Забытый

Сынмин проснулся тем вечером с раскалывающейся головой и тяжёлой пустотой, сдавливающей грудь. Он даже не заметил, как уснул, — возможно, просто потерял сознание, сам того не осознавая. Сынмин редко позволял себе дремать: в этом просто не было необходимости, когда его режим сна был расписан на недели вперёд. Всё в жизни Сынмина либо уже было запланировано, либо заранее продумано. Будучи трейни, он не просто мечтал о дебюте — он разрабатывал каждый шаг на пути к карьере и готовился ко всем возможным обязанностям, которые этот путь мог принести. В учёбе Сынмин всегда находился на шаг впереди одноклассников, заблаговременно изучая и запоминая задания за несколько недель до их сдачи. Может, это было перебором, но только так Сынмину удавалось оставаться впереди — в учёбе, в жизни. Для него быть впереди означало быть на правильном пути. А если в жизни было что-то, чего он ненавидел больше всего, так это неожиданности. Сынмин знал, что после сна должен был чувствовать себя бодрым, но единственное, что он ощущал, — это дезориентация. Он проснулся, чтобы начать новый день, но оказался всё в той же суровой реальности. В общем, это была незначительная неприятность, но она беспокоила его настолько сильно, что он не мог просто забыть об этом. Это было неправильно. Издав недовольный стон, Сынмин больше всего хотел укутаться в одеяло и никогда больше не просыпаться, но вздрогнул, когда его кожа коснулась ткани. Как и его сердце, его кожа казалась воспалённой, повреждённой и оголённой. Руки будто горели, и любое, даже самое незначительное раздражение заставляло их вспыхивать болью. Сынмина тут же накрыла волна ужаса и сожаления, когда он осознал, что натворил. Он сделал это снова. Он не хотел этого. Даже не заметил, как это произошло, — едва ли почувствовал боль, пока не стало слишком поздно. Но Сынмин отказывался признать, что у него есть проблема. Он не был сумасшедшим, он не был в депрессии — он не был вне контроля. Не мог быть. Не стоило из этого раздувать проблему. Это всего лишь временная трудность, мелкий сбой в его рутине. Все проходят через трудные времена — и сколько бы Сынмин ни готовился, он знал, что не может быть от этого застрахован. Но он также знал, что это пройдёт. Скоро всё вернётся на свои места, и он даже не поймёт, почему это его так выбило из колеи. Ему нужно было просто отстраниться от своих мыслей. Всё, что ему было нужно, — это вернуться к своему расписанию. Вдохнув поглубже, Сынмин сел на кровати, судорожно пытаясь найти что-то, что могло бы его отвлечь. Книга. Он мог бы почитать книгу. Он всегда читал перед сном, особенно после тяжёлых дней. Выбирал что-то лёгкое, чтобы расслабиться и забыть о пережитом. Никогда ничего слишком сложного или перенасыщенного, чтобы не перегружать голову. Чтение всегда навевало сон, поэтому оно было финальным пунктом его вечернего распорядка. Но сейчас всё было иначе. После дневного сна Сынмин знал, что не сможет уснуть ещё долго. Он потянулся за книгой на прикроватной тумбочке, пролистал страницы, пока не нашёл нужную. Однако чем больше он читал, тем сильнее слова сливались друг с другом. Эмоции, ещё недавно бушевавшие в его груди, теперь превратились в глухую боль, но его разум всё ещё оставался в беспорядке. Даже когда его взгляд пробегал по строчкам, он не мог сосредоточиться на содержании перед собой. Чтение без намерения лечь спать казалось неправильным. Даже если это было частью распорядка, толку от него не было, если день шёл не по плану. Это раздражало. Всё казалось неправильным. Лучше вообще не делать, чем нарушать порядок. Сынмину нужно было начать всё заново. Не успел он осознать свои действия, как уже поднялся с кровати и направился к двери. Он больше не мог оставаться в комнате. Не мог задыхаться в своих