватки старшего. Минхо без слов отступил, переводя взгляд на остальных. — Так, все, давайте еще раз с самого начала. Сынмин не успел и моргнуть, как снова заиграла музыка. Чёрт, он едва успел вздохнуть, а остальные уже заняли свои позиции. Но, несмотря на пронизывающую всё тело боль, он двигался. Инстинктивно подстраивался под ритм. Он не сразу понял, когда песня закончилась. Только по тому, что все остановились. Даже не будучи полностью в сознании из-за боли, он знал, что не справился ужасно. Но и хорошо не справился тоже. И всё же… Недовольство, затаившееся во взгляде Минхо, заставило его вздрогнуть. Но ещё сильнее мороз пробежал по спине, когда он ощутил второй взгляд. Он не видел, кто это был. Но чувствовал. Чувствовал сильный, давящий взгляд, устремлённый прямо на него. И прежде чем ему удалось об этом подумать, он уловил краем глаза короткий, но выразительный взгляд Минхо, направленный на Чанбина. И тут же, не давая ему ни секунды на осознание, Минхо сделал шаг вперёд. — Ты двигаешь руку влево, но после этого движения она должна быть более вытянутой, без остановки. — Голос Минхо звучал ровно, спокойно. — Это мешает тебе быстрее перейти в следующую позицию. Он указывал на ошибку, но в его тоне не было прежней резкости. Это было… странно. Минхо никогда не смягчал слова ради чужих чувств. Никогда. Он не был жестоким, но если ему было что сказать, он не сдерживался. Особенно когда дело касалось танца. Так что слышать такой голос, такой тон от него… Было неправильно. Будто он говорил просто ради того, чтобы сказать. Будто его цель была совсем другая. И в тот же миг его мысли оборвались. Чья-то сильная рука резко схватила его за руку, потянув за рукав худи. Ткань сползла вверх на несколько сантиметров. Глаза Сынмина расширились от неожиданности. Но шок от резкого движения был ничем по сравнению с тем, что последовало. Как только чужая рука коснулась его кожи… По его раздражённым шрамам пронеслась обжигающая, пронзающая боль. Сынмин замер, словно его тело полностью отказало. Но рука, схватившая его, не оставалась на месте. Хватка усилилась, медленно скользя выше по его руке, посылая волны боли по коже. Само прикосновение не было болезненным. Но оно легло точно на его плохо зажившие шрамы. Тревожный звон гремел в голове. Сынмину пришлось прикусить язык, чтобы не выдать себя криком. Прикосновение было слишком осознанным, слишком точным. Словно кто-то целенаправленно искал что-то. Сделав тяжёлый вдох, Сынмин сдержал тошноту, подступившую к горлу. — Твоя рука… Голос прорезался сквозь оцепенение, нахлынувшее на него. С неохотой Сынмин поднял взгляд. И его мир застыл. Минхо. Шок. Оценивающий, просчитывающий взгляд. И всего за мгновение выражение лица сменилось на беспристрастное и спокойное. Но Сынмин видел. За ложной небрежностью скрывался хаос эмоций. Как будто он уже знал. Как будто подтвердил то, что подозревал. И от одного этого взгляда внутри всё перевернулось. — Должна быть вот здесь в конце движения. Голос Минхо не дрогнул. Он спокойно направил его руку в сторону. Сынмин моргнул, ничего не понимая. Он никогда не ненавидел прикосновения. Никогда не чувствовал дискомфорта рядом со своими. Но сейчас… Эта хватка. Эта боль. Это оценивающее молчание. Он никогда ещё не чувствовал себя таким скованным в собственном теле. Шок парализовал его. Ни слова. Ни движения. Но даже без ответа Минхо не отводил взгляда. Сынмин ощущал себя муравьём под этим взглядом. Под наблюдением. Будто Минхо отслеживал каждую реакцию. Будто видел насквозь. Проходил сквозь защиту. Проникал в самую суть. К самым сокрытым трещинам. Не было странным, что Минхо поправил его стойку. Не было странным, что он направил его в нужную позицию. Не было странным, что он его коснулся. Но всё дело было в том, как именно он это сделал. Каждая клетка Сынмина кричала об опасности. Было что-то в этом прикосновении. Что-то в его взгляде. Что-то в его намерении. Это было всё и ничего одновременно. — Попробуй ещё раз. На этот раз следи за стойкой, когда ты..  