мыслях. Он не мог быть один. Словно на автопилоте, Сынмин вышел из комнаты и сделал автоматические шаги в сторону кухни. Отключив разум и позволив инстинктам взять верх, он потянулся к шкафчику, достал ближайшую кружку, налил в неё воды, включил кофемашину и перелил воду в её контейнер. Только когда воздух наполнился сладким ароматом ромашки, Сынмин осознал, что делает. Чай. Он заваривал себе чай. Каждое утро Сынмин начинал с чашки чая. В отличие от своих кофеинозависимых хёнов, он не полагался на кофе, чтобы взбодриться. Кофеин делал его слишком нервным. Слишком непредсказуемым. Слишком неконтролируемым. Поэтому каждый день без исключения Сынмин заваривал себе чашку горячего чая, чтобы окончательно проснуться. Несмотря на то, что всё вокруг рушилось, Сынмин всё ещё хотел сохранить хотя бы частичку нормальности, хоть какую-то структуру в своей жизни. Но всё становилось только хуже, когда его привычки смешивались в хаос. Сынмин не мог пить свой утренний чай вечером, как и не мог читать ночную книгу после дневного сна. Это не входило в расписание. Это не должно было быть так. Это было неправильно. Ничего не было правильно. Внезапный звук хлопка прорезал воздух, заставив Сынмина вынырнуть из своих мыслей и вздрогнуть. Резко повернув голову в сторону источника звука, он увидел, как знакомая фигура с силой захлопывает дверцу микроволновки. Однако, подняв взгляд, Сынмин встретился с глазами того, кого он меньше всего ожидал увидеть. Минхо. Мелькнувшие в памяти образы утренней танцевальной тренировки обрушились на Сынмина, как лавина. Минхо — его разочарование, резкие слова, тяжёлый взгляд и непроницаемое выражение лица — всё это мгновенно всплыло в голове. Крики, споры, толчки, злость, обида, боль. Свежие воспоминания нахлынули волной, не оставляя ни секунды передышки. Груз вины болезненно отдавался в груди, как недавно появившийся синяк. Сынмин знал, что всё испортил. Просто он успел забыть, насколько сильно. Он чувствовал взгляд Минхо, прожигающий его спину. Несмотря на внешнюю сдержанность, напряжение от этого взгляда было ощутимым. В нём читалось что-то большее — усталость, сомнение, попытка понять, что с ним не так. Почти как будто Минхо не узнавал человека перед собой. Чем дольше длилось молчание, тем сильнее Сынмин тонул в собственном чувстве вины. Он больше не мог этого выносить. — Что с тобой? — вопрос вырвался у Сынмина раньше, чем он успел себя остановить. Минхо мгновенно застыл на месте, услышав его голос, а затем полностью повернулся к стоявшему рядом младшему. Под тяжестью его пристального взгляда Сынмин почувствовал, как невольно сжимается, словно пытаясь спрятаться. Но всё застыло, когда Минхо вдруг коротко, почти насмешливо фыркнул. — Это я должен задавать тебе этот вопрос, — сказал он мягко, с лёгкой насмешкой в голосе, но взгляд говорил совсем другое. — Сегодня ты вёл себя как полный мудак, — бросил он просто и честно. Сынмин не смог сдержать слабого вздрагивания от прямоты этих слов. Вот снова. Мудак. Неужели его члены команды видели в нём только это? Он знал, что облажался, но неужели всё было настолько плохо? Сынмин быстро отмахнулся от этих мыслей. Кого он обманывает? Конечно, было. Минхо всегда был честным, хоть иногда и чрезмерно прямолинейным. Он не выбирал слова, чтобы уберечь чужие чувства. Но, несмотря на это, он оставался спокойным, редко позволяя эмоциям взять верх. Его сарказм и шутки, казалось, были его защитным механизмом, но лжи за этим никогда не было. Может, именно поэтому Минхо был для Сынмина самым понятным. Когда Минхо злился, его брови хмурились, голос становился резким, а атмосфера вокруг нагнеталась настолько, что никто не хотел с этим сталкиваться. Когда же он дразнил, в его глазах появлялся едва заметный блеск, а губы растягивались в