Сынмин не думал. Инстинкты сработали прежде сознания. Взрыв гнева, тревоги, отвращения. Глухое, затапливающее раздражение. И прежде чем успел осознать, его тело уже двигалось. Резко, отчётливо, он вырвал свою руку из хватки Минхо. Одним быстрым движением натянул рукав обратно. — Не трогай меня. Голос Сынмина был холоден, как лёд. Каждое слово отравлено гневом. Оно жгло. Оно резало. Оно требовало. Тишина упала на студию. Никто не издал ни звука. Но Сынмин не думал об этом. Он не мог думать ни о чём другом. Пауза. — Что? Минхо моргнул. Глаза на мгновение расширились. Но тут же вернули фокус. Сынмин не отвёл взгляда. Минхо замер, выглядя на мгновение растерянным. Но быстро взял себя в руки, отвечая ему таким же твёрдым взглядом. Тишина повисла между ними. Они просто смотрели друг на друга, словно пытались понять, кто первый сломается. Но слов не требовалось. Сынмин понял, что Минхо что-то знал. И Минхо понял, что Сынмин это осознал. Сынмин был слишком сосредоточен на нём, на гневе, тревоге и отвращении, которые бурлили внутри, чтобы заметить, как все вокруг переглядывались. Он не видел, как Чанбин бросил тревожный взгляд Чану. Но внезапно тишину разорвал голос. — Мы хорошо поработали, — твёрдо сказал Чан, делая шаг вперёд. — Думаю, всем нужен перерыв. Берём пять минут. Как по сигналу, все разошлись — заговорили, задвигались, заполнили комнату обычным шумом. Кроме Сынмина. Он не двинулся с места. Не мог двинуться. Он почти ничего не слышал — только громкие удары своего сердца и тяжесть в груди. Мысли бились в голове обрывками, но каждая снова и снова возвращалась к Минхо. К его взгляду. К его прикосновению. Сынмин никогда раньше не чувствовал себя так отвратительно. Будто его границы стерли. Он даже не знал, как правильно использовать слово. Все просто казалось... неправильно. Рука Сынмина по-прежнему ныла. Но эта тупая боль была ничем по сравнению с раскалывающейся головой и жгучей болью, пронзающей всё его тело. Однако она напоминала. Снаружи всё выглядело обычно. Минхо просто исправил его стойку — как сделал бы любой хореограф. Но Сынмин знал, что дело было не только в стойке. Минхо хотел исправить его самого. Эта мысль вызвала новый приступ тошноты. Сынмин всегда знал, что его участники хотят для него лучшего. Он никогда не сомневался в этом. Так почему же он не мог им довериться? Почему он не мог довериться никому? Сынмин больше не знал, чему верить. Ничего не имело смысла. Он хотел закричать. Он хотел разрыдаться. Но не мог. Он застрял. Застрял в своих мыслях. Застрял в своих чувствах. Но даже чувства были такими разрозненными, что он почти не чувствовал ничего. Теперь он просто застрял в собственной боли. Он не заметил, когда перерыв закончился. Не услышал, как Чан позвал всех на позиции. Не почувствовал, когда заиграла музыка и остальные начали танцевать. Он не осознавал ни себя, ни окружающих. Просто двигался. Безжизненно повторял заученные движения. Будто душа оставила тело, и его вело лишь тело, помнящее хореографию на уровне инстинктов. Боль по-прежнему пронизывала каждое движение. Голова раскалывалась всё сильнее. Но даже она не могла удержать его в реальности. Потому что он больше не чувствовал даже боли. Он больше ничего не чувствовал. Волна головокружения накрыла Сынмина. Но на этот раз всё было по-другому. На долю секунды всё просто остановилось. Мир погрузился во тьму. Звук музыки, тяжёлое дыхание, ритмичные удары обуви о пол — всё исчезло, превратившись в едва слышный, приглушённый звон в голове. А потом… всё начало рушиться. Мир накренился, и Сынмин потянулся рукой, инстинктивно пытаясь найти хоть что-то, что удержит его от падения. Сквозь туман в сознании он почувствовал, как ухватился за кого-то знакомого. На мгновение ему даже показалось, что он выберется. Но затем оба рухнули на пол. Глухой удар. Резкий треск. И пронзительный крик. вспыхнувший в воздухе, смешавшись с эхом удара.