самодовольной улыбке. Иногда Сынмину было сложно отличить шутку от серьёзного разговора, но за время, проведённое с Минхо, он научился улавливать эти нюансы. В конце концов, Минхо не стал бы скрывать, если бы что-то действительно его задело. Сынмин уважал это. Он умел говорить то, что думал, в то время как сам Сынмин с трудом находил слова. — Дай угадаю. Ты тоже на меня злишься? — бросил Сынмин с саркастическим смешком. Однако тон прозвучал более обвиняющим, чем он планировал. Даже говоря это, он почувствовал, что что-то не так. Он знал, что его команда, скорее всего, обсуждала его с их лидером. Он видел, как злым был Минхо на утренней тренировке. Но что странно — сейчас Минхо не выглядел рассерженным, и это заставляло Сынмина нервничать. Минхо должен был злиться. Должен был кричать на него или просто игнорировать, как это делали остальные. Почему же он так спокоен? Что он упускал? Даже его взгляд, хотя и пронзительный, был скорее изучающим, чем сердитым — будто Минхо пытался понять, что творится у Сынмина внутри. Но под этим пристальным взглядом Сынмин чувствовал себя не больше чем муравьём, которого раздавливают. Сколько бы он ни хотел, чтобы его наконец заметили, ему ненавистна была мысль, что самые худшие его стороны словно разбирают на части и выставляют напоказ. Но, к его удивлению, Минхо просто покачал головой, ничуть не смущённый вызывающим тоном Сынмина. — Я этого не говорил, — ответил он без промедления. — Ты опоздал на тренировку. Ты так никогда не делаешь, — продолжил Минхо, медленно подойдя ближе, заставив Сынмина напрячься. Манера Минхо оставалась расслабленной, голос — спокойным, ни следа злости или раздражения. Но в его взгляде было что-то, что Сынмин не мог понять. Он чувствовал, что Минхо чего-то от него добивается, ждёт какой-то конкретной реакции, но Сынмин не знал, что именно. Он не понимал, чего от него хотят. Сынмин ненавидел это чувство. — Ты не похож на себя, — сказал Минхо, снова заговорив, когда тишина Сынмина стала удушающе густой. Но эти простые слова заставили мир Сынмина встать на месте. Он заметил. Впервые кто-то заметил, что что-то не так. Кто-то понял, что с ним происходит. Кто-то понял, как близок Сынмин к тому, чтобы развалиться на части. Но вместо того, чтобы почувствовать себя увиденным, Сынмин почувствовал себя прозрачным. Будто его просканировали насквозь, вытащив наружу все его ошибки и слабости, пока он не успел их спрятать. Он хотел быть замеченным, но не таким. Он хотел, чтобы его видели таким, какой он есть. Но это казалось бессмысленным, когда он сам едва мог себя узнать. — Я… я просто… — начал было Сынмин, но его голос затих, не находя нужных слов. «Я не знаю, что со мной. Я не знаю, кто я. Я не знаю, как перестать хотеть причинять себе боль.» Сынмин не заметил, как Минхо подошёл ещё ближе, пока не почувствовал его руку у себя на плече. Резко напрягшись, он едва не отпрянул от неожиданного прикосновения, но тепло его ладони словно притянуло его обратно. Только тогда он осознал, как давно никто не пытался его утешить. Это было таким незначительным жестом, но для Сынмина значило всё. Он не помнил, когда его в последний раз кто-то обнимал. Когда в последний раз кто-то положил руку ему на плечо. Когда в последний раз он чувствовал человеческое тепло. Сынмин судорожно вдохнул, с трудом справляясь с нахлынувшими эмоциями. Он собрал все свои силы, чтобы не сломаться прямо здесь, на месте. Но, может быть, ему не нужно было нести этот груз в одиночку. Может, так быть не должно. Может, всё ещё можно исправить. Может, у него есть шанс. Шанс начать заново. — Тебе не обязательно отвечать, но есть… — начал Минхо, осторожно убрав руку и подбирая слова. Сынмин почувствовал, как сердце упало от внезапного отсутствия этого тепла. — Есть кое-что, что я давно хотел спросить у тебя… — В этот момент шум внезапно прорезал тишину в общежитии, обрывая слова Минхо. Сынмин не успел осознать, что происходит, пока не услышал, как в гостиной начинают повышаться голоса, за которыми последовал громкий хлопок. Гулкий смех эхом прокатился по коридорам, а затем голоса стали приближаться к кухне. Макнэ вернулись. Не успел Сынмин моргнуть, как остальные уже заполнили пространство кухни, принеся с собой шум и хаос. Он почувствовал, как теряет равновесие из-за резкой смены темпа, но, глядя на их яркие улыбки и слыша их громкий смех, он невольно вспомнил прежние времена. Даже когда Минхо шагнул вперёд, чтобы пожурить их за “разрушение спокойствия общежития”, только добавив к общей суматохе, всё это казалось сценой из прошлого. Атмосфера была лёгкой и непринуждённой, их выходки — шумными и хаотичными, почти как в любой другой день. Почти так, будто Сынмин не создал трещину в их группе. Но эта иллюзия продлилась недолго. Потребовалось всего несколько мгновений, чтобы остальные немного успокоились, но как только они заметили присутствие Сынмина, улыбки на их лицах тут же угасли, а смех сменился гнетущей тишиной. Джисон отвернулся, Феликс быстро отвёл взгляд, а Чонин и Хёнджин просто повернулись друг к другу. Сынмин почувствовал себя посреди перекрёстного огня. Сердце ушло в пятки, когда он понял, что происходит. Они его игнорировали. Даже не смотрели в его сторону.  — Чанбин! — знакомый голос внезапно прорезал воздух, вытягивая Сынмина из водоворота его мыслей. В этот момент Чанбин зашёл на кухню, совершенно не замечая напряжения, повисшего в комнате. Пока Чанбин входил, Феликс двинулся ему навстречу, небрежно взяв его за руку. Чанбин легко принял этот жест, даже не задумываясь — всё выглядело настолько естественно, словно это было привычкой. Просто. Легко. Непринуждённо. Сынмин почувствовал, как его сердце сжалось. — Мы… эм… Мы были в магазине и нашли то место, где продают твои любимые пироги, — пробормотал Феликс с застенчивой улыбкой, пытаясь разрядить атмосферу. Лицо Чанбина мгновенно просветлело при упоминании пирога. Но Сынмин не мог избавиться от воспоминаний, где они с Феликсом делили этот самый пирог и обсуждали новые английские шоу. Тогда Сынмин был счастлив. Тогда он ещё не чувствовал себя ненужным. Хотя, может быть, он всегда был таким. Просто он не замечал. — Правда!? Вы купили мне? — воскликнул Чанбин, улыбаясь так искренне, что вся комната взорвалась лёгким смехом. И, как по щелчку, тяжёлая атмосфера исчезла, а остальные продолжили общение, будто Сынмина и не было в комнате. Будто он больше не существовал. — Конечно. Мы знаем, как ты их любишь, — мягко произнёс Чонин, уютно устроившись в объятиях Хёнджина. — Ещё бы, — раздался новый голос, скучающий и саркастичный тон мгновенно выдавал Минхо. — По-моему, половина наших гонораров уходит на эти пироги… — продолжил он с озорным блеском в глазах, из-за чего Чанбин шутливо хлопнул его по плечу. — Думаю, ты хотел сказать, как сильно ты их любишь, — с усмешкой поправил Чанбин. — Не думай, что я не замечаю, как половины пирога не становится через два часа после того, как я его приношу! — добавил он громко, заставляя Минхо и Хёнджина захихикать, а трёх младших смущённо отвернуться. — Эй, не вини меня, я не один из этих макнэ-варваров, которые набрасываются на твои пироги, — сухо заметил Минхо, вызвав очередной приступ смеха у Чанбина и оскорблённый вздох от Хёнджина. Комната снова наполнилась смехом, а дружеские поддразнивания продолжались, словно его больше не существовало. Сынмин не мог понять, игнорировали ли его намеренно или просто забыли о его присутствии. Но он не был уверен, что из этого хуже. Чем ярче становились их улыбки, тем сильнее он ощущал себя растворяющимся в тени. Тем больнее становилось у него в груди. Тем яснее он понимал, насколько он не нужен. Сынмин опустил взгляд на чашку чая в своих руках. Только теперь он заметил, как сильно её сжимает — его побелевшие костяшки выдавали напряжение. Мысли путались, а он почти забыл о чае, пока знакомый аромат ромашки не ударил ему в нос. Но вместо привычного ощущения спокойствия запах вызвал у него тошноту. Сердце тяжело билось в груди. Глубоко вдохнув, Сынмин приготовился покинуть кухню, но знакомый голос остановил его на месте. — Эй… Сынмин, — голос был тихим и осторожным, почти неуверенным. Это был Чанбин. Сынмин медленно поднял взгляд от чашки и встретился с его странным, непроницаемым взглядом. Чанбин всегда был для него загадкой. Хотя его слова были искренними и честными, он редко делился своими переживаниями. Когда Чанбин волновался, это было заметно, но он никогда не говорил об этом напрямую. Из-за этого Сынмину было сложно понять, что тот на самом деле чувствует. Воспоминания об их встрече в коридоре раньше днём снова нахлынули на Сынмина: остальные в гостиной, крики, его поспешный побег в комнату и случайное столкновение с Чанбином. Прежде чем он успел что-то сказать, краем глаза он заметил, как Чанбин обменялся почти незаметным взглядом с Минхо, а затем шагнул ближе. Сынмин ненавидел ощущение, что его снова оставляют в стороне. Но ещё хуже было осознавать, что этот немой обмен явно касался его. — Хочешь кусочек пирога? — мягко спросил Чанбин, указывая на коробку с пирогом, которую макнэ уже начали распаковывать. В голосе старшего звучала осторожность, словно он говорил с раненым зверем, готовым в любую секунду напасть. Сынмин ненавидел это чувство. Оно сбивало с толку. Всё это казалось неправильным. Почему Чанбин был с ним так добр? Почему Минхо больше не сверлил его взглядом? Почему они смотрели на него так, будто с ним что-то не так? Это была жалость? Волнение? Или всё это было спектаклем, чтобы вынудить его открыть душу? Они всё ещё злились? Всё ещё ненавидели его? Почему они вели себя так? Что он делал не так? Что он упускал? Внезапно запах пирога, которым он раньше был одержим, теперь только усилил его тошноту. Сердце бешено колотилось в груди, а тело дрожало от растущей тревоги и путаницы. Прежде чем мозг успел осознать происходящее, Сынмин почувствовал, как слова сами слетают с его губ.. — Нет, Чанбин. Мне не нужен твой чёртов пирог. Фраза прозвучала саркастично и презрительно, намного резче, чем он собирался. И стоило ему заметить боль в выражении лица Чанбина, как осознание его ошибки ударило его с полной силой. Старший не ответил, лишь коротко кивнул, но это молчаливое согласие лишь усилило чувство вины, мгновенно раздавившее Сынмина. Чёрт. Почему он так сказал? Почему снова всё испортил? Что с ним не так? Он даже не понял, как быстро теряет контроль, пока не услышал собственный голос. Маска спадала, обнажая то, чего он больше всего боялся. Он едва заметил, как все взгляды в комнате обратились на него, пока не почувствовал тяжесть этих взглядов на своей спине. Тишина опустилась на комнату, резкая и болезненная. Все разговоры прекратились, смех угас. Теперь все смотрели на него. — Не обязательно быть таким грубым, — вдруг раздался резкий голос, разрезавший тишину, как нож. Хёнджин. Его обычно мягкий и доброжелательный тон теперь был наполнен горечью и недоверием. Хёнджин редко злился, но Сынмину всё же удалось вывести его из себя. Старший смотрел на него с того места, где сидел с младшими, скрестив руки на груди. Его ледяной тон напомнил Сынмину предупреждение, которое Хёнджин бросил ему на утренней тренировке: он тянет группу вниз. Сынмин знал, что это правда. Он сам был виноват, что обидел друзей. Он сам позволил своим неуверенностям ранить тех, кто был ему дорог. Он сам стал настолько незаметным. Но, несмотря на осознание, в груди поднималось раздражение, гнев и обида. Не успел он остановить себя, как снова выпалил: — Я с тобой не разговаривал, Хёнджин. В глазах Хёнджина мелькнуло недоверие, его брови нахмурились, и на мгновение показалось, что сейчас всё выйдет из-под контроля. Но прежде чем ситуация могла обостриться, раздался новый голос. — Сынмин, — предупредил Минхо низким, ровным голосом, делая шаг вперёд. Его взгляд был пронизывающим, а тон — пугающе спокойным. Это заставило Сынмина замереть и невольно содрогнуться. Но Минхо не кричал. Он всё ещё не выглядел сердитым. Это не укладывалось у Сынмина в голове. Почему он не злился? Почему не кричал? Всё было не так. Почему всё не так? Что он делает не так? Охваченный хаосом эмоций, Сынмин сделал шаг вперёд, его голос прозвучал резче, чем он хотел: — Что? Что я сделал?! Его слова звучали грубо и неуважительно, но мысли в его голове метались настолько, что он не успел задуматься о том, как это воспримут. Он знал, что ведёт себя неправильно — судя по реакции остальных. Но он был в замешательстве. Он не понимал, что происходит. Ему нужны были ответы. Но он не знал, как спросить. Он не знал, как дышать. — Что ты сделал? — раздался насмешливый голос, словно ударивший по сердцу новой волной паники. Это был Джисон. С момента, как он заметил Сынмина на кухне, он не сказал ни слова. Но теперь Сынмин видел, насколько он разозлён. Насколько он был зол на него. Только сейчас он понял, как сильно облажался. Ему хотелось извиниться. Забрать всё обратно. Но он не мог вспомнить, как говорить. — Ты, наверное, шутишь, — продолжил Джисон, резко вставая из-за стола. Скрежет стула о пол заставил Сынмина вздрогнуть. — Что с тобой не так? — бросил он. Тишина накрыла комнату, но слова Джисона, как волна, обрушили на Сынмина ещё больше стыда. Он был прав. Конечно, он был прав — но от этого было не легче. Больно было слышать, как его самые глубокие страхи и неуверенности подтверждаются кем-то другим. Больно было осознавать, что он оттолкнул от себя всех, когда больше всего хотел быть нужным. Больно было видеть, как всё, что он знал о себе и других, больше не имело значения. Всё это было невыносимо. Но что он мог с этим сделать? Что с ним не так? Сынмин хотел бы знать. Прежде чем кто-либо успел что-то сказать, в комнату вошёл ещё один человек. Лидер группы, медленно шагая на кухню, подошёл ближе к остальным, не сразу заметив, насколько накалилась обстановка. Но одного взгляда на их лица было достаточно, чтобы понять, что он вошёл не в лучший момент: сбившееся дыхание Сынмина, опущенные плечи Чанбина, напряжённый взгляд Минхо, сжатые кулаки Джисона, ледяной взгляд Хёнджина, подавленная тишина Феликса и отведённый взгляд Чонина — всё говорило само за себя. Как лидер, Чан всегда был тем, кто решал проблемы группы. Он верил, что не бывает ситуаций, которые нельзя разрешить, не бывает конфликтов, которые не удавалось уладить. Сделав глубокий вдох, он подошёл ближе к Сынмину, стараясь сохранять спокойствие. Но, возможно, Чан недооценил, насколько сложна эта ситуация. — Я был у себя в комнате, но услышал шум с кухни… Мне что-то нужно знать? — начал он, медленно обводя взглядом присутствующих. Для общежития было нормально быть шумным и оживлённым, поэтому Чан не ожидал ничего необычного. Но теперь, учитывая события последнего времени, было ясно, что это был не тот привычный шум, к которому они привыкли. Ничто больше не было таким, как раньше — и Сынмин знал, что винить нужно только себя. Никто не ответил. Все избегали его взгляда, сдерживая слова. Никто не хотел первым разбираться в беспорядке, который создал Сынмин. Он опустил взгляд на пол, чувствуя, как его охватывает головокружение от чувства вины, сдавливающего грудь. Чан тяжело вздохнул, раздражённый упорным молчанием. — Хорошо… никто не хочет говорить, — отметил он сухо, и его внезапный строгий тон заставил всех невольно напрячься. Несмотря на разногласия, никто не хотел сталкиваться с гневом лидера — или, что ещё хуже, с его разочарованием. Чан хотел подойти к ситуации деликатно, но было ясно, что это не работает. Если никто не хотел говорить, ему придётся указать на кого-то напрямую. Сынмин почувствовал, как его сердце ушло в пятки. Он знал, что начнут с него — ведь это он всё начал. Но страх, накрывший его, не давал сосредоточиться. Всё, что он мог слышать, — это гулкое биение своего сердца и удушье в груди. Злость. Обвинения. Вина. Только это он и воспринимал. Только это он и слышал весь день. Никто не пытался услышать его сторону. Никто не хотел знать, что с ним происходит. Никто не задумывался о своих ошибках, прежде чем указать на его. Это его вина. Только его. Он это знал. Но правда ли это? Как это могло быть только его виной, если никто не спрашивал, как он себя чувствует? Если все оставляли его позади? Если единственное, на что он получал их внимание, — это когда они его ненавидели? — Я знаю, что сегодня утром произошло много всего, но, думаю, нам всем нужно обсудить это. Сынмин, ты не против… — Я, блядь, ничего не сделал! Внезапная, удушающая тишина накрыла комнату, заставив всё и всех замереть. Все повернули головы в его сторону, уставившись на него с широко распахнутыми глазами, их челюсти практически отвисли от шока — словно у Сынмина вдруг вырос третий глаз. Сынмину хотелось заплакать. Он знал, что, возможно, уже успел всё испортить раньше, но теперь он точно сделал всё в сто раз хуже. Сынмин никогда не кричит. Чёрт, он редко вообще повышает голос. Но чтобы закричать на своего лидера? Так не делал никто. Это был величайший знак неуважения. Сынмин знал это. Раньше он никогда не проявлял неуважение. Он не хотел. Он не думал. Он просто не мог думать. Не мог дышать. Он больше не узнавал самого себя. Что с ним не так? Он всё разрушил. Всё испортил. Он был уверен, что теперь все члены группы были в бешенстве. Даже если это было нелогично, ему казалось, что весь мир отвернулся от него. Ведь кто мог бы простить его после этого? Да и стоило ли теперь вообще извиняться? Хотел ли он этого? — Всё, с меня хватит, — наконец раздался голос Чана после затянувшейся паузы. Его тон, прежде спокойный, теперь стал ледяным и категоричным, а выражение лица, обычно сдержанное, превратилось в каменную маску. Сынмин не мог отделаться от ощущения, что смотрит на совершенно другого человека. Лидер группы редко злился, но сейчас было ясно, что Чан не собирается терпеть больше ни секунды. Когда их взгляды встретились, по спине Сынмина пробежал холод. Он понимал, что терпение Чана уже на исходе, и знал, что теперь он влип в куда большие неприятности, чем когда-либо раньше. Он знал, что действия имеют последствия. Может, если бы он умел держать себя в руках, ему бы не пришлось с ними сталкиваться. Может, если бы его жизнь не казалась такой неупорядоченной, ничего из этого бы не произошло. Может, если бы он не чувствовал себя таким нестабильным, он бы не создал этот хаос. Но, как бы там ни было, это всё равно оставалось его виной. Он не мог винить никого, кроме себя. Он заслужил каждое слово, которое сейчас услышит. — Все. В гостиную. Немедленно, — твёрдо сказал Чан. Он не шутил, и у Сынмина не было выбора, кроме как подчиниться. Что будет дальше, он мог только гадать. Но где-то глубоко внутри он знал, что часть его самого уже не будет прежней. Хотя, возможно, он потерял эту часть самого себя уже давно. Может, поэтому его никто не узнавал по-настоящему. Может, поэтому его никто не видел. Может, поэтому он чувствовал себя чужим в собственных мыслях.